Текст книги "Любовница президента, или Дама с Красной площади"
Автор книги: Энрико Франческини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Руди не думает ни секунды. Почти не дает мне даже закончить. Затея приводит его в восторг, он находит ее забавной. Он обещает мне непременно помочь.
– Однако, – говорит он, – если я поверну свою машину задом наперед в потоке движения, я ее разобью. Подходящий случай от нее избавиться – этот «вольво» мне порядком надоел. Но что, если мне не выплатят страховку?
Пусть он не трогает свой «вольво». Я куплю ему на черном рынке подержанные «жигули». За тысячу долларов Руди получит идеальный автомобиль для такого мастера бить машины, как он. Я ее доставлю ему за неделю, чтобы у него было время к ней привыкнуть, потренироваться. В условленный день я ему позвоню, мы назначим свидание на улице, он поедет следом за моей машиной. Когда я доеду до дома номер 13, трах-тарарах, его машина разворачивается, становится задом наперед, и все движение на Кутузовском проспекте останавливается.
– Договорились, – отвечает Руди.
– Но ты должен быть осторожен, чтобы при этом не пострадать.
– Черт возьми, за кого ты меня принимаешь? Я мог бы выиграть главный приз на гонках в Монце. А тогда знаешь, как на мне висели бы бабы?..
Дело сделано. Руди мне поможет. Я ему не рассказал правды, а наплел какую-то ерунду. Но у меня нет выбора. Нет времени. И мне действительно необходима его помощь.
Надо дождаться возвращения Нано из Италии. Надо продолжать жить так, словно мы и не собираемся менять жизнь. Надо вставать утром, пить кофе, идти на работу, писать, звонить Наташе, видеть ее, заниматься с ней любовью, опять вставать утром, пить кофе, идти на работу… Все должно быть, как всегда, обычная каждодневная рутина.
В Верховном Совете, в Кремле, среди статуй, бюстов и написанных маслом картин, изображающих Владимира Ильича в славные дни Октябрьской Революции, один заместитель министра, согласившись дать интервью, назначил мне встречу на четыре часа дня. Но его не видно. Случается. Слежу за дебатами в зале с балкона, где отведены места для представителей прессы. Один из коллег протягивает мне бинокль: я смотрю на Президента. Он не обращает внимания на ораторов, что-то читает, пишет, пьет чай из фарфоровой чашки, которую каждые полчаса наливает ему служитель. Что было бы, если бы он знал, что задумали мы с Наташей? Выражение лица у него напряженное: поворот вправо не закончился. Непримиримые в Партии становятся все сильнее и агрессивнее. Перестройка затормозилась. В общем, у него есть о чем подумать и кроме нас.
В перерыве заседания спускаюсь в буфет. Уже много месяцев в московских магазинах пустые полки – только консервные банки и огромные банки с какими-то фантастическими соками, нет даже хлеба, домохозяйки, у которых я беру интервью на улице, в отчаянии от многочасовых очередей, отстояв которые, часто уходят с пустыми руками. Но здесь, в парламентской столовой, то же изобилие, что и в лучшие годы социализма: красная икра, лососина, ветчина, колбасы, сыры, салаты, пирожные – и все это по дешевке, по ценам заводских столовых. Набираю полный поднос, беру чашку чая и сажусь около двери. Между столиками кружит уборщица, собирает тарелки с остатками пищи и ставит их на столик на колесах. Наблюдаю за ней: она еле движется, с неохотой, словно через силу, выглядит неряшливо, как и большинство трудящихся в этой стране, слишком мало получающих, чтобы притворяться, что они старательно работают. Если бы какой-нибудь западный кинорежиссер задумал снять пропагандистский клип против социализма, единственно от чего он растерялся бы в Советском Союзе, так это от широкого выбора материала. Уборщица из-за лени, чтобы ей меньше ходить на кухню из обеденного зала, нагрузила на свою тележку слишком много тарелок, стаканов, чашек, столовых приборов, они высятся огромной пирамидой, звенят, подпрыгивают и грозят рухнуть. Теперь она пытается втолкнуть тележку в коридор, ведущий на кухню. Но вдруг неподвижно застывает на месте. Один из стаканов наклоняется и из него что-то льется на пол. Уборщица ступает на мокрое пятно, поскальзывается, резко откидывается назад и, стараясь удержаться на ногах, хватается за тележку, но все равно падает, опрокидывая на себя весь ее груз. Я встаю, чтобы помочь ей, и тут понимаю причину ее неожиданной растерянности. По коридору идет в сопровождении телохранителей и кучки фотографов, репортеров, операторов с телекамерами Президент СССР. Он приближается к женщине. Она даже не осмеливается подняться на ноги.
Наверно, бедняга не знает, что ей делать: то ли притвориться, что упала в обморок, то ли просто зажмуриться и представить себе, что ее здесь нет. Президент, видимо, утешая, что-то ей говорит. Затем оборачивается к идущим по пятам журналистам и спрашивает:
– Ну, так что же вам хотелось бы знать?
Мы с ним оказываемся совсем рядом. Я видел его только по телевизору, в зале Верховного Совета и на нескольких пресс-конференциях. Вблизи он кажется меньше ростом. Он на меня глядит, как мне кажется, с симпатией, словно мы знакомы. Он меня знает? Узнает?
Кто-то из журналистов грубо спрашивает:
– Господин Президент, правые тормозят перестройку. Армия подавляет республики, требующие самостоятельности. День ото дня углубляется экономический кризис. Радикалы сожгли все мосты между ними и вами. Что вы предполагаете делать?
Такого вопроса никто не ожидал. Лицо Президента застывает и превращается в суровую маску. Один из его старых товарищей по Партии был прав: под улыбкой у этого человека прячутся зубы акулы. Он глядит на задавшего вопрос репортера. Потом пристально смотрит на меня.
– Я все вижу, – произносит он. – Но не все могу.
И уходит, не отвечая больше ни на какие вопросы.
Описываю в подробностях Наташе эту встречу в буфете. Что он хотел сказать этой фразой? Имел в виду проблемы перестройки? Или же нас двоих? Были ли его слова адресованы нам?
– Бедняжка, он, наверно, чувствует себя таким одиноким, – отзывается Наташа.
Она все чаще говорит о нем с симпатией пополам с жалостью. И это меня больше не раздражает. Он у меня теперь тоже вызывает сожаление.
Проходит четыре дня. Из посольства со штампом «срочно» на конверте приходит сообщение: итальянских граждан, проживающих в Москве, просят явиться к врачу консульства для проверки. Врач – малоприятный, неразговорчивый мужчина. Проткнув большой палец иглой, он берет у меня кровь на анализ. Говорит, что на всякий случай надо сделать анализ, так как обнаружен очаг дифтерита среди цыган, расположившихся на одном из московских вокзалов – по-видимому, вирус завезен пассажирами поезда, прибывших из среднеазиатских республик СССР. Добавляет, что он, по правде говоря, окулист и не особенно-то в этом разбирается.
Спрашивает, как я оцениваю здешнее политическое положение. Это его первая слабая попытка завязать разговор. Может, я ошибся, и он вовсе неплохой человек, а зануда это я. Когда я уже подхожу к двери, он говорит:
– Я вас провожу, я тоже иду домой, время обедать.
Он меня эскортирует до машины. Неожиданно меня пронзает мысль, что доктор так любезен неспроста: наверно, ему что-то от меня надо. Но что?
– Пройдемтесь еще немного, если вы не имеете ничего против, – произносит он, когда мы доходим до моей машины. – Такой прекрасный денек. Мы так долго дожидались весны, сидя взаперти дома, никогда не видя солнца. Вы не тоскуете, доктор [3]3
Принятая в Италии форма обращения к людям с высшим образованием.
[Закрыть], по нашему итальянскому солнцу? Мне его очень не хватает. Очень! Разрешите? Позвольте я возьму вас под руку, как принято у нас на Юге.
И берет меня под руку.
– Я получил медицинское образование, по специальности, как уже говорил, окулист. Но по-настоящему меня интересует, здесь, и вообще в жизни, другое. В известном смысле, этот интерес философский. Меня интересует здоровье, назовем его так, духовное наших соотечественников. Об этом я и хотел с вами поговорить. Я тоже узнал об этом анонимном письме с угрозами, что вы недавно получили. Знаете, в посольстве ходят слухи, все сразу становится предметом пересуд. Это по-человечески вполне понятно и не должно вас задевать. Сплетни имеют и положительную сторону. Это же, в сущности, обмен информацией. В политике сплетни – это целое искусство. И тут мы, итальянцы, большие мастера. Многие полагают, что самая активная из всех секретных служб тут, в Москве, это ЦРУ. Заблуждаются! За деятельностью ЦРУ невероятно тщательно, как одержимые, следят службы КГБ. Американцы не могут даже «отлить», чтобы за ними в это время кто-нибудь не шпионил. Поэтому они вынуждены не терять бдительность даже в сортире. В отличие от того, во что нас пытаются заставить поверить шпионские романы и фильмы, у них обмен информацией – назовем это так – ничтожен, почти равен нулю.
Я не знаю, что сказать и ограничиваюсь лишь коротким:
– Угу…
– Настоящая война шпионов в Москве идет между КГБ и нами, представителями западноевропейских стран. КГБ установило больше микрофонов на балконе итальянского посольства, чем на балконе американского, потому что знает: американцы держат язык за зубами, а мы иногда болтаем без всякой опаски. И у нас, европейцев, своих осведомителей внутри КГБ и советского правительства куда больше, чем у американцев. Если американец подходит поговорить к русскому, это сразу же вызывает подозрения. А если к русскому подходит итальянец – это вполне нормально. Итальянцы! Мы – отличные ребята! Мы любим спагетти, оперу, футбол. И, разумеется, женщин. Не правда ли, доктор? И вот за нами наблюдают, наблюдают…
– И сами попадают под наблюдение, – заканчиваю я, еще не понимая, к чему он клонит разговор.
– Вот именно. Так вот, возвращаясь к вопросу об угрозах в ваш адрес, то есть, угрозах честному журналисту, отличному, ну просто превосходному журналисту, я хотел вам сказать: пусть это вас не тревожит. Вот увидите, все это уладится. Вам нечего бояться. Продолжайте делать то, что делали раньше. Работайте, как работали. Вот, это мое мнение. Я очень симпатизирую журналистам, поэтому вы можете звонить мне или прийти, когда хотите. Я читаю все, что вы пишете, доктор. Внимательно слежу. Вот об этом я и хотел вам сказать. И передайте вашему Главному редактору чувство моего глубокого уважения. Надеюсь, я вас успокоил. Мы с вами не из робкого десятка, нас не так-то легко запугать. Не так ли? Ну, мое почтение.
Я правильно понял? Это он – человек из наших спецслужб в посольстве в Москве? А работа врачом – ширма для его истинной должности? Я бы, конечно, предпочел, чтобы он выражался яснее, но не может же он – и это совершенно очевидно – сказать мне: дорогой друг, я офицер итальянской секретной службы в Москве, у меня имеется информатор в КГБ, анонимное письмо действительно связано с шантажом по отношению к Президенту, вы организовывайте бегство Наташи, мы вас защитим, мы вам поможем…
Если нашим спецслужбам все известно, они не оставят Наташу в покое, не дадут ей сгинуть в безвестности. Они захотят допросить ее. Вряд ли им представится когда-нибудь еще такой случай проникнуть в секреты кремлевской жизни. И я представляю себе страшную картину, которая заставляет меня содрогнуться: мы с Наташей, ища спасения, вынуждены метаться по всему миру, а нас преследует не только КГБ, но и ЦРУ, итальянские, английские, французские, немецкие спецслужбы…
У меня постепенно развивается мания преследования. Повсюду мне мерещатся следящие за мной агенты, условные знаки, подслушивающие устройства. Кто мне может гарантировать, что я поступаю правильно? Кто может вдохнуть в меня вновь спокойствие, уверенность в своих силах, столь мне необходимые, чтобы помочь Наташе скрыться? Если бы у меня был святой заступник, я пошел бы в церковь поставить ему пару свечей.
Однако у меня есть одна «святая», святая женщина, которой я могу принести пару коробок печенья. Это Ольга Васильевна. Поеду к ней, чтобы она взяла меня под свое покровительство и защиту.
Ей не надо даже звонить по телефону: она всегда дома. Сидит у себя среди кип газет, коробок с сувенирами и разными памятными мелочами, валяющихся повсюду в беспорядке забытых книг – на полу, на стульях, под столом. Думаю, она иногда съедает кусочек сыра и выпивает чашку-другую чая, и этого ей вполне достаточно. Она не обращает внимания на беспорядок, не заботится о том, что на ней надето, не возмущается, если не приходит навестить ее сын. «Ему надо думать о своей жизни, у него свои трудности», – оправдывает она его. Терпеливо переносит старческие недуги, живет совершенно одна – она двадцать лет как овдовела, у нее нет ни братьев, ни сестер, единственную компанию ей составляет горшочек с геранью, которую она заботливо поливает. Не знаю, как она проводит время, что делает днем, но никогда ни на что не жалуется. Может быть, она часами раскладывает пасьянсы и изучает гороскоп, найденный в какой-нибудь старой газете. Жизнь не уготовила ей никаких особых сюрпризов, но она – живое воплощение душевного покоя или смирения, которые мне приходилось встречать, по-моему, только здесь, в России.
– Ну, как идет твой роман? – спрашивает она первым делом, приготавливая чай, открывая коробку с печеньем, что я принес, и доставая из буфета леденцы, которые лежали там, наверно, не один год.
– Замечательно, – отвечаю я.
– По твоему виду этого не скажешь. Ты выглядишь, мой дорогой мальчик, каким-то пришибленным.
– Слишком много причин для беспокойства. Только ты можешь вернуть мне уверенность в собственных силах.
– Это не так легко. Но я могу предложить тебе чаю с печеньем.
– Ольга, – говорю я, – ты почти колдунья, умеешь составлять гороскопы, гадать на картах. Почему бы тебе не помочь и мне?
– Я готова это сделать. Но как?
– До того, как встретиться со мною, моя возлюбленная имела любовника. Женатого мужчину. Они были вместе очень долго. Если я тебе дам даты их рождения, ты сможешь сказать мне что-нибудь об их отношениях? А также об отношениях между ними и его женой? И между его бывшей любовницей, которая ныне стала моей подругой, и мною?
– Вот уж не думала, что ты веришь звездам.
– Сам не знаю, верю ли я в них. Но мне необходимо во что-то верить.
– Ну, раз так, то попробую, – отвечает Ольга Васильевна, и глаза у нее горят от волнения.
Она записывает на листке даты рождения.
– Хорошо. Значит, он – Рыба, а его жена – Козерог, – комментирует Ольга.
Берет тяжелую толстую книгу.
– Это книга эфемерид, – объясняет она. – Тут можно найти все.
Потом долго молчит. Чертит какие-то круги, углы, множество пересекающихся прямых линий. Потом продолжает уверенным тоном:
– У него Солнце на десятом градусе знака Рыб. Луна – планета бессознательного, иррационального – в знаке Льва. Меркурий – планета ума и рассудительности – на двадцать восьмом градусе Водолея. Венера – планета эмоциональности и любви – на двадцать пятом градусе Козерога. Марс – планета агрессивности – на двадцать седьмом градусе Рака. У его жены Солнце на тринадцатом градусе Козерога. Луна – в знаке Стрельца, Меркурий – на двадцать первом градусе Стрельца, Венера – на двенадцатом градусе Водолея, Марс – на девятнадцатом градусе Козерога.
– И что же это означает?
– Это означает прежде всего то, что в этой супружеской паре силой обладает женщина. У него, у мужа, Марс находится в знаке Рака. Два самых слабых знака Зодиака это Рак и Рыбы. Он – Рыба с планетой агрессивности Марсом в знаке Рака. Особенно для мужчин это означает недостаточную способность подчинять себе других, навязывать свою волю и склонность посредничать, искать компромиссы, союзников. А также подчиняться чужому влиянию, уступать. Ну как, подходит?
– Да нет, не сказал бы. Он сделал потрясающую карьеру, преодолев огромные трудности, одержал победу вопреки всем прогнозам…
– Но это не исключает того, что внутри он остается слабым человеком. Склонность выступать посредником и искать союзников полезна, чтобы сделать карьеру. Быть может, этот человек хочет внешне выглядеть сильным, а в душе его раздирают сомнения, он страдает от неуверенности…
– А что в этом смысле представляет собой жена?
– Прямую ему противоположность. У нее Марс в Козероге. Это очень упорный, уверенный в себе знак, он не сворачивает со своей дороги, всегда или почти всегда добивается того, чего хочет. Более того, Козерог является также зодиакальным знаком этой женщины, и это еще больше усиливается агрессивностью Марса. Вот, погляди на карту знаков и планет. Его Марс противостоит ее Марсу. Это означает, что у них два противоположных подхода к жизни. Означает столкновения, трения в семейной жизни.
– А мне, наоборот, известно, что они никогда не ссорились.
– Ссориться необязательно: напряженность и противоречия существуют и проявляются, и из них двоих более уверена в себе, представляет собой более сильную, более четко очерченную личность она. Психологически она его подавляет. И ему это не нравится. Но внимание! Именно то, что она сильнее его, возможно, и явилось причиной или одной из причин того, что он влюбился в эту женщину.
– Возможно. А что их объединяет?
– У него Венера – любовь – в Козероге, то есть в ее знаке. Они сходным образом рассуждают, близки интеллектуально, потому что у него Меркурий в Водолее, а у нее Меркурий в Стрельце, а эти две планеты связаны сестилем – шестой частью окружности. Но в смысле характера никакого соответствия. Ты успеваешь следить за тем, что я говорю?
– Не очень-то.
– Ну, хорошо. Скажем тогда так: у него в гороскопе Луна, планета бессознательного, находящаяся под знаком Льва – то есть сильным знаком. Он выражает неосознанную склонность к деспотизму, типичную для людей слабых, у которых не хватает силы или смелости открыто сказать, что они думают. Если он, как ты говоришь, человек, добившийся в жизни успеха, это значит, что ему стоило громадных усилий смягчить, затушевать некоторые стороны своего характера, чтобы скрыть их от окружающих, а, может быть, и от себя самого. В душе у него осталось подавленное желание чувствовать себя сильным. То есть быть не таким, каков он на самом деле: быть агрессивным. Но ничего не попишешь – он не такой. Он не цельная натура, он человек, раздираемый внутренними сомнениями, противоречиями и мучающийся из-за этого. И именно это-то и делает его интересным, обаятельным. Но только не для такой женщины, как его жена. Она родилась под знаком Козерога, абсолютно консервативным знаком. Это женщина рациональная, уравновешенная, на которую никто не может оказывать влияния. Она ценит в нем интеллект, сложность и серьезность, но в то же время знает, что может главенствовать в их отношениях. Поэтому с нею он никогда не расслабляется.
– А со своей бывшей любовницей?
– Она – женщина, у которой Солнце находится на девятом градусе Рака, а Меркурий – на двадцать третьем градусе Рыб, Венера – на двадцать пятом градусе Козерога, Марс – на двадцать седьмом градусе Водолея. Луна и Солнце соединены, это в высшей степени женственная женщина и очень мужественная, слабая и сильная, пассивная и активная. У них обоих Венера на двадцать пятом градусе Козерога, и это тоже их сближает. Она – женщина, неспособная на необдуманные выходки, безумства, у нее сильный, страстный темперамент, но без эксцессов. Кроме того, у нее Меркурий стоит в Рыбах, то есть в его знаке. Следовательно, она далека от действительности, романтична, способна терпеливо ждать годы своей любви. Это идеальная женщина в роли ни на что не претендующей любовницы. У нее Луна в знаке Рака, значит, бессознательное слабое, нуждающееся в любви и заботе. Она легко ранима, в душе нежна и мягка. С нею он может ощущать себя сильным и агрессивным. Возможно, что с ней он делится всем, что его гложет и волнует, чего никогда ему не случалось делать с женой.
– Ну, ладно. Теперь, пожалуйста, скажи мне что-нибудь о наших с ней отношениях. Подходим ли мы друг другу?
– У тебя Солнце находится на двадцать четвертом градусе Льва, Луна – на двадцать пятом градусе Козерога, Меркурий – на семнадцатом градусе Девы, Венера – на девятом градусе Рака, Марс – на двадцать третьем градусе Рыб. Если помнишь, у нее Венера, то есть любовь, находится под знаком Козерога, где у тебя Луна, то есть бессознательное. Ее любовь доходит до тебя иррационально, потаенно, чуть ли не как по волшебству. Ее Луна, находящаяся в знаке Рака, соединяется с твоей Венерой тоже в знаке Рака. Это магнетическая комбинация. Но положения Меркурия у вас противоположные. Ваши отношения, попадая в сферу реальной жизни, сферу рационального, всякий раз осложняются. Они развиваются на уровне интимного, иррационального, онирического.
– Ольга, меня просто интересует, кого она больше любит – меня или его. Что тебе говорят на этот счет звезды?
– Дорогой мой мальчик, звезды не говорят таким банальным образом. Но в ваших трех знаках есть кое-что весьма любопытное. Ты и он схожи по характеру. У вас у обоих очень слаб Марс, то есть агрессивность, хотя тебе и удается замаскировать это гораздо лучше, так как у тебя Солнце находится в знаке Льва. Твоя Луна приблизилась вплотную к ее Венере в знаке Козерога; в свою очередь, ее Венера приблизилась к его Венере тоже в знаке Козерога. Это словно говорит о том, что вы все трое связаны общей судьбой. Что, как мне кажется, вполне подтверждает действительность: вы оба любили одну и ту же женщину. Или любите ее и сейчас?
– А какое нас ждет будущее? Что ты видишь?
– Мало ли что я могла бы предвидеть, дорогой мой, но разве это чему-нибудь помогло бы?
– Что ты хочешь этим сказать? Ты от меня что-то скрываешь?
– Ничего я от тебя не скрываю. Ты сам угадаешь, что тебя ждет. Я не люблю предсказывать будущее, предпочитаю разбираться в прошлом. Попробуй его внимательно проанализировать и увидишь, что в нем уже дано все – и настоящее, и будущее. А теперь хватит со звездами! Выпьем-ка еще по чашечке чая. Будь так любезен, пойди поставь чайник на плиту.
Иду на кухню, а когда возвращаюсь, Ольга не замечает моего появления. Она смотрится в зеркало. Может, чтобы привести себя немного в порядок? Так же делала и моя мать посреди наших долгих вечерних бесед: стоило мне на секунду выйти из комнаты, она пользовалась этим, чтобы подойти к зеркалу. Она испытывала ужас перед старостью, беспорядком, перед тем, что когда человек дряхлеет физически, он иногда перестает следить за собой. А кроме того, каждая мать хочет казаться любимому сыну красивой, как всякая женщина всякому мужчине. Но мне кажется, что губы Ольги Васильевны что-то шепчут. Словно она молится. За меня? Такая маленькая, хрупкая, худенькая, с длинными седыми волосами она производит впечатление прозрачной. Вот святая, которую я искал. Защитит ли она меня?
Прежде, чем попрощаться со мной, уже на пороге, она возвращается к разговору о гороскопе и вопросу, который я задал ей напоследок.
– В моем возрасте не слишком-то думают о будущем, дорогой мальчик. Оно может оказаться слишком коротким, каждый прожитый день и тот кажется уже очень долгим. Мне достаточно настоящего, и так приятно путать его с прошлым. Если бы это умели делать и вы, молодые, вам, может быть, было бы легче жить.
Берет мою руку и слегка касается ее губами. Прежде этого она никогда не делала.
Будущее… Такой же вопрос я задал три месяца назад в чайхане в Самарканде. На улице лил проливной дождь. Внутри, устроившись на циновках, сидели я, мой переводчик Николай и мусульманин-мулла, старый, худой, беззубый.
– Какое будущее ждет среднеазиатские республики Советского Союза? Кто здесь у вас победит – ислам или коммунизм?
Мои вопросы носили политический характер. Но старик-священнослужитель дал мне философский ответ.
– Будущее, – сказал он, – как две капли воды похоже на прошлое.
Размышляю теперь над его словами. Что представляло собой мое прошлое? Длинную череду бегств. Из маленького городка в Рим. Из Рима в Нью-Йорк. Из Нью-Йорка в Вашингтон. Из Вашингтона в Москву. Из одной газеты в другую. От одной женщины к другой. Не знаю, от чего я бегу, но бегу. Всякий раз, когда следовало бы пустить корни, остановиться, что-то построить, меня охватывает необъяснимое и неудержимое желание куда-нибудь удрать.
Теперь мечтаю бежать с Наташей. Но что в прошлом у нее? Долгая история абсолютной, упрямой, героической верности. Любовь, которая сильнее официальных уз, Коммунистической партии, борьбы за власть… Теперь со всем этим порвано… Если будущее можно прочесть в прошлом, значит, их отношения возобновятся? Или возникнут новые – со мной, такие же прочные и долгие? Что одержит верх – мое прошлое с бегствами и переменами или прошлое Наташи, неизменное и спокойное, как течение широкой русской реки?
Если бы можно было принимать решения вот так, сидя за столиком, жизнь была бы намного легче. Но будущее это ряд мелких, совсем крошечных поступков и решений… Крупные поступки, необходимость важного выбора весьма редки. Читаешь объявление в газете, оно будит в тебе любопытство. Ты хочешь написать статью, которая будет громкой сенсацией, сделает тебя знаменитым. Ты хочешь завоевать красивую женщину, загадочную, очаровательную. И влюбляешься в жертву, которая отчаянно молит защитить ее. Но, в сущности, ты любишь ее или нет? Ты должен спасти ее и приходишь к выводу, что единственный выход это бегство. Ты чувствуешь, что вовлечен в новое, необыкновенное приключение, самое важное в твоей жизни. И во всей этой быстрой смене событий почти не остается времени их осознать, толком во всем разобраться… Осознать – что? В чем разобраться? Когда ты читаешь объявление в газете, ты и не предполагаешь, что тебе придется покинуть Россию. Надеясь наделать громкую сенсацию, не знаешь, что тебе предстоит начать любовный роман. Только в конце все становится более или менее ясно. В конце, когда уже слишком поздно что-нибудь исправить.
– Отличная поездка, – сообщает мне по телефону Нано. Он только что возвратился из Италии. – Ну а как идут дела у тебя?
– Прекрасно.
– Я доставил обычный груз спагетти и помидоров.
Говорю, чтобы он скорее мне принес и то, и другое, тогда мы немедленно соорудим обед.
Вода кипит, бросаю в кастрюлю спагетти, он колдует над соусом. Громко рассуждаем о футболе, помня о «жучках», которые могут быть вделаны в стены и потолок, а я пишу ему на листке последние новости, связанные с нашим планом, о дорожном происшествии, которое надо устроить, чтобы отвлечь внимание, о женщине-двойнике, которая подменит Наташу.
Он переворачивает листок и пишет на обороте: он поедет во вторник вечером на первом из двух грузовиков, нанятых для перевозки мебели одной итальянской семьи, возвращающейся на родину. В Бресте он платит «процент» таможенникам, убеждается, что все в порядке, останавливается и ждет. В среду вечером отъезжает из Москвы второй грузовик. На него сядет Наташа. Машину поведут двое его самых надежных водителей. В четверг на рассвете они тоже прибудут на границу в Бресте. Далее оба грузовика поедут вместе. Еще через два с половиной дня они прибудут в Италию. Если все пройдет гладко, в воскресенье Наташа будет ночевать у меня дома в Риме.
– Все будет в порядке, – говорит тут Нано во весь голос, подымая голову от записки. – Все будет в порядке, – повторяет он, – потому что соус приготовил я. Ты всегда все портишь, когда берешься за готовку.
Это моя последняя ночь с Наташей. Она, как мне кажется, сохраняет невероятное спокойствие. С каждым днем она говорит все меньше. Такое впечатление, что она ничуть не волнуется. Ее невозмутимость меня сбивает с толку и даже чуточку раздражает. Взгляд у нее кроткий, как бы говорящий, что нам не остается ничего другого, как положиться на судьбу. Я не такой. Я хочу бороться, добиваться своего. Вот чего я хочу.
Но чего бы мне хотелось? Чтобы она рыдала, дрожала от страха? Может, она и права. Что еще можно сделать, как не положиться на судьбу? Мы думаем, что боремся, а на самом деле лишь терпим последствия случайного стечения обстоятельств, или следуем предначертаниям звезд, или же страдаем от совершенных ранее собственных промахов. Наташа так спокойна потому, что она героиня русского романа. Потому что она русская. Более того: советская. Это советская жизнь приучает тебя смиряться с худшим, стоять в очереди, чтобы получить килограмм колбасы, квартиру, мужа, а также какую-то судьбу.
Разразилась ужасная гроза. Распахиваю окна, вдыхаю свежесть дождя, воздух, уже пахнущий весной. Вода низвергается с неба потоком, словно бурная река. В Москве все масштабно: если холодно, у тебя замерзает дыхание, если льет дождь, то будто всемирный потоп, такое впечатление, что он никогда не кончится. Когда же наступает жара, то весь обливаешься потом, кажется, что находишься в Северной Африке или Техасе. Времена года, погодные явления – все своей силой и яростностью соответствует размерам города и царящей в нем атмосфере. В этом смысле с Москвой может сравниться только Нью-Йорк.
Нью-Йорк. Америка. Мои первые годы за границей. Говорю Наташе, что тогда я не мог и воображать, что окажусь в такой ситуации, как сейчас. Потом вспоминаю первую ночь в Москве. Я смотрел на улицу Горького из окна своего номера в гостинице «Интурист»: муравейник людей и автомобилей внизу на улице казался мне каким-то неведомым, экзотическим миром, как Индия, как арабские страны из «Тысячи и одной ночи». Я не мог уснуть. Около часа ночи я вышел и пошел смотреть на смену караула у Мавзолея Ленина на Красной площади, первый из множества виденных мною впоследствии. Я был поражен, раздавлен огромностью Кремля и площади. И в этом невероятном месте, думал я, мне предстоит провести четыре года? Однако прошло всего лишь несколько месяцев, а я уже готов бежать.
Сейчас Наташа примеряет то, что наденет в момент бегства. Твидовую юбку. Темный жакет. Черный берет. Темные очки. Делает несколько шагов по комнате. Становится в позу перед зеркалом, словно я собираюсь ее сфотографировать: ее последний «снимок» в России. Меня охватывает то же чувство, что и в первый день, в церковном саду в Переделкино. Ощущение, что знал ее в прошлой жизни. Наташа молча ходит взад-вперед по комнате. И из какого-то далекого уголка памяти выплывает забытый мною смутный образ.
Сентябрь. Возвращаюсь в Москву рейсом «Аэрофлота» из Прибалтики, куда летал, чтоб сделать репортаж. От сидящей на два ряда впереди меня женщины исходит какое-то особое очарование. В СССР я еще никогда не встречал такую утонченную, нежную, сдержанную женщину. В аэропорту в Москве расталкиваю всех, чтобы подойти к ней и увидеть ее в лицо. Проталкиваюсь к ней, но не могу разглядеть: на голове у нее шляпа (или берет?), глаза закрывают темные очки. Очень быстро идет к выходу. Я ее догоняю. Она замечает меня. Неужели она русская? Спрашиваю, говорит ли она по-английски? «Йес», – отвечает она. Спрашиваю, не артистка ли она. «Нет», – говорит она, слегка улыбаясь и не поворачивая ко мне головы, продолжает смотреть прямо перед собой. «В таком случае, может быть, вы принцесса?» Она смеется. Потом вдруг становится серьезной и говорит: «Нет, я всего только женщина». Мы доходим до зала ожидания, ей навстречу бросается мужчина, берет у нее дорожную сумку и провожает к выходу.
