Текст книги "Любовница президента, или Дама с Красной площади"
Автор книги: Энрико Франческини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Я не успеваю ничего сказать ему в ответ, как дверь захлопывается у меня перед носом. Мальчик тянет меня за куртку. Мы спускаемся по лестнице, выходим в переулок, подходим к автобусной остановке.
– Садитесь, – говорит мальчик, влезая первым в переполненный автобус. На первой же остановке он дергает меня за куртку, мы выходим, я следую за ним в какой-то двор, затем в подъезд во дворе. На самом верхнем этаже мальчик указывает на дверь и говорит:
– Позвоните.
– В этот звонок? – спрашиваю я, желая получить подтверждение, но он уже исчез, словно растворился в воздухе, я не слышу даже его шагов на лестнице. Ну ладно, звоню в дверь. Она немедленно распахивается. Вижу перед собой красивое лицо женщины лет пятидесяти, сильно накрашенное.
– Вы – журналист по объявлению, не так ли? – произносит она прежде, чем я успеваю открыть рот.
– Да, но…
– Очень приятно, Ирина Хлебникова, – и проводит меня в маленькую гостиную. На столе стоит самовар, две чашки, тарелочка с печеньем и конфетами. – Присаживайтесь, – говорит она, – сейчас я вам все объясню.
Она наливает мне чай, делая это нарочито не спеша.
– С чего это вы решили дать объявление в газету, чтобы доверить свои секреты журналисту? – спрашиваю я. – Неужели у вас нет никого другого, к кому вы могли бы обратиться?
– У меня-то, конечно, есть. Но я – работник редакции «Интерконтакта». А объявление дала одна моя подруга. Которая желает познакомиться с иностранцем, заслуживающим доверия. И просила меня помочь. Я хочу сэкономить ей время и избавить от неприятных встреч. Вы понимаете меня или я говорю слишком быстро?
– Понимаю не все слова, но общий смысл до меня доходит.
– Пейте чай, не то остынет.
– Можно закурить? – спрашиваю я. – Или же это противопоказано для встречи с вашей подругой?
– Курите, пожалуйста. Вы остроумны, это очко в вашу пользу.
Ирина Хлебникова не слишком мучает меня расспросами. Она спрашивает, давно ли я в Москве, сколько времени еще предполагаю здесь оставаться, сколько мне лет. Обычные формальности, банальность. Затем объясняет, что принимает меня дома, а не в редакции, потому что всегда лучше побеседовать без свидетелей.
– Ах, так вот почему все эти предосторожности, как в детективном фильме – старик в тапочках, мальчик, автобус…
– Иногда за вами, журналистами, следят: спокойнее было не заставлять вас приходить прямо сюда. «Интерконтакт» – газета, на издание которой имеются все необходимые разрешения, но в такое время, как сейчас, ни в чем нельзя быть уверенным. Раньше мы твердо знали, что разрешено, а что – нет. Теперь же все, что не запрещено точно и ясно, разрешено. Но все равно существует множество исключений из общих правил…
– Я не совсем понимаю…
– Неважно. Если моя подруга выберет вас в качестве своего доверенного, вам позвонят. Пока же прошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Придумайте какую-нибудь историю. Вам, журналистам, это не трудно: вы ведь привыкли сочинять всякие небылицы! Ну не обижайтесь, я же шучу.
Ирина трещит, как пулемет. Лицо у нее круглое, свежее и энергичное. Она провожает меня к двери.
– И много вы продаете? – спрашиваю я.
– Много – чего?
– Жен для иностранцев по вашим объявлениям.
– Меньше, чем хотелось бы. – И подмигивает мне.
С ее помощью я мог бы написать репортаж о частных объявлениях сексуального характера. По крайней мере не потеряю зря времени, если это дело окажется надувательством. Но пока что подчиняюсь Ирине: что мне стоит выполнить ее приказ хранить наш разговор в тайне? «Они хотели продать русских женщин в жены иностранным журналистам», – рассказываю я Николаю. «Ну что ж, мог бы и купить парочку», – смеется он, макая печенье в стакан с чаем.
На следующий день, почти сразу же после моего прихода в редакцию, Ориетта сообщает, что меня спрашивают по телефону, предупреждая: «Он не хочет назвать себя». Беру трубку городского телефона. Мужской голос с трудом произносит мою фамилию.
– Да, это я. Кто говорит?
Мужчина не отвечает. Вместо него в трубке звучит женский голос.
– Ирина мне о вас говорила. Встретимся в баре на втором этаже отеля «Ленинградский», в субботу вечером, ровно в десять. Буду вас ждать.
– Это гостиница с казино?
– Нет, то гостиница «Ленинградская» в Москве. А я вас жду в отеле «Ленинградский» в Ленинграде. Прошу вас, приезжайте. И приходите один. Не разочаровывайте меня.
В Ленинграде я никогда не был. Знакомство абсолютно вслепую в гостиничном баре… Однако отступать теперь было бы уже трусостью. Если человек избегает приключений в России, что он за мужчина? И когда я говорю «приключения», то подразумеваю прежде всего приключения, связанные с женщинами. За четыре месяца, что я в Москве, я познакомился, пожалуй, куда с большим их числом, чем за четыре года в Вашингтоне. У каждой из них туманное прошлое, тягостное настоящее и неопределенное будущее независимо от того, кем бы она ни была – проституткой, переводчицей или экономистом. Каждая видит в иностранце из Западной Европы средство избавиться от всех своих бед – политических, социальных, финансовых, любовных. Ты замечаешь их не сразу, завернутых в их серые, длинные до пят тяжелые пальто, но немножко разглядев, понимаешь, что попал в город женщин. Ты там здорово развлечешься, говорили мне с завистью те, кто поработал корреспондентом в Москве, для холостяка это земной рай. «Но послушай меня хорошенько, – предупреждал один из них, – только не вздумай через несколько месяцев звонить мне и говорить, захлебываясь от восторга, что твоя не такая, как все другие, что она тебя действительно любит и так далее и тому подобное. Русские женщины все одинаковы. Ты себя неожиданно начинаешь чувствовать Робертом Рэдфордом, но они видят в тебе лишь набитый доверху холодильник, который надо взять штурмом».
Признаюсь: женщина по объявлению уже кажется мне «не такой, как другие». Предлагаю своей газете сделать репортаж из Ленинграда, проваливающийся в свои бесчисленные каналы подобно Венеции. Город на воде, спасти Ленинград – этот шедевр, воздвигнутый Петром Великим на ледяных болотах благодаря гениальному таланту нескольких итальянских архитекторов и руками ста тысяч русских рабочих. Дома пастельных тонов, разрушающиеся из-за того, что за ними никто не следит, Невский проспект, по которому гуляет ветер, цитатка из Гоголя, другая – из Достоевского, отрывок из стихов Бродского, страшный голод во время девятисотдневной осады города немцами. Что-то в таком духе. Главное – чтобы было эффектно, всем известно, что мы, журналисты, страдаем общим пороком – преувеличивать. Корреспонденция мне кажется уже готовой еще до того, как я отправился в путь. Меня не будет в редакции всего пару дней. Отправление поездом в пятницу ночью. Вернусь самолетом в понедельник утром. У меня в распоряжении будет целый субботний день, чтобы подготовить материал для репортажа: прогуляться по улицам, зайти в какой-нибудь ресторан, проникнуться царящей в городе атмосферой. В субботу вечером отправлюсь на свидание, а все воскресенье – для возможных его последствий. Это если все будет развиваться в желательном направлении.
Пятница. «Красная стрела» отправляется из Москвы в полночь и прибывает в Ленинград рано утром. Это самый комфортабельный поезд в Советском Союзе, в нем осталось что-то от роскоши старой царской России. Купе спального вагона облицовано темным деревом, на столике – лампа с абажуром, льющая мягкий свет, на двери медные ручки, на окне белоснежные занавески, простыни тщательно выглажены, на мягком диване заботливо сложены шерстяное одеяло и полотенце.
Как только поезд трогается, проводник предлагает пассажирам чай в больших стаканах в металлических подстаканниках. Мой сосед по купе в молчании раздевается, минут десять читает книгу, название которой мне не удается разобрать, и начинает с наслаждением громко храпеть. Нервы у меня слишком напряжены, чтобы тоже лечь спать, и я остаюсь курить в коридоре. Бросаю взгляд на соседние купе, пассажиры там вытащили колбасу, сыр, копченую красную рыбу, черный хлеб, бутылки с водкой. Они пьют и едят с нескрываемым удовольствием, хотя время ужина уже давно прошло. Около половины второго появляется молодой парень: он стучится в каждое купе, заходит, остается там несколько минут, потом переходит в следующее. Когда он доходит до двери моего, я говорю, что мой сосед уже спит, лучше его не беспокоить. Судя по его виду, он меня вряд ли понимает. Достает из кармана маленький календарик в виде книжечки: на каждом месяце – изображение голой женщины. Затем вынимает карточную колоду: на каждой карте – голая женщина. Потом кольца для ключей с брелоками, значки, шариковые ручки – все это украшают женские груди и зады. Спрашиваю, сколько стоит его товар. Он растопыривает пальцы – пять. Позади меня начальник поезда принимается хохотать. «Да он глухонемой, – говорит он. – Ходят по вагонам, продают порнографические фото. Славные ребята, всякий раз дарят мне открыточку. Хотите купить?» В ответ я прошу принести мне еще один стакан чая и отправляюсь спать.
Теперь глухонемых является пятеро. Они обрушивают на мое ложе целую гору картинок с голыми девицами, а также пакетики с презервативами, куколок из пластика, надувные груди. Пытаюсь их выставить из купе, но тщетно, они не уходят и что-то жалобно мычат. Мне хочется закричать, но у меня вдруг пропадает голос и из горла не вырывается ни звука: я тоже стал глухонемым. В этот момент поезд с резким скрипом тормозов останавливается и я просыпаюсь. Мой сосед уже поднялся, он полностью одет и глядит на меня с осуждением. За окном поезда еще совсем темно: в Ленинграде с конца осени до весны в течение дня светло всего пять-шесть часов. Надо будет обязательно еще раз сюда приехать, чтобы как следует узнать город, когда наступят белые ночи.
Но я меняю мнение, едва выйдя из здания вокзала. Падает легкий снежок, небо начинает постепенно светлеть, прохожие идут быстрым шагом, наклонив голову, чтобы защититься от ветра, уличные фонари еще не погашены, автомобили едут с зажженными фарами, отбрасывая пляшущие тени на фасады домов, вокруг царит какая-то призрачная, бредовая атмосфера, словно я еще не проснулся и продолжаю спать, и я вдруг понимаю, что это-то и есть настоящий Ленинград, прорубленное Петром Великим окно на Запад, темное, ветренное, заснеженное, в котором носятся призраки из Достоевского…
Погода отвратительная, но настроение прекрасное. Провожу весь день с таксистом, который служит мне и гидом, останавливаю прохожих для извечных интервью с «человеком с улицы»: сколько часов в день вы проводите в очередях в магазины? Есть ли в продаже хлеб? А молоко? Вы жили лучше, когда было хуже? Вы еще возлагаете надежды на перестройку? Ленинград возродится? Иду в Эрмитаж, брожу по одетым в камень берегам каналов, меж старых чугунных оград и неоклассических колоннад. Мне надо написать совсем простенькую статью, я не хочу обращаться к этим занудливым политикам, которых всегда стремятся проинтервьюировать газеты. Любуюсь на Зимний дворец, на площадь, где разразилась Октябрьская Революция, и чувствую себя взволнованным, как ребенок в Диснейленде.
В семь часов вечера возвращаюсь в гостиницу. Принимаю душ, переодеваюсь. Горничная по этажу приносит чашку обжигающе горячего чая. Пью, смотрю из окна на уже замерзшую Неву, напротив у причала стоит на якоре «Аврора», эта икона Революции, корабль, с которого стреляла пушка, никого не убив, в решающий момент Красного Октября, благодаря чему он вошел в Историю. Теперь он в ледовом плену, неподвижный, сверкает, освещенный гирляндой лампочек, разукрашенный, как рождественская елка, и в отблесках света вырисовываются силуэты его знаменитых орудий. Какая чушь, а мне еще платят деньги за то, чтобы я ехал на это любоваться!
У меня просто мания приходить раньше положенного времени. Ужин в гостиничном ресторане был настоящей пыткой, как всегда и повсюду в Советском Союзе, где официанты смотрят на тебя, как на надоедливого, мешающего им просителя и исчезают по полчаса на кухне, блюда, когда они наконец появляются, уже остыли, а счет тщательно, но непонятно составлен. Но, отказавшись от сладкого и от кофе, без четверти десять я уже в баре на втором этаже. Народа не много. Три японца, парочка, целующаяся в темноте, у стойки пьяный американец. Заказываю рюмку водки. Жду. Ровно десять. Десять с четвертью. Половина одиннадцатого. Одиннадцать. Никого. Я уже выпил три рюмки и выкурил десяток сигарет. Голова у меня тяжелая и от хорошего настроения не осталось и следа. Женщина, назначившая мне свидание, опаздывает на целый час. Сколько еще я должен здесь торчать и ждать ее, как последний идиот?
Это типичный «валютный бар» советских гостиниц, где, заплатив долларами или немецкими марками, ты находишь приличный выбор алкогольных напитков, где двери остаются открытыми до поздней ночи, где встречаются иностранцы, главным образом находящиеся в деловых поездках, с местными путанами, также делающими свой бизнес. Пока что здесь, похоже, всего одна проститутка, которая позволяет своему спутнику щупать себя в темноте. Мне видны только ее ноги, открытые миниюбочкой до самых бедер. В половине двенадцатого я решаю, что ждал достаточно долго и прошу счет. В то время, как я расплачиваюсь, парочка в темном углу начинает ссориться. Он роняет бутылку и уходит, бранясь на каком-то непонятном мне языке – может быть, финском. Официант пререкается с девицей: понимаю, что речь идет о деньгах. Их голоса становятся все громче, я подхожу к ним. Официант тотчас успокаивается и говорит: «Девушка не хочет платить за шампанское».
– Неправда! – возмущенно возражает она. – Это тот мерзавец…
– С нее двадцать семь долларов, – обращаясь ко мне и становясь все более любезным, уточняет официант.
Я плачу, она благодарит, я говорю, что не за что. Мне следовало бы идти к себе в номер, но выпитая водка и досада из-за сорвавшейся встречи делают меня апатичным и нерешительным. И девушка это замечает.
– Не хотите минутку посидеть со мной? Вы, наверно, итальянец? Угадала? Мне нравятся итальянцы, а финны все пьяницы, и от них воняет, у американцев уйма болезней, немцы предпочитают женщинам пиво, вы же, итальянцы, действительно лучше всех, как и японцы, которые такие чистенькие и не заставляют тебя зря терять время…
Она заказывает джин с тоником для себя и еще одну водку для меня, берет сигарету из моей пачки и болтает, болтает без конца, совсем меня оглушив. Ее зовут Таня. Она брюнетка, высокая, худенькая, с маленькой грудью, губы у нее пухлые, что еще больше подчеркивает яркая помада. То и дело она подмазывает их, глядясь в зеркальце своей косметички, не прекращая разговора. Часа через полтора бар уже полон девиц в мини, как она, и мужчин слегка под градусом, как я, ищущих компанию. Уже пора уходить, говорит Таня, но у меня кружится голова, я потерял счет выпитым рюмкам водки, она провожает меня в лифте, шепчет что-то дежурной по этажу, берет меня под руку и ведет в номер. Я валюсь на постель. Мне удается произнести: «Сколько ты хочешь?» – и это последнее, что я помню.
Сейчас комната залита солнцем, часы показывают десять, голову мучительно сжимает железный обруч, рот пересох, все кости болят, ибо я замечаю, что спал на краешке узкой кровати. Это неизбежно: в отелях Советского Союза нет двуспальных постелей. На другой половине кровати, прислонившись к стене, сидит Таня. Если я не ошибаюсь, ее зовут именно так. Она в лифчике, трусиках, подвязках для чулок. Она поглощена тем, что тщательно мажет губы. В пепельнице на тумбочке рядом с кроватью лежит ее зажженная сигарета.
– Наверно, бедняжка, у тебя голова болит? – спрашивает она громко.
Перелезает через меня и приносит стакан с водой, в который опускает две таблетки.
– Это аспирин, не бойся. Хороший душ, крепкий кофе – и будешь, как новенький.
Я подчиняюсь, пошатываясь, бреду в ванную, по дороге ощупываю пиджак, чтобы проверить, цел ли еще во внутреннем кармане бумажник.
– На месте, на месте, не волнуйся, я у тебя не взяла ни копейки, – говорит Таня, нисколько не обидевшись.
Поспешно принимаю душ, пытаясь вспомнить, что со мной было, чем мы тут занимались, что мне нужно было в Ленинграде. Об этом мне напоминает Таня, когда я выхожу из ванной.
– Я знала, что это ты. Невозможно было ошибиться после того, как мне тебя описала Ирина. Единственно, чего я боялась, так это того, что ты набросишься на одну из моих подружек, но в десять вечера в баре всегда пусто, девушки и клиенты приходят к полуночи. Финна я подцепила в ресторане и держала при себе, наблюдая за тобой. Когда я увидела, что ты уже расплачиваешься, мне нетрудно было от него избавиться: я заявила, что меньше, чем за триста долларов я с ним не пойду – он от меня ничего не получит, я его даже близко к себе не подпущу. Как он взбеленился! Ну, в общем-то, с его точки зрения, он прав: всем известно, что тариф гораздо ниже. Однако какой хам! Я тебе уже говорила, с финнами лучше не иметь дела… У тебя все еще болит голова? Знаю, это я виновата. Но я вынуждена была так сделать, понимаешь? Зато я смогла хорошенько тебя изучить. Ты даже приехал в Ленинград – доказательство, что готов пойти на маленькие жертвы, чтобы встретиться с дамой по объявлению. И ты вел себя так любезно. Даже заплатил по счету за эту свинью.
Я все еще не в состоянии осознать, пал ли я жертвой какого-то жульничества и не могу побороть искушения проверить содержимое бумажника. Впрочем, если Таня намеревалась обокрасть меня, у нее было предостаточно времени.
Однако кое в чем она меня все же надула: уж наверняка она не выглядит дамой благородных кровей, чувствительной и обаятельной, как расписывала себя в объявлении.
– Так значит, это ты, – говорю я, – поместила это объявление в «Интерконтакте». Чего же именно ты от меня хочешь?
Она делает гримаску.
– Да нет. Объявление дала одна моя приятельница. Она хотела, чтобы я тоже на тебя взглянула, мы подвергли тебя еще одному маленькому экзамену. Ты скоро встретишься с дамой, поместившей объявление. Вот увидишь.
Надо мной явно насмехаются. Устраивают какой-то балаган. Но я не в состоянии что-нибудь возразить. Я слишком плохо себя чувствую. Единственное, чего я хочу, это поскорее уйти.
– С меня хватит этих игр, – говорю я. – Короче, как мне встретиться с твоей подругой? Ты можешь дать мне номер ее телефона?
– Нет, дорогой. Ты встретишься с ней в четверг в ресторане гостиницы «Украина» в Москве. Не беспокойся, она сама тебя узнает, я опишу тебя ей очень очень подробно, у меня ночью было достаточно времени тебя хорошенько разглядеть. Она подойдет к твоему столику после представления.
Разговаривая со мной, Таня уже успела одеться. Теперь она стоит передо мной. Выражение лица у нее озорное и веселое, и все мое раздражение разом проходит. Я пытаюсь ей улыбнуться в ответ, но больно режет глаза яркий свет из окон.
– Ты уходишь?
– Хочешь, чтобы я осталась?
– Ты – красивая девушка, – отвечаю ей, хотя и думаю про себя, что сейчас мне больше нужна была бы медсестра, чем любовница.
– Нет, нет, не могу, это было бы некрасиво по отношению к подруге. Ты зарезервирован для нее.
– Но ты же провела со мной ночь. Потеряла время. Потеряла финна и кто знает, скольких еще клиентов. Позволь мне…
– Неважно. Тебе это может показаться странным, но деньги меня не так уж и интересуют. Предпочитаю любовь.
Таня чмокает меня в щечку, поворачивается на своих «шпильках» и оставляет меня одного в номере.
Гостиница «Украина» – один из семи неоготических небоскребов, которые Сталин велел построить в пятидесятых годах, чтобы придать Москве такой вид, какой, по его мнению, должен иметь современный большой город: шпили, башенки, островерхие купола, огромные звезды, изображения серпа и молота. Когда глядишь на эти здания издалека, они напоминают сказочные замки, однако не замки, в которых живут голубые принцы, а замки ведьм и чудовищ. Но внутри «Украина» похожа на железнодорожный вокзал. Очередь, чтобы миновать у входа суровых швейцаров, которые пропускают внутрь только иностранцев с ключом от номера в руке или русских, сующих им в ладонь щедрые чаевые. Очередь, чтобы получить номер, чтобы заплатить за него, чтобы повесить пальто в гардеробе, чтобы купить газету, чтобы войти в ресторан. Постояльцы, которые, надрываясь, тащат свои чемоданы, носильщики, которые безмятежно курят в углу в вестибюле; толстяки с кавказскими чертами лица, снующие в баре, продавая какие-то загадочные пакетики из серебряной бумаги; оглушительно трезвонящие телефоны; громкие объявления, звучащие из репродукторов, в которых не понять ни слова.
Ресторанов здесь четыре. Когда я нахожу тот, что мне нужен, спектакль уже начался. С места, где стоит мой столик, видна только часть сцены, другую часть заслоняет колонна, но нетрудно догадаться, что шоу, которое показывают, отличается от обычных представлений такого рода в Москве, традиционно всегда состоящих из фольклорных танцев, номеров фокусников, жонглеров, пары акробатов и девицы, крутящей хула-хуп. В сегодняшнем же спектакле никакого фольклора. Представление напоминает то, что я видел в сентябре в одном из отелей в Прибалтике. Единственном советском регионе, где в брежневские времена ощущалась близость раскованной Скандинавии и отдаленность пуританской столицы мирового коммунизма.
Сейчас, здесь, в гостинице «Украина», царит такая же атмосфера. Девушка в крохотном бикини объявляет программу вечера. Танцовщицы повторяют номер из шоу, которое несколько лет назад с успехом шло на сценах Бродвея. Они одеты кошечками. Танцуя, они кокетливо сбрасывают с себя шкурки, затем теряют хвосты, потом почти все остальное, пока на них не остаются лишь едва заметные трусики. Однако одна из девушек-танцовщиц прежде, чем скрыться за занавесом, скидывает и эту последнюю деталь, поворачивается спиной к зрителям, демонстрируя в течение нескольких секунд свой розовый задик, освещенный ярким светом прожекторов.
Единственное, что девушки не снимают во время всего представления, это маски с глаз. Но через пять минут после того, как шоу заканчивается под вопли восторга, аплодисменты и одобрительный свист, мне начинает казаться, что я узнаю девушку, которая приближается к моему столику и говорит:
– У вас свободно? Вы не против, если я к вам присяду?
Да, несомненно, готов поклясться, что это та самая, что только что показывала свою попку.
Фигура, как у танцовщицы классического балета, светлые волосы, большие серые глаза. Я ожидал встретить русскую аристократического происхождения, как говорилось в объявлении «Интерконтакта», а передо мной исполнительница стриптиза, хотя никто не доказал, что одно противоречит другому. Я отнюдь не разочарован. Совсем наоборот. Не верю своим глазам. И правильно делаю.
– Успокойся, я тоже не та женщина, что дала объявление, – заявляет балерина сразу, как только садится за мой столик. – Пожалуйста, не сердись. Моя подруга еще не совсем доверяет. Ведь имеет она право сомневаться, не так ли?
Я не совсем уверен, что правильно понял ее слова. Громко играет оркестр, ссорятся пьяные, вокруг стоит оглушительный шум.
– Закажи бутылку шампанского, иначе я не могу оставаться за твоим столиком.
Заказываю. Мы чокаемся.
– А можно узнать, – говорю я, – кто же эта женщина, которая не доверяет?
– Это человек, который должен соблюдать много предосторожностей. Теперь я задам тебе парочку вопросов. От того, как ты на них ответишь, зависит увидишь ли ты мою подругу или нет. Пока что ты вел себя молодцом. Но таковы условия. Согласен или отказываешься?
Вся эта история надоела мне до черта, однако возражать сидящей передо мной девушке у меня нет сил – уж больно она хороша.
– Хорошо, согласен.
– Ну вот, ты уже дал правильный ответ на первый вопрос. Уверена, что ты выдержишь испытание.
Тогда я поднимаю вновь бокал и мы опять чокаемся. Русское шампанское сладковатое, я выпиваю содержимое бокала одним глотком, словно лекарство.
– Ты рассказывал кому-нибудь об этих своих встречах?
– Это второй вопрос?
– Да.
– Я говорил кое-что своим сотрудникам в редакции, но только плел им всякую чушь.
– Хорошо. Продолжим. Каковы твои политические взгляды?
– В отношении Советского Союза?
– Нет, не только. Вообще.
– В Италии, в юности, я считал себя левым. Не думаю, чтобы я очень изменился, но теперь я уже не знаю, что значит «левый». У вас, например, левыми называют тех, кто хочет капитализма и демократии, а правыми тех, кто поддерживает коммунистов. Существует опасность окончательно запутаться. И я, признаюсь, нахожусь в некотором замешательстве.
– Из этих двух групп какую ты предпочитаешь?
– Ту, что вы называете левыми, хотя они в известном смысле движутся вправо.
– А в какую сторону, по-твоему, движется президент СССР?
– Вот это мне самому очень хотелось бы знать. Если ты мне это толком объяснишь, я сразу здорово вырасту в глазах главного редактора моей газеты. Возможно, ты это понимаешь: для исполнительницы стриптиза ты совсем неплохо разбираешься в политике.
– Ты когда-нибудь состоял членом какой-нибудь партии?
– Нет, только членом клуба футбольных болельщиков, когда учился в средней школе.
– Но если бы тебе пришлось заявить о своей политической позиции, как бы ты себя назвал? Коммунистом, социалистом, прогрессистом…
– Журналистом. Мне платят за то, чтобы я был вне идеологий.
– Разве это возможно?
– Не всегда, но я стараюсь.
Мои барабанные перепонки готовы лопнуть от невероятного грохота оркестра, и кто знает, верно ли я понял вопросы девушки-стриптизерки, разговаривающей, как политический функционер.
– На мой взгляд, – произносит она, – ты выдержал экзамен. Но отметку тебе поставит другая женщина. В случае положительного результата моя подруга тебе скоро позвонит.
– А ты чем занималась до стриптиза? Брала интервью для телевидения?
– Я была секретарем факультетской организации комсомола в университете. Но не придавай этому значения. Со всем этим я рассталась, причем окончательно, как только в первый раз сделала стриптиз.
Она отпила шампанского, встала и ушла, не попрощавшись. Она мне даже не сказала, как ее зовут.
Ночью мне никак не удавалось уснуть. Я думал о том, что познакомился с тремя женщинами, одна страннее другой. Им удалось заставить меня подчиниться их приказам, и я выполнял все, как марионетка. Наверно, мне надо было пресечь эти глупости. Дело кончится тем, что я запущу работу. Но не могу же я выйти из игры именно сейчас. После этих трех я хочу встретить четвертую, настоящую, ту, что дала объявление в газету. Главное для меня – не попасть в компрометирующую ситуацию, и тогда все будет в порядке.
Во вторник раздается телефонный звонок и я слышу женский голос: «С вами говорит Катя Петрова, капитан КГБ», и у меня мелькнула мысль – вот тебе, черта с два – все будет в порядке.
Однако она мне звонит, чтобы предложить взять у нее интервью: объясняет, что была выбрана «Мисс КГБ» на конкурсе женщин, служащих в органах советской секретной службы.
– Мы стараемся изменить тот имидж, который КГБ имело раньше, как полиция, занимающаяся только репрессиями и заговорами, – информирует меня Катя. – Но мы теперь уже больше не такие.
– А с чего это, – меня вдруг охватывают подозрения, – вы выбрали именно мою газету для распространения этого более приятного имиджа?
– Мы выбрали также и другие газеты. Но из итальянских вашу. Если вас эта информация не интересует, я могу позвонить в…
Я не даю ей закончить фразу. Конечно, меня это интересует. Наше правило – хватать любые, какие только возможно новости с правом эксклюзивной публикации, не давать им попасть в руки конкурентов. Если же информация оказывается неинтересной, ее потом можно и не публиковать.
Катя приходит в редакцию на следующий день после обеда. На дворе настоящая зима, улица покрыта снегом, термометр показывает семь градусов ниже нуля, сильный ветер и прозрачное чистое небо над головами прохожих в меховых шапках и теплых платках. Она – работник КГБ, но выглядит, как фотомодель. Двадцать четыре года, маленькая, но с прекрасной фигурой, голубоглазая, черноволосая.
«Мисс КГБ» она стала без труда, победив конкуренток на всех этапах конкурса. На соревнованиях по стрельбе в цель из служебного пистолета Макарова. «Мой инструктор говорит, что если бы все агенты стреляли бы, как я, КГБ могло бы больше не бояться соперничающих секретных служб». На соревнованиях по карате и дзю-до. «Женщина должна уметь защитить себя сама, а иногда должна уметь сама и нападать». На соревнованиях по машинописи. «Я девушка, которая быстрее всех стреляет и быстрее всех печатает». На соревнованиях по кулинарному искусству. «Я испекла торт с мышьяком на случай, если придется отравить какого-нибудь врага, – говорит она и с улыбкой добавляет: – Но его, конечно, никто даже не попробовал». Было еще представление в костюмах. Премия присуждалась за лучшее переодевание. Она оделась мужчиной: «Меня бы родная мать не узнала». Катя получила грамоту о провозглашении «Мисс КГБ» и повышение в чине – ее произвели в капитаны.
Она рассказывает мне о своей жизни. Живет на окраине Москвы в однокомнатной квартире: комната в пятнадцать метров, кухня и санузел. На работу ездит на метро: час двадцать, чтобы добраться до Лубянки, и столько же, чтобы вечером вернуться домой. Единственная льгота: бесплатный проезд по железной дороге раз в год. Она использует его, чтобы в мае месяце ездить в Крым, когда там не так много народа и гостиница стоит дешевле.
– Вы ездите на море с женихом?
Она краснеет.
– Нет, с мамой. Это единственное время в году, когда мы можем спокойно побыть вместе.
Ваша мать довольна, что вы работаете в КГБ?
– Она этим гордится. Маме пришлось принести много жертв, чтобы устроить меня в Комитет. Она работает совсем в другой структуре.
В то время, как Катя говорит, за ее спиной по стене ползет большой таракан. Не прерывая ее, я поднимаюсь из-за стола, беру толстый журнал и убиваю его сильным ударом.
– Этому я научился в итальянских секретных органах.
Катя смеется.
Когда она вошла в редакцию, то, к моему удивлению, сделала легкий книксен. Когда я у нее спросил, есть ли у нее жених, она вновь залилась краской и ответила, что еще выбирает его из числа многочисленных претендентов. Она производит впечатление славной девушки, отнюдь не шпионки. Мы выходим на улицу, на Красную площадь, это неподалеку от Лубянки, с нами идет фотограф: мне нужно несколько снимков, чтобы иллюстрировать интервью, которое мы опубликуем на нашем цветном вкладыше. Фотографируем со вспышкой: в четыре часа уже темно, я дрожу от холода, а она, по-видимому, нисколько не мерзнет в своей коротенькой кроликовой шубке.
