Текст книги "Блага земные"

Автор книги: Энн Тайлер

Соавторы: Майя Тугушева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Проходит! – кричала она. – Мне уже легче!

– Вот сейчас я начинаю жалеть, что не курю, – сказал Джейк.

– Я чувствую, как расслабляются мышцы!

Куртка Джейка пузырем вздулась на ветру. Он стоял рядом со мной. Наши локти соприкасались. Мы были похожи на родителей, которые вывели ребенка на прогулку в парк.

– Ты ведь рожала? – вдруг сказал он, словно читая мои мысли.

Я кивнула.

– А судороги в ногах у тебя были?

– Да вроде нет.

– Это все ее выдумки.

– Вряд ли.

Я почувствовала, он смотрит на меня. И отвернулась. Тогда он спросил:

– Сколько?

– Что?

– Сколько детей?

– Двое, – сказала я.

– Твой муж любят детей?

– Ну конечно.

– А что он делает?

– Что делает?

– Чем зарабатывает на жизнь? Шарлотта, о чем ты думаешь?

– Да… Так он… в общем, он проповедник.

Джейк присвистнул.

– Разыгрываешь?

– Нет.

Минди неторопливо направлялась к нам, за ней полосой тянулись примятые цветы.

– Теперь совсем прошло, – сказала она.

Джейк посмотрел на нее отсутствующим взглядом, словно не мог понять, что именно у нее прошло.

Часов в двенадцать дня мы проехали мимо большого щита в виде горки пластмассовых апельсинов – приветствие по случаю прибытия во Флориду.

– Ура! – крикнула Минди. – Сколько нам теперь осталось ехать?

– Еще накатаешься, – сказал Джейк. – Ты что, никогда не видела карту США? Мы едем вниз, по знаменитому Большому Пальцу.

– Я устала от езды. Разве нельзя остановиться в мотеле или еще где-нибудь? Мисс Боханнон говорит, в моем положении долго ехать в машине вредно.

– Что еще за мисс Боханнон?

– Фельдшерица, она учит уходу за ребенком.

Джейк нахмурился и нажал на акселератор.

– Не понимаю, – сказал он, – зачем там преподают уход за ребенком.

– Чтобы научить, как ухаживать за ребенком, дурачок.

– Пустое дело, по-моему, – заметил Джейк, – Ведь большинство девчонок отдадут своих детей на усыновление.

– Верно, но такие девчонки не ходят на эти занятия. Они посещают курсы по уходу за внешностью.

– Ясно, – сказал Джейк. …

Какое-то время он ехал молча. По его лицу было видно, что он о чем-то размышляет. Потом он снял ногу с акселератора.

– Постой-ка.

– Что такое?

– Ты что, собираешься оставить этого ребенка?

– Конечно.

– Ну, знаешь, по-моему, это ни к чему…

– Как, Джейк? Что же, по-твоему, мы должны…

– Мы?

Минди повернулась и посмотрела на меня. Я уставилась на проплывающую мимо бензоколонку.

– Ты на что это намекаешь, Минди? – спросил Джейк. – Рассчитываешь, что мы поженимся?

– Конечно, рассчитываю. Иначе зачем тебе было ехать в такую даль? Надо хоть немножко любить меня, чтобы столько проехать.

– Не зверь же я, в конце концов, – сказал Джейк. – Даже когда угоняют самолеты, детей отпускают. Даже когда дерутся за места в спасательных шлюпках, детей сажают в первую очередь.

– В шлюпках? Ты о чем? При чем тут шлюпки?

– Я ехал спасать ребенка из тюрьмы. Умора! Ничего себе тюрьма. Да ты меня просто надула!

– Нет, не надула! Зачем ты так говоришь? Так вот, послушай, Джейк Симмс, – сказала Минди. – На попятный ты не пойдешь. Ехал в такую даль, забрал меня из приюта, привез в другой штат – и вдруг передумал? Ну нет! Мы с тобой поженимся, у нас будет ребенок и самый прекрасный дом на свете.

– Ни за что, – отрезал Джейк.

– Если хочешь, можем остаться здесь, во Флориде. Купим маленький домик по соседству с Оливером, разве плохо? И вообще, климат здесь для детей самый подходящий. – Она обернулась ко мне. – Здесь они не будут постоянно простуживаться, и нам не надо будет покупать им зимние вещи. Здесь жить дешевле. Я так люблю тепло. Обставим дом по-летнему, все будет ярких цветов: плетеные стулья, белые занавески с оборками, перевязанные посредине лентой, эти, как их?…

– Занавески «присцилла», – подсказала я.

– Ага, «присцилла». Обязательно повесим. Занавески «присцилла». Во всех комнатах, кроме гостиной. Там будут портьеры из искусственного шелка, Золотистые или, может, оливкового, цвета. Какие-тебе больше нравятся, Джейк? Золотистые? – Джейк молча смотрел прямо перед собой. – Оливковые?

Мимо нас проплывали кладбища старых лодок и катеров, конторы по продаже и аренде недвижимости, кондитерский. Все запущенное, обшарпанное. Если эта и есть Флорида, мне она совсем не по душе. Даже солнце здесь светит как-то не так, плоское, белесое, навалившееся на жестяные крыши придорожных киосков…

– Джейк, у меня опять судорога, – сказала Минди извиняющимся тоном.

Выражение лица Джейка не изменилось. Он съехал на обочину и затормозил. Под задним сиденьем вопил кот. Джейк вышел из машины, и мы обе вылезли следом за ним. Судя по указателям, мы находились на окраине маленького, убогого городишка под названием: Парнесто. Минди могла пройтись только вдоль дороги, по усыпанному мусором гравию, добела раскаленному, ослепляющему блеском слюдяных прожилок. Сцепив руки под животом, она быстро пошла вперед.

– Не вздумай посылать меня следом за ней, – сказал Джейк.

Я удивилась:

– Посылать?

– Все вы, женщины, такие или, может, нет? «Ах, пойди за ней, Джейк, Посмотри, может, ей надо помочь».

– Но я и рта не раскрыла.

– Собиралась.

– Ничего подобного!

Минди споткнулась. Упала на колено.

– Пойди помоги ей, – сказал Джейк.

Я бросилась к Минди. Но пока добежала, она уже поднялась на ноги.

– Минди, – спросила я, – ты не ушиблась?

– Нисколечко, – сказала она, отряхивая сарафан. Ее глаза были опущены, длинные светлые ресницы неумело подкрашены растекающейся тушью. – Надо изо всех сил наступать на каблуки. Это помогает при судорогах. Если ударять каблуками по гравию, вот так то… – Она остановилась и посмотрела на меня. – Шарлотта, я, не врала, честное слово. Скажите ему, если он не понимает. Ведь это на самом деле как в тюрьме когда человеку некуда, больше идти. Правда?..

– Конечно, – сказала я. – Хочешь, давай повернем обратно?

– У меня просто нет выбора, ему придется смириться, – говорила она, послушно шагая за мной. – Мне ведь тоже не сладко приходится. На пятом или шестом месяце я до того разозлилась, мне так надоело ждать, даже показалось, я его разлюбила. А может, на самом деле разлюбила? Но что делать? Другого выхода у меня нет.

Мы шли по полоске гравия, утопая в пакетах из-под хрустящего картофеля и обертках от конфет. Джейк ждал нас в машине. Он сидел на пассажирском месте, опустив голову на руки.

Начиная с Парнесто за руль села Минди. Сказала, это помогает от судорог. Я осталась на своем месте, а Джейк пересел в середину. Несмотря на жару, он оставался в куртке с поднятым воротником, словно так чувствовал себя в безопасности. Ветер теребил его волосы, собирал их в большие влажные кольца; кожу у меня на лице стянуло, она стала соленой от пота. И только Минди, у которой была своя особая терморегуляция, казалось, чувствовала себя превосходно. Растопырив локти и вздернув подбородок, она быстро и плавно вела машину, отчего у нее постепенно поднялось настроение. Вскоре она замурлыкала что-то. А потом запела песню «Любовь сблизит нас». И когда ее нога на акселераторе стала отбивать такт, Джейк сказал:

– Полегче!

Но вообще-то он предоставил ей полную свободу, а сам чуть сполз на сиденье вниз, скрестил руки на груди, откинул назад голову. Я было подумала, он спит, но, приглядевшись, заметила щелочки его полузакрытых серых глаз.

Под вечер в каком-то городке – я не разглядела его названия – мы остановились у магазина Вулворта. Минди хотела выпить в кафетерии молока. Она сказала, ей необходимо ежедневно выпивать по крайней мере четыре стакана.

– Ладно, – сказал Джейк. – По моим расчетам, до Перта всего несколько часов езды. Может, потерпишь?

– Это нужно не мне, а ребенку. О себе я бы и не заикнулась. Терпеть не могу молоко, Ну, пошли?

Она вылезла из машины, словно розовое облако; мы вошли в магазин следом за ней. Магазин был старый темными скрипучими полами, пропахший жареной кукурузой. Полки забиты бутылками с лаком для волос, машинками для подкручивания ресниц, очками в оправе «арлекин», пластмассовыми кулонами с горчичными семечками внутри, а я-то думала… все это давным-давно исчезло из обихода. Внимание Минди привлек набор – солонка и перечница в виде крохотных керосиновых ламп, – она решила его купить. Я подумала, Джейк начнет ее подгонять, но нет. Стоит неподалеку, руки засунул в карманы, лицо вялое, безжизненное, и разглядывает валяющийся на полу комикс. Потом мы прошли в кафетерий, Минди заказала стакан молока.

– Ну и гадость! – сказала она, когда его подали. – Такое белое, такое густое.

Официантка обиделась и, шлепая тряпкой по всему, что попадалось под руку, гневно удалилась.

– Ну, это для тебя, Элтон, – сказала Минди, похлопывая по животу, и стала прихлебывать молоко в большими глотками. – Мы назовем его так в честь Элтона Джона, – обратилась она ко мне.

Джейк изучал рекламу с изображением серого молочного коктейля и розовой пластмассовой сосиски, уцелевшую с сороковых годов. Я перелистала брошенную кем-то газету в поисках детского комикса «Арахис», нашла, но он не развеселил меня.

– Когда мы снова вышли на улицу, свет на мгновение ослепил нас. Все вокруг было таким раскаленным и ярким; мимо прогромыхал табун сверкающих мотоциклов. Джейк вытер лицо рукавом.

– Напомни, чтобы в следующий раз я взял машину с кондиционером, – сказал он мне. – В нашей сейчас настоящее пекло.

Слова эти прозвучали для Минди как сигнал тревоги.

– Ой, нет! – закричала она и бросилась бежать.

– Что я такого сказал? – спросил Джейк.

Я пожала плечами.

Минди судорожно пыталась открыть запертую на цепь дверцу автомобиля, потом остальные дверцы. Потом она исчезла из виду. Подойдя к машине со стороны водительского места, мы увидели, что Минди стоит коленях возле заднего сиденья и похлопывает pукой по пыльным коврикам.

– Плимут! Плимут!

– Мы оставили открытыми окна, – сказала я Джейку.

– Это вы оставили свое окно открытым. – Минди выпрямилась. На переносице у нее было грязное пятно, волосы растрепались. – Свое я закрыла до отказа. Разве я могла об этом забыть?

– Ой, Минди, прости. Я думаю, можно будет…

– Твой кот задохнулся бы в этом пекле, если бы все окна остались закрытыми, – сказал Джейк. – Нельзя все валить на одну Шарлотту.

– Вы оба виноваты. И ты, и она. Вы не хотели, чтобы Плимут ехал с нами. Плимут! Ой, что же с ним теперь будет? В незнакомом городе… А может, он и не понимал, что его куда-то везут, он же с самого начала забился под сиденье! Выпрыгнуть в окно и очутиться в чужом месте – что же он теперь думает?

– Ну, успокойся, Минди, – сказал Джейк. – Я уверен, с ним ничего…

– Много ты понимаешь! А теперь вы оба отправляйтесь на поиски кота, сию же минуту. Слышите?

Она топнула босоножкой по асфальту. На шее вздулась голубая жилка. У Джейка отвалилась челюсть.

– Минди! Какая муха тебя укусила? – Она не ответила. – Ты изменилась, Минди. Стала норовистая, грубая.

– Да. Может, ты прав. Но это и твоя вина, Джейк Симмс. Дело не только во мне.

Они смотрели друг на друга. Оба замерли, слышно было только, как они дышат. Потом Джейк сказал:

– Хм, этот кот… Пожалуй, пойду поищу. Ты идешь, Шарлотта?

– Иду, – сказала я.

Мы пошли вдоль тротуара, Минди осталась у машины – на случай, если кот вернется. Мы заглядывали под каждую машину в надежде увидеть светящиеся глаза Плимута.

– Как по-вашему, он знает свою кличку? – спросила я Джейка.

– Семь бед – один ответ.

Я взяла Джейка под руку. Мы прошли мимо еще нескольких машин, но уже не заглядывали под них. Дошли до конца квартала и остановились возле витрины бюро путешествий.

– Вот этот вид спорта я никогда не пробовал, – наконец сказал Джейк. Он смотрел на плакат с лыжником. – Ты когда-нибудь ходила на лыжах?

– Никогда. Хотя всю жизнь мечтала об этом.

– Думаешь, это опасно?

– Разве что немножко.

– Думаю, я бы не подкачал. Хотя это довольно наглое заявление.

– Может, стоило поехать на север, а не на юг? – сказала я.

– В какое-нибудь холодное место.

– Туда, где чистый, прохладный воздух.

– Да-а-а! – вздохнул Джейк.

– Да-а-а… – Мне вдруг пришла в голову одна мысль. – Послушайте, – сказала я. – А что, если Плимута кто-нибудь подобрал?

– Подобрал?

– Теперь он может быть уже далеко отсюда. На другом конце округа. За тридевять земель.

– Не исключено, – согласился Джейк. – Конечно! Где угодно! И рад, что попал туда. Глупо гоняться за ним.

Обратно мы возвращались поодиночке. Минди стояла, опершись о дверцу машины. Издали она выглядела старше, не такой беспечной. Она уставилась на собственные ноги, и по ее неуклюжей позе можно было предположить, что у нее болит поясница, как часто бывает на последних месяцах беременности. Вряд ли она надеялась, что мы найдем ее кота. Когда мы подошли, она едва взглянула на нас.

– Так вот, Минди, – начал было Джейк.

Но она устало отмахнулась и выпрямилась, поддерживая живот руками.

– Поехали.

Мы уселись на свои места. Мое к этому времени, казалось, уже приняло форму моего тела. С закрытыми глазами я знала, куда ставить ноги, чтобы не опрокинуть стоящую на полу чашку с растаявшим льдом. Джейк положил руку на спинку сиденья позади Минди.

– Этому коту все равно было с нами мало, радости, – сказал он. – Что ни делается, все к лучшему Согласна?

Минди не ответила. Она нахмурилась, поджала губы, и, глядя прямо перед собой, резко подала назад. Мы стукнулись о машину, стоявшую сзади, метрах в трех от нас. Джейк снял руку со спинки сиденья.

– Порядок. А теперь подай чуть вперед. Посигналь этому типу, что выезжаешь.

Минди опустила стекло и свесила за окно руку, словно это была смятая, жеваная лента. Машина выбралась на дорогу, проехала на желтый свет и еще несколько кварталов катилась наугад. Джейк переменил позу.

– Минди… – начал он.

Дорогу нам преградил полосатый деревянный барьер. Его охраняли двое полицейских, они стояли к нам спиной со скрещенными на груди руками. Внушительно стояли, упрямо. С ремней свисали кобуры, транзисторы и планшеты – все из одинаковой черной грубой кожи.

– Боже праведный! – воскликнул Джейк. В последнюю минуту Минди затормозила, – Поехали в объезд. Давай задний, а теперь двигай вперед, прямо на них Разворачивай.

– Что? – переспросила Минди.

– Так нельзя, сказала я Джейку. – Здесь одностороннее движение. Сидите спокойно и смотрите парад.

– Парад?

Мимо ветрового стекла, весь в белом с золотом проплыл тамбурмажор, пронзая воздух серебряным жезлом. Грянули трубы духового оркестра.

– Точно, парад, – облегченно вздохнул Джейк.

Минди расплакалась. Мы наклонились к ней.

– Минди? – сказал Джейк.

– Все против меня, – всхлипывала она. – Никогда в жизни не получится, как я мечтала! Мы так и не доедем до Флориды!

Она уронила голову на руль и обхватила его обеими руками. Плакала навзрыд, как ребенок. Но мы слышали ее плач только в паузах марша «Король дороги», налетавшего на нас откуда-то с запада.

– Минди, что с тобой? – спросил Джейк. – У тебя все в порядке? – Она покачала головой. – Ничего не болит?

– Все у меня болит. – Голос у нее был приглушенный, гулкий, точно звук колокола. – Ведь мне еще совсем немного лет. Не могу я все одна!

Джейк протянул руку и выключил мотор. Машина вздрогнула и замерла. Казалось, победил «Король дороги». Он захлестывал все вокруг. Мимо промаршировал оркестр: ученики средней школы – худощавые подростки, мальчишки с острыми кадыками и потные девчонки. Но голова Минди по-прежнему лежала на баранке, и Джейк повернулся ко мне, словно ожидая от меня, чего-то.

– Помоги мне, Шарлотта, а?

Понятия не имею, что делают в таких случаях. Я достала из сумки и протянула ему косметическую салфетку.

– Спасибо, – сказал он.

– Или, может… принести воды?

Он посмотрел на Минди, которая все плакала. Не представляю, как бы мне удалось принести воды: улица была уже запружена. Со всех сторон нас окружали автомобили. Люди выходили из машин – мужчины без пиджаков – и садились на передние крылья. Мелькнул продавец с пышной связкой воздушных шаров.

– Хочешь шарик? – спросила я у Минди.

– Да ты что, Шарлотта? – сказал Джейк. – Ничего умнее придумать не можешь?

– Но я же… Селинда была бы так рада…

Это была ложь. Селинда тоже не обрадовалась бы воздушному шару. По правде говоря, мне было жаль их обоих – и Джейка, и Минди, – не знаю, кого больше. Терпеть не могу, когда мне неясно, кто прав, а кто виноват. Процокала запряженная в телегу с пивными бочками упряжка ломовых лошадей, и я смотрела, как они переступают мохнатыми ногами на своем долгом, несущем покой пути. Лошади оставили на дороге большие, как ульи, кучи навоза. Я с удовольствием заметила это. Иногда такие мелочи могут завести тебя, словно серпантин, далеко-далеко в гору…

Потом появилась шеренга девушек-тамбурмажоров; рядом семенила какая-то крикливо одетая дама с ридикюлем в руках.

– Осторожно, девочки! – выкрикивала она – Впереди куча!

Можно было подумать, девчонки ничего не видят из-под козырьков своих шляпок, но они ловко, обходили навозные кучи. Солдаты были смелее и топали напрямик. Рядом с ними маршировал чернокожий мальчуган, вместо ружья он вскинул на плечо большой костыль, весело размахивал свободной рукой и, глядя на своих друзей, смеялся и вращал глазами. Никогда в жизни не встречала я такого довольного собой человека.

– Куда же девалась твоя косметическая салфетка? – спросил Джейк.

– Вот, возьмите другую, – сказала я.

– Минди, Минди, посмотри-ка, вон на большом помосте везут королеву красоты. Реклама сосисок фирмы «Топ-тач». Я ел эти сосиски.

Минди икнула, но головы не подняла. Джейк посмотрел на меня:

– Ну, что же мне делать?

– Хм-м…

– Ты должна знать, как поступают в таких случаях.

– Да это же День основания города, – сказала я.

– Что?

Я показала пальцем на маленькую старушку в мини-юбке. У нее были длинные золотистые волосы, а в руках – плакат. «День основания 1876–1976» было написано на плакате, а под этим – нарисованные карандашом лица четырех мужчин, чьи рты не раз стирали резинкой: СТО ЛЕТ ПРОГРЕССА.

– Так я и знал, это не обычный праздник, – сказал Джейк. – Господи. Ты только глянь на ее прическу. Думаешь, это настоящие волосы?

– Да нет. Парик, конечно. Нейлон или что-нибудь в этом роде, – сказала я.

– А может, динел. Как у моей сестры. Динел. Минди подняла голову, вытирая лицо тыльными сторонами ладоней. По щекам грязными серыми потеками расползлась тушь, и глаза стали как у енота.

– Минди! – позвал Джейк. – Хочешь конфетку? Или жвачку? – Она покачала головой, – Кажется, у нас еще осталась хрустящая кукуруза.

– Не хочу я твоей тухлой кукурузы, Джейк Симмс. Я хочу лечь и умереть.

– Ну зачем ты так? Я ведь стараюсь изо всех сил. Хочешь, покажу фокус? Я умею показывать фокусы. – Он обернулся ко мне. – Спорим, ты об этом не знала?

– Кажется, вы упоминали об этом, – сказала я, глядя на разукрашенный помост, на котором стояли полные мужчины в фесках.

– Правда, Минди, я это здорово делаю? Скажи ей.

Минди что-то пробормотала, обращаясь к баранке руля.

– Что ты сказала, Минди? Говори громче, я не слышу.

Минди подняла подбородок.

– Он делает так, что вещи исчезают, – сказала она, не отрывая глаз от ветрового стекла.

– Точно, – сказал Джейк.

– Вещи просто исчезают. Растворяются в воздухе. Его герой – Гудини^[4].

– Сейчас у меня под рукой нет реквизита. Но все равно, Минди, назови любой фокус, и я постараюсь его показать. Честно. Помнишь, как тебе нравились фокусы?

Она не ответила. Джейк посмотрел на меня. От жары в машине лицо его стало влажным, волосы свились в тугие кольца.

– Раньше она очень любила фокусы, – сказал он.

– А теперь разлюбила! – сказала Минди.

– Не пойму, какая муха ее укусила.

Наконец фески исчезли, и показался школьный духовой оркестр. Все захлопали и замахали руками. Но где-то впереди, наверное получился затор. Оркестранты остановились, продолжая играть. Они закончили исполнение очередного номера и теперь стояли молча, глядя перед собой. Видно было даже, как на висках у них пульсируют жилки. Видна была серебряная цепочка, которая связывала музыканта с его флейтой-пикколо, и я вдруг представила себе забавную картинку, несчастный случай, после которого придумали эту предосторожность. Я рассмеялась – и смех громко прозвучал на притихшей улице. К этому времени аплодисменты стихли. Оркестранты и публика словно сговорились; каждый делал вид, будто другого не существует. Но в шествие снова двинулось вперед, аплодисменты возобновились: как по команде, публику захлестнула новая волна восторга. Оркестранты, зашагали вперед. Их ноги мелькали ровно и размеренно, как ножницы. Жаль, что я не смогу больше за ними наблюдать.

– По-моему, барабан был бы здесь в самый раз, – заметил Джейк, глядя им вслед.

– Просто тебе нравится все, что грохочет и калечит, – сказала Минди.

Мы посмотрели на нее.

– Да, я же хотел показать фокус с бумажником.

– Спасибо, не надо.

– Так куда же девался мой бумажник, черт побери?

– Не надо, – повторила Минди.

– Одолжи мне свой бумажник, Шарлотта, – попросил Джейк.

Я вытащила из сумки бумажник и протянула ему; а сама тем временем смотрела на проезжавший мимо помост: мужчины в белых париках подписывали какую-то обугленную по краям бумагу.

– Внимательно следи за мной, – сказал Джейк, обращаясь к Минди, – Может, поймешь наконец, как это делается. Так вот, берем пустой бумажник, ясно? Заметь, никакого подвоха – ни потайных кармашков, ни секретных отделений… – Я слышала, как он перебирает все отделения бумажника, шуршит полиэтиленовыми прокладками для фотографий, отстегивает кнопку внутреннего кармашка. И вдруг наступила тишина. – Вот это да! – воскликнул Джейк. – Это что такое? Шарлотта, что это?

Я отвернулась от парада и посмотрела на то, что он держал в руке.

– Аккредитив.

– Аккредитив! Посмотри-ка, Минди, аккредитив на сто долларов! Ура! Мы разбогатели! Почему же ты мне не сказала? – спросил он меня. – Это нечестно.

– Не знаю. Не пришло в голову.

– Не пришло в голову? У тебя при себе сто долларов, и тебе не пришло в голову?

– Этот аккредитив лежит у меня уже целую вечность. Я отложила его с одной-единственной целью. Даже забыла, что его можно потратить на что-то другое.

– На что же ты собиралась его потратить, черт побери? – спросил Джейк.

– На путешествие.

– Шарлотта, – сказал Джейк. – Но мы же путешествуем.

– В самом деле, – согласилась я.

Глава 12

Когда Селинда была маленькая, я всегда старалась говорить ей правду.

Я сказала ей, что, насколько мне известно, если люди умирают, они умирают – и дело с концом. Но однажды возвратившись из молитвенного дома, она спросила:

– Почему это мы с тобой просто умрем, а другие попадут в рай?

– Так оно получается, – ответила я. – Можешь выбирать.

Селинда выбрала рай. И это естественно. Она посещала все сборища, которых я старалась избегать: молитвенные собрания, семейные встречи и тому подобное, Я стала замечать ее отсутствие. Ей исполнилось семь лет, и она превратилась в существо вполне самостоятельное. Она, пожалуй, и всегда была такая, но в семь лет, по-моему, сущность человека раскрывается полностью. Порой мне кажется, что мое собственное семилетнее «я» все еще проглядывает, настороженно, но пытливо, сквозь оболочку взрослого человека.

– Ты будешь хоть изредка навещать меня? – спросила я Селинду.

– Я живу здесь, – сказала Селинда.

– Ах да, я забыла.

Все эти годы я считала, что не вправе заводить второго ребенка. (Дополнительный груз, который придется брать с собой, когда я буду уходить.) Но потом передумала. Сол, конечно, всегда хотел иметь еще детей. Итак, в январе 1969 года я забеременела. В марте я уже покупала кипы пеленок и фланелевых распашонок. В апреле у меня был выкидыш. Доктор сказал, что повторная беременность противопоказана.

Никто не знал, как я уже любила этого ребенка. Даже моя мама, в сущности так и не испытавшая чувства, с которым женщина ждет ребенка. Исполненная надежды, озадаченная, она суетливо поправляла мне подушки. Мисс Фезер заставляла меня много пить будто я была простужена. Лайнус и Селинда смотрели на меня с испугом, у Джулиана был очередной приступ депрессии: он проиграл на скачках триста долларов.

А Сол сидел возле кровати и держал мои руки в своих. Он смотрел не на меня, а на мои посиневшие ногти. И часами не произносил ни слова. Как он мог молчать? Он же проповедник.

– Только не говори, что на то была воля божья, – сказала я.

– И не собирался.

– Вот как. – Я была разочаровала. – Воля божья здесь ни при чем. Это биология.

– Пусть будет по-твоему.

– Все зависело от моего организма.

– Пусть будет по-твоему.

Я вглядывалась в его лицо. Две глубокие складки оттягивали вниз уголки рта, складки эти наверняка появились давным-давно. Волосы на макушке поредели, читая, он теперь иногда надевал очки. Ему было тридцать два года, но выглядел он на все сорок пять. По чему же это? Может, из-за меня? Я расплакалась.

– Сол, – сказала я. – Думаешь, мой организм поступил так сознательно?

– Не понимаю.

– Может, это случилось потому, что ребенок помешал бы мне уйти?

– Уйти? – повторил Сол.

– Уйти от тебя.

– Ну нет, конечно.

– А я все время думаю об этом, понимаешь. Я так боюсь, что… Порой мне кажется, мы так мучаем друг друга. Вечно дергаемся, раздражаемся по пустякам…

И вот иной раз, когда мы едем в пикапе, в этом ржавом, скрипучем пикапе, мама занимает две трети сиденья, а Селинда ерзает у меня на коленях, и я пилю тебя за что-то, не имеющее для меня никакого значения, будто только и жду, когда у тебя наконец лопнет терпение, а тебе все осточертело и ты ушел в себя, – тогда я начинаю думать: «Какая же мы несчастливая семья. Ну а что тут удивительного? Это совершенно естественно. Такова уж моя судьба, я несчастливая, всю жизнь жила в несчастливых семьях. Честно говоря, ничего другого я и не ждала».

Интересно, станет ли Сол спорить? Но он не возражал. Только держал мои руки в своих ладонях и не поднимал головы. Я сразу же пожалела, что сказала ему это, но со мной всегда так: вечно мне хочется, повернуть вспять, начать все сначала. Но это безнадежно. И я продолжала:

– …Так вот, что, если мой организм решил: «К чему затягивать – этот младенец нам ни к чему; ребенок только задержит ее уход на целых семь лет. Единственное, что требуется, – это…»

– Шарлотта, ты никогда не уйдешь от меня, – сказал Сол.

– Послушай, у меня есть аккредитив и пара прочных туфель. Я…

– Но ты же любишь меня. Я знаю, что любишь.

Я посмотрела на него, на большие серьезные глаза, на упрямо сжатые губы. Почему он всегда говорил именно так? И тогда, в мотеле «Голубая луна», тоже. Ведь он должен бы говорить, что это он меня любит, разве нет?

Но он сказал: «Я уверен, что ты меня любишь, Шарлотта».

И еще: почему все это так действовало на меня?

Однажды, недель через шесть, когда я уже была на ногах, Сол появился днем на кухне, держа в одной руке младенца, а в другой – голубой полиэтиленовый мешок с пеленками. Это было как гром среди ясного неба. Младенец оказался крупный, он прожил на свете уже несколько месяцев. Круглолицый, плотный мальчуган с упрямой, серьезной мордашкой.

– Вот, – Сол протянул его мне.

– Что это? – спросила я, но мальчика не взяла.

– Младенец, что же еще.

– Мне нельзя поднимать тяжести, – сказала я, но не отступила.

Сол слегка приподнял малыша. Он любил детей, но так и не научился правильно их держать – распашонка собралась у мальчика под мышками, и он неловко наклонился вбок, насупившись из-под светлых пряден волос, словно пухленький белокурый Наполеон.

– Ну, возьми же его. Не такой уж он тяжелый, – сказал Сол.

– Но я… у меня холодные руки.

– Знаешь что, Шарлотта? Оставим его ненадолго у себя.

– Но, Сол… – начала я и умолкла. Думаете, я не ожидала этого? Ничто меня больше не удивляло. Все казалось проходящим, и события проплывали мимо, точно водоросли, едва коснувшись моей щеки. Я отчетливо видела их издалека: как они приближаются, а потом снова исчезают. – Благодарю за заботу, но это невозможно. – Я принялась невозмутимо расставлять тарелки.

– У него нет отца, Шарлотта, мать сбежала и оставила его на руках у бабушки, а сегодня утром бабушку нашли мертвой. Я подумал, ты захочешь его взять.

– А потом вернется его родная мать; мы можем потерять его в любую минуту, – сказала я и стала складывать салфетки.

– В любую минуту мы можем потерять кого угодно. Даже Селинду.

– Ты знаешь, о чем я говорю, – сказала я. – Он не принадлежит нам.

– Никто не принадлежит нам, – отозвался Сол.

Наконец я сложила, последнюю салфетку, согрела под передником руки и вернулась к Солу. Утешало сознание, что выбора нет. Все уже было решено за меня. Даже ребенок и тот, казалось, чувствовал это: подавшись вперед, словно ожидая меня все это время, он камнем упал в мои протянутые руки.

Мы назвали его Джиггз. Его настоящее имя было одним из тех глупых имен, какие дают своим детям белые бедняки; я старалась никогда его не вспоминать, имя Джиггз куда больше подходило к его коренастому сложению. И к толстым очкам в прозрачной оправе, которые ему вскоре пришлось надеть. И потом, это имя ни к чему не обязывало. С таким же успехом я могла назвать его Пупсик или Малыш. Годилось любое имя, лишь бы оно указывало, с какой легкостью я верну мальчугана, когда за ним явится его родная мать.

Когда я работала в студил, мы усаживали Джиггза среди груды кубиков, Лайнус строил для него непрочные города, Селинда рисовала ему лошадей цветными карандашами. А я, передвигая светильники, беспрестанно разговаривала с ним.

– Это ваш? – спрашивал какой-нибудь клиент.

– Да нет, это Джиггз, – отвечала я.

– А-а.

И я фотографировала их вежливые озадаченные лица.

Я занималась фотографией только потому, что клиенты все еще заходили к нам. Фотографировала от случая к случаю. С годами я стала отказываться от формальной отцовской композиции. Постепенно ее стал вытеснять случайный реквизит: цветы, шпаги, ракетки для игры в настольный теннис, груды старья из наследия Альберты. Входя в студню, человек подбирал какую-нибудь случайную вещь и уже не выпускал ее из рук. Он садился перед объективом, рассеянно держа ее, а я сплошь и рядом не обращала на это внимания. Я была не из числа разговорчивых, располагающих к себе фотографов. Мое внимание было поглощено определением экспозиции, борьбой с фотокамерой, которая с годами становилась все капризнее. Ее мехи со всех сторон были залатаны маленькими квадратиками изоляционной ленты. Темная накидка так обветшала и пропылилась, что всякий раз, набрасывая ее на голову, я начинала безудержно чихать. И нередко лишь после того, как снимок был проявлен и отпечатан, я впервые видела, что же я сняла.

– Чудно, – говорила я Лайнусу. – Посмотри… но же это такое?

Лайнус сажал ребенка на пол, и мы вдвоем принимались изучать мое творение: какая-нибудь старшеклассница – в Альбертиной шали в блестках, с ниткой деревянных бус на шее, с султаном из павлиньих перьев в руках – дарила нас изумленной, гордой и прекрасной улыбкой, словно понимала, что поразит нас.