Текст книги "Воскрешение на Ресуррекшн-роу"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Запах здесь был кошмарный: влажная плесень, дым от угля, сточные воды и немытые тела.

Пройдя в дальний конец последней комнаты, они попали в сырой мрачный двор, где когда-то, вероятно, были конюшни. Карлайл постучал в одну из дверей.

Доминик посмотрел на Флитвуда. Лицо последнего было бледным, глаза испуганные. Было ясно, что он давно сбежал бы, если бы знал дорогу. В самых кошмарных снах ему не могло бы присниться такое.

Дверь отворилась, и из нее выглянул худой сгорбленный человечек, весь какой-то кривобокий. Он не сразу узнал Карлайла.

– Ах, это вы? Что вы хотите на этот раз?

– Воспользоваться вашим талантом, Тимоти, – с улыбкой ответил Карлайл. – Естественно, за вознаграждение.

– Какой именно талант? – спросил Тимоти, с подозрением глядя через плечо Карлайла на Доминика и Флитвуда. – Это не копы?

– Стыдитесь, Тимоти! – с укором произнес Карлайл. – Разве я когда-нибудь водил компанию с полицейскими?

– Так какой талант? – повторил Тимоти.

– Нужно поставить рессоры на одну чудесную двуколку, – ответил Карлайл. – У его светлости, – тут он указал на Флитвуда, – есть превосходная пара лошадей и все шансы выиграть несколько состязаний с другими джентльменами, – если только немножко подправить его двуколку.

Лицо Тимоти просветлело.

– А! Ну конечно, я смогу с этим помочь! Все дело в рессорах. А где же эта двуколка? Вы только скажите, и я ее так подрегулирую, что за вами будет никому не угнаться! За вознаграждение, верно?

– Конечно, – поспешно подтвердил Флитвуд. – Голкомб-парк-хаус. Я запишу вам адрес…

– Это лишнее, сэр, я же не умею читать. Вы просто скажите, а я запомню. Чтение отшибает память, разве не так? И ничего хорошего из этого не выходит. Посмотрите на тех, кто все записывает, они же своего собственного имени не помнят!

Карлайл никогда не упускал шанса и сейчас ухватился за него, как быстрая птичка хватает насекомое на лету.

– Но ведь для тех, кто умеет читать и писать, всегда есть работа, Тимоти, – сказал он, прислонившись к двери. – Постоянная работа в конторах, которые закрываются вечером, а ты ступай себе домой! На такой работе платят достаточно денег, чтобы на них жить.

Тимоти сплюнул.

– Я умру от голода и от старости, прежде чем научусь читать и писать! – сказал он с отвращением. – Не знаю, для чего вам говорить такое!

Карлайл потрепал Тимоти по плечу.

– Для будущего, Тимоти, – ответил он. – И для тех, кто не умеет подрессоривать двуколку.

– Сотни тысяч не умеют ни читать, ни писать! – Тимоти мрачно взглянул на него.

– Я знаю, – согласился Карлайл. – И есть также сотни тысяч тех, кто голоден, думаю, примерно каждый четвертый в Лондоне. Но разве по этой причине они не должны вкусно поесть, если представится случай?

Лицо Тимоти скривилось, и он взглянул на Флитвуда.

Тот оказался на высоте положения.

– Столько вкусной еды, сколько сможете съесть, прежде чем займетесь двуколкой, – пообещал он. – И гинея после. И еще пять фунтов, если я выиграю первый заезд после того, как…

– По рукам! – сразу же согласился Тимоти. – Я приду сегодня к обеду, сэр, и начну работу утром.

– Хорошо. Вы можете переночевать в конюшне.

Тимоти приподнял свою пыльную шляпу, салютуя, возможно, таким образом он скрепил сделку. Карлайл повернулся, собираясь уходить.

Флитвуд повторил свой адрес, дав указания, как туда добраться, и побежал за Карлайлом, чтобы не потеряться в этом кошмарном месте.

Они снова прошли через комнаты ужасного многоквартирного скворечника и наконец вышли на узкую улочку почти у самого подножия собора. Моросил мелкий дождь.

– О господи! – Флитвуд вытер лицо. – Это место напомнило мне о Данте и о вратах ада, что там было написано?

– «Оставь надежду, всяк сюда входящий», – процитировал Карлайл.

– Как же они все это выносят? – Флитвуд поднял воротник и сунул руки в карманы.

– Это лучше, чем работный дом, – ответил Карлайл. – По крайней мере, они так считают. Лично мне кажется, что нет никакой разницы.

Флитвуд остановился.

– Лучше? – повторил он недоверчиво. – Что вы такое говорите, дружище? В работном доме обеспечивают едой и кровом, там безопасно!

– Вы когда-нибудь бывали в работном доме? – сладким голосом осведомился Карлайл.

Флитвуд был удивлен.

– Нет, – честно признался он. – А вы?

– О да. – Карлайл зашагал снова. – Я очень много занимаюсь этим биллем Сент-Джермина. Полагаю, вы о нем слышали?

– Да, слышал, – медленно произнес Флитвуд. Он не смотрел в сторону Доминика, а тот не осмеливался поднять глаза. – Полагаю, вам бы хотелось, чтобы я помог, когда билль будет представлен в палате? – предположил он небрежным тоном.

Карлайл ответил ему ослепительной улыбкой.

– Да, пожалуйста, мне бы этого хотелось.

Алисия написала всем, кто пришел на ум, вспомнив многих влиятельных родственников Огастеса, к которым она бы никогда не обратилась по какой-либо иной причине. Она находила их нестерпимо скучными, однако сейчас было не до ее личных предпочтений.

Когда воображение ее истощилось, и все письма были запечатаны и отправлены по почте, она решила прогуляться в парке, несмотря на плохую погоду. Алисия была в приподнятом настроении, и ей просто необходимо было размять ноги и проветриться. Если б можно, она бы сейчас пустилась вприпрыжку.

Алисия шла быстрым шагом – что не пристало леди, – любуясь унылыми деревьями на фоне серых туч. В парке было тихо; тяжелые капли, блестевшие на ветках, беззвучно падали вниз. Она никогда прежде не думала, что в феврале может быть так красиво. Ей доставляли удовольствие скромная прелесть пейзажа и мягкие, приглушенные тона природы.

Она остановилась, чтобы понаблюдать за птичкой, сидевшей в ветвях у нее над головой, и вдруг услышала, как кто-то беседует за деревом.

– В самом деле? – В голосе звучала такая нежность, что она сначала его не узнала.

Ответа не было.

– Иди сюда и расскажи мне все, – продолжал кто-то невидимый.

В ответ послышался только какой-то слабый писк.

– Ну, ну, ты же умная девочка!

И тут Алисия узнала голос. Он звучал так мягко и с таким сильным американским акцентом, что это не мог быть никто иной, кроме Вергилия Смита. Но с кем же это он разговаривает?

– Ах, какая же ты красивая! Ну, иди сюда и расскажи мне все.

Ей в голову пришла неприятная мысль: наверное, он любезничает с какой-то служаночкой. Какой ужас! И надо же было случайно оказаться совсем рядом! Как же ей незаметно уйти, не смутив их? Алисия застыла на месте.

Та, к кому обращался Вергилий Смит, по-прежнему хранила молчание.

– Ты моя прелесть, – продолжал он тихим голосом. – Красивая девочка!

Алисия не могла дольше оставаться здесь, подслушивая разговор, который явно не предназначался для чужих ушей. Она сделала шаг, скрываясь за стволом дерева, таким образом можно прокрасться на дорожку и притвориться, будто не заметила его. И тут под ее ногой хрустнула ветка.

Американец выпрямился и обошел вокруг ствола дерева, огромный в своем необъятном пальто.

Алисия закрыла глаза, сконфузившись. Наверное, у нее горит лицо. Она отдала бы все на свете, лишь бы не быть свидетельницей его постыдного поведения.

– Доброе утро, леди Алисия. – Голос его звучал так же мягко, как прежде.

– Доброе утро, мистер Смит, – ответила она с трудом. Нужно с честью выйти из этого неловкого положения. Он американец с прескверными манерами, но она-то умеет себя вести в любой ситуации.

Алисия открыла глаза.

Вергилий Смит стоял перед ней, держа маленькую кошечку, которая то потягивалась, то сворачивалась в клубок у него на руках. Заметив застывший взгляд Алисии, он посмотрел на кошечку и принялся ласково ее гладить. Маленький зверек замурлыкал.

Смит покраснел, поняв, что Алисия слышала, как он говорит с кошкой.

– О, – сказал он, смутившись. – Не обращайте на меня внимания, мэм. Я часто разговариваю с животными, особенно с кошками. А эту я особенно люблю.

Алисия вздохнула с огромным облегчением. Наверное, у нее сейчас глупая улыбка, подумалось ей. Ее переполняло счастье. Она протянула руку и погладила кошечку.

Вергилий тоже улыбался, и лицо его сияло, а в глазах была нежность.

Такое случилось с Алисией впервые, но она поняла, что это такое. Она удивилась, но лишь на мгновение, а потом это чувство показалось ей знакомым, изумительным и прекрасным – как листья, раскрывающиеся в молочном солнечном свете весны.

Глава 10

Питт прикинул, на что он может рассчитывать, и попросил себе в помощь еще трех констеблей, чтобы разобраться с огромным количеством фотографий из магазина Годольфина Джонса. Их нужно было рассортировать, а также опознать женщин, запечатленных на них.

Ему дали одного констебля – в придачу к тому, что уже был. Питт отправил обоих на Ресуррекшн-роу с указанием узнать имя каждой женщины, род ее занятий и происхождение. Однако он позволил показывать только лица женщин, а также запретил давать информацию относительно того, где и при каких обстоятельствах были найдены фотографии. Последнюю инструкцию ему несколько раз повторили его начальники, запинаясь от волнения. Они спрашивали, нельзя ли вести это расследование каким-то иным способом. Один суперинтендант даже предложил считать это дело «глухим» и переключиться на что-нибудь другое. Например, есть дело о краже со взломом, которое просрочено, и было бы прекрасно, если бы удалось вернуть похищенную собственность владельцам.

Питт в ответ указал на то, что Джонс был художником из высшего общества, который жил в таком фешенебельном районе, как Гэдстоун-парк, и поэтому нельзя просто забыть об его убийстве, иначе обитатели других таких районов забеспокоятся о собственной безопасности.

И ему нехотя уступили.

Проинструктировав констеблей, сам Питт направился в Парк, к майору Родни. На этот раз он не станет обращать внимания на гнев и протесты майора – он просто больше не может это себе позволить. Если убийца Годольфина Джонса воспользовался случайно подвернувшейся разрытой могилой, чтобы скрыть свое собственное преступление, то смерть лорда Огастеса не имеет отношения к этому делу. И нет смысла доискиваться до связи между Альбертом Уилсоном, Хорри Снайпом, У. У. Портьесом и лордом Огастесом – ее нет. Что касается мотива и средств, то убийство Годольфина Джонса стояло особняком. Ключ к нему, несомненно, следует искать в порнографическом магазине на Ресуррекшн-роу, или в маленькой записной книжке с рисунками насекомых, а может быть, и там, и там.

Возможно, убийцей была одна из тех женщин, чьи лица запечатлены на фотографиях, или же кто-то другой, кого Джонс шантажировал, как Гвендолен Кэнтлей. Но, конечно, у него было ограниченное число любовных связей: он не был привлекательным мужчиной. Возможно, Годольфин неумеренно льстил, но светским красавицам это не в новинку. И вообще Питт склонен был думать, что романтическая версия не особенно достоверна. Да и что касается шантажа, он вряд ли связан с романами художника. Итак, все это возвращало Томаса к Ресуррекшн-роу и фотографиям.

Он стоял у двери майора Родни. Ему открыл дворецкий, который впустил Питта с утомленным видом человека, который смирился с чем-то неприятным, но неизбежным. Питт испытывал подобные чувства, когда зубная боль наконец заставляла его пойти к дантисту.

Майор принял его неприветливо, почти не скрывая нетерпения.

– Мне нечего добавить, инспектор Питт, – сердито сказал он. – Если вам больше нечем заняться и вы будете без конца приходить и докучать людям, то лучше передайте дело кому-нибудь более компетентному. Вы просто несносны!

Питт не смог заставить себя извиниться.

– Убийство – неприглядное и малоприятное дело, сэр, – ответил он.

Он возвышался над майором, и тот, не желая с этим мириться, указал инспектору на кресло, приглашая сесть. Сам он уселся на стул с прямой спинкой и теперь мог смотреть сверху вниз на Питта, утонувшего в глубоком кресле. Пальто инспектора распахнулось, шарф был развязан: в комнате было тепло.

Майор снова обрел некоторую уверенность в себе.

– Итак, что теперь? – осведомился он. – Я уже говорил вам, что был почти незнаком с мистером Джонсом лично – не более, чем велит простая учтивость. И я показал портреты. Не знаю, чем еще могу быть полезен. Я не из тех, кто интересуется чужими делами. Никогда не слушаю сплетни и не позволяю сестрам пересказывать мне то, что они случайно услышали. Ведь это в природе женщин – болтать о банальных пустяках.

Томасу хотелось поспорить (он мог себе представить, что сказала бы сейчас Шарлотта), но майор не понял бы его. К тому же не время обсуждать подобные вопросы. Майор Родни ему не друг и не ровня, и каких бы убеждений он ни придерживался, Питту нет до них дела.

– В самом деле, сплетни могут быть великим злом, и в основном они неверны, – согласился инспектор. – Правда, когда я к ним прислушиваюсь, у меня часто случаются прозрения, и я начинаю лучше понимать характеры людей. То, что один человек говорит о другом, может быть неправдой, но это показывает мне…

– Что этот человек сплетник, да еще и лжец в придачу! – отрезал майор. – Я не испытываю ничего, кроме презрения к вам и к профессии, которая заставляет вас потакать таким порокам! – Он с негодованием буравил Питта взглядом.

– Совершенно верно, – согласился Томас. – Слова человека могут ничего не сказать о том, кого он оговаривает, зато говорят многое о нем самом.

– Что? – Майор был поражен. Ему потребовалось несколько минут, пока до него дошел смысл слов Питта.

– Когда вы открываете рот, то непременно выдаете себя, – пояснил Томас. У него возникла новая мысль относительно майора Родни и его отношений с женщинами.

– Гм-м! – хмыкнул майор. – Никогда не занимался софистикой. Всю свою жизнь я был солдатом. Я человек действия и никогда не сидел сложа руки и философствуя. Для вас было бы лучше, если бы вы в свое время отслужили в армии – там из вас сделали бы мужчину. – Он взглянул на расхристанный вид Питта, развалившегося в кресле, и тот зримо представил себе сержанта, муштру, учебный плац. И улыбнулся, счастливый оттого, что это ему не грозит.

– Конечно, среди женщин есть много злобных сплетниц, – заметил Томас, подбрасывая майору нужные мысли. – А праздность – мать пороков.

Майор снова удивился. Он не ожидал таких разумных мыслей от полицейского, особенно от этого.

– Вот именно, – подтвердил Родни. – Поэтому я делаю все возможное, чтобы мои сестры были заняты делом. Уютные домашние дела и, конечно, изучение предметов, которые им по силам, – домоводство и садоводство, и тому подобное.

– А как насчет современных событий? Или может быть, немного истории? – спросил Питт, осторожно направляя его в нужную сторону.

– Современные события? Не говорите глупостей. У женщин нет ни интереса, ни способностей к таким вещам. И все это им не подходит. Как я вижу, вы не очень-то хорошо знаете женщин!

– Не очень, – солгал Питт. – Кажется, вы были женаты, сэр?

Майор заморгал. Он не ожидал подобного вопроса.

– Да, был. Моя жена давно умерла.

– Какое несчастье, – посочувствовал Питт. – И долго вы с ней прожили?

– Год.

– Как трагично.

– Сейчас все это уже в прошлом. Это случилось много лет назад. Да я и не успел к ней привыкнуть – на самом деле почти не знал ее. Я был солдатом – всегда вдали, всегда сражался за королеву и за родину. Такова цена долга.

– Да, это так. – Питту не пришлось изображать жалость – это горькое чувство росло в его душе, по мере того как внезапно пришедшая мысль все больше завладевала им. – И женщина не всегда оказывается другом, которого надеешься найти, – добавил он.

Майор задумался, вспоминая, как одна за другой рушились его надежды и иллюзии. Реальность оказалась несносной, но он справился и теперь чувствовал удовлетворение и даже превосходство над теми, кому еще предстоит познать разочарование.

– Они отличаются от мужчин, – согласился он. – Пустые существа – болтают только о модах, тряпках и прочих глупостях. И всегда смеются над пустяками. Мужчине трудно долго это выдерживать, если только он не так глуп, как они.

Идея уже созрела в мозгу Питта, и настало время проверить ее.

– Странная вещь с этими телами, – небрежно обронил он.

– С телами? С какими телами?

– Они все время появлялись. Сначала человек на козлах кеба, потом лорд Огастес, затем Портьес и наконец Хорацио Снайп. – Он заметил, как блеснули глаза майора и задвигался его кадык. – Вы знали Хорацио Снайпа, сэр?

– Никогда о нем не слышал. – У майора вытянулось лицо.

– Вы уверены, сэр?

– Вы сомневаетесь в моих словах?

– Скажем так, в вашей памяти, сэр. – Питту ужасно не хотелось продолжать, но чем скорее он это сделает, тем меньше боли причинит. – Он был сводником, поставлявшим женщин, и работал в районе Ресуррекшн-роу. Там же, где у Годольфина Джонса был порнографический магазин. Может быть, это слегка освежит вашу память? – Он поймал взгляд майора и теперь смотрел на него в упор.

Майор густо покраснел. Он был жалок и трогателен, и от этого Питту было, пожалуй, больнее, чем ему самому. Томас видел, как хрупок и незрел майор, словно ребенок, который так никогда и не повзрослел.

Родни не мог подыскать слова. Он был не в силах признаться, но и не осмеливался отрицать.

– Это то, чем вас шантажировал Годольфин Джонс? – тихо спросил Питт. – Он знал о женщине – из тех, что поставлял Хорри Снайп? А еще продавал вам фотографии?

Майор чихнул, слезы потекли у него по щекам. Он был в ярости оттого, что проявил слабость, и ненавидел Питта за то, что тот присутствовал при этом.

– Я не… я не убивал его! – заикался он, пытаясь взять себя в руки. – Клянусь всем святым, что не убивал его!

Питт ни минуты не сомневался в этом. Майор никогда не убил бы Джонса – тот нужен был ему, так как давал возможность реализовать тайные грезы и фантазии. В них майор мог проявить свою власть, чего не удавалось в жизни. Он вдвойне дорожил Джонсом, потеряв Хорри Снайпа: тот умер раньше художника. А без Снайпа ему был закрыт путь к безумным приключениям в мире живых женщин.

– Я и не предполагал, что вы это сделали, – спокойно ответил Питт. Он встал, глядя сверху вниз на маленького человечка. Ему хотелось выйти в туман и дождь и попытаться сбежать от отчаяния, охватившего душу. – Мне жаль, что пришлось говорить на эту тему. Больше об этом не будет сказано ни слова.

Майор взглянул на него полными слез глазами.

– Вы… доложите об этом?

– Вы не являетесь подозреваемым, сэр. Это все, что я вам скажу.

Майор снова чихнул. Он не смог заставить себя поблагодарить Питта.

Инспектор сам нашел дорогу к выходу и с облегчением вдохнул горьковатый туман.

Однако он все еще был далек от решения загадки. Маленькая записная книжка вдруг показалась ему менее перспективной. Чтобы найти остальные картины с иероглифами в виде насекомых, пришлось бы обыскать все гостиные Лондона. К тому же нет доказательств, что их владельцы были жертвами шантажа или какого-либо давления. Возможно, они просто покупали у него фотографии, и Годольфин Джонс пользовался таким завуалированным способом ведения учета. То, что он брал большие деньги за свои картины, было вдвойне выгодно: ведь таким образом он приобретал профессиональную репутацию, которой никогда бы не добился при своих умеренных способностях. Питт вынужден был восхититься изобретательностью этого человека.

Но клиенты, которым Джонс поставлял порнографические фотографии, ни в коем случае не могли желать ему смерти. Ведь никто не станет уничтожать источник тайных удовольствий, к которым пристрастился, как к наркотику.

Конечно, могла быть и другая версия: конкурент на рынке. Прежде Питта не посещала эта мысль. Фотографии Джонса были хороши – у него было больше вкуса, нежели у других деятелей в этой сфере, с которыми сталкивался Томас. Правда, опыт его был ограничен, так как он предпочитал не работать в тех районах, где процветал порок. И тем не менее каждому полицейскому порой приходится этим заниматься. Все фотографии, которые он видел раньше, были жалкими и банальными – просто голые женщины, и ничего больше. А у Джонса была претензия на искусство декадентского толка. В его фотографиях имелись выдумка, игра света и тени и даже некоторая утонченность.

Да, очень может быть, что какой-нибудь конкурент почувствовал, что его вытесняют с рынка, и воспротивился единственным известным ему способом решить проблему, надежным и окончательным.

Питт провел остаток этого дня и весь следующий, опрашивая своих коллег во всех полицейских участках в радиусе трех-четырех миль от Гэдстоун-парк и Ресуррекшн-роу с целью узнать о нынешних торговцах порнографическими фотографиями. Когда он наконец добрался домой, шел уже восьмой час, и Шарлотта немного волновалась, поджидая его. Однако у него не было сил давать объяснения, и он в душе благословил жену за то, что та не задала ни одного вопроса. Ее молчание было теплым и дружеским. Питт молча просидел весь вечер у огня. У Шарлотты хватило сообразительности заняться вязанием, и слышалось только пощелкивание спиц. Ему не хотелось рассказывать ей обо всей грязи, которую он видел, об извращенных умах и эмоциях, и о тех, кто пользуется этим ради финансовой выгоды. Сколько печальных маленьких человечков тискают бумажных женщин, испытывая приятное возбуждение от своих фантазий и прелюбодействуя в душе! Одна лишь похоть и страх – и ничего больше. Питту не удалось узнать ничего нового: никто не слышал о конкуренте, у которого могла возникнуть необходимость убить Годольфина Джонса, и хватило бы воображения похоронить его в могиле Альберта Уилсона.

Утром Питту не оставалось ничего иного, как вернуться в магазин на Ресуррекшн-роу и заняться фотографиями. Когда он прибыл туда, оба констебля были на месте. Они вскочили, лица у них раскраснелись.

– О! Это вы, мистер Питт, – сказал один из них. – Мы не знали, кто бы это мог быть.

– У кого-нибудь еще есть ключ? – спросил Питт с кривой усмешкой, показав свой дубликат ключа.

– Нет, сэр, только у нас, конечно. Но никогда не знаешь… – Он не договорил фразу, так как речь вряд ли могла идти о сообщнике. По лицу инспектора он понял, что тот придерживается того же мнения. – Да, сэр. – Он снова сел.

– Мы их почти все рассортировали, – с гордостью сообщил второй констебль. – В общей сложности здесь около пятидесяти трех девушек. Некоторых из них он снимал по многу раз. Наверное, мало женщин могут заниматься таким делом.

– К тому же недолго, – согласился Питт, погрустнев. – Несколько лет на улице, рождение детей – и ты уже не можешь раздеваться перед камерой. Недобрая вещь эта камера: не способна на утешительную ложь. Вы знаете кого-нибудь из этих девушек?

Спина констебля выпрямилась, уши стали красными.

– Кто – я, сэр?

– В связи с профессией. – Питт кашлянул. – Я имею в виду вашу профессию, а не ее!

– О! – Второй констебль провел пальцами по воротнику. – Да, сэр, я видел одну-две. Сделал им предупреждение. Велел перейти в другое место или отправляться домой и вести себя пристойно.

– Хорошо. – Питт незаметно улыбнулся. – Отложите их в одну сторону и напишите имена, если вспомните. А потом дайте мне лучшую фотографию каждой из них, и я начну проверку.

– Лучшую, сэр? – Глаза констебля округлились, а брови взлетели вверх.

– Ту, на которой четко вышло лицо! – отрезал Питт.

– О… да, сэр. – Оба принялись быстро сортировать фотографии и через несколько минут передали Питту около тридцати снимков. – Пока что это все, в ком мы уверены, сэр. К ленчу мы все закончим.

– Хорошо. Затем начните обходить бордели и меблированные комнаты, которые используются как дома терпимости. Я начну с Ресуррекшн-роу и буду двигаться на север, а вы – на юг. Возвращайтесь сюда к шести часам, и тогда сверим, что у нас есть.

– Да, сэр. А вообще-то, сэр, что мы ищем?

– Ревнивого любовника или мужа, а скорее женщину, которая потеряет очень много, если станет известно, что она позировала для таких фотографий.

– Дама из общества? – Констебль с сомнением взял одну из фотографий и, прищурившись, принялся ее рассматривать.

– Сомневаюсь, – сказал Питт. – Возможно, женщина из среднего класса, поступившая несколько опрометчиво, а скорее всего, приличная женщина из работниц, которая сильно нуждалась в деньгах, или служанка с перспективами на будущее.

– Ясно, сэр. Мы закончим тут с фотографиями и тотчас же отправимся в путь.

Питт вышел на улицу и взялся за дело. В первом доме терпимости он смог вычеркнуть из своего списка троих. Это были красивые девушки – профессиональные проститутки, которые рады были дополнительному заработку. Вся эта история со съемками их забавляла. Томас уже собирался с ними распрощаться, как вдруг ему пришла мысль показать остальные снимки.

– О нет, дружок. – Крупная блондинка покачала головой. – Вы же не ожидаете, что я стану кого-то называть, не так ли? То, что я делаю сама, – это одно дело, но сплетничать о других девушках – совсем другое.

– Я их в любом случае найду, – заверил ее Пинт.

Она усмехнулась.

– Тогда желаю вам удачи, мой сладкий.

Томасу не хотелось говорить об убийстве. Он не сказал о нем и хозяйке. За такое преступление вешали, и все это знали. Тень виселицы заставляла умолкнуть самых говорливых, так что чем меньше они знают, тем лучше.

– Я ищу одну девушку, – пояснил инспектор. – Мне просто нужно исключить всех остальных.

Она прищурила ясные голубые глаза, которые были подрисованы.

– Почему? Что она сделала? Кто-нибудь подал жалобу?

– Нет. – Он говорил чистую правду. – Вовсе нет. Насколько мне известно, все ваши клиенты полностью удовлетворены.

Девушка широко улыбнулась.

– Значит, вы можете рискнуть и потратить соверен, мой сладкий?

– Нет. – Питт добродушно улыбнулся в ответ. – Я хочу узнать, скольким из них все равно, если кто-то узнает, чем они занимаются.

Она оказалась сообразительной.

– Тут пахнет шантажом, не так ли?

– Верно. – Томаса поразила ее догадливость. Да, с ней надо держать ухо востро! – Шантаж. Не люблю шантажистов.

Девушка состроила гримасу.

– Дайте-ка нам снова взглянуть на них.

Питт с надеждой подал ей фотографию.

Она посмотрела на нее, потом потянулась за следующей.

– Ого! – воскликнула она. – А ее многовато, не так ли? Ну и задница, что твоя корма корабля!

– Кто это? – спросил Питт с невозмутимым видом.

– Не знаю. Давайте следующую. А, это Герти Тиллер. Она делала это для смеха. Никто не станет ее шантажировать. Герти их тут же пошлет, за ней не станет. – Она вернула фотографии, и Питт положил их в левый карман вместе с остальными, с которыми определился. – Это Элси Биддок. А она лучше выглядит голышом, чем в одежке! Это Ина Джессел. Правда, это не ее волосы. Наверное, парик. У нее ужасно глупый вид в этих перьях.

– Ее можно шантажировать? – осведомился Питт.

– Никогда! Гордится этими фотографиями. А вот эту я никогда не видела – думаю, дилетантка. Можете попытаться выяснить насчет нее. Дилетантки ужасно боятся. Эти бедолаги просто пытаются немного подработать на стороне, чтобы свести концы с концами, заплатить за квартиру и прокормиться.

Питт отправил фотографию в правый карман.

– А эту я тоже не знаю.

И ее – в правый карман.

– Она сумасшедшая, у нее точно не все дома. Ее невозможно шантажировать: она ничего не боится, потому что не в себе. И эта тоже не лучше.

– Спасибо. – Еще двумя меньше.

Девушка просмотрела остальные фотографии, одну за другой.

– Ну и придется же вам поработать, не так ли, дружок? Мне жаль. Некоторых я знаю в лицо, но не припомню, где их видела, и не знаю ни их имен, да и вообще ничего. Это все?

– Вы мне очень помогли. Большое вам спасибо.

– Пожалуйста. Вы не могли бы замолвить за меня словечко перед местными копами?

Питт улыбнулся.

– Меньше скажешь, умнее покажешься, – ответил он. – Полагаю, если вы не станете им надоедать, они будут счастливы притвориться, что не видят вас.

– Живи и жить давай другим, – согласилась она. – Пока, мой сладкий. Вы найдете дорогу отсюда?

– Постараюсь. – Томас отсалютовал ей и вышел на улицу.

Посетив три следующих заведения, он смог списать еще дюжину снимков. Список быстро сокращался. Пока что Питт не обнаружил никого, кто мог быть замешан в это дело.

К концу дня они с констеблями установили личность почти всех женщин на фотографиях, за исключением полдюжины.

Как и предполагал Питт, следующий день оказался труднее. Они опознали профессиональных проституток, а теперь нужно было искать женщин, которых гнала на улицу нужда, – словом, тех, кто стыдится своего занятия. Именно среди них Питт рассчитывал обнаружить трагедию, которая кончилась убийством, когда давление стало невыносимым.

Питт долго беседовал с констеблями, вкладывая в свои слова весь гнев и жалость, которые ощущал. Если они не чувствуют того же сами, то не смогут его понять. Сознавая это, он, тем не менее, все говорил и не мог остановиться.

К половине одиннадцатого Томас нашел двух женщин, которые весь день шили рубашки в потогонной мастерской. По ночам они выходили на улицу, чтобы заработать на квартплату. Хозяин мастерской посмотрел на Питта искоса, однако тот заявил со злостью, что ему нужно только найти свидетеля несчастного случая. И если хозяин не готов помочь полиции, то Питт лично позаботится о том, чтобы его мастерскую по крайней мере два раза в неделю переворачивали вверх дном в поисках краденых товаров.

Хозяин ехидным тоном поинтересовался, откуда же у инспектора фотография этой женщины, если она всего лишь свидетель несчастного случая.

Томас ничего не смог на это ответить и только уничтожил хозяина взглядом. Заявив, что это тайна расследования, он добавил, что если тот не хочет поближе познакомиться с полицией, пусть не лезет не в свое дело.

Это возымело желанное действие: хозяин нехотя подтвердил, что по крайней мере две из этих женщин работают на него, и позволил Питту поговорить с ними. Но только быстро, сказал он, потому что время – деньги. Может быть, полицейским платят за то, что они тут околачиваются и занимаются болтовней, но эти женщины получают только то, что заработали.

Остаток дня прошел в основном так же. Питт находил одну женщину за другой. Им не хватало денег, заработанных в потогонных заведениях, и ужасала возможность попасть вместе с детьми в работный дом. Почему бы не раздеться перед камерой и не попозировать часок-другой, если за это заплатят деньги, на которые можно прожить целый месяц? Правда, они стыдились, что занимаются этим.

Питт вернулся в полицейский участок в девять часов вечера, в насквозь промокших брюках и ботинках. Ему удалось обнаружить только две возможные кандидатуры. Одной из них была амбициозная и строптивая горничная, которая мечтала разбогатеть и стать хозяйкой шляпного магазина. Другой было под тридцать, и это была прожженная особа, красивая и циничная. Судя по всему, дела ее шли успешно, и она была очень дорогой проституткой. Она совершенно спокойно признала, что позировала для фотографий. «Разве это преступление?» – вызывающим тоном спросила она у Питта. Если некоторым джентльменам нравятся картинки, то это их личное дело. Они вполне могут это себе позволить, а если Питт будет ей надоедать, то его отучат лезть не в свое дело джентльмены, у которых водятся денежки в кармане. К тому же все они – большие шишки.