Текст книги "Воскрешение на Ресуррекшн-роу"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8

Так много всего сошлось на Гэдстоун-парк, что Питту не составило труда определить личность человека, похороненного в могиле Альберта Уилсона. Упоминался лишь один художник, проживавший там, – Годольфин Джонс. Нужно было лишь удостовериться, что это его тело.

Питт опустил крышку гроба, поднялся, подозвал констебля, поджидавшего в конце аллеи, и приказал немедленно отвезти тело в морг. Сам же он намеревался отправиться в Гэдстоун-парк и попросить дворецкого или лакея взглянуть на труп. Он поблагодарил могильщиков – те, злые и озадаченные, рассматривали запачканный землей гроб. Затем Питт поправил шарф, надвинул на глаза шляпу, чтобы мелкий дождь не попадал в глаза, и вышел через кладбищенские ворота на улицу.

Опознание провели быстро. Лицо покойного было запоминающимся, и, несмотря на одутловатость и кровоподтеки, дворецкому хватило одного взгляда.

– Да, сэр, – сказал он тихо. – Это мистер Джонс. – Затем он помедлил в нерешительности. – Сэр… он… – Дворецкий от волнения запинался. – …Непохоже, что он умер естественной смертью, сэр?

– Да, – мягко произнес Питт. – Его задушили.

Дворецкий побелел как полотно. Служитель морга налил ему стакан воды.

– Это значит, что его убили, сэр? И будет следствие?

– Да, – подтвердил Питт. – Боюсь, что так.

– О господи! – Дворецкий тяжело опустился на предложенный стул. – Как это неприятно…

Питт подождал несколько минут, пока к этому человеку вернется самообладание, затем они вернулись к экипажу и поехали в Гэдстоун-парк. У Томаса было полно дел. Годольфин Джонс не фигурировал ни в одном из предыдущих эпизодов. У него не было никаких очевидных отношений с Огастесом Фицрой-Хэммондом, Алисией или Домиником. Фактически его имя никогда не упоминалось по какому бы то ни было поводу – даже в связи с биллем, которым была так озабочена тетушка Веспасия. Никто не заявлял о том, что поддерживает с ним знакомство – помимо профессиональной сферы Годольфина Джонса. Художник почти не общался с теми, кто жил в Гэдстоун-парк по соседству с ним.

Шарлотта говорила, что тетушка Веспасия считает его живопись темноватой и тяжеловесной, а цены, которые он назначает, – слишком высокими. Однако это не могло явиться причиной личной неприязни, а тем более убийства. Если кому-то не нравились его картины, их можно было просто не покупать. Тем не менее Джонс был популярен и, если судить по его дому, располагал значительными средствами.

С дома Питт и начал. Возможно, художника убили именно там, и если бы это удалось доказать, можно было бы установить время убийства и найти свидетелей. По крайней мере, там можно узнать, когда Годольфин Джонс был дома в последний раз, кто к нему заходил и когда. Слуги зачастую знают о своих хозяевах так много, что те никогда бы не поверили в это. С помощью тактичных и искусно поставленных вопросов можно добыть много разных сведений.

И, разумеется, нужно сделать тщательный обыск в доме Годольфина Джонса. Питт вместе с констеблем приступил к этой кропотливой работе.

Поиски в спальне ничего не дали. Она содержалась в полном порядке и хотя, на вкус Томаса, была несколько вычурна, в остальном там не было ничего примечательного – только самое необходимое: умывальник, зеркало, комод с ящиками для нижнего белья и носков. Костюмы и рубашки хранились в гардеробной. В доме имелось несколько спален для гостей, но ими не пользовались.

В комнатах нижнего этажа также не было ничего необычного – за исключением студии. Питт открыл дверь и заглянул внутрь. Здесь не было ни экзотики, ни роскоши: пол не покрыт ковром, огромные окна занимали почти целиком две стены. В углу были нагромождены фрагменты скульптур, а рядом – что-то вроде белого садового стула. Кресло в стиле эпохи Людовика Пятнадцатого было задрапировано розовым бархатом, рядом с ним на полу лежала урна. На стене у двери были полки, на которых располагались кисти, химикаты, льняное масло, спирт и узел с тряпками. На полу под ними стояло несколько полотен; в центре комнаты – мольберт, рядом с ним две палитры. На мольберте была незаконченная картина. Больше в студии ничего не наблюдалось, кроме обшарпанного бюро с откидной крышкой, возле которого стоял кухонный стул с жесткой спинкой.

– Художник, – глубокомысленно заметил констебль. – Думаете что-нибудь здесь найти?

– Надеюсь на это. – Питт вошел в комнату. – Иначе не останется ничего другого, кроме как опрашивать слуг. Вы начните вон там. – Он указал в ту сторону, а сам принялся за холсты.

– Да, сэр, – ответил констебль, послушно следуя указаниям инспектора. Для начала он, перелезая через урну, наткнулся на кресло, которое с грохотом опрокинулось, увлекая за собой вазу с засушенными цветами.

Питт воздержался от комментариев. Ему уже было известно мнение констебля об искусстве и художниках.

Холсты были в основном только загрунтованы, и лишь на два из них нанесены краски. На одном – фон и очертания женской головы, другая картина была почти закончена. Питт прислонил их к стене и, отступив, принялся рассматривать. Как и говорила Веспасия, они были темноваты по тону, но с неплохой композицией. Томас не знал тех, кто был изображен на этих двух полотнах, а также на картине на мольберте. Вероятно, дворецкий знает, кто это, к тому же Джонс, вне всякого сомнения, вел записи – хотя бы из финансовых соображений.

Констебль споткнулся о фрагмент колонны и тихонько выругался. Не обращая на него внимания, Питт повернулся к бюро. Оно было заперто, и ему пришлось несколько минут повозиться с проволокой, прежде чем удалось его открыть. Внутри было немного бумаг – в основном счета за кисти и краски. Наверное, счета за расходы на хозяйство где-то в другом месте – у кухарки или дворецкого.

– Здесь ничего нет, сэр, – с безнадежным видом сообщил констебль. – Такая свалка, что не разберешь, есть следы борьбы или нет. Наверное, у художников всегда такой беспорядок? – Он не одобрял искусство – это неподходящее занятие для мужчины. Мужчины должны работать, а женщины – вести дом, содержать его в чистоте и порядке. – Они все так живут? – И он с презрением обвел комнату взглядом.

– Понятия не имею, – ответил Питт. – Посмотрите, нет ли следов крови. У него на голове страшный кровоподтек. На предмете, которым его ударили, должны быть следы.

Томас продолжил рыться в бюро. Наткнувшись на пачку писем, он быстро просмотрел их. Они не представляли никакого интереса, так как были связаны с заказами на портреты. В них уточнялись позы, цвет одежды, удобные даты для сеансов позирования.

Затем Питт занялся маленькой записной книжкой с рядом цифр, которые могли относиться к чему угодно. После каждой цифры был крошечный рисунок с изображением насекомого или маленького пресмыкающегося. Тут были ящерица, муха, жуки двух разных видов, жаба, гусеница и несколько маленьких волосатых созданий с множеством ножек. Все эти рисунки повторялись не менее полдюжины раз, за исключением жабы, которая появилась только два раза ближе к концу. Быть может, если бы Джонса не убили, он бы повторил и жабу?

– Нашли что-нибудь? – Констебль перелез через урну и подошел к Питту. В его голосе звучала надежда.

– Пока не знаю, – ответил Томас. – На вид ничего особенного, но возможно, если я пойму, что это такое…

Констебль заглянул ему через плечо.

– Ну, не знаю, – сказал он после минутного раздумья. – Его что, интересовали такие штуки? Некоторым джентльменам больше делать нечего, вот они дурью и маются. Хотя зачем им пауки и мухи? Никогда не мог это понять.

– Нет, – покачал головой Питт. – Это не рисунки натуралиста. Все они повторяются через равные интервалы и совершенно одинаковые. Больше похоже на иероглифы – что-то вроде кода.

– А для чего это? – Констебль скривился. – Это же не письмо.

– Если бы я знал для чего, то было бы ясно, что делать дальше, – раздраженно сказал Питт. – Эти цифры сгруппированы, словно это даты или денежные суммы или и то, и другое.

Констебль утратил всякий интерес к теме.

– Может быть, Джонс так записывал счета, чтобы не совали нос любопытные экономки, – предположил он. – В студии нет ничего особенного, просто много таких вещей, какие видишь на картинах: кусочки гипса в виде камней, цветные ткани и все такое. А крови нет. И тут такой разгром, что непонятно, была ли драка или нет. Похоже, художники – неряхи от природы. А он тут вроде бы еще и фотографии снимал – вон там камера.

– Камера? – Питт выпрямился. – Я не видел никаких фотографий, а вы?

– Нет, сэр. Вы думаете, он их продавал?

– Вряд ли он продал их все, – ответил озадаченный Питт. – И в остальных комнатах тоже не было снимков. Интересно, где же они?

– Может быть, он никогда и не пользовался камерой, – предположил констебль, – и это просто одна из вещей, которые нужны ему были для картин?

– Вряд ли такую вещь изображают на картине. – Питт осторожно перелез через кресло и урну, перебрался через колонны и наконец подошел к черной камере на треноге. – Она далеко не новая, – заметил он. – Если Джонс и купил ее, то только в магазине подержанных вещей. Но мы можем узнать у его клиентов, не писал ли он чей-нибудь портрет с камерой.

– Да, смотрится она неважно. – Констебль запутался в куске бархата и чертыхнулся в сердцах. – Простите, сэр. – Он закашлялся от смущения. – А может быть, он фотографировал людей, которых собирался писать, чтобы не прекращать работы, когда их нет рядом?

– А потом уничтожил эти фотографии или отдал их? – Немного поразмыслив, Питт продолжил: – Это возможно, но я думаю, что ему нужно было видеть их в цвете. В конце концов, художник работает красками. И тем не менее все может быть.

Томас начал исследовать камеру. Ему никогда не приходилось фотографировать самому, но он несколько раз видел, как это делают полицейские фотографы. Питт знал, что отпечаток остается на фотопластинке, которую затем нужно проявить. Ему пришлось немного повозиться, прежде чем удалось извлечь фотопластинку. Он сделал это осторожно, завернув ее в черную тряпку, чтобы не засветить.

– Что это такое? – с сомнением спросил констебль.

– Фотопластинка, – ответил Питт.

– На ней что-нибудь есть?

– Не знаю. Ее нужно проявить. Вероятно, там ничего нет, иначе он не оставил бы ее в камере, но вдруг нам повезет.

– Вероятно, просто кто-то из женщин, которых он писал.

– Возможно, его убили из-за какой-нибудь женщины, которую он писал, – заметил Питт.

Лицо констебля озарилось надеждой.

– У него был роман? Ну что же, это мысль. Позволял себе вольности, когда они позировали?

Питт смерил его ироническим взглядом.

– Ступайте к слугам и впускайте их по одному, – распорядился он. – Начнем с дворецкого.

– Да, сэр.

Констебль повиновался, явно в восторге от идеи о романе: тут открывались беспредельные возможности. Он не любил изнеженных мужчин, зарабатывавших слишком много денег тем, что щеголяли в блузе и писали портреты людей, которым следовало быть умнее. Но это дело было намного интереснее, нежели обычные прозаические происшествия, которыми ему приходилось заниматься. Ему не хотелось возиться со слугами, и он удалился с большой неохотой.

Через несколько минут появился дворецкий, и Питт предложил ему сесть на садовый стул, а сам уселся на тот, что стоял у бюро.

– Кого писал ваш хозяин перед тем, как исчез? – спросил он прямо.

– Никого, сэр. Он только что закончил портрет сэра Альберта Голсуорта.

Питт был разочарован: он никогда не слышал об этом человеке, к тому же это был мужчина.

– А как насчет картины, стоящей на полу? – спросил он. – Это женщина.

Дворецкий подошел к ней и посмотрел.

– Я не знаю, сэр. Судя по ее туалету, это знатная дама, но, как вы видите, лицо еще не прописано, поэтому я не могу сказать, кто она такая.

– Никто не приходил сюда позировать?

– Нет, сэр, насколько мне известно. Возможно, ей было назначено, но пришлось перенести на более удобное время?

– А как насчет вот этой? – Питт показал ему на другую картину, которая была почти закончена.

– Ах да, сэр. Это миссис Вудфорд. Ей не понравился портрет – она сказала, что выглядит на нем неуклюжей. Мистер Джонс так и не закончил его.

– Не было недобрых чувств?

– Только не со стороны мистера Джонса, сэр. Он привык к… тщеславию… некоторых особ. Художнику приходится с этим мириться.

– Мистер Джонс не был готов изменить портрет, чтобы он понравился леди?

– Очевидно, нет, сэр. Он и так уже внес значительные изменения, чтобы угодить леди. Если бы он зашел слишком далеко, это повредило бы его репутации.

Питт не стал спорить: это был вопрос академический.

– Вы видели это раньше? – Он вытащил записную книжку и раскрыл ее.

Дворецкий взглянул на нее, и на его лице выразилось недоумение.

– Нет, сэр. Она имеет важное значение?

– Не знаю. Мистер Джонс был фотографом?

Дворецкий удивленно поднял брови.

– Фотографом? О нет, сэр, он был художником. Порой акварели, порой масло, но, разумеется, никаких фотографий!

– Тогда чья же это камера?

Дворецкий, до сих пор не замечавший камеру, уставился на нее в изумлении.

– Я и в самом деле понятия не имею, сэр. Никогда не видел ее прежде.

– Кто-нибудь мог одолжить у него студию?

– О нет, сэр. Мистер Джонс был весьма разборчив. Кроме того, если бы это было так, я бы знал. Здесь не было никаких незнакомых людей. Фактически ни один посетитель не заходил в дом с тех пор, как мистер Джонс… отбыл.

– Понятно. – Питт не знал, что предпринять дальше. Ситуация становилась нелепой. Откуда же взялась эта камера? Ведь она должна кому-то принадлежать. – Спасибо, – сказал он, поднимаясь. – Вы не составите мне список всех людей, которые приходили сюда позировать для своих портретов? Начните с последнего и вспомните все, что можете. И не забудьте про даты.

– Да, сэр. А нет ли у мистера Джонса счетов, которые вы могли бы проверить?

– Если и есть, то они не здесь.

Дворецкий воздержался от комментариев и удалился, чтобы прислать следующего. Питт опросил всех слуг, одного за другим, и не узнал ничего значительного. Когда он закончил, день клонился к вечеру, и еще оставалось время, чтобы посетить хотя бы один дом в Парке. Томас выбрал последний номер в списке портретов, составленном дворецким, – леди Гвендолен Кэнтлей.

Очевидно, ей еще была неизвестна новость. Она приняла Питта с удивленным видом и легкой досадой.

– В самом деле, инспектор, я не понимаю, какую цель вы преследуете, продолжая заниматься этим несчастным делом. Огастеса похоронили, и больше не было никаких актов вандализма. Я считаю, что вы должны оставить его семью в покос и дать им возможность прийти в себя. Разве они уже не достаточно вынесли?

– Я и не собираюсь снова поднимать ту тему, мэм, – кротко ответил Томас. – Если только не возникнет такая необходимость. Боюсь, что я здесь по другому делу. Кажется, вы были знакомы с художником, мистером Годольфином Джонсом?

Ее пальцы, лежавшие на коленях, судорожно дернулись, на щеках выступил легкий румянец – или Томасу показалось?

– Он писал мой портрет, – ответила леди Кэнтлей. – Он написал множество портретов, и мне его рекомендовали. Это известный художник, знаете ли, и о нем прекрасно отзываются.

– Вы о нем высокого мнения, мэм?

– Я… – Она перевела дух. – Я не так хорошо разбираюсь в живописи. Мне приходится полагаться на мнение других. – Она с вызовом посмотрела на инспектора. Ее руки, лежавшие на коленях, теребили материю. – Почему вы спрашиваете?

Наконец она задала этот вопрос. Питт ощутил легкое беспокойство, словно чувствуя, что новость, которую он сейчас сообщит, слишком сильно ее расстроит.

– Мне очень жаль, мэм, но я должен вам кое-что сказать, – начал он с необычной для него нерешительностью. Ему часто приходилось сообщать такие новости, и у него был отработанный текст. – Мистер Джонс мертв. Он был убит.

Гвендолен сидела неподвижно, как будто не поняла.

– Он во Франции?

– Нет, мэм, он в Лондоне. Его тело опознал дворецкий. Ошибки быть не может. Мне очень жаль. – Питт посмотрел на нее, потом обвел взглядом комнату в поисках звонка для вызова горничной – на случай, если леди Кэнтлей потребуется помощь.

– Вы сказали «убит»? – медленно произнесла она.

– Да, мэм.

– Но почему? Кто мог его убить? Вы это знаете? Есть какие-нибудь ключи к разгадке? – Теперь Гвендолен заволновалась всерьез. Он мог бы поклясться, что его сообщение явилось для нее полной неожиданностью. Она явно была чем-то напугана, и Питт дорого дал бы за то, чтобы узнать, чем именно.

– Да, есть, – ответил он, пристально наблюдая за леди Кэнтлей. Ее руки вцепились в ручки кресла.

– Могу ли я спросить, что это за ключи? Если мне что-то известно, то, возможно, я смогу вам помочь. Естественно, я немного знала мистера Джонса, поскольку позировала для портрета.

– Понятно. Есть незаконченные портреты разных леди, и дворецкий не узнает никого из них. А еще есть камера…

Питт был уверен, что ее удивление не наигранное.

– Камера? Но он же был художником, а не фотографом!

– Вот именно. И тем не менее, судя по всему, она принадлежала ему. В высшей степени невероятно, чтобы в его студии находилась чья-то камера. Дворецкий совершенно уверен, что мистер Джонс никому не позволял пользоваться своей студией.

– Я ничего не понимаю, – сказала Гвендолен.

– Да, мэм, и мы пока что тоже. Значит, мистер Джонс никогда вас не фотографировал, скажем, чтобы продолжать работу, когда вас нет рядом?

– Нет, никогда.

– А нельзя ли мне взглянуть на портрет, если он еще у вас?

– Конечно, если вам угодно. – Гвендолен встала и повела инспектора в гостиную, где над камином висел ее большой портрет.

– Извините.

Питт подошел поближе и принялся тщательно рассматривать портрет, который не особенно ему понравился. Он узнал кое-что из реквизита в студии – особенно фрагмент колонны и маленький столик. Пропорции были правильные, но цветовому решению чего-то не хватало. По-видимому, художник смешивал краски с сепией или охрой, так что даже небо имело темноватый оттенок. В лице было явное сходство с Гвендолен, и выражение было верно схвачено, но отсутствовало очарование.

Питт уже собирался отойти от портрета, как вдруг заметил в левом нижнем углу горстку четко прописанных листьев, на одном из которых сидел стилизованный жук – точно такой же, как в записной книжке. Там этот рисунок повторялся четыре-пять раз.

– Могу я спросить, мэм, сколько стоил портрет? – поспешно спросил Питт.

– Не понимаю, какое отношение это имеет к убийству мистера Джонса, – произнесла она с подчеркнутой холодностью. – И я уже сказала вам, что он – художник с превосходной репутацией.

Томас понял, что задал бестактный вопрос с точки зрения светского этикета.

– Да, мэм, вы это говорили, и я слышал то же самое от других. И тем не менее у меня есть основания это спрашивать – хотя бы для сравнения.

– Я не хочу, чтобы половине Лондона стали известны мои финансовые дела!

– Я же не стану ни с кем их обсуждать, мэм. Эти сведения нужны исключительно для полиции, и то только в том случае, если они будут иметь отношение к делу. Я предпочитаю узнать эту подробность у вас, нежели обращаться к вашему мужу, или…

Ее лицо застыло.

– Вы превышаете свои полномочия, инспектор. Но я не хочу, чтобы вы беспокоили из-за этого дела моего мужа. Я заплатила за эту картину триста пятьдесят фунтов. Однако мне непонятно, каким образом это может вам помочь. Вполне обычная цена для художника его уровня. Думаю, майор Родни заплатил примерно столько же за свой портрет и за портрет сестер.

– У майора Родни две картины? – Питт был удивлен. Он не мог себе представить его в роли любителя искусства, который к тому же может себе позволить такое расточительство.

– Почему бы и нет? – осведомилась леди Кэнтлей, подняв брови. – Один портрет его, а второй – мисс Присциллы и мисс Мэри Энн вместе.

– Ясно. Благодарю вас, мэм. Вы мне очень помогли.

– Не понимаю, каким образом…

Питт и сам пока этого не знал, но можно было поискать и в других местах. Утром он нанесет визит майору Родни и его сестрам. Откланявшись, он вышел на улицу и в густом тумане отправился в полицейский участок, а оттуда – домой.

Если леди Кэнтлей была напугана новостью об убийстве Годольфина Джонса, то майор Родни был потрясен. Он рухнул в кресло, тяжело дыша, лицо покрылось багровыми пятнами.

– О господи! Какой ужас! Вы говорите, задушили? Где его нашли?

– В могиле другого человека, – ответил Питт и, как и в доме леди Кэнтлей, на всякий случай поискал глазами колокольчик, чтобы вызвать слугу. Он был совершенно не готов к такой реакции со стороны майора. Этот человек был солдатом и тысячу раз видел смерть, насильственную и кровавую. Он сражался в Крыму, а судя по тому, что Питт слышал об этой трагической войне, человек, переживший ее, не дрогнет ни перед чем.

Родни начал приходить в себя.

– Просто кошмар! А как же вы узнали, где искать?

– Мы и не знали, – честно признался Питт. – Нашли его совершенно случайно.

– Но это какой-то абсурд! Вы же не можете разгуливать по кладбищам, раскапывая могилы, чтобы посмотреть: а вдруг там случайно что-нибудь да найдется!

– Да, конечно, сэр. – Питт никогда бы не подумал, что может действовать так неумело. – Мы ожидали, что эту могилу осквернили и она пуста.

Майор Родни пристально смотрел на него.

– У нас есть труп из этой могилы. – Питт изо всех сил старался изъясняться понятно. – Это тот человек, которого мы сначала приняли за лорда Огастеса – в кебе возле театра…

– О… – Майор Родни выпрямился в кресле, словно сидел верхом на лошади на параде. – Понятно. Почему же вы с этого не начали? Ну что же, боюсь, что мне нечего вам сказать. Благодарю за то, что сообщили мне.

Питт остался сидеть.

– Вы знали мистера Джонса.

– Мы не поддерживали с ним отношений – это человек не нашего круга. Художник, знаете ли.

– Он написал ваш портрет, не так ли?

– О да, я знал его – с профессиональной стороны. Не могу вам ничего о нем рассказать. Больше не о чем говорить. И я не позволю вам расстраивать моих сестер разговорами об убийствах и смерти. Я сообщу им сам, когда сочту нужным.

– Вы также заказали их портрет?

– Заказал. И что же? Самое обычное дело. Многие люди заказывают свои портреты.

– Можно мне на них взглянуть?

– А для чего? Обыкновенные портреты. Впрочем, извольте, если после этого вы уйдете и оставите нас в покое. Бедняга. – Он покачал головой. – Жаль. Ужасная смерть. – С этими словами майор поднялся – маленький, с очень прямой спиной – и повел Питта в гостиную.

Инспектор рассматривал парадный портрет, висевший на дальней стене, над буфетом. Он сразу же не понравился Томасу своей напыщенностью. Тут было обилие алого цвета и сверкающего металла, и старый ребенок играл в солдатиков. Если бы это была ирония, портрет был бы остроумен. И снова колорит был темноват, а краскам не хватало чистоты.

Подойдя ближе, Питт обнаружил, что его взгляд почему-то притягивает левый угол. Там была изображена маленькая гусеница, не имевшая никакого отношения к композиции картины. Коричневое тельце было искусно замаскировано в пятнах тени на коричневом фоне.

– Насколько я понял, есть еще и портрет ваших сестер? – Питт отступил от картины и повернулся лицом к майору.

– Не понимаю, зачем вам его видеть, – удивился майор. – Самая обычная картина. Ну что же, если вы все-таки хотите…

– Да, пожалуйста.

Томас последовал за майором в соседнюю комнату. Там между двумя жардиньерками висел портрет большего размера, чем первый. В позах сестер ощущалась нервозность, а реквизита было с избытком. Колорит несколько лучше, но многовато розового. Питт сразу посмотрел на левый угол и обнаружил такую же гусеницу, только зеленую – она пряталась в траве.

– Сколько вы за них заплатили, сэр? – спросил Томас.

– Достаточно, сэр, – надменно произнес майор. – Не понимаю, каким образом это касается вашего расследования.

Питт попытался вспомнить цифры, проставленные в записной книжке рядом с гусеницами, но последних там было больше, чем других рисунков, так что это ему не удалось.

– Мне действительно нужно это знать, майор. Я предпочел бы спросить у вас лично, нежели узнавать иным способом.

– Черт побери, сэр! Это не ваше дело! Узнавайте где хотите!

Питт ничего не добился бы, начав настаивать, и он это знал. Цифры можно найти в записной книжке: они в колонке под суммой 350 фунтов, проставленной рядом с жуком. А затем он сложит цифры, имеющие отношение к гусеницам, и, сообщив эту сумму майору, посмотрит на его реакцию.

Родни хмыкнул, довольный своей победой.

– Итак, если это все, инспектор…

Питт решил, что не стоит настаивать на том, чтобы повидать сестер Родни: от них мало проку. Лучше расспросить другую особу, которая заказала Джонсу свой портрет, – леди Сент-Джермин. Он распрощался с майором и через четверть часа уже стоял перед лордом Сент-Джермином, чувствуя себя довольно неуютно.

– Леди Сент-Джермин нет дома, – холодно произнес он. – Ни она, ни я не можем вам помочь с этим делом. Лучше оставить его, и я вам это советую.

– Нельзя оставить дело об убийстве, милорд, – резко возразил Питт. – Даже если бы мне этого хотелось.

Сент-Джермин слегка приподнял брови – скорее это было презрение, нежели вопрос.

– Что заставило вас вдруг решить, что Огастес был убит? Я подозреваю, что тут дело в нездоровом любопытстве: вам хочется покопаться в личной жизни тех, кто выше вас по положению.

Питту безумно хотелось нахамить в ответ.

– Уверяю вас, сэр, мой интерес к личной жизни людей чисто профессиональный. – Его голос стал таким же звучным и холодным, как у Сент-Джермина. – Меня не привлекают ни трагедии, ни грязь. Я предпочитаю, чтобы личное горе оставалось личным, когда это позволяет мой долг. И, насколько мне известно, смерть лорда Огастеса была естественной. Но Годольфин Джонс был определенно задушен.

Сент-Джермин застыл на месте. Его лицо побледнело, глаза слегка расширились. Томас заметил, как он крепко сжал руки. С минуту помолчав, Сент-Джермин заговорил:

– Убит?

– Да, сэр. – Питт хотел дать ему выговориться, не подсказывая.

Взгляд лорда был прикован к лицу Томаса.

– Когда вы нашли тело? – спросил он.

– Вчера вечером.

И снова Сент-Джермин подождал, но Питт по-прежнему безмолвствовал.

– Где? – наконец спросил он.

– Он похоронен, сэр.

– Похоронен? – Сент-Джермин повысил голос. – Но это же абсурд! Что вы имеете в виду, говоря «похоронен»? В чьем-нибудь саду?

– Нет, сэр, похоронен как должно: в гробу, который зарыт в могиле на кладбище.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Сент-Джермин начинал злиться. – Кто же похоронит задушенного человека? Ни один доктор не подпишет свидетельство, если человека задушили, и ни один священник не похоронит его без свидетельства. Вы несете вздор. – Он показывал всем своим видом, что даже не хочет это обсуждать.

– Я излагаю факты, сэр, – спокойно ответил Питт. – У меня тоже нет никакого объяснения этому. Я знаю только, что его похоронили в могиле некого Альберта Уилсона, скончавшегося от удара и похороненного там же.

– И что же случилось с этим… Уилсоном? – спросил Сент-Джермин.

– Это его труп свалился с кеба возле театра, – пояснил Питт, по-прежнему наблюдая за лицом собеседника. Но он увидел лишь крайнее недоумение. Инспектор ждал, не произнося ни слова.

Глаза Сент-Джермина затуманились и стали непроницаемы. Томас попытался было сорвать с него маску и увидеть под ней человека, но потерпел полную неудачу.

– Полагаю, вам неизвестно, кто его убил? – наконец вымолвил Сент-Джермин.

– Годольфина Джонса? Да, сэр, пока неизвестно.

– И по каким причинам он был убит?

Питт впервые погрешил против истины.

– Нет, как раз на этот счет у нас есть некоторые соображения.

Сент-Джермин был все еще бледен.

– О? И что это за соображения?

– С моей стороны было бы безответственно их обсуждать, пока у меня нет доказательств. – Дав этот уклончивый ответ, Томас слегка улыбнулся. – Я могу причинить кому-то зло: ведь когда подозрение высказано, его редко забывают, каким бы неверным оно ни оказалось впоследствии.

Сент-Джермин хотел что-то еще спросить, но передумал.

– Да-да, конечно, – согласился он. – И что же вы собираетесь теперь делать?

– Опросить людей, которые хорошо его знали – и как художника, и как человека, – ответил Питт. – Кажется, вы были одним из его постоянных клиентов? – спросил он, воспользовавшись представившейся возможностью.

Ответная улыбка чуть тронула губы Сент-Джермина.

– Это громко сказано, инспектор. Я всего лишь заказал ему одну картину – портрет моей жены.

– И вы довольны этим портретом?

– Он сносный. Моей жене он очень понравился, а это единственное, что имеет значение. Почему вы спрашиваете?

– Без особых причин. Можно мне взглянуть на него?

– Если вам угодно. Правда, я сомневаюсь, что вы что-нибудь из него узнаете. Портрет самый обычный.

Повернувшись, он вышел из комнаты в холл. Питт следовал за хозяином. Картина висела на незаметном месте – на стене у лестницы. Томаса это не удивило: ведь этот портрет нельзя было сравнить по качеству с другими фамильными портретами. Он бросил взгляд на лицо и сразу же посмотрел на левый угол. Насекомое было на месте – на этот раз паук.

– Итак? – с иронией в голосе произнес Сент-Джермин.

– Благодарю вас, сэр. – Питт спустился с лестницы и стоял теперь рядом с ним. – Вы не возражаете, если я спрошу вас, сэр, сколько вы за него заплатили?

– Вероятно, больше, чем он стоит, – небрежным тоном ответил Сент-Джермин. – Но моей жене он нравится. Лично я не считаю, что Джонс отдает ей должное, не правда ли? Впрочем, вы же с ней незнакомы.

– Так сколько же, сэр? – повторил Питт.

– Около четырехсот пятидесяти фунтов, насколько я помню. Вам нужна точная цифра? Мне потребуется время, чтобы это выяснить. Вряд ли это была крупная сделка.

От Питта не ускользнул намек на разницу в их финансовом положении.

Сент-Джермин впервые широко улыбнулся.

– Это продвинет ваше расследование, инспектор?

– Может быть, когда я сопоставлю эту информацию с тем, что нам уже известно. – Томас направился к дверям. – Спасибо, что уделили мне время, сэр.

Когда замерзший и усталый Питт вернулся домой, его приветствовал аромат свежесваренного супа и приятный запах высохшего белья, висевшего под потолком. Джемайма уже спала, и в доме было тихо. Сняв мокрые ботинки, Томас сел, и его охватил покой, ощутимый, как тепло. Поздоровавшись с мужем, Шарлотта умолкла на несколько минут.

Когда Питт наконец был готов заговорить, он отодвинул тарелку с супом, поданную женой, и посмотрел на нее через стол.

– Я прикидываюсь, будто знаю, что делать, но, честно говоря, ничего не понимаю, – сказал он с безнадежным видом.

– Кого ты опросил? – осведомилась Шарлотта и, тщательно вытерев руки, взяла прихватку, прежде чем открыть дверцу плиты и достать пирог. Вытащила его и быстро поставила на стол. Корочка была бледно-золотистой и хрустящей, но один уголок был темнее – он чуть подгорел.