Текст книги "Русский"

Автор книги: Энди Макнаб

Соавторы: Питер Гримсдейл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Ты постарел, Дима.

Диван скрипнул. Вацаниев поднялся на ноги, опираясь на трость. Узнать его можно было с большим трудом. Он поседел, волосы были всклокочены, на левой стороне лица виднелись следы сильных ожогов, ухо почти исчезло под блестящим синевато-багровым шрамом, доходившим до уголка рта. Чеченец выпустил трость и раскрыл объятия, растопырив узловатые пальцы. Дима шагнул вперед, позволил ему обнять себя. Вацаниев расцеловал его в обе щеки и отступил назад.

– Дай мне на тебя поглядеть. – Он ухмыльнулся, демонстрируя немногие уцелевшие зубы.

– Ты хоть бы попытался вести себя как террорист. А то воркуешь, как моя тетушка.

– Вижу, и у тебя тоже седина.

– Но у меня хотя бы зубы и уши на месте.

Вацаниев снова усмехнулся и покачал головой; черные глазки почти исчезли в складках. Диме приходилось видеть людей на разных этапах их пути от рождения к смерти. Вацаниев находился ближе к последнему. Он тяжело вздохнул, и на мгновение они снова стали товарищами, советскими солдатами, братьями по оружию в борьбе за Правое Дело.

– Да, жизнь с нами жестоко обошлась, Дима. Выпьем за старые времена? – Театральным жестом Вацаниев указал на полупустую бутылку, стоявшую на столе.

– Я завязал.

– Предатель ты после этого.

Дима взглянул направо и заметил два трупа – женщины, наполовину прикрытые ковриком. Та, у которой еще осталось лицо, была накрашена ярко и безвкусно, как кукла.

– Это еще кто?

– Прежние жильцы. За квартиру вовремя не заплатили.

Они снова вернулись в настоящее. Вацаниев отступил в сторону, и Дима заметил на диване какой-то куль.

– Позволь представить тебе нашу гостью.

Катя совершенно не походила на гламурную девушку с фотографий, которые показывали Диме. Капюшон грязной куртки почти скрывал лицо, покрытое какими-то пятнами, синяками, осунувшееся от невыносимого напряжения и усталости, с опухшими от слез глазами. Встретив ее бессмысленный взгляд, Дима ощутил непривычный прилив жалости.

– Она может стоять на ногах? Я не собираюсь нести ее по лестнице до первого этажа.

Вацаниев мельком взглянул на жертву:

– Она прекрасно ходит и разговаривает и теперь, мне кажется, немного лучше представляет, как живет большая часть человечества.

Катя посмотрела Диме в лицо, затем ее взгляд медленно переместился на дверь, находившуюся слева от дивана; потом она снова посмотрела ему в глаза. Он мысленно решил поблагодарить ее после – если это «после» наступит. Дима жестом указал на чемодан. Нужно, чтобы похитители поскорее начали считать деньги.

– К старости ты стал жадным, Вацаниев. Или это твоя пенсия?

Вацаниев пристально взглянул на деньги и задумчиво кивнул:

– Мы с тобой, Дима… Такие, как мы, не уходят на пенсию. Иначе что ты делаешь в этой богом забытой дыре среди ночи?

Они взглянули друг другу в глаза, и на долю секунды годы, разделявшие их, снова исчезли. Вацаниев протянул руку и вцепился бывшему товарищу в плечо:

– Дима, Дима! Нужно идти в ногу со временем. Мир меняется. Забудь о прошлом, даже о настоящем. Скоро произойдет нечто такое, что все изменится. Поверь мне, я точно знаю.

Он закашлялся, снова обнажив редкие зубы.

– Скоро наступит то, что американцы называют концом света, но только не в том смысле, как они его понимают. Бога там не будет, это точно. Только три буквы: С – С – О.

Они вместе служили в Иране во время войны с Ираком, были товарищами. Диме удалось вытащить Вацаниева из плена, но иракцы успели поставить клеймо ему на спине и вырвать все ногти на руках. Они поддерживали связь даже после распада советской империи, но после падения Грозного Вацаниев ушел в подполье. И вот они встретились в квартире мертвых проституток, наемник и террорист – представители двух самых популярных сегодня профессий.

Дима резко развернулся. Двое в масках подскочили на месте. Он наклонился и расстегнул молнию чемодана, затем жестом торговца на черном рынке открыл крышку; показались аккуратно уложенные пачки долларов. Булганов хотел получить все деньги обратно, но эту задачу, скорее всего, придется решать Кроллю. Террористы в масках завороженно уставились на деньги. Хорошо, еще один признак новичков. Вацаниев даже не посмотрел в сторону чемодана.

– Ты не собираешься их пересчитывать?

Это замечание, казалось, задело чеченца.

– Думаешь, я не доверяю своему старому товарищу?

– Это деньги Булганова, а не мои. На твоем месте я проверил бы каждую бумажку с обеих сторон.

Вацаниев улыбнулся и кивнул своим парням; те, опустившись на пол, начали энергично копаться в пачках денег. Это несколько разрядило атмосферу в комнате. Дима заметил багровое пятно, выползавшее из-под ковра, которым были прикрыты трупы проституток.

Чеченец-коротышка сунул пистолет в кобуру, другой положил оружие на пол слева от себя. До пистолета было меньше двух метров. Жаль, неизвестно, кто или что находится в соседней комнате, но не важно: сейчас или никогда.

– Мне надо отлить. Где здесь сортир?

Дима шагнул вперед, якобы случайно зацепился за столик, перевернул его и со всего размаху навалился на низкого бандита. Дима обеими руками схватил лежавший на полу пистолет, одной рукой нащупал курок, другой взвел затвор и, не поднимая оружия, выстрелил в высокого, попав ему в бедро. Похититель отскочил назад, и Дима смог прицелиться лучше. Переносица чеченца превратилась в кровавый цветок. Все еще лежа на полу, Дима выстрелил в пах человеку, извивавшемуся под ним, и почувствовал, как тот обмяк. Не поднимаясь с пола, Дима перекатился по открытому чемодану с деньгами в угол, подальше от двери. Оглянувшись, он заметил, что диван пуст. Вацаниев, перегнувшись через перевернутый стол, пытался тростью подтащить к себе пистолет. Дима потерял целую секунду – остатки дружеских чувств мешали ему спустить курок. Но он быстро взял себя в руки и всадил пулю в плечо Вацаниеву.

Кати нигде не было. Наверное, убежала в соседнюю комнату. Зачем? Спряталась или кто-то затащил ее туда? Долго ждать объяснений не пришлось. Она появилась в дверях с запрокинутой головой и искаженным от ужаса лицом. За ее спиной виднелось другое лицо, полускрытое капюшоном, еще более молодое. Дима сразу понял, кто это: такие же черные глаза, как у ее отца, только на совершенном личике фарфоровой куколки. Дима быстро сосчитал в уме: Нише, единственной дочери Вацаниева от последней жены, сейчас должно быть шестнадцать. У Ниши был выбор: она могла уехать с матерью в Америку, после школы поступить в Гарвард, но вместо этого оказалась здесь, втянутая в отчаянную войну своего отца. Он оглянулся на Вацаниева, лежавшего на боку; тот смотрел на свою дочь поверх кучи денег, которые ему не суждено было потратить.

Дима встретился взглядом с Нишей. Она пряталась за Катей, крепко держа пленницу за волосы одной рукой, а другой приставив к ее горлу кухонный нож. Прошло полсекунды. Диме доводилось бывать в подобной ситуации. Он стрелял в детей младше Ниши. В Северном Афганистане – в восьмилетнего мальчика, обращавшегося с «Калашниковым» так, словно оружие было продолжением его руки; в девочку, прекрасно обученную снайпершу, которую отправили убить информатора – ее собственного отца. На крыше горящего дома, когда загнал ее в угол, он предпринял последнюю попытку убедить ее перейти на другую сторону. Но она ясно дала ему понять, что эта мысль ей отвратительна, и что она готова умереть с оружием в руках.

Еще полсекунды. Сейчас у него не было выбора, не было возможности вести переговоры. Когда-то они с ее отцом были почти братьями; Дима даже качал маленькую Нишу на руках. И теперь ей оставалось надеяться лишь на то, что он уже не так метко стреляет, как прежде, что он попадет в Катю, и тогда им всем придется бежать.

Дима поднял пистолет. Почему-то это потребовало огромных усилий, как будто кто-то тянул его руку к земле. Ниша стояла чуть левее Кати, лицо ее находилось в тени жертвы. Дима выстрелил, почти не целясь, рассчитывая на то, что Ниша спрячется за свой живой щит, затем выстрелил снова, целясь левее. Пуля рикошетом попала в Нишу. Катя повалилась вперед, когда девочка отпустила ее волосы и исчезла в темноте. Он выпустил еще несколько пуль, затем, переступая через тела и мусор, подошел к Кате и помог ей подняться.

Во внезапно наступившей тишине он услышал прерывистое дыхание чеченца. Дима развернулся, собираясь прикончить его, и в этот момент из-за входной двери донесся звук шагов. Он обернулся как раз в тот момент, когда дверь слетела с петель. Показались три фигуры с автоматами: лица зачем-то намазаны черной краской, новенькие шлемы и бронежилеты, явно не бывавшие в бою. Спецподразделение из Отдела внутренней безопасности ГРУ, известное полным отсутствием профессионализма. Они замерли, пытаясь понять, что происходит. Несколько секунд все молчали.

– Вон он, – произнес Дима, указывая на Вацаниева, но не сводя взгляда со спецназовцев.

Он слышал, как возится чеченец, пытаясь подняться на ноги, слышал его хриплый шепот: «Дима, Дима, не дай им взять меня».

Один из солдат шагнул вперед и опустил оружие.

– Дмитрий Маяковский, следуйте за нами.

– Чей это приказ?

– Палева.

– Я арестован?

– Нет, у вас назначена встреча.

– А нельзя попозже? Я немного занят.

За спинами спецназовцев показался Кролль.

– Прости, не смог тебя предупредить. Можно забрать товар?

При слове «товар» один из спецназовцев уставился на кучу денег. Он толкнул локтем своего товарища, который пялился на Катю и явно думал, что им сегодня повезло, но Дима ударил его по лицу его же собственным автоматом. Второй, размышлявший о том, стоит ли променять надежную непыльную работу на чемодан долларов, дал Диме достаточно времени и получил пистолетом в пах.

Дима оглянулся на Вацаниева и кивнул. Снова посмотрел на спецназовцев, произнес:

– Одну минуту.

Затем подошел к своему бывшему товарищу и выстрелил ему в голову.

2

Штаб-квартира ГРУ, Москва

Палев загибал и разгибал уголок листа бумаги, которую читал. Другой рукой тер лоб, словно пытаясь разгладить тонкую сетку морщин. Обвисшие складки кожи под его глазами напомнили Диме торбы, которые привязывали на морды ломовым лошадям в колхозе, где когда-то работала его мать. Огромный пустой письменный стол, очевидно, должен был подчеркивать статус Палева, но на Диму он произвел противоположное впечатление. На фоне этого стола шеф Оперативного отдела казался маленьким и каким-то усохшим.

Инцидент в квартире произошел всего два часа назад, но наспех составленный отчет на вид насчитывал страниц двадцать. Палев, казалось, вчитывался в каждое слово и хмурился все сильнее. Дима предложил кратко описать происшедшее.

– Могу сэкономить ваше драгоценное время: все просто. Я вошел, освободил девчонку, сохранил деньги, перестрелял похитителей. Конец.

– Вацаниев мог оказаться полезным источником.

– Вы так думаете?

Палев поднял голову и бросил на Диму гневный взгляд.

Дима этого не ожидал. «Как всегда: ты разгребаешь дерьмо за этими людьми, а потом они внезапно решают, что им нужен именно тот, кто лежит в просторном холодильнике с биркой на ноге. Но это не важно. Из этого человека они все равно ничего не вытянули бы. Неужели они так ничему и не научились?»

Он рассмеялся:

– Как, по-вашему, можно заставить его говорить? Отрезать другое ухо? Пальцы по одному? Даже если бы вы распилили его на кусочки, отрезали яйца и член, завернули в блин и заставили его съесть, он все равно ничего не сказал бы. Ради бога, он же чеченец.

– А происшествие с моими людьми. Как ты это объяснишь?

– Объясню что?

Диме это уже начинало надоедать. Он не ждал медали или концерта симфонического оркестра в свою честь, но неужели Палев не может хотя бы изобразить благодарность?

– Мне сообщили, что ты напал на них без всякого повода и избил.

Дима с трудом сдерживался:

– Включите воображение. Что сделали бы эти болваны, отправив меня сюда? Они изнасиловали бы девчонку и смылись с деньгами. Вы должны поблагодарить меня за то, что я избавил ваше заведение от этих неприятностей.

Наверное, это все-таки приходило Палеву в голову. Казалось, он съежился еще сильнее. Дима огляделся. Ему еще не случалось бывать внутри нового здания ГРУ, «Аквариума», открытого Путиным в 2006 году и предусмотрительно расположенного в непосредственной близости от старого здания. Никто толком не знал, откуда взялось это название – заглянуть внутрь было невозможно, это точно. Некоторые утверждали, что именно здесь изобрели пытку водой. Возможно; несмотря на недавние попытки стереть мрачное прошлое, старое название осталось.

Поражало количество импортной мебели и новой техники: итальянское кресло, компьютеры «Эппл», на стене – слегка выцветшая репродукция портрета Петра Первого работы Натье. И у окна – живое дерево. Сотрудник, вернувшийся после длительного отсутствия, не сразу смог бы сообразить, в какой он стране. Но Россию выдавали матовые стекла внутренних перегородок и слабый запах кислой капусты, витавший в кондиционированном воздухе.

Дима кивнул на толстую папку, лежавшую перед Палевым:

– Если это действительно рапорт о том, что произошло в квартире, то поздравляю: у вас очень одаренные сотрудники. Весь эпизод занял гораздо меньше времени, чем вам потребовалось на чтение этой писанины.

Палев не ответил, снова взглянул на бумаги и продолжил чтение. Дима пожалел, что не зашел куда-нибудь позавтракать. Шестеро мертвых, двое раненых, а еще не было и половины десятого. Когда они вышли из дома, где происходил обмен, их ждал джип ГАЗ – хотя бы одна машина была отечественного производства – и официальная «ауди» с мигавшим голубым огоньком на приборной панели. Из легковушки выскочили еще два головореза, явно намереваясь помочь Кроллю с чемоданом. Кролль парочкой ударов попытался дать им понять, что не нуждается в помощи, но до них не дошло. Дима вынужден был несколько раз стукнуть их о капот, а тому, кто сцапал Катю, прихлопнул руку крышкой багажника.

Дима взял джип и доставил Катю и деньги благодарному отцу. По крайней мере, один человек был доволен выполненной им работой. Он уговаривал Кролля забрать себе «ауди», оснащенную по высшему разряду – сиденья с подогревом, встроенная стереосистема «Бозе», даже симпатичный кружочек из бежевой кожи на прикуривателе, – но Кролль сказал, что для него машина слишком шумная, к тому же придется долго возиться, чтобы найти маячок.

Было еще темно, Дима включил сирены и синие мигалки и развлекся, разогнавшись по встречной полосе. «Всю мою жизнь можно представить как гонку по встречной», – внезапно подумал он. Дима уже решил было плюнуть на Палева, но любопытство одержало верх. С тех пор как прежние начальники в последний раз о нем вспоминали, прошло много времени; странно, что они вообще не забыли, кто он такой. У знаменитого барьера, который якобы мог выдержать натиск танка, охранник знаком велел джипу проезжать, даже не взглянув, кто сидит за рулем. Потрясающее пренебрежение правилами. Дима припарковался на месте, предназначенном для заместителя секретаря или кого-то в этом роде. Только подойдя к стойке у входа, он заметил недовольное выражение на хорошеньком лице сидящей девушки и понял, что, наверное, переборщил. Неужели припарковался на месте какой-то важной шишки? Он уже начал сочинять остроумное извинение, но она медленно кивнула в сторону зеркала, занимавшего полстены. Лицо Димы было забрызгано кровью, хлынувшей из огнестрельной раны спецназовца – одного из тех, что вломились в квартиру.

– Извините, – произнес он. – Напряженное утро выдалось.

Девушка достала из сумки пачку детских влажных салфеток. Дима улыбнулся:

– Наверняка они здесь нарасхват.

– Очень даже. – В огромных темных глазах промелькнуло лукавое выражение. – Я ношу их для своих близнецов.

Секунду он размышлял о том, не имеет ли она в виду свой шикарный бюст, выпирающий из-под блузки. Теперь у него появился еще один повод не идти на встречу; быстрый секс на письменном столе сполна вознаградит его за отсутствие завтрака. Он вытер кровь с лица, помахал девушке салфеткой и направился к лифтам.

Палев закончил чтение, снял очки и потер глаза большим и указательным пальцами, словно желая отогнать строчки, еще стоявшие перед его взором. Затем повернулся к Диме и покачал головой:

– Сколько тебе заплатил Булганов?

– Я взялся за это дело бесплатно. По старой дружбе.

– Ах, старые времена. – Взгляд Палева стал сумрачным, неподвижным, как будто он вспоминал, как в первый раз спал с женщиной; это наверняка произошло еще до начала блокады Ленинграда, если не до революции.

– Старые добрые времена… Нам нужно как-нибудь собраться всем вместе, посидеть за бутылочкой, вспомнить молодость.

В кабинет без стука вошел мужчина – немного за сорок, подтянутый, ни грамма жира, уверенные движения, английский костюм, явно сшитый на заказ. Палев хотел подняться, но человек в костюме жестом велел ему оставаться на месте.

– Продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Дима узнал министра обороны Тимофеева. Министр сделал несколько энергичных шагов вперед и пожал Диме руку; манжета его слегка приподнялась, и мелькнули часы «ТАГ Хойер». Тимофеев принадлежал к молодому поколению чиновников, на которых западные предметы роскоши смотрелись почти уместно.

– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли. Надеюсь, мы не отвлекли вас от срочных дел.

– Нет, если не считать завтрака.

Палев поморщился, но Тимофеев рассмеялся от души, как хороший политик; при этом лицо Палева как-то странно задергалось – он пытался улыбнуться.

– На самом деле, господин министр, Дмитрий Маяковский в настоящее время не является нашим…

– Ах, фрилансер, – перебил его Тимофеев; последнее слово он произнес по-английски без малейшего акцента. – Вам знаком этот термин?

– Да, господин министр, – ответил Дима тоже по-английски.

– Человек, не имеющий обязательств, никому не преданный безраздельно. Как вы считаете, вы подпадаете под такую характеристику, Маяковский?

– Вполне, – ответил Дима – слишком нагло, с точки зрения Палева.

Старик еще сильнее вжался в кресло.

Тимофеев оглядел Диму с ног до головы:

– Итак, Палев, расскажите мне о вашем фрилансере. Посмотрим, произведет ли на меня впечатление его резюме.

Тимофеев присел на край гигантского стола и скрестил руки на груди. Палев сделал глубокий, свистящий вдох.

– Родился в Москве, отец – солдат-сверхсрочник, мать – дочь французского коммуниста, отправленного в ссылку де Голлем. С отличием окончил Суворовское военное училище, самый младший из группы принятых на обучение в спецназ, что не помешало ему лучше всех освоить большинство предметов. Первое назначение – в Париж, где он усовершенствовал английский во время контактов с американскими студентами и завербовал агента во французском министерстве внутренних дел – молодую очаровательную…

Дима пристально взглянул на Палева. Тот закашлялся.

– Позднее переведен в Иран в качестве инструктора Революционной Гвардии.

Тимофеев снова разразился громким хохотом, обнажив великолепные белоснежные зубы, – явно работа дорогого стоматолога.

– Это продвижение по службе или наказание?

Дима с бесстрастным лицом ответил:

– И то и другое одновременно: мой шеф, как оказалось, работал на англичан. Я его ликвидировал. Можно сказать, что перевод был наградой за проявленную инициативу.

Тимофеев не прекратил смеяться, но глаза его холодно блеснули.

– И что, не скучаете по старым временам?

Палев продолжал:

– Выполнял задание под прикрытием на Балканах, затем – Афганистан, где установил хорошие взаимоотношения с моджахедами.

Тимофеев еще посмеивался, как игрушка на батарейках, у которой сломался выключатель.

– Что ни назначение, то прямо мечта. Должно быть, вы кому-то здорово насолили, Маяковский.

Палев вздрогнул, затем два чиновника обменялись взглядами, и наступила тишина, которая очень не понравилась Диме. Они вспоминали Соломона – перебежчика.

Дима решил не глотать наживку:

– Я принимал каждый приказ без возражений; это мой долг.

– Вы настоящий герой, я уверен. А потом? Какую причину они придумали, чтобы отправить вас на пенсию? Неужели слишком инициативный? Слишком креативный? Или они вдруг обнаружили у вас непатриотичные настроения?

Тимофеев обернулся и сердито уставился на своего главу Оперативного отдела, как будто Палев лично выгнал Диму из спецназа. Покатые плечи Палева под бременем начальственного гнева поникли еще сильнее.

– На самом деле товарищ Маяковский был награжден орденом Александра Невского и орденом Святого Андрея…

Тимофеев перебил его:

– …«за самоотверженную службу во имя благополучия и процветания Родины», но, скорее всего, не во имя благополучия товарища Маяковского, верно, Дмитрий?

– Я не нищенствую.

– И тем не менее ваши таланты не оценены по заслугам. У моих предшественников была неприятная склонность подозревать выдающихся людей во всех смертных грехах. Их идеалом была посредственность. – Тимофеев сделал неопределенный жест. – Как у Фрасибула, ^[2]который посоветовал Периандру «срезать самые высокие стебли пшеницы», намекая на то, что необходимо избавиться от самых выдающихся граждан.

Он обернулся к Палеву, но тот никак не отреагировал.

– Аристотель, – произнес Дима.

Тимофеев увлекся собственным красноречием:

– Вы слишком хорошо работали, дорогой Маяковский, и за это поплатились. Нужно отдать должное вашему патриотизму: вы не отправились на Запад в поисках лучшей жизни.

Министр приблизил свое лицо к Диминому. От него пахло мятной жвачкой и немного – чесноком. Диме расхотелось завтракать.

– А как насчет настоящего вознаграждения? – Он сжал локоть Димы, глаза его блеснули. – Вы увидите, что сейчас мы можем предложить гораздо лучшие условия, чем раньше, и гораздо более выгодные, чем в крупнейших частных фирмах. Вы сможете купить «лексус» или небольшой уютный загородный дом, все, что захотите. Комфорт и уединение; туда можно будет приглашать дам: джакузи, спутниковые каналы с порнофильмами, в камине потрескивает огонь…

Оба аппаратчика уставились на Диму, но тот даже бровью не повел. В конце концов Палев слегка кашлянул:

– Возможно, Маяковского не интересует денежное вознаграждение.

Тимофеев кивнул:

– Благородные чувства – редкость в нашей дивной новой России. – Он поднялся и, едва слышно скрипя туфлями ручной работы, подошел к портрету Петра. – Значит, мы дадим вам шанс послужить Родине. – Казалось, он обращался к портрету. Затем развернулся и пристально оглядел Диму. – Шанс не только помочь своей стране, но спасти ее.

Эти слова тоже не произвели желаемого эффекта. Люди в костюмах никогда бы в это не поверили, но уговорами с Димой ничего нельзя было добиться. Скорее, наоборот. Он уже слышал это раньше, много раз; но слишком часто предложения славы и богатства на поверку оказывались полным дерьмом. У него заурчало в животе – словно вместо ответа.

Тимофеев подошел к окну и кивнул на открывающийся вид:

– Вы знаете, что там, на Ходынском поле, Россинский впервые в нашей стране поднялся в воздух на планере? ^[3]

– Да, это было в тысяча девятьсот девятом году.

– И здесь же короновали царя Николая Второго.

– В тысяча восемьсот девяносто шестом.

Министр развернулся на каблуках.

– Ну вот видите, Дмитрий, вы ничего не можете с собой поделать. Вы русский до мозга костей.

– Во время давки погибло более тысячи человек. Власти утверждали, что причиной этого был избыток патриотизма.

Тимофеев сделал вид, что не расслышал. Он снова подошел к Диме и положил руки на подлокотники его кресла:

– Вернитесь к нам ради одного, последнего задания. Нам нужен настоящий патриот, к тому же обладающий вашим опытом и навыками. – Он мельком взглянул на Палева. – Мы даже согласны… забыть сегодняшний эпизод с сотрудниками Отдела внутренней безопасности.

Новая мебель, новые компьютеры, старые угрозы. Твоей стране нужно, чтобы ты дал отстрелить себе яйца, если ты не возражаешь. Разумеется, ты согласен, хотя, если откажешься, у нас найдутся способы помочь тебе изменить решение. Какого черта он торчит здесь, слушает эту брехню, когда сейчас мог бы сидеть в «Кухне Катерины» и есть блины с грузинским вишневым вареньем? Или, еще лучше, трахаться с девчонкой, сидевшей внизу за стойкой. Огненно-рыжие волосы и белоснежная кожа создавали впечатление чистоты и невинности, но обещали весьма распутное поведение… А почему бы не то и другое вместе? Он свою работу сделал и заслужил возможность поразвлечься пару дней. Да пошли они все к чертовой матери! И все-таки где-то в уголке его сознания закопошилось любопытство.

Дима встал, взглянул на часы – на циферблате осталась небольшая капелька крови, отчего цифра 12 походила на сердечко. Затем махнул рукой в сторону перегородки из матового стекла и фигур подчиненных, сновавших в соседнем офисе:

– У вас там целая армия. Молодые, здоровые мужчины и женщины, готовые по головам пойти ради карьеры. Не знаю, чего вы от меня хотите, но ответ – нет. Вы меня отправили на пенсию. На пенсии я и останусь. А кроме того, я хочу есть. Всего хорошего, господа.

И он вышел.

Несколько секунд чиновники сидели молча. Затем Палев взглянул на своего начальника с укоризненным выражением, словно говоря: «Ну вот, а вы мне не верили», и потянулся к телефону. Тимофеев положил ладонь на руку старика:

– Пусть идет. Забудьте о своих тупицах-полицейских. Но найдите что-то такое, что заставит его согласиться.

– Его нельзя заставить.

– Любого можно заставить. Нужно просто найти слабое место. Найдите его. Сегодня же.

3

Аль-Сулеймания, Курдистан, Ирак, поблизости от иранской границы

Внутри «Страйкера» было градусов сорок, воздух был вонючим и спертым. Только что закончился тридцать первый час дежурства, и, естественно, сидевшим в бронетранспортере солдатам давно уже не мешало бы сходить в душ. Они были снаряжены по полной программе: шлемы из кевлара, пуленепробиваемые очки, перчатки из огнеупорного материала, бронежилеты, наколенники, налокотники, в карманах бронежилетов – по двести сорок патронов для автоматов М4. Это было все равно что сидеть в бронированном гробу, только в гробу было бы просторнее. Несколько недель назад они оставляли бронежилеты и шлемы на базе. Но сейчас ситуация изменилась.

Сержант морской пехоты Генри Блэкберн, по прозвищу Блэк, вытянул руку и открыл один из люков, затем второй. Прохладнее не стало, потому что они ползли со скоростью сорок километров в час. Когда-то они носились с ветерком, но вскоре стало ясно, что избежать неприятностей можно только в том случае, если видишь, куда едешь. Он высунул голову наружу и прищурился, оглядывая выбеленную солнцем землю. Прошло уже несколько лет с тех пор, как война опустошила эту часть Ирака, но разруха осталась. Ни один доллар из многих триллионов, потраченных на восстановление страны, не добрался до Аль-Сулеймании, а если бы деньги и дошли, то сотни чиновников и субподрядчиков все равно наложили бы на них лапу. Стоило только представить себе, сколько этих людишек присосалось к деньгам, и голова шла кругом. Они изо всех сил старались урвать себе кусок, расходовали тонны бумаги на отчеты о найме людей, которых не нанимали, о постройке зданий, которых не возводили. Да, здесь отремонтировали несколько шоссе, расчистили несколько сточных канав, но через полгода дороги снова стали такими же раздолбанными, как и прежде. При любых конфликтах второй жертвой после гражданского населения становилась инфраструктура. Они проехали мимо руин разбомбленного нефтехранилища; огромные куски бетона висели на ржавеющей арматуре. Двое маленьких детей в одних футболках, забравшись на кучу обломков, бросали вниз камни. Среди остатков здания паслись козы.

Кампо как раз заканчивал свою историю.

– …Ну вот, и я, как бы это сказать, уже на позиции и готов к бою, и вдруг она говорит: «Милый, а как у тебя с безопасностью?» И я говорю: «Детка, я оставил свою „беретту“ дома, но, если хочешь на нее посмотреть, я схожу принесу…»

Никто не ответил. Все слышали этот рассказ уже не в первый раз.

Монтес завел свое обычное нытье:

– Я вот спрашиваю, кто вообще хочет здесь служить? По телику говорят, что солдаты хотят сюда ехать. Откуда они это взяли? Врут, чтобы поднять людям настроение? Ну, может, в этом и есть какой-то смысл, если хочешь получить награду или повышение. А нам-то только одно и надо: свалить отсюда к чертовой матери, а, Блэк?

Блэк только пожал плечами, но не потому, что ему нечего было ответить. Просто сейчас ему не хотелось об этом говорить. Он мысленно сочинял письмо, которое нужно будет сегодня отправить родителям по электронной почте. «Дорогие мама и папа. Сегодня было сорок шесть градусов в тени. Самый жаркий день за все время моей службы здесь». Через десять минут он сочинил вторую строчку. Три позитивных сообщения – таково было его правило. Его мать всегда повторяла: «Нет худа без добра». «Открылась школа, которую построили прямо около нашей базы». Он промолчит о том, что ни один ребенок в школе не появился, и о том, что заместителю директора пришлось занять место директора, так как того застрелили на глазах у его семьи. Нужно придумать еще две хорошие новости; нет, потом. Блэк начал размышлять, стоит ли написать Шарлин. «Просто хотел дать тебе знать, что я еще в своем уме…» Наверное, она этого не поймет, подумает, что он сомневается в себе. Она всегда знала, что Блэк пойдет в солдаты, он решил это еще в школе, но, когда дошло до дела, она сказала: «Или я, или армия». Шарлин не собиралась ждать его. «Возможно, ты вернешься… – она не сразу подобрала нужное слово, – другим». Она думала, что отец сможет отговорить его. Шарлин знала, какого он мнения о солдатской службе. Но она, естественно, не понимала, в чем тут дело. Однако Блэкберн все еще любил ее, продолжал надеяться, что она вернется.

Он с нетерпением ждал первого сентября – дня, когда ему предстояло отправиться домой, и вычеркивал дни в табличке, которую нарисовал на последней странице своего журнала. Неделю назад он бросил это занятие. Казалось, время остановилось.

Рация Блэкберна запищала: лейтенант Коул.

– «Неудачник Один-Три», это командир. Слушайте меня внимательно. Мы потеряли контакт с отрядом Джексона в квадрате восемь-ноль, в десяти километрах к западу от вас. Кроме вас, отправлять туда некого. Последнее местонахождение – мясной рынок Спинца. Самая дрянная часть города. Идите и найдите их, ясно?

– Это «Один-Три». Принято.

Джексон не выходил на связь. Это могло означать только самое худшее.

Блэк оглядел солдат. Все слышали приказ через наушники. Некоторое время они молчали, словно пытаясь сэкономить последние крохи энергии.

– Ну что, кто еще не понял, что мы здесь делаем? – Монтес снова начал читать лекцию, как на занятии по социологии. Блэкберну отчаянно захотелось, чтобы тот просто заткнулся и делал свою работу. Он чертовски устал, и разговоры утомляли его еще сильнее.