Текст книги "ЛОВУШКА"
Автор книги: Эмманюэль Бов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Глава 14
На следующее утро, около семи, раздался звонок во входную дверь. Бриде подумал, что это звонили в соседнюю квартиру. И действительно, часто случалось, что за разговором, или когда в этот момент по улице проезжал автомобиль, путали звонки.
– Ты думаешь, это к нам звонят? – спросил Бриде, который только что занялся туалетом.
Иоланда, еще лежа в постели, ответила:
– Я ничего не слышала.
В этот момент снова раздался звонок, но уже гораздо более долгий.
– Сходи открой, – сказал Бриде, охваченный страхом.
Иоланда встала.
– Это Робер пришел насчет сундука, – сказала она, накидывая пеньюар. – Рановато же.
Выждав некоторое время, позже, Бриде приоткрыл дверь ванной комнаты. Он увидел двух человек, говоривших с Иоландой в прихожей. Они показывали ей какую-то бумагу.
– Его здесь нет, – сказала Иоланда.
– Консьержка нам только что сказала, что он вернулся вчера вечером, – сказал один из двоих.
В какой-то момент Бриде подумал бежать, но на нем были лишь пижама и тапочки. Позже, он спрашивал себя, почему он все-таки не решился. Просто невероятно, какой малости требуется, чтобы лишить нас возможности действовать, когда вы застигнуты врасплох. Чтобы понять, что наша жизнь в опасности, требуется значительное время, и позже, когда мы уже пропали, мы с горьким сожалением вспоминаем о возможности, которую упустили. Это было так просто – бежать, и мы этого не сделали. Поскольку мы были в одних тапочках, мы дали себя арестовать. А сегодня, когда бы мы босиком прошли всю Францию, – уже слишком поздно.
Голос Иоланды звучал так решительно, что у него оставалась еще надежда, что незнакомцы уйдут. Он неслышно прикрыл дверь и стал ждать. Было не различить доносившихся слов. В какой-то момент он подумал о том, чтобы поскорее одеться, потом сообразил, что если он опять имел дело с полицией, то это ему никак не поможет. Неожиданно он услышал, как его звала Иоланда. Она все-таки призналась, что он был здесь. Значит, она не могла поступить иначе. Он взял для вида полотенце и открыл дверь.
– Посмотри, что тебе принесли, – сказала Иоланда, протягивая ему лист бумаги.
На огромном листе, наклонным шрифтом, словно это было написано твердой рукой, Бриде прочел:
Министерство внутренних дел
_____
Кабинет министра
___
Ниже, отпечатанным на машинке, с четкостью единственного экземпляра, следовало: «Мы, Министр внутренних дел, постановили, что г-н Жозеф Бриде, журналист, проживающий по улице Демур, будет препровожден под стражу в тюрьму Де-ла-Санте».
Внизу стояла подпись, без удостоверяющей ее печати, поскольку то была подпись самого Министра.
– Что! – воскликнул Бриде, пытаясь неотложно изобразить взрыв негодования.
То, что произошло, было столь непостижимо, Иоланда так явно просчиталась, так очевидна была ее ошибка, что Бриде, несмотря на гнев, не сделал ей никакого упрека. Он довольствовался тем, что долго и пристально посмотрел на нее. Ей хотелось плакать, но ее удерживало женское самолюбие. Между тем, нервы ее были на пределе, поскольку на лице ее, время от времени, на несколько секунд собирались похожие на старческие морщины складки.
Неожиданно, она взорвалась. Она не признавала своих ошибок. Она не сожалела о том, что в какой-то степени сама подставила своего мужа. Ее не мучили угрызения совести. Очевидность ее оплошности настроила ее не против себя, но против этих двух полицейских. Она обрушилась на них с руганью. Как не стыдно им было заниматься подобным делом, им, Французам! Но она еще не заканчивала на этом разговор с ними. У нее были связи. Она быстро узнает, еще до полудня, не превысили ли они своих полномочий. Она пойдет к их начальнику. Меры будут приняты. Они могли сколько угодно показывать ей бумагу, подписанную министром, но это ее нисколько не убедит в том, что та не была фальшивой. Мы еще не вернулись ко временам указов. За этим стояла попытка скомпрометировать правительство. Но последнее слово в этой истории будет за ней. Она сходит к нему, к этому министру. Если этого окажется недостаточно, она пойдет к немцам. Да, она обратиться к генералу Штульпнагелю. Она расскажет ему о том, что произошло. И она не сомневалась в той добросовестности, с которым будет рассмотрено это дело.
Поначалу, инспектора сохраняли спокойствие. Они старались в балогожелательном тоне успокоить Иоланду. Ей не следовало сердиться. Речь шла о простой формальности. Каждый раз, когда им выпадало подобное задание, все прекрасно улаживалось в последствии. Самым разумным было облегчить им выполнение задачи.
Но когда Иоланда пригрозила вмешать в дело немецкого генерала, произошло невероятное. Неожиданно, словно бы они услышали то, что настоящие французы, как они, не могли потерпеть из уст соотечественника, оба инспектора покраснели от возмущения. Мадам Бриде должна следить за своими словами. Она должна "соизмерять" свои слова, иначе они будут вынуждены подать рапорт. Существовали вещи, говорить которые француженка не имела права. Это оскорбление тех, кто в этом несчастии пытался спасти того, кого можно было еще спасти.
Бриде был одет. Он думал только об одном: бежать, и, чтобы скрыть это, он принял покорный и отрешенный вид. В самый разгар дискуссии, он сделал вид, что что-то искал. Он открыл дверь. Но в тот момент, когда он проходил в соседнюю комнату, один из инспекторов, тот, который имел довольно тонкие черты, но нехорошее выражение лица, тут же позабыв, что он давал хозяйке дома урок патриотизма, спросил его: "Куда вы идете?" Бриде ответил, что искал деньги. "Вам не нужны деньги". Бриде согласился, словно бы ему и действительно они не были нужны. "Давайте, идите", – сказал другой, сангвинической наружности, не такой злой, как его напарник.
Покидая квартиру, Бриде вновь бросил на жену тот же взгляд. Вот к чему привело ее восхищение изысканными вишистами. Они, может быть, никогда и не думали о нем. Это Иоланда, со всеми ее разговорами, мало-помалу растормошила их. Но, похоже, она не поняла смысла этого взгляда. Она бросилась ему на шею с пронзительным криком: "Ничего не говори, милый, пусть делают, что хотят. Сегодня вечером ты будешь свободен, а они принесут тебе извинения".
По мере того, как они спускались, на лестнице становилось все темнее. Бриде шел первым. Мысль броситься вперед, перескакивая через четыре ступеньки, пронеслась у него в голове. Оценив полицейских, он понял, что бегал быстрее. Но они должны быть вооружены. Они будут стрелять. И не стоял ли внизу третий?
Эти размышления помешали Бриде действовать, и когда он обнаружил, что внизу никого не было, его охватила злость на самого себя. Консьержка, которая кое о чем догадывалась, делала вид, что подметала перед дверью. Бриде, который никогда с той не разговаривал, пожал ей руку.
– Вы уходите? – спросила консьержка грустным голосом, в котором угадывался искренний интерес.
Бриде не ответил. Он только что заметил стоявшую неподалеку машину. Это был старый двуместный автомобиль с разбитым ветровым стеклом. Администрация больше не имела в своем распоряжении добротного довоенного парка. Им распоряжались немцы. И в скромной повседневной работе использовались случайные средства.
Прежде чем залезть в машину, Бриде снова чуть было не убежал. Если бы в то время, когда инспектора обходили машину, получилось так, что они оказались по разные стороны автомобиля, он бы не стал колебаться. Но этого не случилось, и как долго он ни тащился, ему пришлось, в конце концов, сесть между ними.
В "Симке", где один из инспекторов положил руку ему за шею, не для того, чтобы помешать ему бежать, а для удобства, Бриде задумался о том, что произошло. Это Иоланда настаивала, чтобы он непременно вернулся к семейному очагу. Неожиданно, ужасная догадка пришла ему в голову. Совпадение было просто невероятное. На следующий же день, после того, как она пришла за ним, к ней явились два полицейских. Можно было подумать, что Иоланда была в этом как-то замешана. Нет, это было невозможно. Если кто и виноват, то он сам. В беде никогда не следует доверяться другому, но полагаться только на самого себя. "Я должен был поступить так, как собирался", – пробормотал Бриде. Но как мог он догадаться о том, что произойдет? Французской полиции как будто и не было в Париже. Откуда было предположить, что она все еще существовала, когда немцы контролировали вся и всю?
По прибытии к месту заключения произошел загадочный инцидент. Пока он был у себя, на улице, в машине, пока у него, не смотря ни на что, была возможность бежать, Бриде, только для того, чтобы не раскрывать своей игры, держался очень спокойно. Но как только за ним закрылась дверь тюрьмы, его охватила ярость. Поскольку в коридоре его подталкивали несколько фамильярно, он неожиданно остановился, сказав, что не ступит больше ни шагу, что у них не было права его арестовывать, что позорно было арестовывать людей без предъявления какого бы то ни было обвинения. Инспектор взял его за руку. Тогда, потеряв над собой всякий контроль, Бриде резко вырвался, крикнув, что запрещает прикасаться к себе. На лицах находившихся там полицейских выразилось удивление. В этот момент Бриде повел себя настолько экстравагантно, что всем стало ясно, что тот утратил чувство реальности. Истолковав этот момент естественного изумления как признак того, что он был сильнее всех их вместе взятых, он подошел к двери и, не отдавая отчета в комичности своего поведения, сказал охранявшему ее караулу: "Открывайте немедленно!"
У него не нашлось времени сказать что-нибудь еще. Двое перехватили его. Они сказали: "Не надо нам угрожать". Бриде сделал попытку защититься, но получил оплеуху. Следовало ответить, но он неожиданно сообразил, что это было бы безумием. Как ни хотелось ему потереть щеку, он не поднял руки к лицу.
– Сволочи, – крикнул он.
Инспектор с тонкими чертами лица приблизился к нему, отводя руку:
– Возьми свои слова обратно.
– Сволочи, – повторил Бриде.
Инспектор рассмеялся, словно пригрозил только для того, чтобы его припугнуть.
Глава 15
Бриде, против обыкновения, очень недолго продержали в участке. Сперва его повели на опознание, но там возникла какая-то бюрократическая распря и никто не хотел заниматься рутинными формальностями. Было видно, что новый правовой порядок несколько сбивал с толку чиновников. Бриде свысока наблюдал за их дискуссией. Каждый раз он спрашивал их с деланной серьезностью: «Что я должен делать? Мне подождать?» Они не отвечали ему, совершенно позабыв, что имели дело с заключенным, настолько были захвачены спором.
В конце концов, его провели по очень чистому и освещенному электричеством подземному переходу в огромный зал со стрельчатыми сводами. Сплошная деревянная скамья, украшенная резьбой, шла по всему периметру. Человек пятьдесят, ожидавших решения своей участи, переговаривались группами.
Через час за Бриде пришли два инспектора. Все трое снова уселись в "Симку" и вскоре доехали до тюрьмы Де-ля-Санте. По ходу маршрута, проезжая по улице Сен-Жак, Бриде увидал угол бульвара Пор-Рояль, дом, в котором он, прервав учебу и с шумом оставив Национальную адвокатуру ради занятий живописью, снимал ателье.
Двустворчатые ворота тюрьмы, с вделанной в одну из створок дверью, не выглядели так уж внушительно. Это напоминало вход в какое-нибудь милое здание в районе площади Звезды. Сверху, безжизненно, несмотря на свои яркие краски, свисал трехцветный флаг.
Бриде пересек подобие двора, крытого стеклом и обнесенного, словно клетка, решетками. Охранник открыл одну из таких решеток. В огромной галерее выстроились странные застекленные кабинки, крытые, хотя над ними выше простирался стеклянный навес.
Бриде протолкнули в комнату без какой бы то мебели, но сплошь заставленную вешалками. Вскоре открылась дверь. Служащий канцелярии суда, появившийся в проеме, не походил на безобидного чиновника. Он принадлежал к тюремной администрации и, пребывая в этом чине, не всегда довольствовался одной лишь писаниной.
– Вы расположены пройти?
– Ну да, – сказал Бриде.
Его ввели в огромную комнату, голую и чистую, в которой вкусно пахло жженым деревом, как в классе, где только что сделали уборку и натопили печь. Его попросили очистить карманы. Два инспектора все не уходили. Один из них подошел к Бриде, чтобы убедиться, что тот ничего не оставил. Он ощупал его, не только в области карманов, но вдоль всех штанин. Затем он обошел его и возобновил обыск. Вдруг, потрясая пачкой бумаг, он воскликнул:
– А это?
– Что это? – спросил Бриде.
– Я вас об этом спрашиваю.
– Не знаю.
Инспектор передал бумаги своему коллеге, который роздал их работникам судебной канцелярии.
– Это листовки, – сказал один из них.
– Листовки? – воскликнул Бриде.
– Нет, образы Матери-Богородицы, – бросил инспектор с красиво очерченным носом.
Он повернулся к Бриде и, впервые перейдя на "ты", сказал:
– Ты не сказал нам, что ты коммунист…
Бриде молчал. Если бы на карте не стояла его свобода, он бы из вызова ответил "да".
– Не с неба же они, в самом деле, свалились!
Бриде по прежнему молчал.
– Скажите еще, что пока вы были здесь, мы вам их подложили в карман.
– Я никого не обвиняю.
Все продолжали передавать друг другу листовки, стараясь принимать их кончиками пальцев, словно боялись запачкаться, и не осмеливаясь подолгу задерживать у себя, чтобы не показаться заинтересованными.
– Это манифест Торе, – сказал чиновник.
– Ах, этот! – воскликнул другой.
– Послушайте это, нет, вы только послушайте, – воскликнул писаришка, который оставался сидеть за столом и, похоже, имел репутацию насмешника, – "Франция хочет жить свободно и независимо. Никогда такой народ, как наш, не смирится с рабством. И именно в народе живет великая надежда на национальное и социальное освобождение. Именно вокруг класса отважных и пламенных рабочих сплотиться свободный фронт".
– Вы не собираетесь читать эту мерзость до конца, – рассерженно перебил инспектор с тонко очерченным лицом.
Писаришка, который очевидно не без удовольствия воспользовался возможностью произнести вслух несколько истин, немедленно замолк. Он посмотрел на своих коллег, взглядом, каким муж смотрит при людях на свою жену. Те отводили глаза. Настроение тюремной администрации заметно отличалось от настроения в полиции.
– Меня пытаются подставить, – заорал Бриде. – Но это так просто не пройдет.
– Уймитесь.
– Посмотрите мне в глаза, – продолжил Бриде так же громко. – Вы прекрасно знаете, что это вы подложили мне их в карман. Вы это прекрасно знаете, и если вы скажете обратное, то будете бессовестными негодяями.
Инспектор в свою очередь перешел на крик. Он располагал фактом. Он не входил в детали. Бриде обратился к его помощникам.
– Вы-то, в конце концов, вы все видели. Вы знаете, что у меня не было листовок. И вы молчите. Это позор.
На какое-то мгновение все смутились. Затем поднялся ропот.
– Ну, довольно, уже хватит, вы начинаете нам надоедать, вы знаете, не стоит умничать, если вы будете продолжать в том же духе, это вам дорого обойдется, мы пытаемся быть любезны, но не стоит принимать нас за идиотов, вы все объясните судье, мы же, мы выполняем свою работу, и это все.
Между тем, главный надзиратель, в той самой мрачной форме персонала тюрьмы, чьи нашивки, вместо того, чтобы блестеть позолотой, окрашены в тоскливый синий цвет, вошел в комнату. У него были закрученные усы и всклокоченная шевелюра. Шутки ради, он щелкнул каблуками и отдал гитлеровское приветствие. Это и верно было шуткой, потому чувствовалось, что он смутно сожалел, что это не было французским приветствием. Это производило гораздо большее впечатление, этот стук каблуков и вскинутая рука, чем раскрытая ладонь у козырька фуражки.
– Вы не в Берлине! – выкрикнул инспектор при этой выходки.
– Что будем делать? – спросил, погодя, один из работников тюрьмы.
– Составлять протокол, нужно составлять протокол. Вы же видите, мы только и ждем, чтобы начать.
– Это действительно необходимо?
– Я вас уверяю, что это необходимо.
Служащие переглянулись. Перспектива быть замешанными в эту историю внушала им явное отвращение. Но, поскольку инспектор продолжал настаивать, они стали опасаться, как бы их не заподозрили в тайной симпатии к коммунистам.
И протокол был составлен.
* * *
В камере отделения "В" уже находилось трое заключенных. Водитель грузовика, который заехал на тротуар и размазал по стене восьмилетнюю девочку со старушкой. Поляк, который убил одного из своих соотечественников. Он утверждал, что действовал в пределах необходимой самообороны. Наконец, один сомнительный персонаж, которого немецкие солдаты доставили в отделение по улице Рошфор. Они видели, как тот, угрожая ножом, вымогал в публичном доме деньги у женщин распутного поведения. Французская полиция долго благодарила этих солдат. Единственный раз, когда содействие не могло быть подвергнуто критике, оно было оказано с великой радостью. Начальник оперативного отдела даже связался с немецкими властями, чтобы узнать, какое вознаграждение причиталось этим благородным солдатам.
Эта троица приняла Бриде очень приветливо. За время, проведенное в заключение, тюрьма перестала им казаться такой уж ужасной. Они находили, что Бриде принимал случившееся слишком близко к сердцу. Первый день всегда был самым тяжелым. Они обещали ему, что уже завтра он будет чувствовать себя лучше.
Бриде рухнул на табурет. В тот момент, когда его впихивали в камеру, он закричал, изобразил попытку сопротивления, так велико было его возбуждение. И теперь, спустя несколько минут, он был здесь, неожиданно отрезанный от мира, не зная ни за что, ни на какой срок. Он размышлял над этой историей с листовками. Его случай явно пожелали отягчить. Но кто? Если одного приказа министра было достаточно, чтобы арестовать человека, к чему вся эта комедия? Он, наверное, слишком заносчиво повел себя в отношении инспекторов. И они отомстили. Иоланда тоже повела себя неуклюже. Зачем нужно было ей говорить этим людям, у которых, с точки зрения патриотической, не могло быть на душе достаточно спокойно, о достоинствах генерала Штульпнагеля? Иоланда повела себя просто как дура. Но от мысли, что та, может быть, в этот момент плакала о нем, он смягчился.
Когда его уводили инспектора, она сказала ему: "Сегодня вечером ты будешь свободен". Бриде весь день ждал, что она разыщет его, что он узнает от нее, по крайней мере, какие-нибудь новости. Но ритм его существования резко переменился: день, второй, третий, – в тюрьме они пролетали словно минуты. Прошла неделя, прежде чем он вновь увиделся с Иоландой. Он был настолько подавлен, что, оказавшись в ее присутствии, не дал ей времени сказать и слова, обнял ее, молча прижал к себе и держал долго, словно свобода его отступала на второй план перед радостью снова видеть ее.
– Ты свободен! – сказала она, широко раскрыв глаза, чтобы придать своему лицу простодушное выражение.
– Как!
– Да, ты свободен.
Бриде снова схватил ее за плечи и в радости своей расцеловал. Это не был один долгий поцелуй, но множество, спешно рассыпанных по всему ее лицу.
– Послушай, послушай, милый, дай я расскажу тебе, что произошло.
Она встретила Утенина в префектуре полиции. Она поставила его в известность обо всем, что случилось. Его это, как показалось, глубоко удивило. Он сказал ей еще раз к нему зайти, после того как он наведет справки. Министр наверняка получил неточную информацию. Его решение наверняка основывалось на рапорте, представленном ранее. По досадному, но простительному на этой стадии организации служб недосмотру, ему наверняка не были сообщены результаты следствия.
Через два дня она вновь встретилась с Утениным. Он зачитал ей телеграмму, которую послал в Виши. Он ожидал ответа. Иоланда снова зашла на следующий день. Утенин объявил ей радостную новость: решение министра аннулировано. Оставалось только поставить в известность соответствующие службы. Это было делом двух-трех дней. Она не стала дожидаться, пока все будет улажено, чтобы его увидеть. Она слишком хорошо знала, что значит находиться в неопределенности.
– Но предупредили ли прокурора?
– Какого прокурора?
– Дело в том, что я обвиняюсь в покушении на государственную безопасность. Полиция не имеет больше никакого отношения к моему делу. Моя участь зависит от решения суда. Утенин тебе этого не говорил?
– Почему от суда?
– Из-за коммунистических листовок.
– Каких листовок?
– Которые мне подсунули в карман.
Иоланда пристально посмотрела на мужа.
– Значит, у тебя были листовки?
– Да нет же, – воскликнул Бриде. Эти подлецы-полицейские подсунули мне их в карман.
Иоланда скептически улыбнулась.
– Мне это кажется довольно необычным, – сказала она.
– Между тем, это правда. Ты не веришь мне?
– Конечно же, верю, но подобные истории мне всегда казались необычными. С какой стати тебе должны подкладывать листовки? Когда известно, что кто-то является бандитом, но нет никаких доказательств, – я понимаю. Но это не твой случай. У полицейских бумаги были в порядке
– О! Ну ты и скажешь. И это ты называешь в порядке.
Иоланда какое-то время молчала.
Было видно, что она находилась в некотором замешательстве. Эта история казалась ей невероятной, но она не могла не доверять своему мужу.
– Если то, что ты мне рассказываешь, правда, – добавила она, – то это произведет настоящий скандал.
У нее был несчастный вид. По сути, она принимала все очень близко к сердцу, и известие о столь отвратительных действиях вывело ее из равновесия. Она принялась размышлять. Она не могла уяснить, почему с ее мужем так поступили. В первый раз в сознании ее пронеслось сомнение в надежности Утенина и всех его друзей из Виши. Но когда мы кому-то доверяем, то никогда так сразу не лишаем его нашего доверия. Налицо была юридическая уловка. Они обнаружили, что допустили промах. Они придумали эту историю, чтобы перевести дело из одного отдела в другой. В то самое время, когда в карман ее мужа подкладываются листовки, они предупреждают министерство Юстиции. И Министерство внутренних дел может спокойно снять свое обвинение.
– Я переговорю обо всем этом с Утениным, – сказала Иоланда. – Я хочу, чтобы он растолковал мне все до конца в этой истории.
– Если на то пошло, так это твой Утенин все и устроил, – сказал Бриде.
Иоланда не ответила. Она крепко поцеловала своего мужа. Затем она ушла, сказав, чтобы его приободрить, что подобные действия всегда оборачиваются против их зачинщиков.
