Текст книги "ЛОВУШКА"
Автор книги: Эмманюэль Бов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
* * *
Прошло чуть более часа. Вдруг донеслись звуки голосов. Заключенные снова подбежали к окнам, но те, чьи голоса их заинтриговали, в этот момент постучали в дверь. Группа людей, во главе которых находилось трое немецких офицеров, вошла в барак.
– Привет, господа, – сказал один из них, совсем не так, как обращаются к презренным врагам своей страны, но как к людям, силой обстоятельств неожиданно вознесенным в высокий ранг.
Французы, сопровождавшие этих офицеров, глядели прямо перед собой. Застыв в оцепенении, они пытались скрыть свое смущение. У них был вид исполнявших свой долг, обсуждать который запрещало глубокое осознание ими высших интересов Франции.
– Приготовьтесь встать справа от меня, когда будет названо ваше имя, – сказал немец, словно он обращался к людям, чья храбрость, каким бы постыдным не было их поведение, не могла быть поставлена под сомнение.
Поскольку никто не встал по стойке смирно, он добавил: "Встать смирно". Он хотел, чтобы готовившееся убийство разворачивалось согласно общим правилам. Заключенные подчинились. Двое из них никогда не были в солдатах, и у них вышло неуклюже.
– Бук Морис, – начал немецкий офицер.
– Пупе Рауль.
– Грюнбаум Давид.
В этот момент произошло невероятное происшествие. Произнеся имя Грюнбаума, немец слегка отвернулся и сплюнул на землю, несколько раз произнеся "тьфу, тьфу", но с таким видом, что всем стало ясно, что он вовсе не думал публично выражать своего отвращения к евреям, но, из суеверия, оберегал себя от сглазу.
– Де Корсье Жан.
– Бриде Жозеф.
У Бриде потемнело в глазах. Его имя всего только назвали, и, между тем, все было кончено.
* * *
Заложников отвели в специально подготовленный для их приема барак. Остальные уже были там. Они пели. По прибытии новичков, они перестали петь и стали браниться на часовых. Неизбежность смерти лишила их всякого страха. Когда дверь снова закрылась, они продолжили пение, и к ним присоединились новички. Хотя у него и сжимало в горле, Бриде тоже пел. Вскоре они остановились. Началось перешептывание. Было невозможно, чтобы их расстреляли. Капитан Лепелетье был в отъезде. Его два дня никто не видел. Оставалась надежда. Еще большее уныние последовало за этим оживлением. Теперь больше никто не говорил. Все писали. Бриде был единственным, кто не писал. У него не было больше сил, как не было их и для того, чтобы петь. Но, несмотря на это, все же следовало делать то, что делали все.
"Моя милая Иоланда, – начал он. – Я сейчас буду расстрелян". Он остановился, испугавшись того, что написал. Через несколько минут, поскольку соседи продолжали писать, он продолжил: "Я тебя целую от всего моего сердца. Ты знаешь, как я тебя люблю. Я так хотел бы тебя снова увидеть". Он медленно выводил эти слова, думая об Иоланде, о том, что испытывал по отношению к ней. Но каждый миг он видел перед собой смерть и был вынужден останавливаться. Он уже больше не понимал, для чего он пишет. "Ты отдашь мои книги моему брату, когда тот освободиться. Естественно, ты оставишь себе то, что хочешь. Ты навестишь мою мать. Ты не расскажешь ей, что со мной произошло. Еще раз целую тебя, моя милая. Да здравствует Франция, а ты, моя Иоланда, будь счастлива".
Он заплакал. То, что он говорил, было столь ничтожно по сравнению с тем, что он мог бы сказать, если бы не был должен умереть. Хоть он и любил Иоланду больше всех на свете, он не мог сказать большего. Он приписал еще в конце письма, как пишут дети: "Я тебя люблю, я тебя люблю".
Затем он встал, подошел к молодому рыжему человеку с веснушчатым лицом. Он сразу же проникся к нему симпатией. Молодой человек сидел, свесив руки между ног, совершенно безразличный к тому, что происходило. Бриде взял его руку. Это прикосновение было словно глоток свежей воды. Быть расстрелянным вот так, держа эту руку, было бы не так ужасно. Но подумали бы, что им было страшно. Им говорили, что они должны умереть, как мужчины. Бриде отпустил эту руку.
В три часа в лагерь нанес визит венуасский священник. Его сопровождали немецкие офицеры, штатские и капитан жандармерии. Они шли медленно, словно бы хотели лишить процедуру казни поспешного характера, который бы придавал ей что-то варварское. Но было заметно, что они торопились и в глубине души думали только об одном: покончить с этим как можно скорее.
В 16 часов 10 минут заложников собрали перед конторой. Грузовик отъехал немного дальше, чтобы развернуться. Ему мешал другой грузовик, который никак не могли завести. Немцы суетились. Этой маленькой накладки, казалось, было достаточно, чтобы они позабыли о причине своего присутствия. Вновь появилась какая-то надежда. "Подайте-ка назад", – сказали они заложникам. "Вам что, кулаками помочь?" – выкрикнул один из них, стараясь, чтобы эти слова прозвучали шуткой. Но в голосе его было что-то настолько трагическое, что никто его как будто и не слышал.
Бриде находился среди заложников, но позади, словно посторонний, совсем незаметный на фоне тех, кто всякий раз начинал петь, так никогда и не заканчивая своей песни, на фоне тех, кто порой выходил из рядов, размахивая руками, пытаясь вызвать уж неизвестно какой инцидент, вследствие которого он был бы помилован. Он стоял позади, но это было уже не так, как в лицее или на воинской службе. Где бы он ни стоял, про него помнили.
Приступили к перекличке. Случилось так, что имя Бриде было названо последним и все то время, пока продолжалась эта церемония, он мог надеяться, что его не назовут, что в последний момент (поскольку он был выбран заложником, тогда как официально не должен был более входить в состав лагерных заключенных) произойдет какое-нибудь правовое вмешательство.
Чтобы забраться в грузовик, хотя им и помогали, требовалось приложить физическое усилие. С Бриде случился обморок. Это были его товарищи, что втащили его. По дороге, от тряски, он пришел в сознание. Погода стояла великолепная. Бриде глядел на солнце, не чувствуя ни малейшей боли в глазах. Неужели смерть была неизбежна? Но это солнце, ему казалось, оно интенсивно жило в этом синем небе, его лучи, не переставая, то разрастались, то угасали, словно лепестки пламени.
Бриде думал о том, что у него не хватит сил спуститься с грузовика, как не хватило их на то, чтобы на него взойти. Как раз в этот момент ему на ум пришла невероятная идея, одна из тех простых идей, которые в зависимости от того, что мы сами в них вкладываем, кажутся гениальными или пустыми. С ее приходом к нему неожиданно вернулись все его силы. Идея заключалась в том, что, что бы он ни сделал, он уже не мог избежать смерти, и, раз следовало умирать, то нужно было умирать отважно.
И произошло то, что произошло.
* * *
Утром следующего дня женщины Венуа пришли возложить цветы на их могилы. Они снова приходили вечером, потом в последующие дни, все в большем и большем количестве. Очень скоро могилы скрылись под цветами. Немцы не препятствовали. Но, поскольку эти манифестации стали принимать враждебный характер и, казалось, были продиктованы не уже воспоминанием, а стремлением к провокации, из префектуры пришел приказ их запретить. Два жандарма были поставлены у входа на кладбище. Женщины, тем не менее, попытались пройти. Те их осторожно отталкивали, призывая к спокойствию в тоне не слишком любезном при таких обстоятельствах. «Давайте-ка, мои милые дамы, не выводите нас из себя, уходите, не упрямьтесь, у вас и дома дел хватает». Поскольку те остановились в нескольких шагах, один из жандармов обернулся на кладбище, взглянув на могилы с видом человека, бессильного перед роком. Потом он сказал: «Вы же видите, все кончено. Все, что вы делаете, никак не изменит их судьбы. Давайте, мои милые дамы, расходитесь по домам». Другой жандарм добавил: «Уже шесть дней прошло», – и жестом показал, что жизнь продолжалась.
В этот момент из толпы вышла женщина. С худым лицом, с голубыми глазами. Она была высокого роста и слегка сутулилась. На плачах у нее был черный вязаный платок. Она подошла к жандармам. Неожиданно, словно в нервном припадке, она с кулаками бросилась на жандармов и стала колотить, словно в стену. Они пытались ее утихомирить. Теряя над собой всякий контроль, она хватала их за портупеи, ремни карабинов и касок, царапала и пинала их. При этом она кричала: "Убийцы, убийцы".
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
Бумаги, собранные отовсюду после смерти Бриде его друзьями, представляют относительный интерес. Если новому изданию этой книги суждено будет выйти, мы, тем не менее, поместим их в приложении.
Вот их перечень:
1. Семь поэм, написанных между 1935 и 1939 гг.
2. Несколько записей, торопливо сделанных в тюрьме, разделенных большими промежутками времени. Очевидно, Бриде сознавал, что переживает часы, воспоминание о которых нужно было сохранить. Но, то ли от тоски, которая его снедала, то ли по нерадивости, он каждый раз обрывал записи.
3. Репортажи, которые некогда были опубликованы редакторами под его именем. Среди них есть один, в котором можно было бы разглядеть удивительные параллели. Это тот самый, в котором говориться о всеобщем наказании. Но Бриде использовал, для блеска, столь изощренный стиль, что невозможно отыскать, как в словах тех, кого больше нет с нами, той фразы, которая бы дала ключ к пониманию до сих пор скрытого смысла.
4. Два письма Бассона, написанных из Лондона, после того, как Бриде был расстрелян. Они пересыпаны английскими формулами вежливости. Когда известно о трагическом конце их получателя, они вызывают мучительное ощущение. Бассон рассказывает о тех опасностях, которые ему удалось избежать, самоуверенно, с бахвальством, которое шокирует. И, что может быть еще более неприятно, ему ни на миг не приходит в голову, что что-то могло случиться с его товарищем, оставшимся во Франции.
5. Взволнованное письмо Утенина к Иоланде, написанное через несколько дней после смерти Бриде, которое начинается так: "Я только что узнал о том ужасном горе, что обрушилось на вас…"
6. Письмо Иоланды к двоюродной сестре мадмуазель Лавессер, в котором, изображая, что для нее это является вопросом совести, она спрашивает, должна она или нет, вопреки запрету своего мужа, предупредить его мать.
7. Письмо последней к Иоланде. Это письмо старой несчастной женщины, которую известили о трагической смерти ее сына, вызывает удивление. Мадам Бриде не выражает никаких переживаний, никакого отчаяния. Она пишет о своем сыне как о постороннем и, неожиданно, под конец, она требует, чтобы ее сын был отомщен.
8. Письмо, которое читателю уже известно, написанное Бриде к своей жене перед смертью, но отправленное официально, снабженное немецкими и французскими печатями, как если бы, естественно, исполнители преступления действовали в полном соответствии с законом.
9. Записка от 15 января 1941, написанная карандашом на бланке министерства министром Внутренних дел, которая попала к Иоланде при довольно загадочных обстоятельствах примерно через три месяца после казни ее мужа. Эта записка адресована г-ну Соссье. В ней требовали, чтобы дело Бриде было оставлено в покое. Слово "в покое" – подчеркнуто. Эта записка без всякого объяснения была оставлена незнакомцем, которого никто не запомнил, у консьержки по улице Демур.
10. Письмо из немецкого Комитета по делам печати в Париже, датированное мартом 1943 года, адресованное Иоланде. Здесь необходимо немного вернуться назад. После венуасской драмы Иоланда объединила поэмы и статьи своего мужа (она благоразумно изъяла тюремные заметки и письма) в сборник, который подпольно вышел под заглавием: "Сочинения Жозефа Бриде (1908-1941), погибшего за Францию".
Немецкий чиновник, писавший Иоланде, спрашивал ее, зачем было тайно издавать брошюру, которую можно было издать открыто и которая не содержала ничего враждебного по отношению к немцам. Он заканчивал довольно тяжеловесно, говоря, что не в обычае его соотечественников было препятствовать акции, которая, без какой-либо политической подоплеки, имела целью увековечить память умершего.
Перевод с французского Данилы Гомулькина, 1998 год
