Текст книги "ЛОВУШКА"

Автор книги: Эмманюэль Бов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Эмманюэль Бов
ЛОВУШКА

Роман
Глава первая

Находясь в Лионе, Бриде не переставал искать способ уехать в Англию. Это было непросто. Целыми днями он бегал повсюду, где бы только мог повстречать знакомых, которых еще не видел. Он заходил в кондитерскую у центрального театра, где собирались журналисты-эвакуанты, он гулял по улице Республики, надеясь разглядеть на террасах кафе знакомое лицо, по нескольку раз на день возвращался в гостиницу, надеясь найти там письмо, или записку, или какой-нибудь знак извне.

Но в этой кутерьме, охватившей город, среди забот, одолевавших каждого, между людьми, которые и в Париже-то, если и были знакомы, не особо жаловали друг друга в гости, не находилось места и малейшему чувству солидарности. Люди пожимали друг другу руки, при десятой встрече силясь изобразить ту же радость, что и при первой, и даже сочувствовали друг другу в этой ужасной катастрофе, внушая себе, что горе скорее сплачивает, чем разделяет, – но, как только, заканчивая говорить об общем горе, пытались посвятить собеседника в свой маленький частный случай, оказывались перед глухой стеной.

В этот вечер Бриде вернулся вконец измотанным. Чтобы сохранять за собой комнату, он должен был каждую неделю изображать отъезд, поскольку в гостиницы селили лишь проезжающих. "Нет, это все-таки смешно, – думал он, – за три месяца так и не найти способа уехать. Это становится даже опасным". Уже все начинали догадываться, что он хотел уехать. Ничто так не выдает наших планов, как затянувшееся бездействие. Без конца спрашивать – и ничего не получать: так может создаться впечатление, что ты не никогда не добьешься своего, что ты принадлежишь к той категории где-то даже смешных людей, чьи желания много превосходят их возможности.

* * *

4 сентября 1940 года Бриде проснулся раньше обычного. Он занимал в отеле Карно небольшую комнату, №59, последнюю. Она выходила на площадь Карно, как раз на вокзал Перраш. Всю ночь он слышал, как приходили и отходили поезда. Никогда французы столько не путешествовали. На рассвете он слышал шум первых трамваев. Значит, жизнь продолжалась как прежде! Значит, были еще рабочие, которые отправлялись на работу! И в этой размеренной жизни, с дребезжащим вагоном и стуком колес по рельсам, было что-то удручающее.

Солнце взошло, но еще не поднялось выше домов напротив, и его лучи, ни на что не падая, просто разливались по воздуху, придавая небу весенний вид. Вдруг потолок залился бледно-золотым светом. Бриде вспомнил отпускные дни, и у него защемило сердце. Жизнь все так же прекрасна. Ему тоже хотелось путешествовать. Но где ему будет лучше – в Авиньоне, в Тулузе, в Марселе? Он задыхался везде. Куда бы он ни поехал, повсюду угнетала все более и более многочисленная полиция. Каждый агент был усилен новым, порой это был еще штатский, который так спешил заступить на службу, что не дожидался, пока ему выдадут форму.

"Как мне ни противно, но я все равно должен встретиться с Бассоном" – пробормотал Бриде. Каждый день он говорил себе, что должен поехать в Виши. Он сердился на себя за то, что слишком долго выжидал. Он провел все лето в деревнях Пуа-де-Дом, Ардеша, Дромы, неизвестно на что надеясь, и теперь чувствовал, что то, что он мог сделать в неразберихе, последовавшей за перемирием, становится день ото дня труднее.

У него были друзья, например Бассон. Этот, последний, помог бы ему получить какую-нибудь командировку, визу. Выбраться из Франции, дальше Бриде прекрасно справится сам. Англия не была, в конце концов, за семью морями.

"Нет, я непременно должен встретиться с Бассоном", – повторил он. Ему следовало только не раскрывать своих планов. Говорить всем, что он хотел служить делу Национальной революции.

"А поверят ли мне?" – спросил он себя. Он вспомнил, что порядком наговорил, что на протяжении долгого времени не стеснялся говорить того, что думал, да и теперь еще ему случалось не сдержаться. До сих пор разговорчивость эта, казалось, не влекла за собой никаких последствий, но вот, вдруг, в решающий момент, ему стало ясно, что всем знают о его намерениях. Он подумал тогда, чтобы приободрить себя, что в действительности люди судят о нас не по тому, что мы когда-то говорили, – сами-то они наговорили сколько всего, – но по тому, что мы говорим в настоящий момент. Ему оставалось только всецело быть за Маршала. Это удивительный человек. Он спас Францию. Благодаря нему немцы нас начали уважать. Они стали выше своей победы. И мы, мы станем выше нашего поражения, и это позволит двум народам говорить, как равный с равным. Вот, что следовало говорить. Встретив воодушевление, можно было даже пойти еще дальше. Каждый француз, если заглянет глубоко себе в душу и скажет правду, признается, что испытал огромное облегчение с заключением перемирия.

"Вы были на распутье, а теперь – вы дома", – сказал Маршал. Бриде оставалось только повторять. Он не должен испытывать ни малейшего угрызения совести, обманывая подобных людей. Им он может говорить что угодно. Позже, когда он присоединится к Голлю, он себя покажет.

* * *

Одевшись, он вышел. Пройдя сто метров, он, как обычно, зашел на короткое утреннее свидания со своей женой в другую гостиницу.

Знаменитый плакат, в виде трехцветного флага, посреди которого была изображена голова Маршала, немного вполоборота, из скромности, в крахмальном пристежном воротничке, в безупречно прямо сидящим кепи и тем выражением глубокой порядочности, некоторой горечи и не исключающей доброты сердца суровости, которое так удается плохим художникам, закрывал собой центральное зеркало.

Иоланда тоже нашла комнату. Как и комната ее мужа, та была слишком мала для того, чтобы ночевать вдвоем. Бриде, впрочем, не слишком из-за этого переживал. Он был настолько подавлен, что предпочитал быть один. Да, раньше он очень любил свою жену, но после перемирия, ясно не сознавая этого, как-то отстранился. Ее желания, ее стремления вдруг перестали быть его желаниями и стремлениями. Да, она тоже была потрясена катастрофой, и теперь, казалось, поняла, что в жизни существуют вещи гораздо более важные, чем отлаженное хозяйство.

Теперь она беспокоилась за оставшихся в Париже родственников, до этого годами не вспоминав о них. Ей не терпелось вновь увидеть людей, которые до сих пор были ей безразличны. Она без умолку говорила о своей модной лавке по улице Сан-Флорентин, о своей квартире, как если бы она жила в ней одна. Бриде чувствовал, что понемногу стал в ее глазах не то что посторонним, но одним из тех существ, с которыми не считаются, поскольку те, если и любят нас, то ничего не могут для нас сделать. И в глубине души он признавал, что у нее есть основания так относиться к нему. Он и в правду не мог ничего для нее сделать. Пока он был на войне и воевал, он защищал свою жену. Теперь он ее больше не защищал. Он не мог сходить вместо нее и вытребовать пропуск, он не мог найти для нее обыкновенной комнаты, ни такси, он не мог послать денег ее родственникам в Париж, ни заняться магазином, он не мог сделать ровным счетом ничего. Она это знала, и постепенно привыкла рассчитывать только на себя.

Он подсел к ней. До сих пор он даже ни намекал о своем желании уехать.

– Послушай, Иоланда. Мне нужно поговорить с тобой серьезно.

Она смотрела на него, казалось, не замечая, что он был серьезней обычного. В зале было людно. Ему пришлось бы говорить шепотом, оглядываясь при каждом слове.

– Пойдем туда, – сказал Бриде, – там нам будет спокойнее.

Иоланда встала. Они пошли и сели рядом в глубине зала.

– Я размышлял всю ночь, – сказал Бриде, – я должен пойти к Бассону.

Иоланда по прежнему молчала. Бриде распалился. С него хватит. Он жалеет, что не сделал этого раньше. Теперь – решено. Он поедет и встретится с Бассоном. Он сделает вид, что говорит искренне. Он скажет ему, что восхищается Маршалом… Он попросит его поддержки. Бассон старый его приятель. Он ему не откажет. Мы столько говорим о себе, проживая месяцы в унижении и нищете, мы строим такие планы, без того, чтобы что-то менялось в нашей жизни, что когда мы принимаем, наконец, решение, вдруг выясняется, что ни у кого нет причины нам верить.

– Ты с ума сошел! – сказала она.

Бриде ответил ей, что он хорошо подумал.

– Я восхищаюсь Маршалом, – повторил он громким голосом.

– Никто тебе не поверит, – на ухо ответила ему Иоланда. – Ты всех просто за идиотов считаешь. Ты добьешься того, что тебя арестуют. Все знают, что у тебя на уме. Ты достаточно наговорил. Ну что ты упрямишься? Почему ты не хочешь, чтобы мы вернулись в Париж?

* * *

Теперь, без цели шагая по городу, Бриде спрашивал себя, следовало ли ему ехать на встречу с Бассоном. Есть игры, в которые мы не можем играть, даже когда от этого зависит наше будущее. Мы не можем признаваться в любви тем самым людям, которых мы ненавидим. Тем самым мы даем возможность уличить себя в обмане. Что же делать? Вернуться в Париж? Последовать за Иоландой? Покорно предъявить немцам документы при пересечении демаркационной линии? Смотреть на реющие над Парижем свастики? Иоланда говорила, что продавать немцам шляпки, чтобы те отсылали их своим женам, не значило становиться плохой француженкой. Она заработает много денег, и он, который всегда утверждал, что ему не хватает покоя, чтобы написать книгу, он этот покой получит… Как это было омерзительно.

Тем не менее, Иоланда любила его. Она была готова сделать для него то, чего раньше не делала. Она находила, что сегодня наступила очередь женщин играть первую роль, выйти вперед, заслонить мужчин, чтобы сохранить тех в целости на тот день, когда бы они могли снова взять оружие.

Вечером, в комнате, Бриде почувствовал, что у него температура. Он горел. Время от времени ему казалось, что у него озноб. Но его не знобило. Это недуг походил на другой, признаки которого проявились уже как месяц. Ему все время казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Он уже начинал искать глазами какую-нибудь скамейку, стул. Но, хотя от того ему не становилось легче, он так и не терял сознания.

Снаружи с неистовой силой дул мистраль. Сирокко, Мистраль, Женевская биза, – все эти страшные ветры, в конце концов, что-то отличает от ветров обыкновенных: то, что ни с того ни с сего, в доселе тихом доме, дверцы шкафов, выходящие в дворик окна, и даже предметы, казалось, укрытые, вдруг начинают дрожать.

Бриде внимал этому странному шуму. "Что делать?" – спрашивал он себя. Ему казалось, он слышал кого-то за дверью. Он не мог перестать думать о Бассоне. Это, быть может, самая неприятная из вещей, которые могут приключиться с человеком гордым, – зависеть от друга, которым ты пренебрегал, о котором никогда не думал, но которому события, вершащие наши судьбы, кажется, вытянули лучший жребий.

Бриде, наконец, заснул. На следующее утро он сидел в поезде.

Глава 2

Приемная Поля Бассона занимала в отеле Целестин комнату в два окна, на которых висели белые кисейные занавески. Поль Бассон уже месяц занимал пост при Главном управлении Национальной полиции. Когда Бриде вошел, тот встал, чтобы пожать руку старому товарищу по журналистской учебе.

Бриде испытал то смущение, которое доставляет нам встреча с человеком, который когда-то находился в равной с тобой зависимости, а ныне стал деятельным и влиятельным. На столе не было ни листка бумаги, ни папки, но стоял, в хрустальной вазе, букет оранжерейных гвоздик. Бриде сел в кресло. В юности Бассон никогда не украшал своей комнаты, а теперь воздух полицейской приемной наполнял аромат цветов. Эта деталь говорила о внутреннем беспокойстве.

– Я пришел повидаться, – сказал Бриде, – чтобы попросить у тебя помощи.

– Это вполне естественно. Чем занимаешься?

– Да так, ничего особенного.

Бассон поглядел через окно на зеленевшие деревья парка. Никто бы не сказал, что перемирие продолжалось всего четыре месяца. Словно мужественный вдовец, он построил свою жизнь заново. Этот дом был еще совсем новым. В нем он чувствовал себя немного как на выставке в канун ее торжественного открытия. Это было естественным после столь большого горя.

– Дело вот в чем, – сказал Бриде. – Я хочу служить своей родине. Я хочу быть полезным. Маршал взял наше будущее в свои руки. Мы не имеем более права задаваться вопросом, любим мы или нет того, кто повел нас за собой. Надо принимать его таким, какой он есть. Что касается меня, то я убежден, что Петен спасет нас всех.

В этот момент лицо Бассона совершенно неожиданно выразило неудовольствие. Он бессвязно пробормотал два-три слова, замолк и, наконец, очень сухо сказал:

– Не говори о Маршале.

Бриде с удивлением посмотрел на него.

– Почему?

– Это тот совет, который я могу тебе дать. Никогда не говори о Маршале. Никогда не говори, что надо идти за ним. Иначе подумают, что ты против него. И это мне будет очень неприятно.

Бриде понял, что допустил оплошность. С того момента, как он пошел на встречу с Бассоном, само собой разумелось, что он был за правительство. Всякое объяснение было лишним и принимало характер оправдания.

Бассон сел за стол.

– Что ты хочешь от меня? – спросил он, как если бы ничего не произошло.

– Я уже не знаю, как тебе и сказать… Я не хотел сказать ничего плохого…

– Оставим это, прошу тебя. Что ты хочешь от меня?

– Я тебе сказал, что хочу служить своей стране. Я подумал, что мог бы, например, отправиться в Марокко, чтобы, так сказать, укреплять связи между метрополией и империей.

– Почему же "так сказать"?

– Не знаю. Укреплять связи – это банальное выражение. "Так сказать" – тебе режет слух?

– И почему именно в Марокко?

– В Марокко – или еще куда. Мне без разницы.

– Ты хочешь уехать?

– Нет. Просто у меня сложилось впечатление, что здесь я не нужен.

– Ты ошибаешься. Ты можешь быть очень полезен. Перед нами стоят великие задачи. Нас никогда не будет слишком много для того, чтобы строить новую Францию.

– Я согласен с тобой.

– Ты! Согласен со мной!

– Да.

Бассон посмотрел на Бриде, как священник глядит на актера кабаре.

– Я и не знал, что тебя так беспокоит будущее родины, – продолжил Бассон.

– Раньше – нет, но произошли события, которые меня изменили.

– Стало быть, ты хочешь строить новую Францию!

– Я хочу сделать то, что могу.

– Ты по сути дела и не знаешь, что хочешь сделать.

– Может быть, ты и прав…

– Но одно ты знаешь: это то, что ты хочешь покинуть Францию.

– Нет.

– Ты сам только что это сказал.

– Я сказал, что хотел служить своей стране.

Бассон держал в руке карандаш. Он выводил на конверте буквы. Во время разговора он, казалось, был всецело поглощен своим занятием.

– Ты действительно хочешь служить своей стране?

– Ну конечно. Иначе я бы не пришел к тебе. Я жил бы себе спокойно в Берри у своей мамы.

Бассона, казалось, сразил этот аргумент.

– Значит, ты хочешь уехать!

– Я полагаю, что это в интересах правительства командировать в колонии надежных людей.

Бассон рисовал.

– А Иоланда?

– Она в Лионе. Мы оба в Лионе. Я тебе уже говорил.

– Она поедет с тобой?

– О, нет, не думаю. Ты знаешь, что у нее магазин. Она хочет вернуться в Париж.

– А ты, ты не хочешь?

Бриде понял, что снова должен врать.

– Я, наверное, так и поступлю, если мне надоест у матери и если я не уеду.

– Не пойму, отчего ты не работаешь в газетах. Они как раз все сейчас в Лионе.

Произнося эти слова, Бассон несколько раз сожмурил глаза, как будто они у него болели.

– Да мне как-то противно, – сказал Бриде. – Все эти газеты ведут двойную игру.

В первый раз Бассон поднял голову.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.

Бриде не осмелился заговорить о Маршале.

– Они говорят не от чистого сердца, – ответил он.

– Ты хочешь сказать, что они только притворяются, что они за нас, а на самом деле – нет.

– Вот именно.

– И тебе это противно?

– Естественно. Иначе я не был бы в твоем кабинете.

– Тебе и вправду это противно?

– Я только что тебе это сказал.

Бриде почувствовал себя неловко. Он огляделся кругом. Можно ли было прямо сейчас взять и уйти? Этот кабинет, разве это не кабинет начальника полиции? Бассон – был ли он и в самом деле другом?

– В Марокко, значит, хочешь поехать? – спросил последний.

– Да, хочу поехать в Марокко, – отвечал Бриде, не думая о том, что говорит.

Не должен ли он сказать еще более откровенно, прямо сейчас, что он за Петена? Его остановило замечание Бассона. Он чувствовал, что слова здесь не имели ровно никакого веса. Это походило чем-то на трибунал. И все же следовало расставить точки над i.

– Ты мне только что говорил, – продолжил Бриде, – что тебе неприятно, когда я говорю о Петене. Но ты забываешь, что мы с тобой давно не виделись. Ты не знаешь, что я думаю. И я хочу, чтобы ты знал.

Бассон улыбнулся.

– Я вижу, ты нервничаешь.

– Есть с чего. Похоже, ты сомневаешься во мне.

– Я? Сомневаюсь в тебе? Тебе это кажется. Ты прекрасно понимаешь, что если бы я имел хоть малейшее сомнение в твоей искренности, ты не сидел бы здесь, в моем кабинете.

Бриде почувствовал, что у него сжало под ложечкой. Инстинктивно, он улыбнулся в ответ.

– Ты прав. Я нервничаю. У меня было столько неприятностей.

Бассон встал. Словно бы собираясь уходить, он положил в карман сигареты с зажигалкой. Потом он снова сел. Тогда встал Бриде.

– Не уходи так сразу, сказал Бассон. – мне нужно сказать тебе что-то важное.

Бриде снова сел. Он смотрел на своего друга с некоторым беспокойством.

– Что-то очень-очень важное, – продолжил Бассон.

– Что же? – спросил Бриде.

– Я хочу дать тебе один совет, дружеский совет.

– Ты хочешь дать мне совет?

– Да. И совет этот такой: будь осторожен.

Бриде почувствовал горький привкус во рту.

– Почему? – спросил он, притворяясь глубоко удивленным.

– Я повторяю: будь осторожен.

– Но почему?

– Будь осторожен, и не строй из себя идиота.

– Мне что-то угрожает?

– Ты влипнешь в историю.

– Я?

– Да, ты.

– В какую еще историю?

– Ты достаточно умен, чтобы меня понять. Теперь поговорим о других вещах. Иоланда не собиралась приехать за тобой?

– В какую такую историю? Нет, ты мне скажи, в чем дело.

– Нет, нет, поговорим об Иоланде.

В этот момент раздался слабый звонок внутреннего телефона. Какое-то время Бассон разговаривал, жестами показывая Бриде, словно бы тот его перебивал, что не следует настаивать, что тот ничего ему не скажет.

– Впустите, – сказал он, наконец, и повесил трубку.

Обращаясь уже к Бриде, он продолжил:

– Мне надо кое-кого принять. Ты не хочешь выйти на минутку подождать в приемной. Тебя вызовут сразу, как я освобожусь.

– Ты объяснишь мне, что ты хотел сказать.

– Нет-нет, я тебе уже сказал, мы поговорим об Иоланде, о наших друзьях, обо всем, но только не о политике.

– Так значит, это из-за политики?

– Не задавай мне вопросов, я не хочу тебе отвечать.

* * *

Бриде сел в приемной, где уже ожидало человек пять. Лоб его покрылся испариной. Руки слегка дрожали. Он опустил их на колени, чтобы не было заметно. Но они все равно дрожали. Он спрятал их под шляпу. Что же хотел сказать Бассон? – не переставая, спрашивал себя он.

"Я ничего не сделал, – думал он. – Конечно, многим людям доводилось услышать от меня, что я хочу поехать в Англию, но эти люди сами хотели туда поехать. И потом, их не так уж много. Ну, может быть, с десяток. Допустим, что пошли слухи, что на меня заведено дело, но у Бассона, не ожидавшего моего визита, не было причины его запрашивать. Ему, может быть, сказали, что я голлист. Но никто не мог привести ему доказательств. Сам я никогда открыто не признавался, что я голлист. Я говорил, что поеду в Англию примкнуть к Свободной французской армии. И это все. Бассон, скорее, просто почувствовал, что я не за Маршала. Когда он мне говорил, что я влипну в историю, он, несомненно, хотел сказать, что я теряю время, желая выдать себя не за того, кто я есть, что это не выходит, и что, в конце концов, эта комедия обернется против меня. Он думает, может быть, что я буду шпионить в Виши. Или вот еще что, и это было бы еще хуже: он, Бассон, в глубине души был голлистом. Он хотел дать мне понять, что мое восхищение Национальной революцией однажды может мне дорого обойтись.

Сколько Бриде ни ломал себе голову, ему никак не удавалось понять, на какую историю намекал Бассон.

"Я спрошу его прямо сейчас, и буду настаивать, пока он не ответит, а если он не захочет мне отвечать, то тогда между нами все кончено. Я прекрасно найду какой-нибудь другой способ уехать. Незаменимых нет".

Бриде как раз размышлял, когда в приемную вошел довольно молодой человек, без фуражки.

– Мсье Бриде? – спросил он.

– Это я, это я, – сказал Бриде, приподымаясь.

– Будьте столь любезны проследовать за мной, – продолжал молодой человек.

– Конечно, – сказал Бриде, изрядно польщенный тем, что пройдет раньше других ожидающих, которые пришли до него.

– Мсье Бассон освободился? – спросил Бриде в коридоре.

– Я его не видел

– Как же так! Разве это не он вас прислал? – спросил Бриде.

– Я не знаю.

– Но куда мы идем? Я не могу отходить, меня ожидает мсье Бассон.

– Это совсем рядом, отдел по делам Алжира.

– Ах, вот оно что, – сказал Бриде, невольно испустив глубокий вздох.

Теперь все было ясно. Бассон был все же настоящим другом. Он заставил его немного поволноваться, просто так, ради шутки, из причуды. Бриде вспомнил в этот момент, что Бассон всегда поступал таким образом. Он любил отказать в том, что у него просили, все с какими-то недомолвками и тайнами, и потом, когда на него уже больше не рассчитывали, оказывалось, что он сделал сверх того, что от него ожидали. Он решительно ничуть не изменился. "Будь осторожен, ты влипнешь в историю, подожди меня в приемной…" И потом он делал все необходимое.

Бриде и служащий прошли по длинному коридору мимо дверей с эмалевыми номерами. Когда какая-нибудь из них открывалась, то можно было увидеть чиновников, пишущие машинки и, вдоль стен, огромные кипы бумаг и папок, которые отслужили свое, и в которых, несомненно, недоставало важных частей.

– Входите, мсье, – сказал служащий, открывая дверь и уступая проход с учтивостью несколько машинальной.

И Бриде очутился в комнате, которую устилал приколоченный гвоздями бежевый ковер. В ней стояли один стол и один стул.

– Присаживайтесь, мсье, я схожу узнать, может ли директор вас принять.

– Что за директор? – спросил Бриде.

– Мсье де Вовре, директор.

– А! Хорошо, хорошо, я сажусь, – сказал Бриде, которому снова было не по себе.

Прошло несколько минут.

"Кое-чего я все равно до конца не понимаю, – думал Бриде. – Бассон попросил меня подождать в приемной, пока он принимал посетителя. Когда успел он поговорить с этим мсье де Вовре? Все это как-то очень быстро, мне кажется".

Дверь в соседнюю комнату открылась, и, не выходя из нее, служащий сделал Бриде знак войти. Эта вторая комната была значительно больше и имела вид частного кабинета.

Мсье де Вовре, ибо, без сомнений, это был он, стоял спиной к двери. Он держал руки в карманах. Он глядел в окно, как будто, по скромности или боясь выглядеть смущенным, он предпочитал не смотреть на посетителей раньше, чем они подойдут к столу.

– Мсье Бриде, господин директор, – сообщил служащий.

Тот обернулся, слегка удивленный, словно его застали врасплох, вынул руки из карманов и с улыбкой вышел навстречу посетителю.

– А, вот и вы! – сказал он. – Рад познакомиться с вами. Садитесь, возьмите сигарету.

Затем, обернувшись к служащему, он добавил:

– Вы можете идти.

Директор был молодым человеком лет двадцати пяти, или чуть более, но, в отличие от чиновников этих лет, он как будто не принимал себя слишком всерьез. Он был приветлив, беспечен, чувствовалось, что он слывет за оригинала в своей среде.

– Очень рад вашему знакомству, мсье, – повторил он, на этот раз произнося слова так, чтобы подчеркнуть их смысл.

– Я тоже, мсье – сказал Бриде.

– Наш общий друг, Бассон, мне много рассказывал о вас. ("Когда?" – снова спросил себя Бриде.) Нет необходимости говорить, что я в полном вашем распоряжении, но должен заметить сразу, что Марокко не входит в компетенцию Внутренних органов. Им занимается Министерство иностранных дел. Если же вы хотите поехать в Алжир, то это как раз я, к кому вам следует обращаться. И в этом случае, я повторяю, я в полном вашем распоряжении.

– Вы очень любезны, – сказал Бриде.

– Это в порядке вещей. Вы друг Бассона. Я сам тоже его друг. Если мы можем быть вам полезны, то будем просто счастливы. Когда вы хотите уехать?

– Недели через две, я не так тороплюсь…

– Надо же, я думал напротив, что вы очень торопитесь, мне кажется, что Бассон мне говорил…

– Нет, конечно нет. Я совсем не тороплюсь. К тому же, я поеду туда только в том случае, если у меня будет возможность там что-то сделать. Я непременно должен еще раз переговорить об этом с Бассоном.

– В таком случае, нас ничто не торопит.

– Нет, ничто не торопит.

– Ну да ладно, знаете, как мы поступим? Поскольку вы здесь, вы пройдете в ту комнату сбоку и дадите молодому человеку, которого вы видели, все необходимые сведения, – о, речь не идет ни о чем серьезном, пустые формальности, – и затем мы сделаем все, что следует сделать, а вам останется только прийти, когда захотите, за вашей визой. Вы видите, нет ничего проще.

По выходе из кабинета служащего, Бриде попросил дежурного доложить о себе Бассону. Он заполнил карточку и подождал. Вскоре дежурный вернулся. Карточка была у него в руках.

– Мсье Бассон вышел, – сказал он.