Текст книги "ЛОВУШКА"

Автор книги: Эмманюэль Бов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава 12

Бриде прибыл в Лион двадцать минут второго. Поездка показалась ему бесконечной. При каждой остановке он боялся, что в поезд подымутся полицейские, предупрежденные по телефону, и всякий раз, когда поезд трогался, испытывал несказанное облегчение.

Утром отъезд прошел самым нормальным образом. Вопреки его предсказаниям, за ними никто не пришел. Иоланда не попыталась в последний раз его удержать. Она даже дала ему несколько советов. В итоге, когда он начал умолять ее поехать с ним, она ответила, что не желала поступать грубым образом с людьми, которые были по отношению к ней столь любезны. "Они не отпустят тебя, чтобы вынудить меня вернуться", – заметил Бриде. "Ты сам не знаешь, что говоришь", – ответила Иоланда. И они решили, что, сходив на "неотложную" встречу, она сядет в пятичасовой поезд и вечером тоже прибудет в Лион. Таким образом, ее мужу не придется беспокоиться, потому что он в тот же день увидит ее снова.

Остаток дня Бриде провел в стараниях найти способ пересечь демаркационную линию, не переставая при этом думать об Иоланде. "Что же все-таки там у них?" – не переставал спрашивать он себя. Временами он чувствовал, что начинает сердиться. Но каждый раз все заканчивалось тем, что он успокаивался, полагая, что если жена его и подвергала себя такому риску, то это из-за любви.

По мере того, как проходили часы, его тревога возрастала. Что будет он делать, если Иоланда, несмотря на свое обещание, не приедет вечерним поездом? Ему останется только заключить, что ее арестовали. Он окажется в положении, которое обязывало его вернуться. И он снова рассердился. Он предвидел это. Почему она его не послушала?

Бриде давно знал, что один молочник, магазин которого находился на маленькой улочке за Якобинским базаром, каждое утро ездил на небольшом грузовике к самой линии демаркации, увозя с собой по четыре, пять или шесть человек, желавших незаконно выехать из оккупированной зоны. Он был патриотом. В некоторых кругах им восхищались. Его поведение доказывало, что еще оставались французы, которым было не занимать смелости.

Бриде предпочел бы, чтобы кто-нибудь свел его с молочником, но он так торопился покинуть Лион, что отказался от затеи искать посредника. Около пяти часов, он решился идти к молочнику один. Он сможет внушить доверие, вызвать сочувствие. Если уж кто и производил впечатление человека из полиции, то конечно не он.

Железная штора была наполовину опущена. Хотя перемирие длилось всего четыре месяца, торговля продуктами питания была подчинена стольким регламентациям, которые явно составляли основную заботу немцев, что торговцы, в силу невыполнимости требований, закрывали свои магазины под самыми неожиданными предлогами. Власти же еще не дошли до того, чтобы требовать открытия магазинов, хотя бы и с пустыми прилавками.

Бриде овладела нерешительность. Как его примут? Когда он заговорит о демаркационной линии, молочник, быть может, сделает вид, что не понимает его. "Ну что же, все-таки попробуем", – пробормотал Бриде. Он нагнулся, чтобы пройти под шторой. В темном магазине было пусто. Он позвал. Вышла женщина. Бриде приготовился, было, пуститься в долгие объяснения, чтобы дать ей понять, чего же он хотел, когда она сказала: "Подождите минуту, мой муж сейчас спуститься". И действительно, скоро спустился высокий мужчина. "Хотите отправиться завтра утром?" – сходу спросил он. "Да", – ответил Бриде, удивленный, что его собеседник говорил без предосторожностей. "Вот и отлично. У меня как раз оставалось одно место". "Но дело в том, что нас двое!" "Ах, вот как, тогда дело хуже". "Вы потеснитесь", – сказала хозяйка. Молочник колебался, потом, наконец, согласился. "Приходите сюда в семь часов".

Они пожали друг другу руки. Бриде был воодушевлен. Все было устроено, не нужно было больше ни о чем беспокоиться. Тем не менее, в глубине души, он был немного разочарован. Причиной такого разочарования было не то, что ему пришлось заплатить 800 франков за себя и за Иоланду, и ни то, что примерную сумму ему предстояло заплатить проводникам, но то, что это тайное соглашение чем-то походило на торговую сделку. Было бы гораздо приятней, достойней, если бы этот молочник и в самом деле был патриотом, как о нем говорили, если бы он принимал деньги лишь в тех количествах, в каких в это было необходимо, если бы его поступок был спонтанной и беззаинтересованной манифестацией сопротивления и если бы не чувствовалось, что он извлекал личную выгоду из того несчастного положения, в котором оказались его сограждане.

* * *

В восемь часов Бриде отправился на вокзал Перраш. Он так боялся, что, дождавшись выхода последнего пассажира, окажется один, что Иоланды не будет в поезде, что сетовал на себя за то, что так точно определил время и место встречи. Не лучше ли было, если бы он встретился с ней уже в гостинице? Уже сотни людей толпились на северном и южном выходах. Теперь ужу Бриде боялся другого, что Иоланда будет не одна, что ее будут сопровождать инспектора из Виши, знавшие, что она собиралась встретиться с мужем.

Вскоре показались первые пассажиры. Неожиданно он издал крик радости. Среди них была Иоланда, улыбавшаяся, одна. Не было никакого сомнения, она была действительно одна. Пассажиры, что шли за ней, останавливались, обнимали родственников, расходились в других направлениях.

– Вот видишь, – сказала она с торжествующим видом, – со мной ничего не случилось.

– Да, да, я вижу, – сказал Бриде, из нежности взяв ее руку чуть ли не под самую подмышку.

– Они тебе что-то сказали? – спросил он несколько минут спустя.

– Ничего. Я так и знала. Они были бы рады видеть нас вместе, и это все.

– Соссье ничего такого не сказал? Ему не показалось странным, что я не пришел?

– Нет. Он просто сказал, что это печально.

– Ах, он сказал, что это печально, – сказал Бриде с беспокойством.

– Мы тут же заговорили о другом.

– Но что они от меня хотели? О чем вы говорили?

– Он спросил у меня, где ты, когда я тебя снова увижу. Я сказала ему, что мы договорились встретиться сегодня вечером.

– Ты ему это сказала?

– Естественно. Нет ничего неуклюжей, чем говорить правду лишь наполовину. Или врать, или говорить правду. Они оставят нас в покое только в том случае, если мы будем с ними искренни. Таким образом, у меня не было никаких причин скрывать от них, что мы решили вернуться в Париж и возобновить нормальную жизнь.

– Ты сказала им, что мы едем в Париж?

– Да, именно так, в твоих же интересах. Утенин меня поддержал. Он находил, что это было лучшим решением. Тем не менее, было бы еще лучше, если бы ты пошел со мной.

– Зачем?

– Чтобы самому все это сказать. Это выглядело бы солидней. Они, конечно, были очень любезны, но мне показалось, что их несколько покоробило.

– Отчего?

– Ни от чего. Мне просто показалось. Что ты хочешь, это всегда производит дурное впечатление, когда мужчина вместо себя посылает свою жену.

– Я не посылал тебя. Напротив, я не хотел, чтобы ты ходила.

– Ты прекрасно знаешь, что это было невозможно. Они – хозяева положения, у них в руках власть. Никто не знает, сколько еще протянется эта история. Она может затянуться на десять лет.

– Ты, по крайней мере, не говорила об Англии?

– Не было повода.

– Спорю, что ты говорила об этом.

– Ты с ума сошел.

Бриде на мгновение задумался. Конечно, Иоланда не говорила об Англии. И, тем не менее, у него создавалось впечатление, что она зависела от этих людей в гораздо большей степени, чем о том говорила, что между ними и ей существовало довольно странное представление о нем. Он был "слабак". Ему не сделают ничего плохого. Более того, ему помешают навредить себе тем, чтобы он, например, не примкнул к Голлю.

Резко изменив тон, Бриде сказал:

– В конце концов, с этим покончено, не будем больше об этом говорить. Сегодня я хорошо поработал. Завтра утром, в семь часов, мы отправимся на молочном фургоне к самой демаркационной линии. Когда мы ее перейдем и окажемся у немцев, грустно это говорить, но мы снова задышим свободно.

Иоланда, казалось, удивилась.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы перейдем линию демаркации через Верден-сюр-ле-Ду.

– Сперва тебе нужно получить пропуск.

Бриде сорвался в крик:

– Пропуск! За кого ты меня принимаешь. За кого ты только меня принимаешь. Ты думаешь, я пойду просить пропуск? О, нет! Я лучше останусь здесь.

– Но милый, тебе его сразу же выпишут в Комендатуре.

– Плевал я на эту Комендатуру. Это единственный способ проехать. Шито-крыто. Ты понимаешь, я больше не хочу иметь никаких дел ни с немцами, ни с Виши. С меня довольно.

– Хорошо, – сказала Иоланда, дипломатично уступив.

Но, немного погодя, она добавила, что не хотела бы, чтобы ее на три недели посадили в тюрьму, вернули обратно и взяли на заметку.

– Так значит, ты хочешь идти к немцам и просить у них пропуск? – спросил Бриде.

Она ответила, что он все время преувеличивал, что с таким настроением он, в конце концов, нарвется на неприятности. У нее уже был этот пропуск. В Комендатуре не возникло никаких сложностей. Ему оставалось только сделать то же самое. Она рассказала ему даже историю про лифт в Карлтоне. Она оказалась в нем вместе с высокопоставленным немцем, который немедленно снял фуражку и который, хотя ему нужно было на третий, а ей на четвертый, поднялся с ней до самого четвертого этажа. Он открыл ей обе дверцы кабины, отдал салют, после чего спустился с четвертого этажа на третий пешком. "Ты можешь говорить мне, что хочешь, но французский офицер никогда не поступил бы так по отношению к незнакомой женщине".

– К счастью! Француз никогда не стал бы заискивать и унижаться. Что касается меня, моя дорогая, то пусть меня лучше арестуют при переходе демаркационной линии, чем я сяду в лифт Карлтона. Это дело принципа.

Вечером, в комнате, они прекратили обсуждение своих разногласий. Было решено, что каждый будет действовать так, как он того хотел. После семи лет совместной жизни, интеллигентные супруги научаются уважать желания друг друга без того, чтобы переставать любить. Бриде поедет в фургоне, поскольку он того хотел, а Иоланда, она через несколько дней сядет в вечерний поезд, так называемый Парижский экспресс, даром что тот, из-за проверки, долгие часы простаивал в Мулене. Она сказала мужу, чтобы тот занялся квартирой, сходил за ценностями, которые она передала друзьям на хранение. Это был сундук, который находился у одной из тетушек. Это был "Эффект снега", подаренный Зенгом, художником из Франш-Конте, который в тот момент должен был высоко цениться. Она попросила его также сразу, как он приедет, сходить на улицу Сан-Флорентин. "Это очень хорошо, что мы возвращаемся, потому что ты знаешь, милый, немцы отслеживают квартиры тех, кто не вернулся".

Иоланда так часто говорила ему о своих чемоданах, своих предметах ценности, своем белье, что Бриде не обращал никакого внимания на ее рекомендации. Но когда она достала из своей сумки связку из восемнадцати ключей, которую она таскала, несмотря на вес, с момента отъезда из Парижа, он неожиданно взорвался.

– О, это – нет! – крикнул он.

– Что ты?

– Если ты полагаешь, что я намерен жить в квартире, то ты ошибаешься. К тому же это было бы безумием с моей стороны.

Лицо Иоланды выразило глубокое изумление.

– Не понимаю, – сказала она.

– Я совсем не хочу, чтобы меня могли найти.

– Но тебе абсолютно нечего бояться, милый. Никто не желает тебе зла.

– Они так говорят, я знаю. Я лучше соблюду осторожность. Я не вернусь домой. Там нечего делать.

– И куда ты собираешься идти?

– Я пойду к твоему брату.

– Ах! Лучше не придумаешь. Ты просто ищешь, как бы себе напортить. Иначе ты не можешь. В конце концов, ты знаешь, что Робер за человек, я не удивлюсь, если он уже сидит в тюрьме, он мог подложить какую-нибудь бомбу…

– Что ты хочешь, я иду туда, где встречу сочувствие, где встречу понимание.

Иоланда прикурила сигарету. Неожиданно, она продолжила:

– Я скажу тебе одну вещь, ты не обижайся. Ты нелеп, ты абсолютно нелеп. Ты как все эти люди, которые думают, что если здесь немцы, то их арестуют. Они ничего не сделали и ходят по стеночке. Им хочется быть интересными. Никто их не знает, никому нет до них дела, и они играют в прятки, устраивают всевозможные кривляния. Такому интеллигентному человеку, как ты, и попасть в их число, это все-таки несчастье. И самое смешное, что все заканчивается тем, что их и в самом деле арестовывают.

Глава 13

На следующий день, в десять часов, Бриде прибыл на линию демаркации. Он отметил, что, скорее, проводник, а не он, принадлежал к той категории людей, о которой накануне говорила Иоланда. Этот проводник окружал себя такой таинственностью, что можно было подумать, ему предстояло столкнуться с самыми страшными опасностями, какие только могли случиться. Он собрал всех в дальнем зале кафе. Весь день Бриде слушал о том, что немцы были особенно жестоки именно к тем, кто переходил из неоккупированой зоны в оккупированную, чем к кому бы то еще. В неокупированой зоне собрались отбросы. Все это знали. Было естественным, что оттуда никого не выпускали. Опять, как всегда, из-за всех этих евреев и коммунистов страдали честные люди.

Женщины, дети, старики сидели за совершенно пустыми столами. Горела одна лампа. Бриде сердился на молочника за то, что тот его сюда привез. Он начинал беспокоиться, не из-за возможной опасности, но из-за того, что все оборачивалось как-то по-семейному. Он отвел проводника в сторону. Он спросил у него, не было ли возможности пересечь линию демаркации в одиночку. Проводник ответил ему громко, так, чтобы все услышали, что если ему недоставало смелости, то лучше бы он возвращался в Лион. Со стороны семей, в позах заключенных в Консьержери аристократов, на него посмотрели так, как смотрят на возникавшее в момент опасности новое осложнение.

К нему подошел старик: "Мсье, мы все здесь в одном положении. Я надеюсь, вы не собираетесь усложнять задачу этому отважному человеку". Ребенок, чувствуя, что дело не ладилось, пустился в плач. Бриде сел на место. Ему стало страшно. Все эти простаки позволят себя сцапать, не сделав и попытки бежать. К тому же их очень быстро выпустят. Немцы прекрасно видели, с кем имели дело. А он-то как раз и попадется. Куда идти? Что делать? Он не знал местности, луны – и той не было. Теперь, когда он угодил в это осиное гнездо, ему следовало в нем остаться.

Они дожидались благоприятного стечения всевозможных обстоятельств: пока не сменится караул, пока на встречу не выйдет другой проводник. Наконец, обезразличев ко всему, Бриде захотел выйти, побыть один. Он направился к двери. Это вызвало огромный переполох среди присутствовавших. Бриде хотел все испортить. Это позор. Проводник взял его за руку и приказал не выходить. Он крикнул, что это он здесь отдавал приказы. Бриде вернулся на место. Он услышал тогда, как женщины говорили о том, какое это все-таки несчастье, что молодой человек мог настолько бояться, и что их больше не удивляло то положение, в котором находилась Франция.

* * *

Когда Бриде очутился в оккупированной зоне, насколько невероятным бы это ни показалось, он испытал огромное облегчение. В буфете небольшого вокзальчика, где он дожидался поезда до Парижа, очень походившем на кафе, в котором он провел многие часы по другую сторону демаркационной линии, Бриде ощутил в себе то умиротворение, какое испытывает изгнанник при встрече со своими соотечественниками. Он был горд обменяться парой незначительных фраз с кассиршей, работниками вокзала, ожидающими. Он говорил с французами, участь которых он разделял. Он даже скрывал, совсем по-мальчишески, что прибыл из свободной зоны, так стыдился он того, что был избавлен общего страдания.

Утром следующего дня он прибыл в Париж. На улицах было безлюдно. Он решил отправиться к Роберу пешком. По причине отсутствия транспорта, огромные толпы теснились у некоторых входов в метро. Одни улицы были заполонены пешеходами, тогда как другие, совсем рядом, были пустынны. Эта заданность, с которой все делали одно и тоже, уже давала представление о том, что такое оккупация. Но что еще более поразило Бриде, так это всевозможные надписи и рисунки чуть ли не на каждой стене, в которых проявлялся неуживчивый характер парижан. Великая грусть исходила от этих безобидных "Смерть Фрицам". Было ясно, что это была единственная свобода, которой не могли лишить парижан, и они использовали ее, чтобы, по крайней мере, хоть что-то сделать.

Бриде сказал жене, что не пойдет в магазин. Тем не менее, он сделал круг, чтобы пройти по улице Сан-Флорентин. Он увидел небольшой магазинчик с опущенной железной шторой, которую, как многие другие, за это короткое время успел покрыть густой слой ржавой пыли. Он остановился. Остальные магазины также были закрыты. Неужели и они, как магазин Иоланды, скоро откроются?

* * *

Наконец, Бриде пришел к Роберу. Он с порога спросил у него, не знал ли тот кого-нибудь в своем окружении, кто имел владения на побережье Ла-Манша. Он поделился своим планом. Он хотел, как можно скорей, отправиться в Англию. Потом он рассказал ему про Виши, про неприятности, которые ему доставили. «Меня это не удивляет», – заметил Робер. Поскольку тот не отвечал на первый вопрос, Бриде повторил его. Робер, показалось, смутился. Он сказал, наконец, что не помнил кого-либо из друзей, кто бы жил на побережье.

Бриде был глубоко удивлен поведением своего шурина. Он помнил его человеком прямым, независимым, немного завистливым, про которых говорят, что они слишком порядочны, чтобы преуспеть. Ему казалось, что человек, который до войны замечал в любых поступках большей части своих ближних ненасытное стремление к власти, для которого Гитлер был чем-то вроде личного врага, скорее обречет себя на полное заточение, чем потерпит соседство немца. Ничего подобного. Не прошло и часа с его прихода, как Бриде понял, что его шурин, далекий от того, чтобы броситься изо всех своих сил на оккупанта, наоборот, видел в них средство отомстить своим соотечественникам и занять, как он полагал, уже давно причитавшееся ему место.

Следующий день Бриде посвятил тому, чтобы повидать своих друзей. Прием, оказанный ему, его разочаровал. Он отметил про себя, что дружеские отношения должны быть значительно крепче, чтобы противостоять национальному бедствию. Он убедился, что несчастие научило всех чувствовать и думать одинаково. Словом, при каждом визите, который он наносил, он к неожиданности своей оказывался в присутствии человека, который казался жертвой личного несчастья, и когда он пытался смягчить боль своего собеседника, говоря, что страдает так же, как он, этот человек слушал его рассеянно, не извлекая из этой общности страданий ни малейшего облегчения.

Тем не менее, после обеда, он повстречал одного из своих бывших коллег по "Ле Журнал", который, казалось, обрадовался идеи испытать приключение, и даже предложил составить ему компанию. Он пообещал серьезно заняться этим делом, пустить в ход все связи, и т. д… Ах! Как он будет счастлив, когда больше не увидит ни одного немца.

Несмотря на пережитые за день разочарования, Бриде заснул, полон надежд. Но наутро, когда он вновь встретился с товарищем, нашел того довольно охладевшим. Их план был невыполним. Берега охранялись немецкими катерами. Они шли на верную неудачу. Это неожиданное отречение потрясло Бриде. Никто, стало быть, не желал по настоящему что-либо сделать! Он вернулся к себе мучимый жестокой мигренью. Определенно, если заглянуть в глубину вещей, оккупированная зона ничем не отличалась от неоккупированой. По обе стороны боялись и думали только о себе. Иоланда была решительно права. Все были словно под наркозом. Поражение было настолько жестоким, что никто еще не пришел в чувство. Казалось, они испытывали благодарность, неизвестно кому, за то, что все еще были живы. Единственным преимуществом, следует сказать, было то, что он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Виши. За ним не следили. Было очевидным, что французская полиция не имела никакой реальной власти, что она всецело подчинялась немцам, и поскольку первейшей заботой тех было поддержание порядка в его общих чертах, француз, который не был ни евреем, ни коммунистом, который вел себя незаметно, мог чувствовать себя в безопасности.

* * *

На четвертый день Бриде начал беспокоиться из-за того, что Иоланда все не приезжала. Что произошло? Она сказала ему, что раньше него будет в Париже. Он подумал, не сходить ли на квартиру по улице Демур. Может быть, она вернулась. Она сердилась, что он предпочел остановиться у Робера. Но ему так не хотелось возвращаться в этот квартал, столь близкий к Триаде, что он предпочел подождать еще немного. Было совершенно очевидным, и теперь он отдавал себе в этом отчет, что его чувствительность заслуживала смеха. Он как будто не понимал, что немцы, как говорила Иоланда, явились сюда на десять лет, и что при таком положении вещей его поведение было столь же смехотворно, как поведение хозяйской кухарки, не желавшей видеть, как режут курицу.

На следующий день он получил, наконец, известие от жены. Она приходила к Роберу, но не застала его. Она сообщила, что заглянет снова около пяти. Когда он увидел ее, озабоченную, счастливую вернуться к основным довоенным привычкам, то, несмотря на негодование, которое испытывал он от того, что она так мало сочувствовала горю Франции, он все-таки испытал глубочайшую радость. Она была очень оживлена. Она не приходила раньше, поскольку хотела сперва уладить все дела. Она приказала убрать квартиру, открыть магазин. Все осталось в сохранности. Она три раза сходила в банк. После обеда она разыскивала "Эффект снега" Зенга. Обо всем этом она рассказывала с необычайным увлечением, словно не существовало ничего другого и во всем, что касалось ее, война была закончена. "Мы вышли сухими из воды, милый". Оставался только сундук. Тот был в надежном месте, но Иоланда не решалась его перевозить. Она опасалась, что водителей останавливали на улицах. Она считала, что его содержимое стоило перевезти в несколько приемов.

Позже, когда она исчерпала тему и поуспокоилась, она спросила у мужа, хорошо ли тот доехал. Неожиданно, она заметила, что ничто больше не препятствовало тому, чтобы он вернулся к ней. Затем она рассказала про свой отъезд из Лиона. Все были очень милы. Друзья проводили ее на вокзал. У нее было лежачее место. На линии демаркации едва взглянули в ее пропуск. Поезд простоял всего лишь три часа.

Поскольку Бриде не ответил на приглашение вернуться, она его повторила. Бриде заметил, что это могло быть небезопасным. "Ты просто ребенок", – воскликнула она. Ему нечего было бояться в таком большом городе, как Париж. У полиции и без него хватало забот. Ей еще раз об этом сказали.

– Кто? – спросил Бриде.

– Друзья.

– Друзья, которым я доверяю?

– После твоего отъезда я совершенно случайно встретила Утенина. Он мне подтвердил, что твое дело определенно закрыто. А, кстати, я совершенно забыла тебе сообщить сенсационную новость. Бассону удалось спастись. Как? Этого я не знаю, но он спасен. Об этом мне рассказал Утенин. У него было чудное выражение лица.

– О! Это же чудесно! – воскликнул Бриде. – Бассон все-таки отличный парень. Если бы ты его видела на допросе, это хладнокровие, это презрение… Все эти вишисты, они были просто морально уничтожены. Они пытались говорить с ним свысока, но он каждый раз ставил их на место. Это действительно человек, ты знаешь…

Иоланда скептически улыбнулась.

– Не преувеличивай, милый мой. Если ему и удалось спастись, то это потому, что этого захотели.

– Ты с ума сошла?

– Если бы они хотели его придержать, твоему милому Бассону удалось не больше, чем остальным. Ему дали уехать.

При всей своей привязанности к жене, Бриде не смог удержаться, чтобы не бросить на нее взгляд, полный жалости и презрения. Он тут же пожалел об этом. Воспользовавшись предложением Иоланды вернуться, как предлогом переменить тему разговора, он сказал:

– Ты прекрасно знаешь, милая, что это будет неразумно. Особенно, когда исчез Бассон. Могут подумать, что я знаю, где он.

– Ты просто невозможен! Я тебе еще раз повторяю, что ты совершенно ни причем, что твое дело улажено, закрыто, забыто. Я нахожу абсолютно нелепым жить порознь из-за мнимой опасности. Но, в конце концов, у тебя может быть есть причина, о которой ты мне говоришь, – заключила она.

– О, нет! Ничего подобного, милая. Вовсе нет, ты заблуждаешься…

Эта дискуссия продолжалась еще минут десять. В итоге, Бриде уступил перед доводами жены. Поскольку он собирался уехать, поскольку он был уверен, что рано или поздно найдет способ перебраться в Англию, не стоило причинять ей лишней боли. Она любила его. Уехав в Англию, когда еще он увидит ее снова? Но он предупредил ее, что отъезд мог состояться столь неожиданно, что у него не будет даже времени попрощаться. "Париж, это вам не Лион", – добавил он не очень уверенно. Кого он не встречал, все оказывались людьми понимающими и отважными. Он чувствовал поддержку. Было ясно, что ждать придется недолго. К тому же, она была права. Ему не следовало ехать в Виши. Он должен был сразу, как она хотела, поехать в Париж. Он был бы уже в Англии.

Она обняла его.

– Ты можешь мне верить, – сказала она ему. – Я всегда давала тебе хорошие советы.

Они вернулись на улицу Демур. Это квартал, где он провел столько лет, который он так живо себе представлял, так волновал Бриде, что он, чтобы не видеть, во что тот превратился, на выходе из метро подал руку Иоланде и закрыл глаза. Она сказала ему: "Эй, мокрая курица! Гляди правде в глаза". "Нет уж, спасибо", – сказал он. "Ты не меняешься, милый".

Зайдя в дом, Бриде почувствовал, что испытал облегчение, как будто все закончилось, как будто при известном усилии воображения, он мог представить, что ничего не менялось, что в Париже не было немцев. Но когда он увидел вахтершу, он понял, что снова строил иллюзии. Она поприветствовала его, не выразив ни малейшего признака радости видеть его снова, словно от всяких проявлений любезности ее освобождало с ней одной приключившееся несчастье.

Иоланда весь вечер разворачивала и сворачивала ткани. Бриде наблюдал за ее работой, не находя в этом занятии малейшего интереса. Если ему было у нее так скучно, зачем он вернулся? Он спросил об этом у Иоланды. "Не начинай все сначала", – ответила она. "Тебе не кажется, что было бы лучше, если бы не знали где я?" "Послушай меня, милый. Неужели ты думаешь, что я могла быть такой дурой, чтобы разыскивать тебя, когда бы тебе грозила малейшая опасность?"