Текст книги "Опасный беглец. Пламя гнева"

Автор книги: Эмма Выгодская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцать третья
НА КОФЕЙНОЙ ПЛАНТАЦИИ

Солнце ещё не взошло, а Дакунти уже узнала, куда её привезли. В четыре утра её ткнули в спину бамбуковой палкой:

– Вставай!… На работу!…

Кофейные деревца в белом цвету стояли по склону холма, на одинаковом расстоянии друг от друга. На рыхлой земле между ними нестройно поднимались сорняки.

– Дёргай колючки! – приказал мандур.

К полудню Дакунти свалилась без сил; у неё мутилось сознание. Колючки ободрали ей пальцы, из них сочилась кровь. Солнце изнуряющими прямыми лучами обрушивалось на голову и спину, насквозь прожигало плотную ткань, навёрнутую на макушку. Мандур схватил Дакунти и потащил её с откоса вниз, к реке. Он окунул её дважды в воду и поставил на ноги.

– На ногах стоишь? – спросил мандур.

– Стою, – шатаясь, ответила Дакунти.

– Ступай работать!…

Раят с другими маленькими детьми обирал белого червя со стволов на участке, где росли трёхлетние деревца.

Солнце зашло, стемнело, но работу продолжали при свете бумажных фонарей, укреплённых на длинных и гибких бамбуковых шестах.

Руки Дакунти скоро покрылись незаживающими ранами; она обматывала их тряпками, но колючки протыкали тряпки насквозь и впивались в кожу. Раны за ночь не успевали затянуться.

Скоро заболел Раят. Он всегда был хилым, с самого рождения. Он родился в тяжёлый год, когда пепел из бетехского вулкана чёрным ковром покрыл посевы на много палей кругом на полях не взошёл рис, а голландцы велели тогда дьяксам собрать рисового налога столько же, сколько в другие годы, ни на зёрнышко меньше. Много народу в тот год умерло в Лебаке. Теперь Раят заболел первым из детей-шестилеток, живущих с ними под одним навесом. Он выл, как щенок, всю ночь, а наутро мандур не смог поднять его на работу. Мандур подтащил мальчика к свету и увидел распухший рот, лиловые желваки подмышками и посиневшие ноги.

– Бйри-бйри! – сказал мандур. Он ногой оттолкнул Раята в угол навеса.

– Бери-бери! – испугалась Дакунти. Надо было доставать брату лекарство.

Заболевшим бери-бери становилось легче от сока листьев калади. Дакунти знала это по деревне. Здесь, на плантациях, им не давали есть ничего, кроме воды и лежалого риса. Работая, она высматривала место, где могла бы расти калади или молодой бамбук. По краям плантацию обступил лес; там тоже работали, там пахло дымом: люди корчевали и жгли лесные деревья. По краям леса стояла двойная охрана: с этих участков убегали чаще, чем с других.

Среди цветущих кофейный деревьев, в центре плантации, у проточного пруда, издалека виднелся дом – просторный белый дом голландской стройки. Высокая красная кровля накрывала дом низко, до самых окон. В этом доме под высокой кровлей было всегда прохладно: огромный индийский веер-опахало из пальмовых листьев день и ночь колыхался под потолком; белые водяные лилии стояли на столе индийской веранды в плоских блюдах с водой. Здесь жил главный туван плантаций, арендатор Ван-Грониус.

Каждый день, в семь утра, раскрывались ворота, и главный туван выезжал на осмотр участков.

Он носился, большой и грузный, на рыжей кобыле по разрытым холмам, в жару, с открытой седеющей головой, красный от загара и от водки.

Он объезжал плантацию от центра к дальним участкам, от старых насаждений к новым. Мандуры выпрямлялись под его взглядом, работницы склонялись ниже.

Настал полдень. Дакунти дождалась часа, когда главный туван, седой плантатор, кончил объезд и мандуры притихли, разморённые жарой.

Дакунти побежала западным склоном и тихонько пробралась на самый крайний участок, к опушке леса.

Она искала среди стволов больших, припавших к земле листьев формы сердца. Нет, здесь калади не росла. Дакунти скользнула дальше. Дальше рос бамбук, а молодые мягкие побеги бамбука тоже хороши: от них у больных спадает опухоль и дёсны перестают кровоточить. Вот росток, ещё один, ещё…

– Дакунти! – кто-то звал её.

Дакунти отскочила. Какой-то мальчишка, как показалось Дакунти, растерзанный и злой, с коротко остриженными волосами, поднялся с разрытой земли ей навстречу.

– Аймат! – Дакунти узнала старшую сестру. – Ты здесь, Аймат!

– Уходи, уходи, нельзя!… – мандур из лесной охраны заметил Дакунти. – Уходи прочь!…

– Как тебя найти? – быстро спросила Аймат.

– Мы под крайним навесом, что над рекою, – успела ответить Дакунти.

У Мадьи из Тьи-Пурута всю ночь кричал под навесом грудной ребёнок. Мандур велел Мадье напоить ребёнка жидким опиумом, чтобы не мешал спать. Пососав опиуму, ребёнок затих. Мадья просидела над ним до утра, не шевелясь, а утром, когда пришёл мандур, громко закричала и вцепилась зубами ему в руку. Ребёнок умер ночью от опиума. Мандур толкнул Мадью, опрокинул на землю, сорвал повязку и за волосы потащил из-под навеса. Второй мандур прибежал к нему на помощь; они уволокли Мадью вниз к реке и привязали к колоде, вбитой в дно реки у берега, на мелком месте. Маленькие крокодилы разбивали воду острыми спинами у самых её ног. Мадья сначала молчала, потом начала кричать и кричала так ужасно, что тот же мандур прибежал и снова избил её. Мадья стояла весь день, оцепенев; маленькие крокодилы мутили воду у её ног и жадными глазами смотрели на её избитое тело, синее от побоев. Вечером от устья реки приплыл большой крокодил и схватил Мадью за ногу. Она истекла кровью в воде.

На следующую ночь Аймат пробралась к Дакунти. Глаза у Аймат светились на похудевшем лице. Она показала Дакунти глубокий порез на плече: это мандур хватил её ножом, когда она пыталась убежать.

– Всё равно убегу! – сказала Аймат.

Она работала на крайнем участке, у опушки. Сюда, на корчёвку пней, сгоняли самых строптивых.

Кругом в лесах бродили бежавшие с работ. Люди не смели вернуться в родную дессу. Многие уже подолгу вели жизнь обезьян, питались плодами и съедобными корнями лесных растений, на ночь забирались высоко в густую листву деревьев. Многие бежали к морскому берегу и оттуда перебирались на ту сторону пролива, в Лампонг.

– Я убегу, Дакунти!

– Возьми и нас с собой, Аймат!

– Вы не дойдёте, – сказала Аймат. – Я убегу далеко, к самому берегу моря.

* * *

Аймат работала у опушки. У ней был нож в руках; Аймат надрубала корни. Она всегда глядела в лес, точно ждала кого-то.

Раз, уже перед самым закатом, она увидела в глубине леса, среди частых бамбуковых стволов, человека в полосатой повязке, оранжевой с красным, намотанной низко, на самые брови. Человек делал ей знаки. Но мандур стоял рядом. Аймат не могла ни отбежать, ни ответить знаком.

Фонарь на бамбуковой палке качался перед навесом всю ночь. Аймат лежала с краю. Вдруг порыв ветра с неожиданной силой сорвал фонарь, стало темно. Чья-то рука протянулась к Аймат из темноты, и, ухватившись за руку, Аймат скользнула за человеком в высокую траву.

– В Тьи-Пуруте началось, – сказал ей в ухо тихий голос.

– Ты, Ардай? – узнала Аймат.

– Четыре деревни ушли в леса. Весь Бадур в огне.

– Нам ждать? – спросила Аймат.

– Ждите знака! Когда нищий в красном поясе прибежит к дому главного седого тувана и бросится в воротах ему в ноги, поджигайте в ту же ночь навесы и склады, бегите в лес. Кто останется, пускай пробирается к морскому берегу. Там, у Андьера, есть переправа в Лампонг.

Часть третья
ДОРОГА ВОССТАНИЯ
Глава двадцать четвёртая
ПУТЬ В ЛАМПОИТ

В Тьи-Пуруте началось.

Рано утром приехал голландский чиновник. Он собрал старшин и сказал, что их деревне и шести соседним надо сдать половину осеннего риса в государственные амбары, под замок. Он указал дьяксам на здание голландской конторы и просторные амбары при ней.

– Три дня сроку. Отвечать будете вы! – сказал чиновник и уехал.

Весь день шумела десса. А когда стемнело, большое пламя поднялось кверху, над тем местом, где стояла контора.

Оно взмывало к небу, как долго сдерживаемый гнев, который языками пламени прорвался, наконец, из сердца народа.

На свет этого пламени в деревню начали сходиться люди, – все, кто бродил по лесам, прятался в болотах. Все, кто сажал какао и не знал его вкуса, кто растил сахарный тростник и чьи дети умирали без молока матери, кто отдавал свой пот плантатору за четыре медных гульдена в год.

Здесь были вестники и с плантации Ван-Грониуса. Они рассказали крестьянам о Дакунти и маленьком Раяте, о жене Касима, Мадье. О том, как её ребёнок погиб, а она истекла кровью в реке.

Соседи и родные Касима выслушали рассказ. Его самого не было в деревне: по приказу раджи, его давно угнали на запад в Серанг, в солдаты. Крестьяне выслушали рассказ. Десятки рук с кинжалами поднялись кверху.

Люди поклялись отомстить за семью Касима, за детей, угнанных в неволю, за всех замученных плантатором крестьян.

Из общественного дома вытащили древний барабан, и наутро буйволовая шкура, натянутая на деревянный круг, с гулким стуком обошла все хижины. Гудар шёл впереди, нищий Гудар, сын китайца и яванки, бродяга Гудар, который уже много лет не знал ничего, кроме придорожной пыли и костей, брошенных собаке, – Гудар шёл впереди и палками бил в барабан.

Только древние старухи и маленькие дети остались в домах, – мужчины, женщины, подростки, старики ушли за Гударом. Гудар собрал в лесу людей из нескольких деревень.

– Будь прокляты белые!… Надо гнать их из нашей страны! – кричали крестьяне.

– Будь проклят голландский амтенар и слуги амтенара!…

– Они забирают последнее!… Они не жалеют наших детей…

– Только хуже стало при новом туване!…

– Напрасно мы ходили к его дому!… Напрасно мы просили у него милости!

– Нечего ждать от проклятых белых!… Смерть оранг-бланда! – Старики кричали и размахивали крисами, как молодые.

– Прочь их, прочь из нашей страны. Долой с земли Явы!…

– В Лампонг! – крикнул кто-то. – Братья, кто знает дорогу?… Все недовольные, все, кто хочет бороться, сейчас собрались в Лампонге. Там много людей и с Явы, и с Суматры, там есть оружие… В Лампонг!…

– В Лампонг! – повторили все.

Это был маршрут беглецов, дорога возмутившихся, великий путь повстанцев, – в Лампонг, на ту сторону пролива.

Откуда-то в лесу вдруг появился Ардай, сын старого Мамака.

Он был не тот, что прежде: в Ардае не узнать было тихого юношу, которого три месяца назад погнали из дессы в солдаты. Красный пояс повстанца перетягивал его почерневшее тело, в руках у него был карабин вместо гуслей.

– Я знаю дорогу в Лампонг! – кричал Ардай.

Маршрут передавали от человека к человеку, – от Андьера на запад, до большого вулкана в море, Кракатоу, а там к северу, мимо двух островков-близнецов… Держать курс всё время на острую вершину на севере, приставать ночью в тени вулкана.

– Большой ветер ходит над нашей землёй!… – кричал Ардай. – Большой ветер ходит над островами, большие наши силы скопились в Лампонге и угрожают белым… Белые боятся лампонгских лесов, их пушки увязают в трясинах, их солдаты гибнут от демама… Легко нам сейчас, соединившись, ударить белым в лоб и прогнать их с наших островов!…

– В Лампонг!… – раздавалось, как боевой клич.

Лес вдруг ожил: красным цветом, цветом восстания, запестрели пояса и головные повязки бантамцев.

Тьи-Пурут, Тьи-Монтанг, Сангьер, – деревня за деревней уходили в леса. Весь южный Бантам, как земля вокруг вулкана накануне извержения, сотрясался от подземных толчков.

Глава двадцать пятая
КРУШЕНИЕ

Все поместились в одной лёгкой малайской одноколке: Эвердина с сыном, Эдвард с папкой бумаг, саквояжи, постель, ящик с провизией. Кучер-китаец сел на передок.

Эвердина ещё раз оглянулась на белый дом, на заросший сад, на резного павлина на крыше, облинявшего от дождей.

– Кончено. Едем, – сказал Эдвард.

Эдвард сидел согнувшись, рассеянный, бледный. Толстую папку бумаг он обнимал руками.

Там, позади, осталось всё: спокойное пристанище, честное имя, последний кров, на который он мог рассчитывать на земле Явы.

Резидент сдержал обещание. Он написал генерал-губернатору. Брест-ван-Кемпен изложил всё дело так, что его высокопревосходительство остался недоволен «неосторожным поведением ассистент-резидента Деккера».

Его высокопревосходительство господин Даймер-ван-Твист, правитель Индонезии, прислал Эдварду официальный выговор. Он предлагал ассистент-резиденту Деккеру, «вызвавшему в высокой степени его неудовольствие», переехать в другое место, в восточную Яву, и усердной службой постараться загладить неблагоприятное впечатление, вызванное его деятельностью в Лебаке.

Выговор? Эдвард убежал с письмом генерал-губернатора в сад и метался среди колючих кустов.

Как он работал! Как он боролся за несчастных крестьян, вверенных его заботе! Он хотел защитить бантамцев от раджи, ставленника белых, от жадного червя, который столько лет сосёт их соки!

Эдвард метался по саду, обрывая полами сюртука колючки с кустов. Он плакал от возмущения.

И Эвердина плакала в своей комнате от предчувствия беды, нависшей над их головами.

К вечеру Эдвард успокоился. Он сел писать ответ генерал-губернатору.

«В ответ на отношение Вашего превосходительства от 23 марта вижу себя вынужденным почтительнейше просить Ваше высокопревосходительство об увольнении меня от службы в колониях.

Эдвард Деккер»

В тот день у Эдварда были прежние его глаза, глаза его молодости – синие, непримиримые.

Ответ пришёл очень скоро. Генерал-губернатор принимал отставку Деккера.

Это было крушение. Они уезжали из Лебака без денег, без надежд. Эдвард не знал, под каким кровом он проведёт с женой и сыном предстоящую ночь.

Неширокая речка синела внизу, под холмом. Всегда смирная, речонка сегодня вздулась от ночного дождя.

Китаец остановил буйволов.

– Сердитая вода! – сказал китаец. – Нельзя ехать.

Эвердина вопросительно оглянулась на Эдварда.

– Ничего, здесь безопасно, – рассеянно кивнул Эдвард. – Проедем…

Он сжимал обеими руками свою папку. Здесь были документы: незаконно отобранные буйволы, списки крестьян, угнанных на плантации, отравление Ван-Гейма, все преступления раджи, всё жестокое насилие белых в Лебаке.

Если генерал-губернатор не знал до сих пор, он теперь узнает!

Эдвард ехал в Батавию, чтобы искать правды у самого правителя Индонезии.

Китаец осторожно вёл одноколку через реку. До половины реки всё шло хорошо, потом с буйволами что-то случилось. Не то левый оступился в воде, не то они испугались чего-то на берегу, но оба вдруг резко дёрнули в бок. Китаец потерял управление, палка, продетая над шеями буйволов, скосилась и повисла, и животные, теряя брод, беспорядочно ринулись вниз по течению. Китаец соскочил, чтобы зайти в воде наперерез буйволам, но попал в водоворот, и его понесло в сторону.

Холодная пена и брызги оплеснули лица сидящих. Одноколка накренилась, большая волна перекатилась через колени Эвердины.

– Я боюсь, мама! – заплакал Эду.

Эдвард точно очнулся. Он схватил сына на руки.

– Спасите, тонем! – кричала Эвердина.

Большая волна налетела на них, сильный толчок – и одноколка, ломая колёса, уже ложилась на бок.

– Спасите, тонем!…

С той стороны реки, с плоского берега в воду бежали люди. Худой яванец в полосатой повязке бежал впереди.

– Помогите! – крикнул Эдвард.

Люди и без того шли на помощь. Передний, в полосатой повязке, оранжевой с красным, смело зашёл в воду наперерез буйволам и взялся за конец палки. Другие повисли с боков, закричали, выправили животных, вывели на берег. Китаец выплыл на берег ниже по течению и, отряхиваясь от воды, уже бежал к ним. Он начал вновь налаживать упряжку.

– Спасибо, добрые люди! – сказал Эдвард.

Крестьяне обступили его. Это были все старые знакомые из соседних деревень; Эдвард узнавал лица. Вот Абьен из Сурата, и старый Сибун, и Матье…

– Спасибо, соседи! – растроганно сказал Эдвард. Крестьяне не кланялись, не улыбались, не делали «сумба». Они обступили одноколку и хмуро глядели на него.

Китаец уже наладил упряжку, укрепил сдвинувшиеся ящики с постелью и провизией. Можно было трогаться.

– Подожди! – сказал человек в полосатой повязке. Он подступил к одноколке и кинжалом перерубил верёвку, на которой держались саквояжи.

– Разбойники! – ахнула Эвердина.

Только сейчас Эдвард заметил: у крестьян было оружие. Пистолеты торчали из-за рваных поясов; кой у кого были и старые двустволки. У людей были мрачные, раздражённые лица; что-то знакомое видел Эдвард в выражении этих глаз. Несмотря на разницу одежды, оружия, головных повязок, одна мысль, одна воля, одна злоба вела этих людей.

«Повстанцы!» – понял Эдвард.

Он уже видел эти лица, такие же, на Суматре, на Амбойне, на Целебесе.

Яванец в полосатой повязке передал саквояж стоящему рядом; тот раскрыл его и начал выкидывать вещи.

– Ничего нет, Ардай, – сказал второй.

Крестьяне внимательно осматривали каждую вещь, но ничего не брали.

«Обыск!» – догадался Эдвард.

Обида захлестнула ему сердце. Он ступил вперёд.

– Крестьяне! – сказал Эдвард. – Я боролся за вас! Меня лишили службы и крова за то, что я хотел вам добра… Я еду к самому туван-бесару, к большому белому господину в Батавию. Я хочу заступиться за вас… А вы обыскиваете меня, как вора на большой дороге!

– Ты едешь к большому тувану? – сказал Ардай. – Своих прав ищи у него, а наши…

Он передал один пистолет товарищу, второй сунул за пояс себе.

– А наши права, – договорил Ардай, – мы сами пойдём искать!

Эдвард замолчал, потерянный, бледный. Саквояжи положили на место, увязали, китаец поднял свою плеть.

– Прощай, туван, доброй дороги! – вежливо поклонился Ардай. – Можешь ехать дальше, мы не тронем тебя.

Глава двадцать шестая
ПОБЕГ

В центре плантации, на старых насаждениях, шёл сбор. Женщины подстилали циновки под деревья, на циновки гроздьями валилась спелая кофейная ягода, похожая на вишню. В глубоких корзинах женщины несли ягоду к большим белым чанам. Там мужчины мяли ягоду ногами, промывали её сильной струёй воды. Освобождённая от мякоти косточка кофейной ягоды распадалась на две твёрдые части, похожие на половинки боба. Косточки рассыпались по деревянному настилу; они сохли на солнце и становились светло-оливковыми. Девочки с деревянными граблями ходили вдоль настилов и ворошили зёрна.

Ван-Грониус глядел насупившись на работниц. Сегодня Ван-Грониус был всем недоволен. Неизвестный нищий в красном поясе кинулся на землю перед его лошадью, когда он утром выезжал из ворот. Рыжая кобыла рванулась в сторону и едва не понесла. Мандур бросился ловить неизвестного нищего, но тот уже бежал обратно к лесу, с криком, разнёсшимся далеко по плантации.

Неизвестный нищий испортил Ван-Грониусу настроение. Какие-то бродяги шляются возле его дома, – плохо же смотрят мандуры!

Ван-Грониус носился от участка к участку. Его красное лицо мелькало то на свету, то в тени. Женщины гнулись над сорняками, мужчины взрывали землю железной мотыгой. Они молчали. Что значил этот неподвижный взгляд коричневых яванских глаз?… Душа яванца темна. Кто знает, не готовит ли он своему хозяину удар крисом в тропической ночи?

На крайнем участке, у самого леса, Ван-Грониус вздрогнул. Девушка-подросток в упор смотрела на него непонятным и непрощающим взглядом. Она была в белом саронге с зелёной каймой. Развёрнутые малайские ноздри трепетали на её тёмно-золотистом лице. Нож для рубки корней она держала в руках, как оружие.

– Кто? – спросил Ван-Грониус у мандура.

– Аймат-Си-Кете, от раджи, из Лебака.

Аймат смиренно прилегла на земле и сделала «сумба», сложив ладони.

Ван-Грониус нахмурился и проехал дальше. До вечера не давал ему покоя этот взгляд, это лицо, детское и свирепое.

В ту же ночь столбы огня и дыма поднялись над сушильнями, над навесами, над складами для кофе. Преданные хозяину мандуры цепью встали вдоль леса, до самого спуска к реке, и гнали бегущих обратно в огонь. Мандуры проглядели многих, – в темноте, в суматохе пожара десятки и сотни проскочили и рассеялись по лесу.

Плантатор выбежал из дому полуодетый, пьяный.

– Спустить собак! – приказал плантатор.

Аймат бежала, держась за руку Ардая. Вдруг целая свора псов кинулась наперерез, люди метнулись в сторону и, сама не зная как, Аймат выпустила руку Ардая.

Впереди и позади бежали люди. Аймат уже не понимала, где свои и где чужие, она запуталась на бегу в жёстких висячих корнях какого-то дерева, ноги её скользнули в яму, вырытую у самого ствола. Аймат невольно поползла ниже и почти вся с головой скрылась в яме, покрытой сверху сплетением корней. Над нею бежали, свистели, улюлюкали мандуры.

Так Аймат просидела несколько часов.

Лесные звери, испуганные пламенем пожара, отошли в ту ночь далеко, и Аймат никто не тронул. Когда небо начало бледнеть, она выползла из своей ямы и огляделась. Никого вокруг не было: ни мандуров, ни своих. Свои ушли далеко, их было уже невозможно догнать.

Аймат закрыла глаза. Когда её не досчитаются в бараке, Дакунти и Раята выведут на склон холма… Им перетянут назад маленькие коричневые руки, их будут бить палками по спине, по затылку, по пяткам, их будут пинать в лицо ногами.

«Где Аймат, ваша старшая сестра?» – спросят у них.

Но впереди был Лампонг, там боролись, и Аймат пошла вперёд.