Текст книги "Опасный беглец. Пламя гнева"

Автор книги: Эмма Выгодская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцатая
РАДЖА ИДЕТ В НАСТУПЛЕНИЕ

Странные вещи начали происходить в доме Деккеров с того дня, как верховой повёз в Серанг жалобу на раджу.

Раз как-то, засидевшись до позднего вечера в своём кабинете, Эдвард вышел в сад. Было тихо, одуряюще пахли белые цветы. Эдвард спустился со ступенек веранды и прошёл на открытое место, к цветнику. Вдруг стрела просвистела очень близко, у самой его головы. Звук резко пресёкся: должно быть, стрела впилась в ствол дерева рядом. Луна выплыла из-за бамбукового леса, и Эдвард увидел, что перистый кончик стрелы ещё трепещет в лунном свете у ствола, в полутора шагах от него.

Эдвард чиркнул спичкой и осветил ствол. Там, где впился кончик стрелы, светлая кора дерева резко потемнела. Стрела была отравлена.

В саду вдруг появились змеи – большие опасные змеи с дальних болот.

Эвердина окончательно потеряла спокойствие. Она никуда не отпускала сына с открытой лужайки у самой веранды.

Дакунти с маленьким Раятом часто стояли, прижав носы к изгороди, и смотрели.

Сквозь щели они видели дом белого тувана, его сад и веранду.

Белая женщина сидела с мальчиком в саду. Она шила, маленький играл подле неё. У белой женщины были удивительные волосы: они вились, как плющ по дереву. У здешних яванских людей волосы были не такие. Дакунти щупала свои – прямые и чёрные, как птичье перо.

Маленький смеялся, показывая белые зубы, и пил молоко. Дакунти брезгливо морщилась: пить молоко коровы! Это значило стать молочным братом телёнка! У них в деревне никто не пил молока. «Это хуже, чем пить кровь», – говорили старики.

Раз они стояли с Раятом и смотрели. Белая женщина склонилась над шитьём. Маленький отошёл от неё. Он присел на землю, чтобы нарезать твёрдых стеблей клагги. Из полого стебля получалась хорошая дудка.

Дакунти вздрогнула. Змея бесшумно подползла к ребёнку в траве, маленькая голова шевелилась, приподнятая над пятнистым телом. Белая женщина, склонясь над шитьём, не поднимала глаз. Упруго отталкиваясь хвостом, змея скользнула в полуметре от голой ножки ребёнка, подняла голову…

– Улар-лананг! – пронзительно закричала Дакунти. Она метнула палкой в змею. Эду отскочил, ещё не понимая, в чём дело. Палка со свистом пролетела в воздухе, змея, неохотно отклонившись, обвилась пятнистым кольцом вокруг пня.

– Змея! – теперь и Эвердина увидела. – Эду, сюда! – она побежала с ним к дому: – Змея в саду!… Большая, улар-лананг!… Эдвард, сюда скорее!… Змея в нашем саду!…

Эдвард схватил толстую бамбуковую палку и побежал в сад. Змея уже уползла в траву. Эдвард позвал Ван-Хемерта, и они вдвоём обыскали сад. Змеи нигде не было.

Несколько минут спустя Эдвард увидел её. Улар-лананг обвилась вокруг ствола дерева. Это была крупная змея из породы пифонов, с чёрно-жёлтым пятнистым телом и маленькой головой. Она раскачивалась на двухметровой высоте, угрожая каждому, кто пройдёт под деревом. Эдвард с Ван-Хемертом с двух сторон подступили к змее. Длинными палками они скинули змею на землю и разбили ей голову. Издыхая, змея долго ещё шевелилась. Все столпились вокруг. Только тут начали вспоминать, кто первый увидел змею.

– Кто же отогнал змею от ребёнка? – спросил Эдвард.

– Здесь была девочка, – сказал Эду.

– Где?

– Здесь! – Эду показал на угол сада, где к забору с внешней стороны прислонился домик Кадат.

– Какая девочка? – встревожилась Эвердина.

Тут она увидела синий саронг, и Ван-Хемерт вытащил из-за забора смущённую, не успевшую убежать Дакунти и насмерть испуганного маленького её брата.

– Что это за дети? – спросил Эдвард.

– Прости меня, туван! – старая метиска бросилась ему в ноги. – Я спрятала этих детей… Они мне приходятся сродни. Раджа хотел забрать их в деревне, как забрал их старшую сестру, Аймат.

– Аймат-Си-Кете? – быстро сказал Эдвард. – Я помню её. Пускай эти дети живут здесь!

– Их надо прятать, туван! – плача, выговорила Кадат. – Адхипатти разгневается, если узнает.

– Никто не тронет этих детей в моём доме, пока я здесь, – сказал Эдвард. – Пускай они играют в моём саду!

Глубокая канава, которой Эдвард велел окружить сад, не уберегла дом от змей. Улар-лананги переползали канаву или их кто-то приносил в сад. В кратоне раджи умели обращаться со змеями.

Эвердина больше не пускала Эду в сад. Она отослала в Батавию свою малайскую няньку и глядела за ребёнком сама. И всё по дому Эвердина теперь делала сама, не доверяя никому.

В доме не хватало самых необходимых вещей – обувь, бумагу, нитки, даже сахар надо было везти из Батавии. Сахарный тростник рос в этих местах, крестьяне сосали его в зелёном виде, но сахара в Лебаке не варили. Пшеничной муки нельзя было достать на много палей в окружности; население ело лепёшки из кукурузной муки пополам с сушёной травой. Эвердина очень страдала от отсутствия европейского хлеба, но не хотела пускать в дом странствующего торговца, который мог бы приносить им хлеб.

Даже мыла не было у Эвердины. Она стирала песком и больно натирала себе руки. Дакунти, яванская девочка, неожиданно пришла к ней на помощь.

– Зачем песком стираешь, ньо-ньо? – удивилась Дакунти. Она сбегала на пустырь и принесла каких-то мягких светло-зелёных шишек. Размоченные в кипятке шишки дали настоящую мыльную пену.

Дакунти оказалась полезна в доме. Она умела варить краску из орехов, умела от руки разрисовывать ткани. Сидя на полу, на скрещённых ногах, она в полдня сшила Эвердине белую кабайю – просторную яванскую блузу с оторочкой – и сама разрисовала её от руки зелёными и голубыми рыбками.

– Что тебе подарить, Дакунти? – спросила у неё Эвердина.

Дакунти смутилась. Она показала Эвердине на буквы, нарисованные на кубиках Эду.

– Подари мне это, ньо-ньо! – попросила она.

– Ты хочешь научиться читать? – удивилась Эвердина.

– Да, – сказала Дакунти. Тёмные глаза у ней заблестели под припухлыми малайскими веками. – Хочу читать, как ты читаешь!

Эвердина показала девочке голландские буквы, и через неделю-полторы Дакунти уже складывала из кубиков слова.

– Этот народ очень способен к наукам, – твердил Эдвард. – О, если бы только дать им свободу!…

У них по-прежнему не было хлеба; вся семья уже неделю ела кукурузные лепёшки. У Эвердины распухли дёсны.

Незнакомый малаец остановил Эдварда возле дома. Он говорил на языке приморских малайцев, – значит, был городской, тёртый, из приморских мест. Малаец сказал, что у него есть булочная в Серанге и что он может постоянно привозить Деккерам хлеб.

Эвердина разглядела малайца из окна.

– Мне не нравится этот человек, – сказала Эвердина.

Старая Кадат присоединилась к ней. Малаец внушал метиске отвращение. Она встревожилась, когда Эдвард дал малайцу вперёд деньги, но ещё больше испугалась, когда человек принёс в дом два больших пшеничных хлеба.

– Уходи! Уходи! – Кадат прогнала малайца.

– Что это значит? – рассердился Эдвард. Он хотел вернуть человека.

– Нет! Нет! – Кадат схватила его за руку. – Не давай никому есть этот хлеб!

Эдвард смутился.

Ява, страна ядов, знает все виды убивающих средств – и медленные, и молниеносно действующие. Злые соки бродят в растениях её лесов, губительная плесень выступает на серой коре ядовитого дерева анчара; колючий кустарник на склоне горы встречает человека смертельным укусом.

– Объясни мне, что это значит? – Эдвард разломил принесённый малайцем хлеб.

– Нет! Нет! – Кадат упала ему в ноги.

– Хорошо, я сделаю пробу.

Эдвард отломил кусочек хлеба и дал его Минтье.

Прошёл день, другой – кошка была здорова.

– Ты напрасно напугала всех, старая, – сказал он Кадат.

– Подожди ещё, туван! – умоляла метиска.

Прошло ещё два дня, – Минтье сделалась грустна.

Она перестала есть, забилась в угол.

Весь дом ходил за кошкой, как за опасно заболевшей дочерью. Но Минтье не поднимала головы со сложенных лапок.

День спустя она начала визгливо мяукать, кататься от боли. Ужасные рези мучили кошку, изо рта шла кровь и пена.

Старуха-метиска ходила бледная, с расширенными глазами. Страдания Минтье словно напомнили ей о чём-то.

Наконец Минтье издохла в страшных мучениях.

– Вот так он погиб! – зарыдала метиска.

– Кто, Кадат? Кто?

– Он, он, мой туван! – Кадат ломала руки.

– Ты мне всё расскажешь, Кадат, – сказал Эдвард.

Он ушёл к метиске и просидел с нею в её пристройке до темноты.

Он был бледен, когда поздно вечером шёл обратно домой через сад.

В стеблях листьев водяной пальмы есть жёсткие, точно металлические, очень тонкие волоконца. Стебель крошат на куски, и искрошенные волоконца загибаются тоненькими опасными крючками. Крючочки подмешивают в рис или запекают в лепёшку; человек съедает, ничего не замечая: ни вкуса, ни запаха. Два дня он остаётся здоров, на, третий-четвёртый – начинается лёгкая резь в кишечнике. Это загнутые в крючки волокна впиваются в стенки кишок. Боль всё усиливается, кишки начинают кровоточить.

Какие бы ни глотал человек лекарства, – ему становится только хуже; отравленный умирает нескорой, мучительной смертью.

Ван-Гейм, чиновник прямой и совестливый, хотел жаловаться на раджу. У него лежала готовая к отсылке бумага. Он не успел отправить верхового в Серанг, – его вызвали на объезд горного участка Паранг-Кудьянг. В Паранг-Кудьянге ассистента-резидента встретил раджа и зазвал его на обед к своему зятю.

После обеда Ван-Гейм не почувствовал никакой боли, но на третий день у него началось жжение в кишечнике.

Через три недели Ван-Гейм скончался в страшных мучениях. Старая Кадат ходила за ним до последнего часа.

Раджа Адхипатти, регент Лебака, боролся за свои права, за власть над населением, за милость голландских властей, за возможность привольно жить с семьёй и домочадцами на лебакской земле. Раджа не выбирал средств.

«То же самое ты приготовил и нам, Адхипатти!» – с дрожью подумал Эдвард.

Он прошёл к Эвердине.

– Эвердина, – сказал Эдвард, – моего предшественника отравили.

Лицо Эвердины от страха сделалось пепельным.

– Надо уезжать отсюда, Эдвард!

– А мои крестьяне, Эвердина? Я ещё не получил ответа от резидента.

Глава двадцать первая
ПОЕДИНОК ОГНЯ И МЕДУЗЫ

Крытая европейская коляска остановилась у дома.

Грузный мужчина вылез из коляски; став на подножку, он спустил ногу и несколько раз попробовал ею землю, словно не решался ступить сразу.

Это был Брест-ван-Кемпен, резидент всего Бантама.

Провинция Лебак была для резидента, как коварный яванский вулкан: много лет мирно курится на горизонте, все давно привыкли к этому и не боятся извержения. И вдруг – столбы огня и тучи пепла.

Письмо ассистента Деккера из Лебака было первым облачком пара. Резидент выехал в Рангкас-Бетунг, чтобы с глазу на глаз поговорить с ассистентом.

«Этот сумасбродный Деккер!»… – с досадой думал резидент в дороге.

«Сумасбродный» Деккер уже бежал к нему от дома, худой, светловолосый, растрёпанный.

– Господин резидент!… Очень рад, господин резидент!…

– Очень рад, – бесцветным голосом произнёс резидент. – Какая жара!

Резидент с неодобрением посмотрел на полуразвалившийся дом, на бедную веранду, на заросший сад.

Они прошли в кабинет.

– Я хотел лично переговорить с вами, менгер Деккер…

– Ваш слуга, господин резидент!

Брест-ван-Кемпен сел и расплылся в кресле, как беспозвоночное животное.

– В ответ на ваше отношение от двадцать четвёртого февраля…

– Прошу извинения, господин резидент!… – Эдвард не мог усидеть в кресле. – В моём отношении была изложена только десятая доля тех преступлений, которые…

Но резидент не слушал.

– В ответ на ваше отношение от двадцать четвёртого февраля, – недовольно дотянул резидент, – хочу поставить вам на вид, менгер Деккер, что обвинения ваши преждевременны…

– Преждевременны? – подскочил Деккер. – Преждевременны, после десятков лет самого подлого угнетения?… После неслыханных преступлений, совершаемых на глазах у всех, на ваших глазах, господин резидент?!

Лицо резидента, водянистое и расплывчатое, как тело медузы в воде, не изменилось.

– … что ваши обвинения несколько преждевременны и что вам следует взять их обратно! – наконец договорил он свою фразу.

– Обратно? Никогда! – сказал Эдвард. – Я не стал бы ставить на карту семнадцать лет – семнадцать трудных лет службы в колониях, если бы не был уверен в правоте моих обвинений… И я ещё не всё вам написал, господин резидент! У меня в руках есть прямые доказательства того, что мой предшественник, Ван-Гейм, погиб не своей смертью. Его отравили!

– Доказательства? – быстро спросил резидент. – Какие?

– Показания Кадат, старой служанки Ван-Гейма. Раджа отравил моего предшественника, когда он обедал у него в Паранг-Кудьянге. Кадат ухаживала за Ван-Геймом до последнего часа, она знает все обстоятельства его гибели.

– Эта служанка Кадат, – осторожно спросил резидент, – белая?

– Метиска, – объяснил Эдвард. – Дочь голландца и яванки.

– А, вот как! – Брест-ван-Кемпен, успокоенный, откинулся в кресле. – Разве можно, менгер Деккер, давать веру показаниям лиц туземной крови?

Не торопясь, он закурил сигару.

– Зачем вам понадобилось так неосторожно поднимать историю? – уже откровенно сказал резидент. – Здешний туземный регент – очень милый, сговорчивый старик. Без его влияния на народ мы не смогли бы собрать налоги по Лебаку. Когда мне нужны люди, я обращаюсь только к нему.

Брат жены резидента, плантатор Ван-Грониус, арендовал в соседнем округе большую правительственную кофейную плантацию. Ван-Грониусу часто бывали нужны люди, и он доставал их через раджу.

– Вы сделали ошибку, написав мне, – уже откровенно сказал Брест-ван-Кемпен. – Советую вам взять обратно свои обвинения, пока не поздно.

– Нет! – твёрдо сказал Эдвард. – Обвинений своих я назад не возьму. Раджа повинен в том, что население Лебака голодает сильнее, чем народ в других провинциях… Что деревни пусты… Что люди бегут в лампонгские болота… Что несчастные жители, доведённые до крайности, готовы взяться за оружие!… Я виню в этом туземного регента и ещё виню голландское правительство, которое в своей слепоте…

– Молчите! – поднялся резидент. – Понимаете ли вы, что говорите?

– Да, голландское правительство, которое в своей слепоте довело до голода и вымирания население страны!

– В таком случае, – задёргал подбородком Брест-ван-Кемпен, – мне придётся сделать представления его высокопревосходительству.

– Пишите генерал-губернатору! – заносчиво сказал Эдвард. – Я не боюсь!… Лучше возить тачку с грузом или бить камень на дороге, чем служить так, как служат ваши чиновники, господин резидент!

Резидент ещё сильнее задёргал подбородком и торопливо начал прощаться.

«Сумасшедший, совершенно сумасшедший!» – морщился резидент весь обратный путь.

* * *

Всё стало непрочным и неверным в этом доме, затерянном в глубине Явы; даже крашеный деревянный павлин на крыше словно облинял и опустил хвост. Контролёр Ван-Хемерт, пухлый и весёлый вначале, теперь помрачнел, похудел и смотрел в сторону: в конце концов, он не хотел лишиться места из-за «сумасбродного» Деккера. Эвердина сделалась недоверчива и грустна. Она никого не пускала ни в комнаты, ни на веранду. Только Дакунти с маленьким братом проходили к Эду и играли с ним целые дни.

Все продукты они теперь запирали в шкаф, всё быстро портилось в закрытом шкафу, в духоте и сырости тропиков. Сахар, крупу, соль, печенье надо было держать в стеклянной посуде. В бумажном мешке соль за несколько дней становилась мокрой, точно её смочили водой; крупа слипалась в комки и покрывалась пятнами плесени.

Сад Деккеров быстро зарос, семья сидела в комнатах и наглухо запиралась на ночь. Дом был старый, половицы гнулись во многих местах; резные украшения на веранде от прикосновения осыпались, как труха. Деревянные дома недолго стоят в вечной сырости индийских тропиков: жучок-точильщик дырявит их перекрытия, древесный муравей ест сердцевину брёвен. Эдвард постукивал по столбикам веранды, они давали гулкий отзвук; проеденные внутри, они грозили обвалом.

В довершение ко всему заболела Эвердина. У ней распухли ноги, пожелтели белки глаз, озноб тряс её по вечерам.

«Неужели лихорадка?» – думал Эдвард.

Лицо Эвердины скоро стало жёлтым, тёмные круги легли под глазами. Озноб возвращался аккуратно после захода солнца. Да, это была тропическая лихорадка.

Эвердина хорошо перенесла сырой климат Целебеса, злая амбойнская лихорадка пощадила её, а здесь, в относительно благополучном Бантаме, она неожиданно слегла.

– Мне холодно! – жаловалась Эвердина. – Согрей меня, Дакунти!

Дакунти укрывала её платком и шалями. Эдвард, раздувая угли, пытался сварить для Эвердины чай на яванской жаровне. Вода кое-как вскипела, но к чаю не было сахара, и Эвердина его не пила. Целыми днями она лежала полуодетая среди разбросанных вещей.

Словно все сговорились против Деккеров – старый дом грозил обвалом; он потрескивал по ночам, точно кто-то ходил вокруг и выстукивал брёвна, ища слабого места. Кто-то разбил на веранде их единственную европейскую лампу, и после шести вечера они сидели в темноте или зажигали яванскую светильню: джутовый фитилёк в масле, налитом в половину скорлупы кокосового ореха.

Ван-Хемерт, выезжая на рассвете на объезд участка, дважды приметил у дома незнакомого человека. Человек стоял на пустыре и внимательно осматривал сад, веранду, изгородь, к которой прислонилась бамбуковая пристройка старой Кадат. Ван-Хемерт не хотел усилить беспокойство в доме и ничего никому не сказал.

Каждый вечер Эдвард осматривал все окна и двери, проверял запоры и клал пистолеты возле своей постели.

Однажды ужасный крик метиски Кадат поднял его среди ночи.

Кто-то проник в её домик снизу, через полуразрушенные половицы приподнятого над землёй пола. В неясной суматохе по другую сторону забора Эдвард различил слабый отчаянный вскрик Дакунти и чей-то резкий голос. Тёмная фигура, едва не задев его, скользнула вдоль забора. Эдвард бросился за ней и наскочил в темноте на человека. Эдвард уже держал его за плечи, но голое, натёртое кокосовым маслом тело скользнуло у него в руках, Эдвард не смог его удержать. Они зажгли с работником свет и обшарили весь дом.

Метиска громко выла на весь двор. Дакунти? Раят? Дети исчезли.

Глава двадцать вторая
ДАКУНТИ

Всю ночь под ними вертелись колёса и тряслось неровное дно повозки. Всю ночь они ехали куда-то, ещё какие-то связанные люди лежали на дне повозки рядом с ними, и дощатое дно подскакивало на камнях и корнях: ехали перелесками, без дороги. Только два раза за ночь останавливались: в первый раз какой-то сердитый человек с длинными волосами, перевязанными лентой на лбу, подбежал к ним, сосчитал всех и велел вознице ехать дальше; во второй раз остановились уже ближе к утру и стояли довольно долго возле каких-то строений.

Возница куда-то ушёл, а потом много людей пришло сразу; они ругались и вели связанных по двое женщин, а позади бежали ещё люди, громко кричали и грозили. Одна связанная женщина с грудным ребёнком за спиной громче других плакала и причитала… Дакунти вздрогнула, она узнала голос: это была Мадья, жена Касима, их соседа по деревне. Это была их десса, Тьи-Пурут, – в темноте она не сразу узнала. Дакунти закричала, но её никто не слышал, потому что все женщины громко плакали и причитали, а мужчины махали крисами и грозились. Мадью с ребёнком и других женщин бросили в заднюю повозку; человек с лентой крикнул вознице, и все сразу погнали лошадей, а люди из дессы бежали за ними, кричали и страшными словами проклинали человека с лентой.

Передняя повозка свернула на большую дорогу, за ней – другие, и люди отстали. Стало совсем светло, и они остановились перед воротами, над которыми торчал сноп рисовой соломы. Это был пасанг-рахан – постоялый двор.

На пасанг-рахане их всех заперли в грязном сарае. Дакунти смотрела в щель в дощатой стене; она видела пустой двор и китайца-хозяина, который хлопотал у конюшен. Потом Дакунти уснула. Сквозь сон ей всё казалось, что кто-то подходит снаружи и стоит у стены сарая, у самой её головы. Раят громко застонал, и Дакунти проснулась. Во дворе теперь было много людей. Человек в полосатой повязке, оранжевой с красным, намотанной низко, над самыми бровями, поил у колодца распряжённых лошадей. Несколько мужчин стояли вокруг него, они совещались о чём-то. Потом человек в полосатой повязке пошёл к сараю.

– Больно, больно!… – вдруг опять заплакал Раят. – Надо развязать верёвку!…

– Молчи, Раят, сюда идут! – сказала Дакунти, а человек в повязке уже стоял на пороге. Он прошёл прямо к ним.

– Кто это плачет? – спросил человек.

– Верёвка, верёвка!… – плакал Раят.

Человек вынул крис и разрубил верёвку. В полосе света, упавшей сквозь щель, Дакунти увидела рукоятку кинжала и голову буйвола, чернью выведенную на ней.

– Ардай! – вскрикнула Дакунти и схватила человека за руку. Это был Ардай, родной брат её отца.

– Дакунти! – прошептал Ардай. – Это ты? Молчи, Дакунти, сегодня ночью мы вас отобьём!

Ардай ушёл, и сейчас же пришёл человек с лентой. Он велел раздать людям воды и лепёшек, а потом их всех опять поволокли в повозки. На этот раз с ними была охрана: несколько человек в одинаковых синих кабайях, с карабинами. Человек с ленгой всё время злился на кого-то, беспокоился и всех торопил, чтобы выехать пораньше. Всё же они выехали поздно; скоро стемнело. Местность резко изменилась, пошли заросли, шумели ручьи. Малаец на передке хлестал коней и торопился, а человек с лентой визгливо кричал что-то на непонятном Дакунти языке. Лошадиный топот послышался сзади: за ними гнались. «Ардай с товарищами», – подумала Дакунти. Малаец отчаянно хлестнул по коням, а человек с лентой соскочил с телеги и побежал рядом. Дакунти никогда ещё не видела такой погони: сзади стреляли, а человек с лентой бежал рядом, – наравне с лошадьми, и хлестал кнутом и по людям, и по коням. Сзади всё стреляли, малаец на передке вдруг охнул и провалился куда-то: дикий, задушенный крик донёсся из-под колёс, а человек с лентой вскочил на место возницы и хлестнул коней ещё сильнее. Они резко свернули, погнали по голым холмам без дороги, и погоня отстала. Высокий забор вырос перед ними и висячий фонарь над воротами.

– Наконец-то! – сказал из ворот сонный голос.

– Едва привёз! – ответил человек с лентой.

Всех сняли с повозок и повели. Дакунти с братом посадили куда-то под навес. В темноте она ничего не могла разглядеть. Откуда-то снизу тянуло сыростью, – должно быть, навес стоял на берегу, у самой реки. Солома под ними шевелилась, как живая. Дакунти протянула руку и отдёрнула с отвращением: по соломе ползали черви.

– Где мы, Дакунти? – спросил Раят.

– Не знаю, – сказала Дакунти с болезненно сжавшимся сердцем. – Спи, Раят, завтра узнаем.