Текст книги "Все смиренно (ЛП)"
Автор книги: Эмма Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА 8
Просыпаться в месте, которое не является твоим – всегда слегка дезориентирует. Мои глаза открываются от потока солнечных лучей, струящегося через тюль лилового цвета в спальню, по которой разбросаны вещи. Прошлой ночью Ди и я еще немного поболтали, после того, как зашли в ее квартиру. Оказалось, что у нее не было секса с тем братаном. Она сказала, что большую часть того времени, что он провел в ее квартире, он висел на телефоне со своим другом. Идиот. Еще спросила, беспокоило бы меня, если бы у нее был с ним секс – мой ответ был «да». Но… я бы это пережил.
Я натягиваю трусы и потом следую на запах бекона и звук музыки на кухне. Ди стоит у плиты, повернутая ко мне спиной, подпевая под «Beneath Your Beautiful», что льется из стерео, который стоит под ее шкафчиком.
У нее восхитительно ужасный голос – фальшивый и скрипучий – как у кота в период обострения. Ее светлые волосы забраны вверх и заколоты палочкой для еды – с прошлой ночи остались крашеные прядки – и единственное, что на ней было надето – это моя голубая рубашка. Когда песня заканчивается, я хлопаю.
Она поворачивается с лопаточкой в руках.
– Утро.
– Хорошая рубашка.
Она пожимает плечами.
– Поскольку я готовила тебе завтрак, я решила полностью соответствовать образу и надеть ее.
Я делаю шаг ближе и сладко целую ее в губы. Она застенчиво улыбается.
– Ты голодный?
– Ужасно.
Ди подает мне два стакана апельсинового сока, а сама берет тарелку с беконом и омлетом. Мы садимся за ее маленький обеденный стол и начинаем есть.
– Вкусно, – комментирую я.
– Органический бекон индейки. Это как кокаин. Стоит попробовать раз, и ты больше никогда не захочешь свинины.
Пока мы едим, я пользуюсь возможностью, чтобы осмотреть ее дом. До этого, я был слишком занят тем, что хотел заставить ее стонать. Здесь чище, чем я ожидал, и все в разном стиле. Красное допотопное кресло стоит возле круглого стола с мозаичной поверхностью, который рядом с удобным на вид светлым диваном, на спинку которого брошен мягкий коричневый плед. Там и сям разбросаны цветастые подушки, а в углу стоит торшер с бахромой из бисера. Стены украшают несколько фотографий в рамках – на одной из них Долорес стоит рядом с худенькой женщиной с волосами, как у нее, которая, я так понимаю, ее мать. На другой Ди, которой лет тринадцать, одной рукой обнимает за плечо Кейт Брукс, а другой – темноволосого мальчишку, который, должно быть, ее двоюродный брат. Все трое обуты в роликовые коньки.
Я проглатываю полную вилку омлета и спрашиваю:
– Что ты сегодня делаешь?
– Мне надо попасть на рынок в Бруклине… и больше ничего.
– Хочешь, проведем время вместе?
– Ладно.
– Сначала заскочим ко мне, я приму душ, и мне еще по-быстрому нужно в одно место, но потом, я думал, может, мы смогли бы прогуляться в Центральный Парк?
Прелесть проживания в городе в том, что всегда можно найти, чем заняться. Даже если ваша задница сидит в парке на скамейке, и вы кормите голубей, все равно сохраняется чувство, что вы чем-то заняты.
– Звучит отлично. Пойду оденусь.
***
Спустя тридцать минут, Ди приняла душ и теперь выходит из своего здания. Волосы собраны в пучок, на ней серебристый топ без бретелек, черные кожаные штаны, и пятнистые туфли. К счастью, мой неправильно припаркованный байк все еще на месте и без квитанции о штрафе. Ди с одобрением смотрит на байк. Она проводит рукой по сиденью, а мне это напоминает, как она проводила своей рукой по моему животу, опускаясь все ниже и ниже. Я поднимаю ее руку и целую ладонь.
– Не надо его так поглаживать, если только ты это не намеренно.
Она встает на цыпочки и шепчет мне на ухо:
– Именно намеренно.
Я вытаскиваю шлем из багажника, что сзади моего байка и одеваю его на голову Ди, застегивая его у нее на подбородке. Она просто идеальное сочетание чувственности и обожания, сексуальности и привлекательности – я бы мог взять ее прямо здесь, на улице.
Она забирается на мотоцикл и подмигивает мне.
– Прокати меня, Мэтью.
Я газую.
– Держись крепче.
Не каждая девушка походит для езды на мотоцикле. Одна или две из них так крепко за меня цеплялись, что оставили следы от своих ногтей, да так, что боль от этого проняла меня до самых конечностей. В другой раз, девица наоборот не слишком хорошо ухватилась – была слишком занята тем, чтобы улюлюкать и размахивать руками в воздухе – и со мной чуть сердечный приступ не случился, когда она свалилась. Слава богу, она не поранилась. Ди сжала меня, как надо – одной рукой обняла меня за пояс, а другая рука – у меня на бедре, как же прекрасно чувствовать, как ее грудь прижимается к моей спине, а подбородок ложится на мое плечо.
Я с радостью готов катать ее не только на своем байке, но и готов снова и снова усаживать ее верхом на себя.
После того, как мы подъезжаем к моему дому, паркуемся на частной парковке и направляемся в лобби. Долорес любуется впечатляющей архитектурой, пока я достаю почту из своего ящика. Когда мы входим в квартиру, я говорю Ди, чтобы она чувствовала себя как дома и прыгаю в душ. После того, как вытерся, натягиваю пару джинсов и фланелевую рубаху. Оставив ее расстёгнутой, я возвращаюсь в гостиную в поисках Долорес. Она смотрит в панорамное окно.
– Думаю, теперь я буду называть тебя «Верхний Вест-Сайд», – говорит она мне, улыбаясь.
– Но «Бог» подходит намного больше.
Она направляется к книжному шкафу.
– Замечательные фото.
Она смотрит на одну, где я в прошлом году снял Маккензи, которая посылает в камеру воздушный поцелуй. От вспышки ее голубые глаза здесь светятся по-особенному.
– Это Маккензи, – объясняю я. – Племянница, о которой я тебе говорил в среду вечером… которая технически таковой не является.
Я показываю на другое фото, что стоит рядом.
– А это мои родители.
Это черно-белая фотография – моя мама выглядит блаженной, отец грозным, их каждодневное выражение.
Я достаю камеру, чтобы убедиться, что у меня еще есть пленка, проверить линзы.
– У тебя есть комната для проявки пленки? – спрашивает она.
– Вообще-то есть.
В ее глазах появляется взгляд, который мне уже становится знакомым – тот самый, который говорит, что она возбуждается.
– А ты мне ее покажешь?
Я убираю камеру и поднимаю руку.
– Прямо туда.
На самом деле, это встроенный шкаф, без окон и достаточно большой, чтобы там поместились полки с реактивами и стол и с ванночками для проявки фотографий. Конечно же, тусклый коричневый свет. Я закрываю за нами дверь, когда Долорес оглядывается по сторонам. И тут на меня накатывает то чувство, когда мы играли в «Семь минут в раю» в возрасте тринадцати лет. Но в те времена, «рай» не был таким великолепным.
Ди оглядывает меня с ног до головы.
– Ты хоть представляешь, насколько это все сексуально, Мэтью?
– Немного, – признаюсь я.
Она прижимается ко мне, а я прислоняюсь спиной к закрытой двери. Ди целует меня в подбородок, а потом царапает по нему зубами.
– Ты когда-нибудь сфотографируешь меня?
Она сгибает колени и скользит вниз по моему торсу, ее теплые ладони оставляют за собой жаркий след, когда они едва касаются моей груди и живота.
Я тяжело сглатываю.
– Непременно.
Она усеивает мой живот легкими поцелуями.
– Мы будем, как современные Джек и Роуз из Титаника.
Теперь уже тяжело дыша, я говорю:
– Джек был слабаком. Если бы я был на его месте, я бы связал Роуз, вставил в рот кляп, и запихал ее задницу в спасательную шлюпку. А потом запрыгнул бы за ней.
Я хотел отметить, что если бы Роуз просто сделала так, как сказал ей Джек, они бы оба выжили.
Ди облизывает губы и спускает мои джинсы вниз, освобождая мой уже изнемогающий член. Берется своей маленькой ручкой за основание и медленно двигает ей вперед и назад.
– До тех пор, пока ты не сделаешь эти фотографии и не проявишь их здесь, я хочу, чтобы ты думал об этом, когда в следующий раз окажешься в этой комнате.
Все еще держась рукой у основания, она накрывает кончик моего члена своими губами, нежно его посасывая, и слегка прикасаясь к нему языком. Я сильнее прислоняюсь к двери – мои ноги становятся слабее. Она отрывается от меня, сильнее отодвигает крайнюю плоть и берет меня полностью в рот.
И я не могу сдержать стон.
– Чеееерт.
Ее рот такой горячий и влажный и она так туго меня сжимает, что перед моими закрытыми глазами появляются яркие вспышки. Медленно она наращивает силу посасывания ртом, и скорость ее руки – я зарываюсь своей рукой в ее волосы и крепко сжимаю.
Ди тоже мурлычет, а я умоляю:
– Быстрее…
Она удовлетворяет мою просьбу, и ее голова начинает двигаться быстрее, с каждым движением ее рта приближая меня к развязке. Я бормочу:
– Ди… да… уже скоро…
Она сжимает свой рот крепче, и потом я кончаю, яростно рыча и сильно сжимая ее волосы в кулаке – при этом пытаясь не тянуть. Как только она меня отпускает, я опускаюсь на пол, дыша так, будто я отбегал Нью-Йоркский марафон.
Дотягиваюсь до Долорес – притягиваю ее к своей груди. Целую ее в нос, в обе щеки и, наконец, в губы, глубоко.
– Я буду помнить об этом долго, очень долго.
– Миссия выполнена.
***
– Ты разыгрываешь меня, да?
Я снимаю свой шлем и пристегиваю его к своему байку.
– Нет, я серьезно.
Ди не слазит с мотоцикла.
– Я подожду тебя здесь, если ты не возражаешь.
– Да ладно тебе, мы уже на полпути, мне просто надо унести свой конверт.
– Ты когда-нибудь слышал поговорку: «Нервничает, как проститутка в церкви»?
– Кончай отпускать самокритичные комментарии. Будь оно так, я бы уже извелся от нервов. Пошли.
– Мне надо будет пить кровь?
– Только если ты на крещении.
Если вы еще не поняли, мы в церкви Святой Марии. Сегодня воскресенье, а по воскресеньям, я хожу в церковь, даже если только успеваю на конец мессы. У меня глубоко засела вера, что если я не приду, случится что-то ужасное.
Вот что с вами делают двенадцать лет учебы.
Тяну Ди за собой в вестибюль. Она делает осторожные шаги, будто она ступает по дому с призраками.
В дверях появляется седой джентльмен в костюме, неся в руках полную корзину для сборов.
Как раз вовремя. Я пихаю туда свой конверт и киваю головой, когда голос пастора разносится эхом через микрофон из главного зала, раздавая заключительные благословения. Ди смотрит на все, стоя рядом со мной и копируя мою позу. Прежде чем пастор успевает закончить, мое внимание привлекает звук шагов, доносящийся с лестницы из подвала. Через боковую дверь выходит Сестра Беатрис Дюган, а за ней десяток учеников Воскресной школы.
Сестра Би была моим первым сексуальным опытом. Ну… моим первым сексуальным опытом с самим собой. В этом плане она была первой у нас всех.
Погодите, все это отвратительно, так что забудьте, что я это сказал.
В любом случае, половая зрелость – это довольно смущающее время для подростка. Когда у тебя горяченькая учительница, которая еще и оказалась монашкой – делает это время еще более смущающим. Однажды я увлекся, когда впервые познал радость мастурбации. К сожалению, я не просто подрочил – я в буквальном смысле слова стер себе весь член. Вот так вот, в тринадцать лет, я получил диагноз СНП – синдром натертого пениса. Мне не надо развивать эту тему дальше, так?
Возможно, моя мама купилась на объяснение доктора, что мой СНП возник из-за долгого пребывания в мокрых купальных трусах, но мой отец – уж точно нет. Во время одного из наших разговоров по душам, он мне сказал, что нет ничего постыдного в онанизме, что это как электричество – Господь не дал бы нам этого, если бы не хотел, чтобы мы этим воспользовались. Но, как и всегда, чувство меры – это ключ. После того разговора я успокоился, и смог упорядочить свое самоудовлетворение без причинения вреда.
Одним взглядом сестра Би успокаивает хохочущих детей. А потом с ирландским оттенком в акценте, который к тому времени до сих пор сохраняется, она говорит:
– Мэтью, как ты, мальчик?
– В полном здравии, Сестра Би.
– В полном здравии, и все равно опаздываешь на мессу? Ай-я-яй.
Я пожимаю плечами.
– Лучше поздно, чем никогда.
Она улыбается.
– Наверно, ты прав, хотя когда будешь молиться Отче Наш, попроси немного пунктуальности. Я видела твоих родителей на ранней мессе, они выглядели серьезными, как всегда.
Я киваю. Потом поворачиваюсь к Ди и говорю:
– Долорес, это Сестра Беатрис, моя школьная учительница. Сестра Би, это Долорес Уоррен.
Сестра Би приветствует ее.
– Приятно познакомиться.
Ди машет.
– Привет.
Сестра Беатрис хмурит брови.
– Выглядит так, будто ты чувствуешь себя здесь неудобно, дорогая. Что случилось?
Ди занервничала.
– Я просто… Я не католичка. Нисколечко.
Сестра Би хлопает ее по плечу, и шепотом говорит ей.
– Все в порядке. Иисус тоже им не был.
***
Когда мы приезжаем в Центральный Парк, я достаю свою камеру и делаю несколько великолепных снимков Ди у фонтана. Потом еще немного снимаю природу – листья, которые срываются с деревьев. Потом я и Долорес лежим рядышком на одеяле на траве, прогретой солнышком осеннего дня. И мы обмениваемся вопросами – совершенно разными, не совсем уместными, но очень забавными, которые помогают хорошо узнать человека.
– Тебя когда-нибудь арестовывали? – спрашивает меня Ди, пока играет с пуговицами на моей фланелевой рубашке.
– Еще нет. А тебя?
Она улыбается.
– Арестовывали. Но никогда не предъявляли обвинений.
Потом она рассказывает, как она, ее кузен и Кейт попались, когда несколько часов катались в их местном зале для катания на роликовых коньках, куда они пробрались незаконно. Домой их тогда доставил городской шериф, и ее мама была не в восторге.
– Ты когда-нибудь занималась сексом в публичном месте? – спрашиваю я, отчасти потому что я любопытен… и отчасти с расчетом на будущее.
– Ммммм… публичное место, да – но не думаю, что нас кто-то видел тогда.
Я провожу рукой по ее волосам, солнечный свет отражается в ее красных прядях, делая их скорее огненными, чем золотистыми.
– Ты когда-нибудь занимался сексом на своем мотоцикле? – спрашивает она. И я надеюсь, что это тоже с расчетом на будущее.
– Да. И это не так легко, как ты думаешь. Но это то, что каждый должен попробовать, хотя бы раз.
Потом я спрашиваю:
– Какой у тебя любимый цвет? И какой кофе ты любишь?
– У меня нет любимого цвета – он меняется, в зависимости от настроения. И я не пью кофе. Я стараюсь держаться подальше от кофеина, это плохо для кожи.
Ди – гурман. Она упомянула о поездке на рынок в Бруклине, чтобы закупиться фенхелем и лемонграссом, и прочей ерундой, о которой я слышал только в ресторанах изысканной кухни, где вид блюда намного важнее, чем его вкус. У меня другие представления о хорошей еде. Но она клянется, что гранола ее приготовления на вкус совсем не как комбикорм.
– В твоей семье все набожные католики?
Я усмехаюсь.
– Набожный – слишком сильно сказано, но мы все ходим в церковь. – Я еще немного думаю об этом, потом говорю. – Ну, все из нас, кроме Дрю. Кроме свадеб и крещения, он добровольно не заходит внутрь церкви с тех пор, как мы были детьми.
Она поворачивается на живот, упираясь подбородком мне в грудь.
– Что же сделало его паршивой овцой? Он обнаружил у себя на скальпе татуировку шестиконечной звезды или что?
Я улыбаюсь, потому что уверен, что несколько наших посвященных в духовный сан учителей, были такого же мнения о нем.
– Нет, Дрю и Бог пошли разными дорогами, когда нам было где-то по десять лет. Это было в тот год, когда матери Стивена, Джейни, поставили диагноз – рак груди. Родители всех нас усадили, рассказали нам, что она больна, что она будет получать лечение, и что нам надо очень сильно молиться, что бы лечение ей помогло.
Дрю не очень хорошо воспринял новость. Он не помог понять почему, когда в мире столько всяких придурков, Бог послал неизлечимую болезнь кому-то такому хорошему, как Джейни. В общем, ей сделали химиотерапию, и постепенно у нее началась ремиссия. Но когда мы были в старшей школе, рак вернулся с новой силой и через несколько месяцев она умерла. Она была первой из тех, кого я знал, кто умер. Мои бабушки и дедушки умерли задолго до того, как я родился. Мои тети и дяди все еще живы, но Джейни ушла в возрасте тридцати девяти лет, даже будучи ребенком, мне казалась она молодой.
Уголки губ Долорес опустились в сочувствии.
– Но самое неожиданное случилось на ее похоронах. Отец Стивена, Джордж, был просто раздавлен. И, к сожалению, бесполезен. Все самое тяжелое легло на плечи Стивена. Он принимал важные решения, устраивал поминки. Ему было шестнадцать – незадолго до этого они начали встречаться с Александрой.
Я наблюдаю за тремя воробьями, которые летают с точной синхронностью, когда продолжаю предаваться воспоминаниям.
– Вот, в день похорон, сначала к ней была допущена только семья. Стивен хотел быть первым, хотел немного побыть наедине со своей матерью. Дрю и я пошли вместе с ним для моральной поддержки. В то время священником Святой Марии был Отец Джеральд – он был настоящий представитель старой школы, такой весь надменный козел, знаешь? Он вошел туда, где мы сидели втроем, и сказал Стивену, что его мать умерла, потому что она была не достаточно чистой. Что если бы она была более святой, Господь спас бы ее. Потом он сказал, что ее смерть также была знаком нашей недостаточной веры. Что если бы верили сильнее, Бог откликнулся бы на наши молитвы.
У Ди отвисла челюсть.
– Это ужасно. И что сказал Стивен?
– Ничего. Он был в шоке, слишком убит горем, чтобы что-то говорить. Дрю же, наоборот, всегда быстро реагировал. Так что он поднимается, встает прямо перед уродливым лицом Отца Джеральда и говорит: «Пошли Вы нахрен, Отец, и Ваш осел, на котором вы туда поедите. Разве здесь нигде нет поблизости мальчика, прислуживающего у алтаря, которого вы должны потчевать жертвенным вином, чтобы уложить его в постель?»
Уголки губ Долорес поползли вверх.
– Чем больше я слышу про этого Дрю, тем больше он мне начинает нравиться.
Я киваю.
– Отец Джеральд поворачивается, весь красный, и уже был готов хорошенько врезать Дрю, когда вошли Джон, Анна, Джордж и мои родители. Так что Джеральд сдержался, только чтобы попытаться вышвырнуть Дрю из школы на следующий день. Он сказал, что если тот не извинится, то его отчислят. Хотя Джону и не понравилось, что сказал пастор, он убедил Дрю извиниться за неуважительное поведение. Но он не сдался – отказался сказать «извините» этому дерьму.
А потом Анна начала плакать. Она рыдала из-за того, что если Дрю выгонят, то это разрушит его жизнь, и что она где-то что-то сделала не так. Вот когда Дрю сдался – просто потому что он не мог выдержать слез своей матери. Он написал письмо Отцу Джеральду с извинениями и вытерпел все наказания, что учинил ему старый дурак. Поэтому Дрю может цитировать Библию – слово в слово – потому что Джеральд заставлял его ее переписывать, вплоть до каждой запятой, каждый день после школы. Тем не менее, к тому времени, как его наказание было закончено, Дрю окончательно убедился, что Католицизм это просто ерунда и что Богу нет до нас никакого дела.
Ди наклоняет голову на бок и задумчиво меня осматривает. Потом спрашивает:
– Но ты так не считаешь?
– Нет, не считаю. Я спрашивал Сестру Беатрис, правда ли то, что нам сказал Отец Джеральд. Что если бы в нас было больше веры, Бог откликнулся бы на наши молитвы.
– И что она сказала? – спрашивает Ди.
Своим самым лучшим Ирландским акцентом я отвечаю:
– Она сказала: «Мэтью, мой мальчик, Господь откликается на каждую молитву… но иногда, ответ – нет.»
Какое-то время Ди обдумывает мой ответ. А затем говорит:
– Что ж… это хреново.
Я улыбаюсь.
– Я сказал то же самое.
Потом я вслух интересуюсь:
– А что насчет тебя? Ты росла религиозной?
– Да, можно и так сказать. Моя мама всегда придерживалась разных духовных взглядов. Чуть-чуть Мормонизма здесь, немного Протестантизма там, но все неудачно. Она интересовалась Кабалой, пока Мадонна все это не извратила. Теперь она вся в Буддизме – Тине Тернер с ним повезло.
***
Когда мы возвращаемся к моему байку, время близится к вечеру. Я складываю одеяло и камеру в багажник, и в мой нос бьет запах горячих хот-догов из тележки, что на тротуаре, от чего у меня бурчит в животе. Я достаю свой бумажник и спрашиваю у Ди:
– Хочешь?
Она смотрит на хот-доги, как на заряженное ружье.
– Ай… нет. Я предпочитаю прожить больше пятидесяти, спасибо.
Я заказываю себе один с добавлением чили, а потом отвечаю:
– Хот-дог на улице – это Нью-Йорк.
То же самое можно было сказать о кусочке пиццы.
– Хот-дог на улице – это сердечный приступ. Ты знаешь, сколько там нитратов?
– Вот поэтому он такой вкусный. Знаешь, для того, кто утверждает, что он весь такой «лови момент», у тебя слишком много пунктиков.
Она поддается.
– Хорошо, ладно… – потом говорит продавцу. – Один, пожалуйста.
– Хочешь чили? – спрашиваю я.
– Конечно. Или все, или ничего, так?
Я улыбаюсь.
– Мне нравится ход твоих мыслей.
Мы стоим рядом с моим байком и поедаем хот-доги. Когда Ди заканчивает со своим, на ее подбородке остается немного соуса. Вместо того чтобы сказать ей об этом, я забочусь об этом сам с помощью моего рта.
– Мммм, – смакую я. – На тебе он еще вкуснее.
Она смеется. Так здорово.
***
Наша последняя остановка – фермерский рынок в Бруклине. Она была ограничена тем, что можно было увезти на моем Дюкане, но Ди сказала, что мое общество в этой поездке стоило того, чтобы приехать сюда еще раз позже на неделе. Я помог донести ей продукты до ее квартиры, и я уже готов был пригласить ее на обед, когда она обнимает меня за шею и целует в губы.
Хренов ужин может подождать.
Я роняю сумки на пол и хватаюсь прямо за ее зад. Сжимая его, а ее черные трусики хоть тонкие, но они мне мешают. Она зарывается своей рукой мне в волосы, пока я поднимаю ее и поддерживаю так, чтобы она обняла меня ногами за пояс, контактируя с моим набухшим членом. Я всасываю ее нижнюю губу, когда ее руки гладят мои плечи, распространяя тепло ее рук и тем самым меня расслабляя. Слегка царапаю губами линию ее скул, и разворачиваюсь так, чтобы прижать Ди к холодильнику. Она стонет, когда наши бедра трутся друг о друга.
Мы оба тяжело дышим, и я целую ее шею. Потом она стонет:
– Мэтью… Мэтью, мне нужно…
Мои губы движутся по ее горячей коже.
– Боже, мне тоже…
– Я…
Следующее, что я знаю, Ди высвобождается из моих объятий, пихает меня так, что я заваливаюсь на свой зад. Я ложусь на пол, тяжело дыша, пытаясь осмыслить, что за черт сейчас происходит – когда из ванны доносится явный звук рвоты.
Готов поспорить, такого вы не ожидали, а? Нас уже двое.
У меня бурлит в животе, когда я иду по коридору – мне самому нехорошо от звуков того, как тошнит Ди. Я хватаюсь за косяк.
– Ты в порядке?
Она садится перед унитазом, прикрывая рот салфеткой, глаза ее закрыты.
– А я выгляжу так, будто я в порядке, гений?
– Нет.
Она стонет… очень даже сексуально.
– Ты со своими идиотскими хот-догами. Думаю, все дело в них.
Как и любой мужчина, которого обвиняют, я начинаю защищаться.
– Они были нормальными. Если бы они были плохими, я бы…
И я даже не могу закончить свое предложение. Потому что к лицу подступает жар, а в желудке все сжимается, и я ныряю в пластиковую корзину для мусора, что стоит в углу.
Отчего Ди рыгает еще больше.
А я думаю про истории Лардасса [15]15
толстый человек, который очень много ест
[Закрыть]и барфораму[16]16
отвратительный домино-эффект, когда один человек блюет на другого, и так по кругу
[Закрыть] из Останься со мной[17]17
фильм про четырех подростков
[Закрыть]. И, возможно, я бы посмеялся над всей этой ситуацией, если бы не чувствовал себя так ужасно.
Постепенно, мы переползаем на кровать и ложимся рядом друг с другом, – я растягиваюсь, а Ди в позе эмбриона.
– Это все твоя вина, – хнычет Ди.
– Ты права. Здесь ты права.
– Я тебя ненавижу. Нет, я не то имела в виду. Ты мне очень нравишься. Кажется, я умираю, Мэтью.
– Ты не умираешь. А вот я, наверно, умираю.
Даже если мы по природе сильнее женщин, общеизвестно, что мужчины в десять раз сильнее подвержены болезни. Просто спросите об этом своего мужа или бойфренда.
Ди открывает ящик своей прикроватной тумбочки, качая кровать, и что-то оттуда достает.
– Что ты делаешь? – рычу я. – Прекрати двигаться.
Это был первый раз в моей жизни, когда я такое говорю девушке.
– Я пишу записку Кэти, что бы тебя нахрен арестовали за непреднамеренное убийство, если я умру… а заодно и продавца хот-догов.
– Какая ты жестокая женщина, Долорес.
– Лучше узнать тебе об этом сейчас, – говорит Ди, хотя и придвигается ко мне поближе. Я круговыми движениями глажу ее по спине, чтобы успокоить до тех пор, пока она не перекатывается и не берет мою руку в свою. Так мы и лежим до тех пор, пока не засыпаем.
