Текст книги "Дом"

Автор книги: Эмма Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Когда полицейская машина проезжает вдоль тротуара, где топчется девушка легкого поведения, я, на секунду остолбеневшая, представляю, как копы сейчас попросят у нее документы. Они с таким же успехом могут потребовать их и у странной женщины, читающей на холоде, сидя на скамейке, в четыре часа утра. И так как вышла я налегке, и чего мне не хватало еще, так это по недоразумению провести ночь в участке (хотя я наверняка выспалась бы там лучше, чем подле Стефана), я забиваюсь в тень каштанового дерева и остаюсь там до тех пор, пока машина не исчезнет из виду. Уличная девка тоже испарилась, остался лишь кусок мокрого от дождя асфальта, который под ее каблуками казался цветущим.

Стоя на пороге, я рассматриваю тело Стефана, растянувшегося по диагонали на весь матрас. Он перестал храпеть: либо его временно потревожил шум ключа, либо мое присутствие и теплота ранее создавали для храпа благоприятные условия. Я медленно раздеваюсь и присаживаюсь на край кровати рядом с его лицом. Мне не часто представляется случай разглядеть его настолько детально. Если честно, это невиданная удача: Стефан никогда не засыпал у меня.

И, конечно же, когда вижу его таким беззащитным, меня ошарашивает факт, нам просто нечего делать вместе. Эта правда колет глаза. Подумать только: пятьдесят пять лет – если он и выглядит моложе, то все же не на двадцать. В нем все кричит о зрелости, даже во время сна, потому как он и во сне сохраняет свой серьезный, обеспокоенный вид. Если снять очки, то в художественно размытой интерпретации моего слабого зрения контуры становятся менее четкими и острыми. Таким образом мне удается представить его таким, каким он был лет в тридцать. Не в моем возрасте, нет. Двадцатипятилетний Стефан – это такое эльдорадо, увидеть которое можно разве что в архивах, как на том снимке, сделанном по случаю выхода его третьей книги. Его заспанное лицо можно без проблем сопоставить с круглой и радостной физиономией молодого писателя, у которого во время прогулок по Парижу не получалось сделать и шага, не влюбившись при этом раз десять. Я не придумываю, я читала об этом в его книгах, и, когда мне самой тяжело поверить в это, я снова перечитываю их. Перечитываю, чтобы не забыть, что уже к тридцати он был резким и невеселым, облачился в доспехи, скрывающие от мира истерию, вызываемую у него женщинами. Стефан похож на огонь под суровым контролем, чей жар чувствуется при каждой вспышке. Я спрашиваю себя – влюбился бы он в меня тогда? То время, когда ему было тридцать, те волнующие восьмидесятые, когда я еще кружила где-то в районе отцовских придатков, представляются мне идиллическим отрезком времени, в котором не было ничего невозможного. Я представляю себя высокой, как башня, приводящей в восхищение этого молодого бестию в самом расцвете сил. Я прогуливаюсь с ним по Парижу и разгадываю тайну той единственной женщины, которую он любил настолько, что сделал ей ребенка. А может быть, именно я подкинула бы ему идею обзавестись потомством, чтобы удержать подле себя. И он бы любил меня, а потом пресытился бы и в конце концов возненавидел за те жертвы, которые никто у него не просил. Я превратилась бы в то привычное существо, что засыпает в соседней комнате рядом с ребенком, измотанная и полная молока, уставшая оттого, что знаю его так хорошо, уставшая от его слабостей, от его обещаний, презираемая и лишенная достоинства, благодаря сугубо мужским вылазкам, затягивающимся на целую ночь. Я повидала бы и гнев Стефана, и его упреки, отсутствие логики и обманы, а может быть, даже слезы. И после нескольких лет сожительства я могла бы сказать, что, господи боже, не из-за чего было убиваться – это был просто мужчина, как и все остальные. Мы бы раздирали друг другу душу по важнейшим причинам, крича и ломая вещи, а ночью я виновато бы приходила присесть на край его кровати, прямо как сейчас. Как и сейчас, положила бы руку на его волосы, а Стефан приоткрыл бы один глаз и молча смотрел бы на меня, теряясь в буре эмоций. Он бы вздохнул и сказал: Ох, дорогая!..»

– …Ох, это ты?

Стефан трясет головой, переворачивается на другой бок и мямлит что-то тоном вновь проваливающегося в сон человека:

– Что ты делала? Ты ледяная.

– Ничего. Я выходила погулять ненадолго.

– Ты с ума сошла. Ложись спать.

Отметьте, возможно, именно эти слова он сказал бы мне в свои тридцать. Я нахожу место на согретых им простынях, держа свои холодные конечности подальше от него. Вся моя наивная нежность уплывает в глубины сознания. На меня вновь находит ощущение, что я лежу подле друга семьи, который поздно спохватился, и не смог забронировать номер в отеле, и в конце концов более или менее добровольно согласился остаться на ночь у меня.

«Солнце светит слабо…»

Солнце светит слабо, будто смущенно. Мы со Стефаном прогуливаемся по Данцигерштрассе. Из-за снега прогулка выдается не из легких, и у нее, к тому же, нет цели. Я, кстати, не знаю, где мы очутимся через пятьсот метров. Однако Стефан, кажется, не придает этому большого значения, настолько он рад снегу, которого не видел уже давным-давно. До этого, когда мы поднимались по Каштаниеналлее, я видела, как он улыбается без всякой причины, а еще ему понравились пирог, съеденный на завтрак, и магазины. И он одарил меня королевской почестью, нарушив молчание, которое, оказывается, и не было таким уж неловким: «Честное слово, я мог бы тут жить», – хотя я ни о чем у него не спрашивала.

Помешать ему в этом, кроме его работы, могла бы, наверное, еще и берлинская погода. Слишком холодно здесь для него.

– Да, но посмотри, как красив город, запорошенный снегом.

– Действительно, – спокойно соглашается он, мечтая и разглядывая здания, которые солнце и снег делают похожими на драгоценности. – А вот в Лондоне…

Тут между нами исподтишка протискивается симпатичная девушка, разделяя нашу пару надвое. Она закутана в пальто из меха, добавляющее ее духам привкус влажной шерсти. Девушка смотрит на него, на этого храброго отца семейства в сопровождении дочурки, таким горящим взглядом, что Стефан даже оборачивается. Я бы, может, и обиделась, если бы на ней не были надеты ботфорты искрящегося белого цвета. Белее самого снега, они будто были задуманы для уличных приставаний в зимнее время.

– Ну вот и оно – то, чего нет в Лондоне.

– Красивых девушек?

– «Нет, тупица. Проституток.

– Это была проститутка?

Стефан оборачивается снова, и на этот раз упрямее, не в состоянии поверить, что эта девушка с походкой студентки может быть куртизанкой, пусть даже вот так обутая. А самое главное, удивленный, что она может прогуливаться вот так безмятежно, вовсе не беспокоясь о возможности случайной встречи со стражами правопорядка.

– Но… Здесь это легально?

– Тут все легально: проституция, бордели, эскорт…

– Ну надо же, просто рай!

Взгляд Стефана оживился от внезапного восхищения или настолько же внезапного аппетита, и он провожает девушку глазами до Шёнхаузер-аллее. Именно в этот его взгляд влюбилась когда-то и я. В этот взгляд, которым он одарил меня в первый день нашего знакомства, после того как мы пожали друг другу руки. Удаляясь, я обернулась назад с целью оценить эффект, произведенный моей юбкой на этого слишком взрослого для меня мужчину, – и это был тот самый взгляд. И раз уж мне нравится думать, что этот знак внимания не предназначен исключительно для профессионалок, я прихожу к выводу, что таким образом он смотрит на всех представительниц женского пола, сочетающих в себе развязность и провокацию. На ходячие символы желания, умиротворенные своим всемогуществом и презирающие толпу, преклонившую пред ними колени. Значит, я тоже выглядела так в его глазах до тех пор, пока мой лиризм не развязал мне язык и не побудил проявлять инициативу. Чем ближе мы становились, тем меньше во мне было блеска.

Меня несказанно впечатлил этот почти непристойный взгляд, который никто, кроме меня, не смог бы ни заметить, ни наделить смыслом. От него сегодня осталось только ясное как наяву воспоминание о жаре и необходимости уносить ноги, да побыстрей, пока эффект от моего появления не померк. Теперь же, видя, как те же самые глаза неотрывно следуют за мехами и вызывающими ботфортами, я спрашиваю себя с хладнокровием судмедэксперта: о чем он думает прямо сейчас? Если бы я задала ему этот вопрос напрямик, он ответил бы: «Ни о чем». Однако я бы увидела, как резко меняется выражение его лица, будто бы его насильно выдернули из сна. Только о чем же были эти сновидения? Перед его глазами, должно быть, плывут картинки, на которых она нагая в невообразимых позах. Он представляет все то, что мог бы сделать с ней, если бы купил ее на время. Интересно, думает ли он, хоть самую малость, о том, чтобы привести ее к нам домой?

– Как ты думаешь, она побрита? – вставляю я немного лицемерно, так что он тотчас отмечает это и бубнит в ответ:

– Ты ревнуешь?

– Ревную? Я скорее заинтригована.

В этот момент мы находимся в самом сердце территории беззакония – в плохо освещенной части Пренцлауер-Берг, – чуть в стороне от того места, где проститутки уже начали предлагать свои услуги.

– Так было и на некоторых улицах Парижа двадцать лет назад, – замечает Стефан.

– Куда, думаешь, они идут со своими клиентами?

– Без понятия. В машины? Может быть, у них есть маленькие дешевые квартирки.

Среди них замечаю полную брюнетку, ну очень толстую, втиснувшую себя в корсет. От вида ее телес, выступающих сверху и снизу зажатой талии, меня переполняют страх и веселье. Она мимоходом бросает на Стефана взгляд, зазывной и пренебрежительный одновременно, задерживает внимание на нем не более секунды, а потом снова возвращается к своей целевой аудитории, которая, как я думаю, находится в конце этой улицы и в начале следующей, – какой-то из тысячи мужчин согласится сделать передышку в тепле. Даже не знаю, увидела ли она Стефана по-настоящему. Кто знает, может быть, люди вроде него, которые лишь смотрят, проходя мимо (неважно, с какой настойчивостью они глазеют), спустя какое-то время сливаются в недружелюбную и насмешливую толпу. Толпу, состоящую из людей, которые были бы не против, но не могут себе позволить, которым хотелось бы, но они не осмеливаются, и тех, кому и не хочется, но они все же возбуждаются по дороге домой. Эта толпа не заплатит ни цента за то, что пожирает ее глазами, пусть она и творит чудеса, будучи одновременно укутанной побольше моего и более голой, чем какая-либо статуя. Стиснутая корсетом, натянутым поверх расстегнутого пуховика, вот так она предлагает себя.

– Почему ты никогда не посещал бордель?

– Я никогда не испытывал необходимости идти туда.

– Разве дело в необходимости?

– Скажем, что мне никогда не нужно было платить женщинам. Ты наслышана о моей жадности.

– Значит, все дело в деньгах? Только не говори, что дело именно в них.

– С какой стати я стал бы платить проституткам, если могу найти девушку, которая захочет меня бесплатно?

– Ай, Стефан!.. Ну, не знаю, ради поэзии?

– Меня не особенно возбуждает идея спать с девушкой, когда я знаю, что она согласилась, потому что я заплатил. Если бы ты была мужчиной, ты бы поняла, о чем я.

Я прыскаю от смеха, и от моей нынешней навязчивой мысли мне мерещится, что одна из проституток – миниатюрная блондинка, что смотрит на нас – улыбается мне в ответ.

– Если бы я была мужчиной? Дорогой, если бы я была мужчиной, я не дала бы им выпустить себя из рук.

– Это ты так думаешь.

– Ну ладно, может, не тем, что стоят на улице. Я бы пошла в бордель. Ты не находишь это чудесным? Даже не ходить туда, а просто иметь такую возможность. Представляешь, идешь ты на работу, и тебе вдруг хочется потрахаться, а на твоем пути стоит небольшой бордель, а в нем – пятнадцать хорошеньких девушек, которые…

–.. которым наплевать с кем – со мной или с кем-то еще.

– Положим, это ранее утро, хорошо? Бордель только открылся. Они ведь тоже люди. Может, одна из девушек проснулась утром такой же возбужденной, как и ты.

– Не знаю, получается ли еще возбуждаться, когда занимаешься таким делом.

– Стефан!.. В конце концов, мы же не о машинах говорим.

– Нет, но у тебя нет и малейшего представления о том, что это такое – отрабатывать с десятью мужиками за день. Через какое-то время, думаю, что разум и тело становятся единодушны, и возбуждение становится лишь бонусом, причем исключительно редким. Представь себе, что… Ой, извините, мадам!..

Проститутка, которую Стефан только что чуть не толкнул, – блондинка с ярко-красными губами. Настолько красными, что остальную часть ее белого лица и не заметить на фоне кровавого пятна. «Извините», – повторяет Стефан, немного стушевавшись, в то время как улыбка, подаренная ему в ответ, превращает ее рот в букет красного, белого и розового. Пропуская нас, она отступает назад на своих высоченных каблуках, и, так как этот мужчина, не собирающийся платить женщинам, продолжает пялиться на нее, она специально для него надевает на себя, как маску, умнейшее выражение лица и, наклонив голову в сторону вестибюля серого здания, многообещающим жестом рук, облаченных в перчатки, поправляет свои неприкрытые груди. Это выглядит так умело, что я почти сожалею о том, что он ей отказал.

– Симпатичная, – сдается Стефан.

– Я не могу представить, что можно так мастерски имитировать желание и с такой легкостью вызывать его у других, если сам вовсе забыл о том, что это.

– Желание присутствует, но, обрати внимание, это, скорее, жажда денег.

– Да, но как им удается имитировать так правдоподобно, не произнося ни слова, как удается провоцировать вожделение за долю секунды, да так, что на протяжении какого-то времени любой мужчина забывает, что это игра…

– Это игра.

– Да, но это хорошая игра! Это большое искусство. Или так, или же механизм мужского желания бесконечно глуп, и, чтобы поверить во взаимность, ему достаточно того, чтобы девчонка приподняла свои сиськи.

– Тебе известно, насколько глупы мужчины.

– Хорошо, мужчины глупы, но не настолько же, чтобы…

– Настолько.

– Ах, не раздражай меня, я видела, каким взглядом ты ее провожал.

– Потому что она симпатичная!

– Рада слышать это от тебя. Этим ты доказываешь мою правоту: может, в сущности, их ремесло – просто быть красивыми и желанными, но разница между теми, на которых ты смотришь, и теми, которых игнорируешь, – это душа, которую они вкладывают, чтобы привлечь твое внимание.

– Значит, они актрисы.

– Потенциально самые великие актрисы. Проститутка, которая создаст впечатление, что ты действительно овладел ею, проститутка, которая заставит тебя забыть, сколько она тебе стоила, – в этом квинтэссенция актерства, большего и не нужно.

Стефан улыбается мне.

– Легко так думать, когда это не твоя работа. Я уверен, что твои клиенты в Париже были полностью удовлетворены, но так было потому, что ты занималась этим ради смеха. Притворство не требовало от тебя огромных усилий – если предположить, что ты действительно притворялась, – потому что этими деньгами ты не платила за аренду и еду на каждый день, ты покупала на них то, что представлялось тебе роскошью. Что до этих девушек…

– Я просто хочу сказать, что притворяться так, чтобы никто не заметил, это, возможно, что-то, присущее женщинам.

– Ах, вот так? И каким же женщинам?

– Всем женщинам.

– Всем женщинам или только тебе? Твоя проблема в том, что ты обобщаешь, чтобы успокоить себя.

– Было бы странно, если бы я была единственной. Вас просто обижает, что проститутка симулирует, а вы все равно от этого кончаете.

– Ты знаешь, насколько легко заставить мужчину кончить.

– Да, у вас это получается автоматом. Но это не мешает вам продолжать этим заниматься? Может быть, все это неправда с самого начала, даже с твоей любовницей или с женой, и, несмотря на это, когда у тебя встает, когда тебе хочется секса, ты думаешь только о тепле тела, находящегося рядом с тобой, и о звуках, которые эта женщина будет издавать, и о том, как она будет извиваться под тобой. Если самую малость тебе будет казаться, что она этого желает, ты даже на секунду не задумаешься о том, что это может быть игрой.

– То есть ты считаешь, что все женщины симулируют?

– Проститутка остается женщиной. Это особенное ремесло, но оно не делает из них особенных женщин. С ними у тебя столько же риска потерпеть фиаско и столько же шансов на триумф, сколько и с любой другой.

– С женщиной, которая не трахается целыми днями, у тебя больше шансов достичь наслаждения и взволновать ее. Потому что она не окутана своим профессиональным равнодушием.

– Заниматься сексом с мужчинами, которые оставляют тебя равнодушной, такое случается. Есть множество причин заниматься этим, не думая о плоти.

– Какие?

Какие? Я смотрю на Стефана и вдруг чувствую, что мы как никогда далеки друг от друга. Без сомнения, был бы он девушкой, мы бы стали самыми лучшими подругами. Возможно, понять меня ему мешает та часть тела, что находится у него между ног и для которой заниматься любовью означает кончить. Одно подразумевает другое. Секс и последующее наслаждение неизменно связаны, пенис и голова живут одной жизнью во время полового акта. Они идут рука об руку и сливаются в единое целое во время оргазма.

Если бы я вслух сравнила его с его же собственным членом, Стефан разорался бы благим матом, закричал бы, что я все упрощаю грубейшим образом. При этом он непременно отчасти покривил бы душой.

Спустя два часа на Гамбургском вокзале Стефан, для которого шутки заканчиваются, как только речь заходит об искусстве, наклоняется ко мне, как будто хочет поделиться мыслью о произведении, находящемся у нас перед глазами. В данный момент перед нами скучнейшая инсталляция Йозефа Бейса.

– У меня встает.

– С чего бы?

– Просто так, не знаю, в чем дело.

Мы малюсенькими шажочками передвигаемся к стене напротив, на которой аккуратнейшим образом развешаны написанные чем-то похожим на кровь или клубничный сок наброски. Они уже не привлекают внимание Стефана: он лишь мельком читает таблички под ними. Его глаза лихорадочно разыскивают темный уголок. Он находит его – это темная комната, в которой показывают экспериментальные короткометражки, – и мы смешиваемся с редкой публикой, слушающей стоя. Он шепчет:

– Дай мне свою руку.

– Ты сам потащил меня на эту выставку.

– Не знаю, что со мной, у меня прямо сейчас прилив тестостерона…

– Пройдет.

– Ты даже не хочешь знать, что я сделал бы с тобой, будь такая возможность, прямо посередине этой комнаты.

Как это не хочу знать? Я быстро, пусть мне и только-только стала интересна выставка, протягиваю руку Стефану, он затаскивает ее себе в карман так, чтобы я могла обхватить его член. Меня потрясает осознание того, что в своем припадке этот мужчина растерял весь здравый смысл. Шел снег, а мы ходили кругами два километра, пока не добрались до этого музея, который ему во что бы то ни стало нужно было посетить. Мы три раза поругались, потому что я слишком понадеялась на свое умение ориентироваться. Стефан начал прогулку по музею так, будто никто, кроме Бейса, не заслуживает права называться художником. А теперь рука, маленькая тепленькая ручка вокруг его члена, отнимает у него всяческую способность думать.

И ему не приходит в голову, что испытываемое мной возбуждение, проявлениями которого я делюсь с ним, абсолютно независимо от моего тела. Он и представить не может, что мое тело равнодушно, что реагирует моя голова. Не подозревает, что меня радуют его собственное возбуждение и картинки в его голове. Вот оно, точное описание нашей взаимной лжи, не так ли? Он притворяется, что я источник его эрекции, а я в свою очередь – что соответствую этому вожделению, вовсе не принадлежащему мне. Скорее всего, дело в том, как резко изменилась температура внутри музея по сравнению с тем, как было на улице. Женщины занимаются любовью по уйме превосходных причин, не имеющих ничего общего с физическим наслаждением. Каким образом может мужчина знать это? Как мог Стефан догадаться, что моя причина в сию минуту – это желание, чтобы два наших континента соприкоснулись? Без этих недолговечных метеорологических условий, то есть без этого урагана, наши континенты никогда не приблизятся друг к другу. Ради этой магии, ради того, чтобы увидеть, как он теряет себя, снова становится молодым и пластилиновым, подобно мне, чтобы услышать в его низком голосе безнадежно высокие нотки мальчишки, я седлаю его и смотрю, как он широко раскрывает глаза, остолбенев, казалось бы, от власти, которой я обладаю верхом на нем.

Breezeblocks, alt-J

Октябрь 2010 года. Жозефу исполняется двадцать один год. Мы так влюблены, что в подарках нет особой необходимости. Для счастья хватило бы ерундового свитера или билета на концерт, но моя сумасшедшая мания величия подкинула дьявольский план, который так вдохновляет меня, что хранить его в секрете невозможно. Я подарю ему девушку из эскорта, и мы проведем время втроем. Я выбрала отель, время, полностью продумала план в голове. Осталось лишь найти девушку.

Одну я приметила – Натали: она подошла бы прекрасно, потому что специализируется на парах. Ее тело выглядит красиво, если это должно меня заботить. И описание на сайте дает надежду на то, что она не будет демонстрировать излишний профессионализм. Однако есть проблема: ее лицо безнадежно размыто. Несмотря на мою вежливую просьбу, она не соглашается отправить мне свое фото. Ее тело может быть самим совершенством, но я не представляю, как могла бы рискнуть и нанять девчонку, чье лицо может все испортить.

После некоторых колебаний я останавливаю свой выбор на некой Ларисе, найденной в сети благодаря английскому эскорт-агентству. Восхитительная русская девушка лет двадцати, блондинка с тонкими чертами лица и большими миндалевидными глазами голубого, будто лед, цвета. Очень довольная собой, я показываю фото Жозефу. Мало будет сказать, что мы проводим две оставшиеся до великого вечера недели, подогревая друг друга, представляя экзотические комбинации меня и Ларисы, в то время как он будет держать в руке набухающий член, а голова его будет наполняться незабываемыми картинками. Те ужасы, которые мы смотрим каждый по отдельности в интернете, скоро станут реальностью. Лариса, это чувственное имя, как часто мы вспоминаем его, лаская друг друга.

Мы встретились с ней в Cafe de la Paix^[3].

Стоял погожий морозный день, и я мерзла на террасе, пока она ждала меня внутри. Мне нужно было развернуться и уйти с самого начала, но я находилась под впечатлением. Как реагировать, когда метрдотель провожает вас к столику, за которым расположилась закутанная в меха высокая русская девушка, попивающая шампанское и очищающая клешни омара? Все в ней кричало о наличии денег, даже улыбка на лице, не меняющая ничего во взгляде. Свет, в котором утопала комната, падал на ее бархатистую накрашенную кожу. Мужчины исподтишка изучали взглядом нашу парочку. От нее пахло сильными, замысловатыми духами – фиалковым парфюмом от Guerlain, и ее мелкие зубы сверкали как жемчуг, когда она делала вид, что смеется.

Если бы Жозеф пришел со мной, он несомненно увидел бы то, что я не заметила в суете: что она была слишком сильно накрашена, что ей явно было все равно, с кем спать, с мужчиной или с женщиной, главное, чтобы заплатили – на улице де ла Пэ не поселится тот, у кого слишком много требований. Она не походила на свою фотографию: в ней не было ни следа от нимфы со снимка, только очень высокие скулы не поддались ретушированию фотографа. Мне стоило бы поблагодарить ее и отправиться на поиски новой гетеры, но времени оставалось чрезвычайно мало, и я не могла позволить себе такие фантазии. Слишком уж долго мы мечтали о Ларисе.

Расставшись с большей частью своих средств, я постаралась внедрить Ларису такой, какой она была в наших фантазиях, отодвинув на задний план бездонное равнодушие, которое она у меня вызывала. Когда Жозеф спросил у меня, как все прошло, мое сердце нервно забилось, и я соврала: «Ох, она очень тебе понравится».

Мы ждем в номере с шести часов вечера. Я достала шампанское и кокаин, оказавшийся на удивление плохим, но я ни за что не стану критиковать собственный подарок. Быстрыми движениями, чтобы не выронить содержимое, я скручиваю косячок, от которого у меня начинают подкашиваться ноги – почва для этого была подготовлена кокаином. Смесь того и другого, залитая теплым шампанским, не дает мне и шанса на спокойствие.

В восемь Ларисы все еще нет, и я начинаю стыдливо надеяться, что она сбежала с моими деньгами. Внезапно мысль о том, чтобы провести ночь вдвоем, кажется, возбуждает больше, чем риск маяться втроем. Жозефу страшно так же, как и мне. Когда я обнимаю его (что я делала каждые две минуты этим вечером), то чувствую, как за красивым широким торсом растерянно трепещет его сердечко.

Вопреки всем ожиданиям Лариса наконец-то деликатно стучит в нашу дверь, приводя меня в предобморочное состояние. Слава богу, номер слишком мал для того, чтобы я могла улучить минутку и тихонько спросить у Жозефа, что он думает о ней. В любом случае, мы слишком взбудоражены и обеспокоены, чтобы скоординировать наши действия. На каблуках рост у Ларисы примерно метр восемьдесят, и нам обоим не достает полторы головы, чтобы быть с ней на одном уровне. Видно, что она не рассчитывала на то, что номер будет настолько маленьким. Она, несомненно, привыкла к экстравагантным пропорциям парижских дворцов. Вот что мне нужно было забронировать – огромный номер в отеле Ritz, который раздавил бы нас своей кричащей роскошью. Если бы расценки Ларисы не разорили меня, именно так я бы и поступила. Тут я начинаю задыхаться в узком пространстве. Мне неудобно оттого, что здесь есть только один стул. Я предлагаю его Ларисе, а мы с Жозефом присаживаемся на край кровати, как две робкие барышни. Лариса выглядит огромной и взрослой, а от нас так и несет невинностью. Какими же мы выглядим молодыми и испуганными – и это все, что она видит. В этой ситуации самым правильным с ее стороны было бы сделать вид, что она ничего не замечает, но, похоже, она не психолог, так как после долгого взгляда в сторону Жозефа она, хихикая, спрашивает его по-английски: «Тебе точно есть восемнадцать?»

Мы усиленно подтверждаем данную информацию: Жозеф весь покрасневший, а я – возмущенная, и я чувствую, как мои надежды сходят на нет. Я-то думала, что молодая влюбленная пара станет для нее скорее чаевыми, нежели реальной работой. Однако, вне всяких сомнений, в ее больших глазах блестят снисхождение и желание рассмеяться. Вдруг мне становится жалко нас: мне стоило выбрать кого-то помоложе – новенькую, которая не заметила бы разницу между работой и удовольствием или между работой и опытом и восхитилась бы красотой Жозефа – красотой зверя в самом расцвете сил, от которой останавливается дыхание.

Но я заплатила, что ставит меня в неудобное положение клиента, который сделает все что угодно, лишь бы вырвать у проститутки хоть немного из того, что полагается бесплатно. Раз уж обстановка не располагает к спонтанной оргии и ни мне, ни Жозефу и в голову не пришло бы наброситься на нее, я неумело завожу разговор на английском, и мы втроем начинаем уничтожать этот язык своими отвратительными акцентами.

Я еще никогда не встречала такой ледяной женщины. И пусть она улыбается, прыскает в ответ на мои жалкие шуточки, пусть она одета в коротенькое платье, никогда и ни с кем я не чувствовала такой дистанции. Кокаин, который я вежливо предлагаю ей и который она так же вежливо принимает, вовсе не расслабляет ее. Вероятно, она добавит в список обвинений, которые могла бы нам выдвинуть, некомпетентность новичков, готовых купить первый попавшийся, мелко измельченный белый порошок. Ни бутылка шампанского, украденная мною у отца, ни тот грамм пустоты, размазанный смехотворными полосками, не могут сыграть нам на пользу: расслабься, детка, затянись чуток сахарком, выпей пенящейся жидкости из бокала! Какой позор!..

Время неумолимо движется вперед, но никто и не пытается как-то выйти из сложившейся ситуации. Не знаю, кто из нас заслуживает пощечины больше: я, громогласно и без остановки несущая ерунду, Жозеф, вооружившийся айподом и решивший взять на себя роль диджея, или Лариса (чья это, блин, работа, в конце концов), удобно расположившаяся с бокалом в руке, прикрыв скрещенными ногами то, на что я с трудом наскребла половину минимальной заработной платы. Так и более получаса пройдет, именно на это она наверняка и надеется. И я поняла бы ее, если бы вместо нас перед ней расположились два похотливых старичка. Что до нас, разве можно мечтать о более легкой для удовлетворения клиентуре? Уже поцелуй, один маленький поцелуйчик в губы с влажным кончиком языка, перенес бы нас обоих на вершины экстаза. Я думаю, она хорошо это понимает. Наверняка она сразу почувствовала, что ни один из нас не станет требовать от нее невероятных акробатических номеров или тупейших ролевых игр. Уже от одного ее присутствия мы готовы притворяться, что довольствуемся бездействием.

Хоть она и ни в коей мере не была естественна и не обладала актерским талантом (потому как естественность тоже можно сыграть), я должна признать, что она была в некотором роде способна на милосердие. Я так явно жалела нас с Жозефом, что она, должно быть, почувствовала это и по прошествии часа сама попросила меня проследовать за ней в ванную комнату. Неловкий был момент: практически вплотную прижатая ко мне в узком пространстве между душем и туалетом, Лариса требует с меня оставшиеся триста пятьдесят евро, а после предлагает нам с Жозефом принять душ. Что уже было сделано тщательнее, чем нужно, да так, что мы почти стерли себе кожу в интимных местах.

Получив свои деньги, Лариса готова приступить к работе. У меня не получается вспомнить без смеха то, что произошло дальше, и я уверена, что, если бы я спросила у Жозефа, если бы я могла сегодня поговорить с ним хоть о чем-то, мы бы дружно посмеялись вместе. Ах, всевышний. Прости меня, Жозеф. Я бы никогда не втянула нас в эту историю, если бы знала, чем она закончится, но я так хотела сделать тебе приятное, так хотела подарить нам с тобой рабыню на двоих.

Лариса в скоростном режиме избавляется от своего платья и залезает на Жозефа, как будто все резко переменилось, словно не она до этого потратила шестьдесят процентов выделенного нам времени на разговоры. Посмотрите-ка, она целует его в губы: в порыве щедрости она забыла, что проститутки так не поступают. А может быть, такой была ее авторская попытка расслабить нас? Может, она раньше времени поняла, что дальше этого не зайдет?

Для меня прикосновение чужих губ к губам Жозефа – это восхитительный спектакль. Так было всегда. Пока никто на меня не смотрит, я раздеваюсь и присоединяюсь к их странной парочке. Молчание было бы в самый раз, но Лариса испускает зазывное мяуканье, как в порнофильмах, и я стараюсь не пересекаться взглядом с Жозефом: без слов понятно, что в происходящем нет ни капли сексуального и неумолимо растет вероятность того, что мы вот-вот рассмеемся как сумасшедшие. Даже поцелуи звучат фальшиво.