Текст книги "Андриеш"
Автор книги: Емилиан Буков
Жанр:
Детский фольклор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
К службе я готов дальнейшей!
… Нешто сердишься, святейший?»
Побледнев, дает ответ
Жадный поп: «Да что ты, нет…
Лучшие, поверь, едва ли
Пастухи на свете есть!»
Про себя ж замыслил месть
Нечестивому Пэкале.
Брат имелся у святого,
Брат любимый, брат меньшой
С ядовитою душой:
Кто ему промолвит слово
Чуть не так, не по нему,
Как деревня – вся в дыму:
Перья из перин летят —
То попов бушует брат,
Он обидчику в охотку
Перегрызть желает глотку.
«Слышь, Пэкала, милый друг,
Брату моему сюртук
Выходной, да пару брюк
Из муки сумей, пошей-ка!
Скоротаешь так досуг;
Для твоих умелых рук
Это ль труд? Трудись, гайдук,
Вот муки тебе сундук,
Всех ты лучше верных слуг,
Дорогая белошвейка!»
Для шитья исподтишка
Взял Пэкала два мешка,
Вся задача-то легка!
Для подкладки сюртука,
И особенно – для брючной,
Сделал он собственноручно,
Не щадя труда и сил,
Кашу – на особый случай:
Мамалыги наварил
На крапиве самой жгучей!
Скоро сроки миновали,
В день назначенный к Пэкале
Заявился брат попов:
Для примерки тех обнов.
Он покрой увидел дивный
И надел костюм крапивный.
Взвизгнул, высунул язык.
И свалился в тот же миг
У Пэкалы возле печки.
Кожа, как комар на свечке,
Вся сгорела у него,—
Было жженье таково,
Что ни встать ему, ни сесть,
Так осуществилась месть,
Наказание Пэкалово:
Он болел сто лет без малого!
Поп, узнав про это горе,
Прибежал к Пэкале вскоре:
«Что ты сделал, остолоп!» —
Заорал свирепый поп.
«Все, что велено, свершил:
Дорогой костюм пошил
Из отменнейшей муки.
Уговору вопреки,
Не изволите ль серчать?
Не велите ли начать
Отрезанье носа?..». «Что ты!
Лучшей не видал работы
Я, дружочек, с давних пор!
Уважаю уговор.
После шутки этой злой
Злобу затаил святой.
Скажем – ясно было чтоб —
Был женат тот жадный поп.
Он делил досуг свой мирный
С попадьею очень жирной.
Грудь ее была над пузом
Двум большим равна арбузам,
И с холмами лишь сравнится
То, что ниже поясницы.
И нигде в сравненье с ней
Бабы не было вредней:
Раз Пэкала в доме гость,
То ему к обеду – кость,
То ему в похлебку – гвоздь,
То ему – колючек гроздь,
Подносила задушевно
И копила ежедневно
На него, Пэкалу, злость.
Как-то раз сказал святой:
«Милый мой батрак, постой!
Что невесел ты, дружище?
Или мало сладкой пищи?
Иль бывает лучше, чище
И просторнее жилище?
Что понур твой, друг мой, вид?
Ты, случайно, не сердит?»
«Нет, – пастух поклон отвесил,—
Я, напротив, очень весел!»
Поп ответствовал: «Добро…
Ну, тогда бери ведро
Да ручные жернова;
Нынче служба такова:
Во дворе лежит щебенка,—
Всю, до самой крупной вплоть,
Должен ты перемолоть,
Мне вернуть мукою тонкой!
Не сиди, как пень тупой,
За работой громко пой
Иль играй на чем-нибудь,
Постараться не забудь
Дело кончить до утра,
Отступать не смей от правил!»
Поп такой наказ оставил
И поехал со двора.
Принялся за труд Пэкала —
Знать, ему и горя мало,
Песню помнил про запас:
Кто слыхал ее хоть раз,
Шел немедля в буйный пляс,
Землю сапогами тряс,—
Спой, Пэкала, не тая!
Прискакала попадья
И притопнула ногой
Наперед разок-другой…
В ту же самую минуту
Вдруг пошла плясать бэтуту[24]24
Бэтута – молдавский танец.
[Закрыть].
Знать, готова что есть мочи
Танцевать с утра до ночи,
Снова с ночи до утра —
Знать, по нраву ей игра!
Резво скачет, лихо пляшет,
Белой рученькою машет,
То меняет вдруг повадку —
Лихо пустится вприсядку,
Ножкой движет взад-вперед…
А Пэкала все поет.
Скачет, скачет попадья
От хорошего житья —
Скачет, пот не утирает,
А шутник наш все играет
На своей любимой дудке:
Плохи с ним, как видно, шутки!
«Злой батрак,
Ты дурак!
Прекрати,
Отпусти,
А не то
Палок сто,
Палок двести
Здесь, на месте,
Уж поверь мне, ждет тебя!»
«Нет, хозяина любя,
Должен камни я сейчас
Размолоть с веселой песней,
И теперь уже, хоть тресни,
Не нарушу я приказ!
Дотемна
Буду петь!
Ты должна
Потерпеть!»
Попадья, судьбу кляня,
Танцевала так три дня.
Жаждая ужасной мести,
Все кружилась по двору,
В день четвертый, поутру
Окачурилась на месте.
Воротился поп домой —
Во дворе застыл, немой,
Хвать! – за лысину свою,
Увидавши попадью,
Жалкий труп ее, верней, —
Захрипел святой над ней.
А Пэкала говорит:
«Что, святейший, вас томит?
Что столь огорчило вас?
Я исполнил ваш наказ!
Ну, а то, что попадья
Померла – при чем тут я?
Померла – какая жалость!
Я работал, пел я малость…
Ваша верная жена,
Гнева праведного вместо,
Вдруг решила, что она
Новобрачная невеста!
Может быть, была пьяна,
Может, попросту больна,
Или просто так, сама,
В миг один сошла с ума?
Отчего бы ей плясать бы
Как не в ожиданьи свадьбы?
Я скажу вам, не тая,
Что рехнулась попадья.
Сколь печальна смерть сия!
Только чем виновен я?»
Поп, очнувшись в миг единый,
Потянулся за дубиной.
«А, святой отец, уже?
Что же, вспомним о ноже…»
Поп одумался. «Да нет,
Что ты, мой дружок, мой свет!
Как ты мог подумать так?
Это, право же, пустяк!
Мы немедля, без заминки,
Справим славные поминки!»
Поп угрозу понимает,
Нос ладонью прижимает,
Наконец с большим трудом
Со двора уходит в дом.
Всю-то ночь святой, бедняжка,
На постели думал тяжко,
Размышлял святой всю ночь:
Как услать Пэкалу прочь?
И сказал, как встала зорька:
«Друг, мне расставаться горько,
Но послушай речь мою:
Я расчет тебе даю!
Расстаюсь я с лучшим другом,
Но и самым верным слугам
Мне платить сегодня нечем:
В мире злобном человечьем
За мою святую жисть
Корку обречен я грызть!
Пусть разлука – но бескровная!
Беден я, как мышь церковная!»
«Ну, а как же уговор?
Не менялся он с тех пор!
Мне покуда – не пора!
Не пойду я со двора
Ни силком, ни доброй волей,
И ничем другим, доколе
Не отрежут в добрый час
Носа одному из нас!
Уговора не забуду,
Ждать минуты этой буду!
Что ж до денег – то пустяк:
Послужу и просто так!»
Да, как видно, – делу крышка!
Поп напружил свой умишко,
Он с поникшей головой
Ходит-бродит сам не свой.
У него дрожат поджилки, —
Ногтем он скребет в затылке,
Ходит-бродит, глух и нем,
Полысел уже совсем,
На Пэкалу смотрит косо,
Чует: быть ему без носа,
И кипеть готов со зла.
Рассказать еще придется:
Жадный поп имел осла
По прозванью Боробоца.
Говорят, любовь слепа.
Ну, так вот, любовь попа
Вся тому ослу досталась:
Только поп подвыпьет малость
В нежном, сладостном пылу
В стойло поп бежит к ослу.
Попрощавшись со стыдом,
Животину тянет в дом
И с собой за стол сажает,
Всем, чем может, услужает.
А как в церковь соберется,
С ним на пару – Боробоца
Появляется в притворе,
Прихожанам всем на горе,
И поет в церковном хоре.
На закуску ввечеру
Получает просфору,
Жрет что хочет, без числа,
Лишь любовь – тому причина:
Жадный поп любил осла
Больше брата, больше сына!
Вот и Пасха подошла.
А Пэкала все батрачит.
Говорит ему святой:
«Должен ты, Пэкала, значит,
Выполнить наказ простой
(Службишка тебе зачтется,
Ты приучен к ремеслу!):
Выйди к речке с Боробоцей,—
Драгоценному ослу
Много там найдется пищи,
Ты ж – вознаградись сполна:
Прихвати с собой, дружище,
Штоф пасхального вина!
Пей, Пэкала, пей до дна!
Чистый воздух там, покой —
Заночуешь над рекой!»
Тихо песню напевая,
Кое-что подозревая,
Не боясь попа нимало,
С Боробоцей встал Пэкала
На ночевку у реки,
Но, наказу вопреки,
В добродетельном пылу
Все вино споил ослу,
От вина, от сытной пищи
У скотины – дым в мозгу!
Захрапел хмельной ослище
На высоком берегу.
А во сне – рычал, буянил,
Песнь ослиную горланил,
Хрюкал, выл, ушами двигал
И копытом бойко дрыгал,
И ревел, как только мог,—
Близ него Пэкала лег.
На него и на осла.
Очень скоро ночь сошла.
Поп тем временем не спал:
Яму батраку копал.
Черту из последних сил
Он молитву возносил:
«Помогите, братья-черти!»
Хочет поп Пэкале смерти.
День пасхальный миновал,
Верных слуг святой призвал:
«Должные настали сроки,
Просыпайтесь, лежебоки,
Ибо шуток не люблю
И совсем киплю от злости:
Вам к реке идти велю;
Вы того с обрыва бросьте,
Кто буянит во хмелю!»
Быстро побежали слуги,
Зеленея от натуги,—
Нет вторых таких растяп!
Даже пни, видать, умнее!
Вот и речка, – а над нею
Раздается громкий храп.
Подбежали, не взглянули,
Лишь один разок нюхнули:
Вот он, вот он, паразит!
От него вином разит!
Подбежали, наскочили,
Ан – злодеев ждал подвох:
В темноте не отличили
Две ноги от четырех!
В воду кинули осла
И немедля убежали,
Ох и весело Пэкале!
Ох и славные дела!
Поединок сей неравный,
Летописец, проследи:
Ведь Пэкала-то, поди,
Надувальщик самый главный!
Поутру проснулся поп,
Ногтем лысину поскреб.
Счастлив – аж дрожат поджилки.
Выпил водки две бутылки,
И в исподнем, налегке
Побежал святой к реке,
Весь от радости трясется.
… Только где же Боробоца?
Тут святой рассвирепел,
Разъярился и вскипел,
Рявкнул, злобою объятый:
«Что наделал ты, проклятый!»
«Сколь ответствовать приятно
Мне, святейший, в этот раз!
Я исполнил аккуратно
Ваш божественный приказ!
Обо всем сказать могу:
Я прилег на берегу,
Вот на этом, на зеленом,
И увидел я во сне:
Вы молитвы пели мне,
Запивая самогоном!..»
«Ты рехнулся, мне сдается!
Ты, Пэкала, негодяй!
Где мой нежный Боробоца,
Мне ответ немедля дай!»
«Ах, отец, не утаю:
Вероятно, он в раю…
В лучшем мире он, короче…
Вы не сердитесь ли, отче?»
«А еще бы! А еще бы!
Я кипеть готов от злобы!
Ты негодник, ты подлец,
Ты сожрал моих овец!
Ты, Пэкала, злей шакала!
Будь ты проклят, злой Пэкала!
Всей душой тебя кляну:
Ты сгубил мою жену,
Брат из-за тебя навек —
Стал калека из калек,
Всё тебе, батрак, зачтется,
А особо – Боробоца!
Ждет тебя, батрак, беда:
Я сержусь, как никогда!»
«Ах, святейший, вы всерьез?
Ну-ка, подавайте нос!
Наконец-то кончен спор!
Выполняйте уговор!»
Повалился поп, дрожа,
Увидавши блеск ножа,
А Пэкала нож занес
И отрезал жирный нос.
Страх попа безумный гложет,
Поп без носа жить не может,
Взор святейшего потух,
Испустил святейший дух.
В том не видя святотатства,
Все поповские богатства
Роздал беднякам батрак,
Проживающим в соседстве:
Доля всем нашлась в наследстве,
Часть мирских поповских благ!
Так ли было иль не так —
А дорога вдаль бежала.
Ох, однако же, мастак
Языком чесать Пэкала!
Заливает что есть мочи,—
Путь, однако же, короче,
Если весел спутник твой,
Разговор ведет живой;
Коль в речах его – сноровка,
Если врать умеет ловко
И язык его подвешен —
Путь особенно успешен!
«Много нужно ли бродяге,
Чтобы был приятен путь?
Хорошо, когда в десаге
Есть на донце что-нибудь.
Но смекай, когда идешь:
Странник – не верблюд двугорбый!
Путь не очень-то хорош…
Коль плетешься с полной торбой.
Хорошо, коль ты здоров,
Веет ветерок приятный…
Ну, и на ночь нужен кров,
Особливо же – бесплатный.
Хорошо, коль ты сперва
Что-нибудь в охотку слопал,—
Скажем, бублик или два,—
И потом лишь в путь потопал.
Ну, а если бублик – сдобный,
Проясняются мозги.
Лапоть надобен удобный,
Чтоб не натирал ноги.
Пусть – жара, пусть – хлопья снега,
Все равно привычно мне.
Хорошо, коль есть телега,
Если лошадь – то вдвойне.
Был бы, право, весел путь
Мне с конем, да не с одним бы!..
Ну а нету – как-нибудь:
Лишь лилась бы песня дрымбы[25]25
Дрымба – самозвучащий щипковый муз. инструмент, распространён во многих странах мира: маленькая металлическая (деревянная, костяная, бамбуковая) подковка или тонкая пластинка c упругим язычком в центре. Pycское название – варган.
[Закрыть]!
От колодца до колодца
Пусть тропа-дорожка вьется
Да веселые сады
Пусть подносят нам плоды —
Сливы, груши там иль вишни,
Да и яблочко – нелишне;
Путь приятней, путь успешней,
Коль закусишь ты черешней;
Чтобы ясен был рассудок,
Властно требует желудок,
Наша, проще скажем, плоть;
Сала доброго ломоть;
А краюхой кашкавала[26]26
Кашкавал – сыр, брынза.
[Закрыть]
Ты наешься доотвала!
Да, совсем забыл, прости;
Станет путь особо тяжкий
Легче легкого пути,
Коль хмельное что во фляжке,
И вторая – про запас…
Многого просить не будем:
Это все, что в добрый час
Нужно странствующим людям!»
В небе звездочки зажглись,
Месяц выкатился ввысь,
Озарил ночную тьму,—
Сыщется ночлег едва ли!
Вот взгрустнулось и Пэкале;
Андриеш сказал ему:
«Ох, длинна у нас дорога!
Прямо скажем, ты немного
Скоротал ее враньем —
Хорошо шагать вдвоем!
Но, однако, цель не ждет!
Человека вдаль ведет
Лишь служение надежде,
Верность ей – везде, всегда,
Неизменная, как прежде,—
В путь, смелей! И не беда,
Что галопом мчат года.
Самый трудный путь не страшен
Средь песков, средь скал, средь пашен,
Средь пустынь, средь горных круч —
Светит нам надежды луч!»
«Твой ответ, как вижу, тонок!
Ну и малый! Ха-ха-ха!
Вот так штука! Ишь, цыпленок —
Обучает петуха!
Ты, дружок, дорос едва ли,
Чтоб урок давать Пэкале!
…Глядь! Кругом черным-черно,
Это – не морское дно,
Это – небо. Это мгла —
Небо Черного Села!
Здесь уж, братец, не до смеха!
Здесь во тьме блуждает эхо,
Круглый год тут солнца нет;
Здесь ни старики, ни дети,
Не сумели б дать ответ,
Что такое лунный свет,
А о солнечном о свете
Не слыхал из них никто
Так уж лет, пожалуй, сто…
Уж коль скоро добрели
Мы до эдакой земли,
Поскорее надо топать:
Здесь нельзя ушами хлопать,—
Путь нелегок, путь далек:
Это все усвой, браток!
Здешний край – ужасен, жуток!
Тут, как видишь, не до шуток!
Так пришли они в село
До рассвета, в полном мраке.
Здесь не лаяли собаки,
И, упрятав под крыло
Голову, совсем глухи,
Здесь молчали петухи.
Тьма под утро загустела,
Погрузнела, потолстела,
Солнышку наперерез
Поднимаясь в свод небес.
В небесах – темным-темно,
Только к полудню окно
Чуть мерцающего света
Сверху показалось где-то,—
Волны мрака разгребая,
Будто лодка голубая.
На завалинке – старик,—
Видят парни, – трубку курит,
Взгляд на свет чуть видный щурит
И глаза от света жмурит,
И седые брови хмурит —
Видно, к свету не привык.
«Добрый день!» – сказал Пэкала,—
«Нешто солнце отсверкало
Здесь и скрылось навсегда?
Или черный,
Чудотворный,
Людоморный,
Как беда,
Мрак безбрежный,
Неизбежный,
Тьма ночная,
Разливная —
Здесь навеки
Господа?»
Старикан ответил: «Да,
Ох, не стоило труда
Забредать в долину нашу,
Мраком налитую чашу!
Вы явились, хлопцы, зря
В царство Черного Царя!
Над селом
Тьма да гарь:
То крылом
Машет Царь!
Нынче, как вчера, как встарь,—
Наш владыка – Черный Царь!
Тут сошлись
Мрак да хмарь:
Крылья ввысь
Вскинул Царь!
Нам не нужен календарь —
Дней не любит Черный Царь!
Ни одну живую тварь
Не упустит Черный Царь!
Хоть весь край ты наш обшарь —
Всех опутал Черный Царь,
Сумраком окутал,
Темнотой опутал!
Нам бы хоть один фонарь —
Нет, не хочет Черный Царь!
Ненадолго, дважды в год,
Солнце всходит в небосвод,
Чуть обогревает нас —
Как, вон, видите, сейчас.
А потом – опять темно.
И еще запрещено
Нам смеяться – даже тихо,
А не то – бывает лихо!
Нам запрещены улыбки;
Коль порою по ошибке
Улыбнешься, рассмеешься —
То беды не оберешься:
Солнце даже дважды в год
К нам на небо не взойдет!
Только ветер что есть мочи
Дует средь бескрайней ночи,—
Нет конца у черной тьмы…
Кто спасти нас может?..»
«Мы!»
«Ох, в недобрые края
Гонят вас пути-дороги!
Уносите лучше ноги!»
Андриеш ответил: «Я
И страшней видал беду!
Я на грозный бой иду!
Отступлением позорным
Я пятнать не стану честь!
Должен путь меня привесть
На сраженье с Вихрем Черным!»
«Хлопец, ты, видать, смельчак,
Ну, так знай же, коли так,
Тайну я приотворю,
Раз уж всё, как вижу, сходится:
Черный Вихрь, узнай, доводится
Братом Черному Царю!»
«Слушай-ка, любезный дед,
Что скажу тебе в ответ:
Никого храбрее нет,
Чем пастух вот этот,—
На любое колдовство
Есть управа у него,
Свой особый метод!
И за этого за малого
Слово я даю Пэкалово!»
«Слово – да, само собой,
Только бой – не просто бой! —
Так старик сказал Пэкале. —
Вы бы топали подале,
Бросьте шутки да замашки,
Черный Вихрь не даст поблажки,
И уступок ждете зря
Вы от Черного Царя!
Лучше здесь остановитесь!
С каждого конца земли
Приходил, как помню, витязь
Для борьбы, – что ж, удивитесь:
Все, кто шел, костьми легли».
Закрутил Пэкала ус:
«Ты, дедусь, как вижу, трус!
Нешто зайцу-беляку
Ты племянник? Право слово,
Вижу на своем веку
Дурня в первый раз такого!
Ну-ка, дальше от греха,
От такого лопуха!
Речи деда – чепуха!
Ну-ка, вместе: – Ха-ха-ха! —
Андриеш, смеяться будем:
Пусть услышит черный враг,
Мы рассеем этот мрак
На потеху добрым людям!»
И пошли друзья во мглу —
Вдоль по черному селу.
Андриеш глядит вокруг:
Всё – как в сказке, как в кошмаре;
Будто всех людей и тварей
Страшный поразил недуг.
Даже листья и цветы —
Под покровом черноты;
Будто некой силой вражьей
Всё везде покрыто сажей.
Как в чернилах, поселяне
В черном плавают тумане.
Андриеш дивится: вот
Парень сумрачный идет,
Хмур, понур, насуплен, мрачен.
И Пэкала, озадачен,
Говорит: «Послушай, малый,
Ты погибнешь так, пожалуй.
Пропадешь ведь задарма!
Нешто выжил из ума?
Дай-ка, парень, мне ответ:
Может, просто ты не в духе?
Может, ты от голодухи
Ел кислятину сто лет?
Ну-ка, дорогой молодчик,
Сядь на кочку, на пенечек!»
Тот, молчание храня,
Примостился возле пня,
«Ты зачем, дурак, немеешь?
Ты смеяться не умеешь?
Ну-ка, поучись разок:
С губ сперва сними замок,
Улыбайся всею рожей —
Так… Вот так… Уже похоже…
Нет, еще… Вот так, вот-вот —
До ушей разинем рот…»
Так Пэкала парня учит,
Понукает, точит, жучит,
Наконец – настал момент:
Улыбнулся пациент!
«Славно!.. Ну-ка, раз-два, взяли:
Заявляю, что Пэкале
(Это, парень, значит, мне)
Равного во всей стране
Нет лихого молодца…
А уж как пригож с лица!
Живописца в мире нет,
Что сумел бы мой портрет
Написать во всей красе, —
Для такого, – скажем смело, —
Щепетильнейшего дела
Плохи живописцы все!
Засмеялся парень мрачный,
На учителя смотря,
Шутника благодаря
За такой урок удачный.
И, казалось, в этот день
Рассмеется даже пень.
Андриешу и Пэкале
Снова час брести подале.
Задержались у колодца, —
Ох, черна же в нем вода!
Видят вдруг друзья: туда
Сплетник сгорбленный плетется.
Сразу видно, в первый миг:
Это – сельский клеветник.
Кривоносый, криворожий,
Весь на ястреба похожий,
Пальцы скрючил и бормочет,
На кого-то когти точит,
Зло уже кому-то прочит…
Крикнул тут Пэкала дерзкий:
«Ты постой-ка, сплетник мерзкий!»
«Странник, странник, ты не прав!
Знают все мой добрый нрав,
Я беспечен, человечен,
Я весьма мягкосердечен
И гордиться тем могу,
Что вовеки не солгу!
Я от правды – ни на шаг!»
«Улыбнись-ка, если так!
Ложь, известно всем, для смеха —
Величайшая помеха!
Видно, что не можешь… Ишь —
Испугался и дрожишь!
Рад бы с глаз моих пропасть —
Раскрывай, мерзавец, пасть!»
И Пэкала старика,
Сплетника-клеветника,
Хитроносого сморчка,
Ухвативши за бока,
Стал трясти, перевернул,
В рот к бедняге заглянул,
(Клеветник же зубы стиснул),
Весельчак тогда присвистнул,
Взял за пятки, и тотчас
Лихо сплетника затряс.
Старику дыханье сперло,
И посыпались из горла
Змеи, жабы, пауки,
Ядовитые жуки,
Семена крапивы жгучей,
Паутины грязной кучи,
Дурнопьянная трава,
И – недобрые слова,
Вся отрава, злоба, гнилость,
Что в клеветнике скопилась.
И, извергнув эту гадость,
Что жила в нем целый век,
В первый раз почуяв радость,
Засмеялся человек.
Из леченья вышел толк!
Бывший сплетник вдруг умолк,
Пальцем в небо указал
И взволнованно сказал:
«Гляньте! Небо всё черней!
Не видать нам больше дней,
Не видать нам больше света —
Ох и страшно, страшно это!..»
«Мне ль бояться тени черной,
Ядовитой, людоморной?
Тень – она всего лишь тень,
Я считаю – ясный день
Наступает, и все ярче
Льется свет, всё жарче, жарче!
С истиной великой этою
Спорить вам не посоветую!»
«Ты, Пэкала, тоже лжец!
Раскусил я, наконец,
Твой секрет – ты сам и лжешь,
А меня ругал за что ж?»
«Нет уж, друг, дурак надутый,
Этих двух вещей не путай!
Не равняй ты ложь свою
К моему, чудак, вранью!
Подтверди-ка, Андриеш!
Шуткою народ потешь,
Позабавней ври, дружок,
Будет польза, будет прок!
Помни, истина проста:
Ложь насмешке не чета!
А ко лжи – подход особый,
Дружит ложь с поганой злобой,
С ненавистью, с черным ядом,
Проживает с ними рядом!
Радости людской грозит!
Смех же эту ложь разит,
Ложь смеяться ох не любит!
Смех ее на месте губит!
Хлещет так, что жарко небу,
Всё, что людям не в потребу!
Единит на свете всех
Человечий, звонкий смех!
Предрешен любой успех,
Если льется без помех
В дни страданий, в дни потех —
Звонкий, чистый, юный смех!
В мире от него тепло,
Гибнет ложь, а с нею – зло!
Уясни всё это, дядя,
На меня, Пэкалу, глядя!
Если даже на заре
Света нету на дворе,
Если днем – сплошная тьма,
Мрачно небо, как тюрьма, —
Если вечером и ночью
Видишь только тьму воочью,
Оттого, что всё черно —
Станет пусть тебе смешно!
Я смеюсь или молчу,
Мне весь мир – по нраву!
Людям души щекочу,
Веселясь на славу!
Дам-ка я тебе щелчок,
Это – сдача, пятачок,
С лжи твоей и клеветы,
Так что помни, помни ты:
Больше клеветать не вздумай,
С рожей не ходи угрюмой,
Лучше жителям земли
Шуткой сердце весели!»
Так друзья бредут во мглу,
Вдаль по черному селу,
Слева, справа от дорожки,
Из окна иль со двора
Вся в заплатанной одежке
Их встречает детвора.
Глазки малышей пусты,
В них веселье не искрится,
Но немалой красоты
Их замученные лица!
И непрочь они, пожалуй,
Увязаться за Пэкалой!
А Пэкала – озорник
Сел на посох в тот же миг
И подпрыгивать потешно
Стал на улице кромешной,
Созывает детвору,
Говорит: «Лошадка, тпру!
Что невеселы, ребята?
В том не тьма ли виновата?
Не смешно?
Вам темно?
Кто-то вас
Обманул?
Свет погас?
Ветр задул
Солнца свет?
Свет луны?
Жизни нет?
Дни темны?
Кто там лжет,
Что луна
В небосвод
Не взойдет, —
«Не должна!»
Тьма черна.
Ну, так что ж:
Это – ложь!
Черный царь
Эту хмарь
Напустил
На умы,
Черной тьмы
Что есть сил
Натворил, —
Но бессилен черный бес
Отменить лучи небес!
Только тьмой
Правит он.
Ну, так мой
Вот закон:
Кто не верит в эту тьму,
Кто не скован черным царством
Черный Царь своим коварством
Зла не причинит ему!
И захочет – так не сможет:
Он села не уничтожит,
Даже грома не пошлет
На неверящий народ,
Не содеет зла селу
В злопыхательском пылу,
Не сгустит ночную мглу:
Сам же спрячется в углу!
Мы не станем верить вздору.
Смех опасен людомору, —
Нынче, этим светлым днем,
Со злодеем бой начнем,
И на первых же порах
Смехом уничтожим страх!»
И тотчас же, для начала
Сев на посох свой, Пэкала
По дорожке поскакал,
Кучу глины отыскал.
Смотрит, смотрит детвора:
Знать, в новинку ей игра!
Для ребячьего народа
Небывалого урода
Стал Пэкала мастерить
И при этом говорить:
«Гей, ребята, в круг садитесь!
Этот, значит, славный витязь,
Косомордый, криворожий,
На столетний пень похожий,
Коль судить по всем приметам
Об уроде жутком этом,
По красе его бесспорной —
Черный Царь, владыка черный!
Велико, видать, владычество
Кривомордого величества!
И с такою же, с похожею
Рожей мерзкою, свиной,
Кружит брат его родной,
Мчит, помойки сокрушая,
Черный Вихрь, свинья большая…
На судьбину горько сетует,
Почитать его советует!»
Тут вошел Пэкала в роль.
Чем не царь? Чем не король?
Тоже славный, тоже гордый,
Тоже малость косомордый…
Тут, запрету вопреки,
Меж детей пошли смешки.
Все смеются над болваном,
Над корявым истуканом,
Улыбающимся гнусно
(Сделанным весьма искусно).
«А теперь, ребята, в путь!
Не изволите ль взглянуть
С нежностью благоговейной:
Этот экспонат музейный,
Светоч царственного рода,
Полупень, полуколода —
Царь морей, степей, полей,
То бишь Черный Дуралей!»
Всех от смеха прямо скрючило,
Хохот завладел детьми,
А Пэкала тут возьми,
По макушке стукни чучело:
«Злодей!
Разить
Людей,
Грозить
Не смей,
Ты, змей,
Пень безмозглый, обормот,
Вот тебе, скотина, вот!!!
И тебе-то поклоняться?»
На Пэкалу-святотатца
Смотрят дети, веселясь,
Ну, а он швыряет грязь
В морду Черного Царя,
Речь такую говоря:
«Убирайся прочь отсюда,
Черномордая паскуда,
Рожа безобразная!»
И, победу празднуя,
Все пустились в пляску шалую,
Озорную, небывалую
Во главе с самим Пэкалою!
Стали все ногами дрыгать,
Через истукана прыгать!
Флуер Андриеш достал
И играть тихонько стал,
А в душе у чабана
Песенка жила одна, —
Та, что в прежний час звучала,
До беды и до начала
Всех скитаний пастушка, —
Весела, чиста, звонка,
Та, что легче ветерка
Поднималась в облака
Над родимою Молдовой,
Над долиной Трехручьевой!
Андриеш играет гладко,
А в душе его несладко:
Сколько, сколько можно впредь
Испытания терпеть? —
Вот нелегкая загадка…
Словно взрослому, ему
Выпадают передряги,
Испытания – уму,
Сердцу, воле и отваге.
Детство, детство, ты куда?
Промелькнуло без следа.
Так живешь – не уследишь:
Взрослый ты или малыш.
Девочка к нему идет
И тихонько задает
Пастушку такой вопрос:
«Ты скажи-ка мне и детям,
Где учился песням этим?»
Молвит хлопец: «Фэт-Фрумос —
Вот кто мой учитель главный,
Вот кто мой наставник славный!
Как зовут тебя, мой свет?»
Медлит девочка, боится,
Наконец она в ответ
Произносит: «Миорица».
Сжало пастушку сердечко, —
«Это ведь моя овечка
Так зовется! Я грущу,
Я давно ее ищу, —
Схожа с ней ты, крошка-детка,
Как сестричка-однолетка!»
Налетев исподтишка,
Грусть объяла пастушка.
Поспешил к нему Пэкала:
«Не печалься, добрый друг!
Столько радости вокруг!
Видишь, даже солнце встало
И сквозь тучи заблистало!
Вот, как видишь, я не вру!
Поутру и ввечеру,
Паренек, твою хандру
Звонким смехом уберу!
Дуться, парень, ты не смей!
Прогонять тоску умей,
Хохочи всю жизнь, до слез,
Выше кушму, выше нос!»
Подмигнула им дорога,
В нитку вытянулась строго,
Вновь шагать друзья решили
И на запад поспешили.
Там, в густом разливе тьмы,
Дремлют долы и холмы.
Над откосом – чахлый сад,
Ветви до земли висят.
Не под тяжестью плодов,
Не под бременем годов,
А под грузом темноты
Сникли чахлые листы!
В том саду стоит седая
Женщина немолодая,
Но прекрасная лицом.
Перед каждым деревцом
Слезы льет поочередно,—
Чем, бедняжке, ей помочь?
На нее немая ночь
Давит тяжестью холодной.
Возле дома, у крылечка,
Черная паслась овечка,
Век не видевшая света:
К ней, видать, окраска эта
Низошла с окружной тьмой.
И была она немой!
Чернота лилась рекой…
Увидавши сад такой,
Андриеш почуял ужас.
Чабаненок вмиг его
Пересилил, понатужась,—
Отступило колдовство.
Флуер вытащил пастух
И во весь пустился дух
Песней радостной, веселой,
Черные тревожить долы.
Посветлела вмиг листва,
Зашумели дерева,
Встала от земли трава,
Вновь свежа и вновь жива.
И, заслышавши едва
Звук молдавской песни звонкой,
Женщина на чабаненка
Подняла усталый взор
И вступила в тот же хор.
И напева звук забытый
Вдруг для сада стал защитой, —
Поредела, сникла мгла,
Солнце вспыхнуло, как свечка,
И несчастная овечка
Тоже сделалась бела!
И Пэкала молвил: «Ох!
Вижу, парень, ты неплох.
Тоже мастер, да немалый,
Потягаешься с Пэкалой!
Мой неудержимый смех,
Песнь веселая твоя —
Не составит им помех
Сила злобная ничья!
Так спасем же от беды
Эти пашни и сады,
Эти золотые нивы —
Так спасем же край счастливый!»
С лаской женщина смотрела,
Тень сошла с ее чела,
И, как только пала мгла,
К чабаненку подошла,
Словно сына, приласкала
И промолвила ему,
Уничтожившему тьму, —
Так, что слышал и Пэкала:
«Эх, таких поменьше б ночек!
Был и у меня сыночек,
Так же ловок, ясноок,
Строен, гибок и высок.
Был он ладен и плечист,
Был он весел и речист,
И душой и сердцем чист,
Как весенний первый лист!
Да, на славу парень вышел!
Черный Вихрь о нем прослышал,
И, не подождав ни дня,
Отнял сына у меня,
И в своих покоях черных
Ввел в число своих придворных,
Это значит – слуг покорных,
Исполнительных, проворных…
Сыну моему пошло
Удальство его во зло!
Если встретишь ты его,
Несмотря на волшебство,
Что его сковало ныне,
То скажи – в родной долине
Мать его, как прежде, ждет,
Может, он домой придет.
Вот умчались облака —
Только прочь нейдет тоска,
Словно небо, велика,
Словно море, глубока…
Пусть проходят хоть века —
Лишь увидеть бы сынка…»
Ах, как жаль ее, как жаль!
Материнская печаль
Всех больней, всех человечней,
Всех других добросердечней!
Андриеш глаза смежил,
Внял ее глухим страданьям,
И как мог, со всем стараньем,
В песню эту боль вложил.
Вот толпа людей пришла
На околицу села
С плачем попросить светило,
Чтоб столетний мрак пробило,
Чтоб излило свет дневной
Над несчастною страной,
Чтоб лучом прошло вдоль склонов,
Камни и растенья тронув,
Радость возвращая этим
И родителям, и детям.
Были здесь в былые годы
Праздники и хороводы;
Здесь, коль верить старцам древним,
Жизнь бурлила по деревням,
Как теперь и не приснится:
Не было щедрей земли —
Розы алые цвели,
Зрела средь полей пшеница.
«Где все это, солнце, где?
Нашей помоги беде!»
И вскричал тогда Пэкала:
«Люди, плакать ли пристало
Вам, хозяевам страны?
Не смеяться ль вы должны?
Проку много ль в черной гуще,
Что нависла средь небес?
Вам ли, люди, ждать чудес?
Благодати ждать грядущей?
Прочь мольбы – и станет так:
День взойдет, и сгинет мрак!
Плюньте, говоря короче!
А сейчас – разиньте очи,
И, покуда хватит мочи,
На погибель черной ночи
На победу силам дня —
Люди, слушайте меня!
Лет тому уж с гаком двести
(Был я, помню, в те года
Стариком еще тогда),
Побывал я в чудном месте —
В замечательном селе,
Испеченном на золе
И приперченном в избытке.
Там дороги, будто нитки,
Были очень широки,
Вместо крыш – боровики
Там топорщились на хатах,
На больших столбах-опятах.
И в румяных поросятах
Были кроны тополей!
И цвели среди полей
Фляжек тысячи пузатых.
Ярко-красные буренки
Там, мыча, паслись в сторонке.
Молодцы коровки были:
Дважды в день себя доили;
Вам поверить нелегко:
Там давали молоко
Даже старые козлища, —
Но для них нужна была
(Да, для каждого козла!)
Необычнейшая пища:
Брынза, теплая, домашняя,
Свежая, а не вчерашняя!
Не сготовишь про запас…
Вот бы вам, друзья, сейчас
Лакомства отведать нового —
Молочка хлебнуть козлового…
И собаки там всегда
Были собраны в стада,
Шли, ушами шевеля,
На хвосте же – кренделя
Вязкой у любой висели,
То-то было там веселье!
А еще – у всех крестьян
Был не то чтобы изъян,
Но – особенность, черта.
Вам о ней поведать жажду я:
Там имела рожа каждая
Ровно по четыре рта!
Первый, ясно, тараторит,
Песней тот, что рядом, вторит,
И жует, жует, жует
Непрерывно третий рот».
«А четвертый?»
«Он при мне.
Пригодится вам вполне
Этот самый рот, сдается,
Ибо здорово смеется!»
Кто-то прыснул.
«Вот, не вру!
Верьте, этот смех – к добру!
Я добавлю вам ума:
Постепенно, постепенно
Научу вас непременно
Веселиться задарма!»
«Что ж там было, в том селе?»
«Не сидели там во мгле,
И поклонов тьме не били,
Там умнее люди были!
Вот и я вам дам совет:
Тьма уйдет, и будет свет, —
Только все неважно это:
Тьмы чуток, немного света…
Вы не тратьте-ка ни дня —
Помолитесь на меня!
Иль не видите вы сами:
Перед вами – бог с усами!
Нет вернее правды той,
Чем вот эта: я – святой!
Я – чтоб молвить покороче —
Бог-отец и всякий прочий…»
Тут, запретам вопреки,
Меж людей пошли смешки,
И на горный на хребет
Солнечный пролился свет.
Тьму ночную тем лучом
Распороло, как мечом, —
Черная распалась рать, —
Начал Андриеш играть
Песню Фэт-Фрумоса славного, —
В мире нет напева равного, —
И лился он без конца,
Наполняя все сердца!
Билась тьма в бессильной злости,
Извиваясь тяжело…
«Тьма и Сумрак! Биться бросьте!
Ваше время истекло!»
К Андриешу древний дед,
Девяноста полных лет,
Подошел, и парня сам
Потрепал по волосам:
«Послан ты, сынок, судьбою,
К смертному готовься бою,
Ибо ты идешь не зря
На проклятого Царя!
Мракобеса победи,
Всех людей освободи!
Вдаль иди, вперед гляди.
Бой и слава впереди!»
