Текст книги "Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII"

Автор книги: Эмиль Мань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Принимая тех, кто был допущен под пресветлые очи, король не мог не слышать шума толпы, которая сразу же, как распахивались ворота, заполняла королевский дворец, поскольку вход туда был открыт в течение всего дня. Такая странная толпа людей, явившихся со всех концов Парижа. Сдерживаемые солдатами гвардии, эти люди оккупировали лестницу Генриха II и часами толклись на ступеньках, иногда выплескивая «излишки» во двор. Оставшиеся внутри топтались на месте, переминались с ноги на ногу, жужжали, гудели, кричали, толкали друг друга локтями, ссорились, создавая почти базарную атмосферу.

Кто только ни попадал в эту толпу! Птицу какого полета и какого разноцветного «оперения» тут было ни увидеть! Вот придворные, стремящиеся поймать взгляд, услышать брошенное в их сторону словечко, привлечь к себе хоть мимолетное внимание государя… Вот светские львы с изысканными манерами… А рядом – финансисты, хроникеры, охочие до свежих сплетен, записные интриганы, тоже ищущие, чем бы сегодня при Дворе поживиться, провинциалы, иностранцы неведомо каких национальностей, веселые и говорливые гасконцы… И просто тучи любопытных, жаждущих увидеть короля во всем блеске его величия.

Все они стремятся проникнуть в Большой зал: а вдруг Его Величество снизойдет все-таки до того, чтобы показаться? Все стремятся, но удается мало кому. Разве что сильным мира сего или тем, кто в свите у знатных людей, или тем, кто богатством убранства способен доказать, что владеет приличным состоянием. Потому что бедноту и деревенщину луврские лакеи вместе с привратниками гонят отсюда куда безжалостнее, чем гнала бы свора сторожевых собак. Им наплевать на то, что за жалким видом может скрываться редкостная добродетель. Однажды, как описывается в «Сатирическом романе», ими был изгнан в качестве портящей все стадо паршивой овцы – только из-за того, что был одет в плащ из грубой шерстяной ткани и выглядел чуть ли не нищим, – славный вояка-капитан, потерявший глаз на службе королю и Отечеству.

И, пожалуй, только гасконцам удается приручить этих злобных псов. Или усыпить их бдительность. Мы уже видели этих гасконцев в поисках выпивки и хлеба насущного на улицах города. А вот теперь один из них явился в королевский дворец, надеясь поймать здесь улыбку лукавой дамы Фортуны. Переодевшись в приличествующий такому случаю наряд, взгромоздившись на лошадь, взяв в сопровождающие слугу (помните: общего на всю компанию соотечественников?), он рассчитывает произвести здесь блестящее впечатление, потому что его костюм соответствует последнему крику моды, иными словами – сотворен по предписаниям трех или четырех щеголей, насаждающих эту моду при Дворе, а кроме того, потому, что как у его лакея, так и у его коняги – «ливреи» с гербами.

Чувствуя себя ничем не хуже принцев или там герцогов, являющихся «почетными гостями» Лувра, наш молодой дворянин с пустым кошельком, выказывая редкостную находчивость, спешивается прямо у подножия лестницы Генриха II. Ну и кто решится теперь остановить столь напыщенного фата? Такого храбреца? Не снимая касторовой шляпы с широченными полями и несусветной величины плюмажем, прикрепленным вместо бриллиантовой броши заколкой с фальшивыми камнями, приобретенной у какого-то дворцового mercadent, блестя глазами, сияя улыбкой из-под чертовски лихо закрученных усов, он шел, и гвардейцы расступались перед ним, а он отвешивал направо-налево грациозные поклоны. Продравшись затем сквозь толпу, он, гордый, как петух из его родной деревни, поднимался по ступенькам королевской лестницы, и сотни хлыщей на пути завидовали его пурпуэну, подбитому четырьмя, а то и пятью слоями тафты, прикрытому ротондой с двумя рядами кружевных волн, штанам с разрезами а ла Помпиньян, на которые (штаны, естественно, а не на разрезы) пошло минимум восемь локтей<sup>[18]18
  Локоть – мера длины во Франции, равная примерно 50 см. – Прим. пер.


[Закрыть]</sup>«фриза пополам с эскарлатом»<sup>[19]19
  Фриз – льняная ткань высокого качества и изысканной расцветки, эскарлат – такая же высококачественная шерстяная материя. – Прим. пер.


[Закрыть]</sup>, высоким каблукам и позолоченным шпорам сапог, доходящих до бедер, но позволяющим, однако, видеть бледно-алые шелковые чулки, розам, которыми подхвачены ленты подвязок на уровне колен, а также тому, что украшает полы его камзола, запястья, локти, перевязь его шпаги…

Ах, до чего же он хорош и как должен нравиться дамам! Но поможет ли ему это переступить порог Большого зала?

– Братец, – говорит он надменному привратнику, первым попадающемуся ему на пути в вожделенные края. – Братец, ну и славный же ты парень! И храбрец наверняка! Бьюсь об заклад, ох и ублажает же тебя твоя подружка! И ни в жизнь не поверю, что такая она жестокосердая, что способна устоять и не сдаться сразу, увидев такой гордый лоб, такие закрученные усы!

Произнеся все это и оставшись вполне безразличным к тому, что может услышать в ответ, наш гасконец решительно и непринужденно вступает в собрание придворных. И сразу же – своей приятной наружностью, роскошно завитыми локонами, тонким ароматом, источаемым подвешенным к одежде l'oiselet de cypre – он привлекает к себе собеседников, и те уже не могут оторваться от колоритного гостя. Он болтает обо всем и ни о чем – от дуэлей до любовных приключений; он осуждает того за излишнюю отвагу, а этого за излишнюю жажду милостей короля; он осведомляется о том, какие нынче в ходу новые пенсионы; он старается узнать, в каком именно проигрыше оказались Креки и Сен-Люк; он оплакивает уменьшение доходности своих земель; он рассуждает о небезопасности сужения рент; он хвастается своими успехами в последних битвах с протестантами; он с пафосом описывает богатства принадлежащих ему замков… Словом, он щедро делится всеми новостями, какие только способна породить его буйная фантазия.

Однако, треща не хуже сороки и раскланиваясь направо-налево в знак приветствия знатным людям, которых он сроду и не видел, этот хлыщ ухитряется подстеречь достаточно высокопоставленного сеньора, который готовится войти в королевский кабинет, тут же пристраивается к его свите и проникает туда вместе с ней. Ах, если бы он понравился Его Величеству, ах, если бы он стал его фаворитом! Увы! Его Величество не обращает на нашего гасконца ни малейшего внимания… Что ему остается? Покинуть кабинет, никем так и не замеченным? Ничего не поделаешь, приходится, зато, по крайней мере, можно спуститься по «малым ступенькам»<sup>[20]20
  Эти «малые ступеньки» – узкая и темная лестница, предназначенная для короля: по ней он спускался из своих апартаментов во внутренний двор Лувра.


[Закрыть]</sup>. А дальше? Отправиться обедать с приятной компанией? Но пригласят ли они незнакомца? Нет. Все поворачиваются к нему спиной. Прекрасная дама Фортуна на этот раз не улыбнулась ему. Ничего – улыбнется завтра! Впредь он может кичиться тем, что теперь-таки кум королю, раз уж тот удостоил его чести спуститься по «малым ступенькам». А потом, уже вернувшись в свое убогое жилище, он станет расписывать друзьям, с которыми делит хлеб, натертый чесноком, запивая его водой, свои подвиги, – и непременно засунет в рот зубочистку. А потом много часов подряд перед всяким, кто только захочет его выслушать, он станет вздыхать: «Ах, что за умнейшее изобретение – зубочистка, до чего она полезна после пирушки у мессира Коссе-Бриссака, где подают такое превосходное мясо и такую отборную дичь под старое доброе бургундское!..»

Возможно, из-за того что Людовик XIII, несмотря на все свои распоряжения, понимал, что толпа в Большом зале весьма разношерстна, он появлялся там редко и ненадолго. А обычно после аудиенций – тоже, впрочем, скорее из вежливости и ради соблюдения приличий, чем даже из простой симпатии, – направлялся в покои королевы Анны Австрийской. Этим визитам, как правило, отводилось тоже не слишком много времени. Да и не было его особенно много: приближался час обеда.

Король обедал один, вероятно, прямо в прихожей своих апартаментов, так как о том, чтобы отвести комнату под столовую, в жилищах того времени и речи не было. В исключительных случаях Людовик приглашал к обеду сотрапезника, да и то одного-единственного. Согласно церемониалу, король восседал за столом, окруженным барьерами, на высоком стуле. С одной стороны от него размещался первый лейб-медик, с другой – первый гофмейстер. Позади – уже стоя – капитан королевской гвардии, два вооруженных стражника, принцы и кардиналы, находящиеся в это время в Лувре, а за барьерами – неподвижные и молчаливые придворные. Король благоговейно и отрешенно выслушивал «Benedicite» – молитву перед едой, которую произносил священник в качестве символа милосердия, затем принимал от самого знатного из сеньоров салфетку и приступал к трапезе. Наконец-то можно было воздать должное блюдам, которые одно за другим подавали повара или слуги-провиантмейстеры, имевшие при французском Дворе звание officiers de bouche<sup>[21]21
  Буквально – «ведающие ртом». – Прим. пер.


[Закрыть]</sup>. Людовик ведь принадлежал как раз к той ветви Бурбонов, которая – даже при самых серьезных болезнях – отличалась завидным аппетитом<sup>[22]22
  Вот, к примеру, что подавали недужному Людовику непосредственно перед осадой Ларошели 29 января 1628 года. На обед: протертый суп из каплунов, заваренный хлебом; простой суп с прожаренным в жире мясом, сдобренным лимонным соком; отварная телятина; костный мозг; рубленые каплуны с хлебными крошками; желе; два печеных яблока с сахаром; груша в сиропе; начинка из яблочного пирога; три пакета вафельных трубочек; хлеб; легкое, слабоокрашенное, но хорошо выдержанное вино. На ужин: опять-таки похлебка из каплунов и рубленые каплуны; телятина в собственном соку; суп с телятиной в собственном соку; отварная телятина; костный мозг и нижние части куриных ножек.


[Закрыть]</sup>. Он обжирался, получая при этом явное удовольствие, всей и всяческой снедью, включая паштеты, крупную дичь (мясо и жир оленя, кабана и так далее), просто мясо и птицу, трюфеля в масле, любые тяжелые кушанья, обильно сдабривая все это кларетом с парижских виноградников, который с течением времени и явно до срока привел все-таки в полный упадок и без того хрупкое здоровье короля. Никому не известно в точности, слышал ли он, уписывая за обе щеки всю эту разнообразную симфонию блюд, звучавшие во время королевского обеда мелодии скрипок, и соглашался ли, подобно своим предшественникам на престоле, радовать подданных созерцанием того, как лихо и по-молодецки разделывается Его Величество с хлебом насущным.

Занимавший в свое время отнюдь не последнее место в списке то ли великих гурманов, то ли знатных обжор, Людовик XIII, совершенно очевидно, нагуливал свой зверский аппетит уж точно не в рабочем кабинете и не верша государственные дела. Вероятнее всего, тут ему помогали усиленные занятия спортом. Едва покончив на этот день с королевскими обязанностями, он наконец обретал возможность жить так, как хочется, и без всяких помех наслаждаться тем, что способно доставить ему наслаждение. А главным образом это были физические упражнения. Потому что только вне Лувра, только на свежем воздухе и при постоянном движении, необходимом ему в силу природной нестабильности, он чувствовал себя счастливым. Вот и исчезал ежедневно, причем без всяких угрызений совести, из надоевшего ему, тусклого, сумрачного, угрюмого дворца. Перелистывая наудачу страницы «La Gazette de France», где рассказывалось о перемещениях Его Величества в пространстве, ваш покорный слуга насчитал пятьдесят таких перемещений только за один 1635 г., а там ведь опущены, в соответствии с приказом, все увеселительные вылазки и все развлечения, между тем как с ними число увеличилось бы, по крайней мере, вчетверо.

Король любил упражнения, в которых можно было проявить силу и ловкость. Он яростно отдавался всем и всяческим играм (главным образом с мячом или воланом, как в обычном, так и в усложненном варианте), привлекая в партнеры наиболее проворных и искусных игроков из числа приближенных к нему знатных людей. Он был не только хорошим наездником – выучился верховой езде у знаменитого берейтора Плювинеля, но и неутомимым ходоком, способным преодолеть от рассвета до заката четырнадцать лье и не устать при этом. Плохая погода была ему нипочем, и он не считался ни с жарой, ни со стужей, ни со снегом, ни с дождем, ни с градом, ни с ветром, ни с ударами грома и вспышками молний. Чуть ли не с детства он увлекся охотой, и привязанность к Люиню, который открывал ему секреты любимого занятия, стала подлинным благословением судьбы для этого интригана. Не говоря уж о том, какими богатствами его осыпали. К концу 1615 г. юный король уже знал наверняка, с какой необычайной силой бушует в нем эта страсть. Во всяком случае, отправившись за инфантой Анной Австрийской на границу с Испанией, он все выпадавшее во время обратной дороги в Париж свободное время, которое по идее должен был бы посвятить любезничанью с молодой женой, отдавал преследованию зверя и птицы. Позже он считал день, не позволивший проявиться его охотничьему азарту, попросту потерянным.

Придворные никак не могли привыкнуть к тому, что государь, вечно мечущийся между горами и долами, ускользает от их лести и угодничества. И это им не слишком нравилось. Лангедокские гугеноты вообще называли этого государя не иначе как презрительной кличкой «Lou Cassaire». В самой кличке, похоже, ничего презрительного нет, но надо было, вероятно, слышать интонацию, с которой произносилось это самое «Охотник!». Однако Людовику XIII было наплевать на хулы, расточаемые недоброжелателями. Ни за что на свете он не согласился бы лишиться двойного наслаждения, которое давали ему, с одной стороны, засады, преследования, травля зверя с улюлюканьем, а с другой – погружение в природу, такую здоровую, такую для него живительную. Впрочем, если охота – привилегия дворянства, разве она не привилегия короля по причинам еще более существенным?

У Людовика XIII была не одна – несколько свор охотничьих собак разных пород: и гончие, и борзые, и более мелкие – вплоть до левреток; ему принадлежал соколиный двор в Бург-ла-Рен, а количество персонала, единственной обязанностью которого было обслуживание королевской охоты, не поддавалось исчислению. Но он практически не обращался за помощью к этим людям. Выслеживал ли король оленя, косулю, волка, кабана, любых двурогих, лисицу, барсука, выходил ли на охоту с собаками, соколами или копчиками, мчался ли через леса, равнины, реки, пруды и болота парижских предместий, – всегда он предпочитал, чтобы рядом оказывалось как можно меньше людей. Чаще всего он брал с собой «свиту» из трех-четырех слуг, реже – из нескольких дворян. Ему хотелось без всякой посторонней помощи заряжать свою аркебузу и маленькую пушечку, из которой он стрелял по диким гусям или воронам, хотелось самому обшаривать норы, ставить силки, приканчивать ударом кинжала затравленного оленя…

К двадцати трем годам, не однажды рискуя утонуть, он наконец научился плавать и с тех пор уже не боялся погружаться в пруд, если не оказывалось челнока, или купаться в реке, когда было тепло. Он с удовольствием обедал, сидя на травке, чем Бог пошлет: чаще всего – холодными закусками с солдатским пайковым хлебом, запивая все это когда вином, а когда и водой – причем из собственной шляпы. Если ему случалось заблудиться в лесу, он, нисколько не переживая по этому поводу, заявлялся в ближайший трактир и становился весьма удобным постояльцем для хозяина, потому что сам готовил для себя омлет и делил его со своими измотанными спутниками. Иногда в охотничьем азарте он всю ночь при свете луны преследовал оленя или кабана, изгнанного им из лесной чащи еще в сумерки, и в Лувре уже начинали беспокоиться о том, куда же делся государь, что с ним случилось.

В 1624 г. Людовик приказал выстроить для него неподалеку от селения Версаль простой дом, такой простой, будто он был предназначен для обычного горожанина: король надеялся обрести здесь, по выходе из лесов Сен-Жермена или Марли, кров и помощь, потому что нередко после охоты находился в весьма плачевном состоянии – грязный с головы до ног, вымокший до нитки. Сапоги его бывали настолько полны воды и так разбухали, что приходилось разрезать их ножом, чтобы Его Величество мог разуться. А сколько разных разностей с ним происходило! То он свалился с лошади; то его укусила за икру внезапно озверевшая собака; то после вывиха он, хромая, еле доплелся до места, где ему смогли оказать помощь… Только чудом в 1635 г. ему удалось избежать смерти во время грозы: молния ударила в заднюю часть кареты, где он приказал отдохнуть уставшему кучеру, сам усевшись на его место и взяв в руки вожжи.

Но даже страдая обострениями какой-либо из своих болезней, Людовик XIII не отказывал себе в удовольствиях, вот только приходилось ему в таких случаях преследовать убегающую лисицу или скачущего оленя не верхом, а в карете или на носилках. Когда крайняя необходимость или важные государственные дела удерживали его в стенах Лувра, он охотился со своими «мелкими» собаками на олененка, которого специально выпускали для этого бегать по аллеям Тюильри. А когда он был вынужден – в связи с политическими событиями или междоусобными войнами – путешествовать по Франции, он брал с собой в обоз все свои собачьи своры и оружие, чтобы охотиться по пути следования. Он охотился даже во время осады Монтобана и Ларошели, в то самое время, когда протестанты осыпали градом ядер его войска.

Однако какой бы необузданной ни была его страсть к любимому занятию, сколь бы ни укоренилась в нем привычка к движению, этот царственный приверженец святого Губерта, небесного покровителя охотников, иногда все-таки чувствовал усталость от подобных перегрузок и тогда вынужден был на время брать передышку. В таких случаях, запершись в Лувре, он метался по своим покоям, зевал и тосковал нестерпимо. Чтобы убить время, пытался занять себя принятыми в те времена забавами. Но игра нисколько не привлекала его, к тому же – выбери он хоть «убегающего туза» (here), хоть реверси<sup>[23]23
  То и другое в данном случае – карточные игры. – Прим. пер.


[Закрыть]</sup>, хоть шахматы, хоть бильярд, – он неизменно терпел поражение, а поскольку проигрывать не любил и тут же принимался это свое поражение оспаривать, настроение неизменно еще ухудшалось. Небольшую склонность испытывал он и к развлечениям «умственным». Впрочем, удивляться тут не приходится. Короля никак нельзя было назвать не только что ученым, но попросту образованным человеком. Он с трудом мог припомнить несколько слов на латыни. Он писал, как ребенок – крупными неровными буквами, а уж об орфографии и говорить нечего. Он ненавидел чтение, и если перелистывал книгу, то только тогда, когда в ней можно было найти гравюры с изображениями птиц, животных, военных сцен или античных памятников.

Итак, он презирал как игру, так и чтение. А что доставляло ему удовольствие? На что он тратил время без скуки? Конечно, у него и внутри стен Лувра были кое-какие пристрастия. Так, он мог проводить долгие часы в вольере, где резвились птицы, наблюдая за ними, ухаживая или просто созерцая безмолвно переливы их яркого оперения. Он донимал поддразниванием своих домашних собак или своих мартышек, причем особую радость испытывал, обшивая или переодевая обезьяну. А еще он часто запирался в отдельном кабинете, где была собрана его коллекция оружия, потому что был страстным его любителем и собирателем. Обученный, скорее всего, Жюмо, его штатным оружейным мастером, Людовик стал таким докой по части разгадывания секретов самых сложных механизмов, что господин Франсуа Поммероль, личный оружейник Месье, удалившись на покой в родную Овернь, не нашел, кроме короля, ни единого достаточно ученого человека, чтобы раскрыть ему тайны своего мастерства.

Когда Людовик XIII уставал разбирать и собирать свое огнестрельное оружие, он менял занятие и с неменьшим усердием приступал к самым разным видам ручного труда. Он с детства стремился приобщиться к тому, что впоследствии его современники с изрядной долей иронии называли «на диво королевскими ремеслами». И ребенком, и взрослым человеком он внимательно следил за работой всякого рода ремесленников, расспрашивал их о тонкостях этой работы, помогал им. Он был самым искусным и одаренным из королей с золотыми руками. Под крышей Лувра он завел для себя и кузницу, и пекарню, и хлев, и ручной печатный станок, и собственную кухонную печь, и множество самого разнообразного инструмента. Он умел обтачивать и шлифовать железные изделия; отливать маленькие пушечки; чинить любое оружие; делать печатные оттиски; чеканить монеты; плести корзины; шить; прибивать гвоздями ковры; изготовлять силки и сети. В бритье он мог бы посоревноваться с самым искусным цирюльником. Он огородничал и садовничал на своих версальских землях, а выращенные им там многие буасо<sup>[24]24
  Буасо – старинная мера сыпучих тел, равная 12,5 л. – Прим. пер.


[Закрыть]</sup>раннего зеленого горошка за бешеные деньги скупал у него богач Монторон. Людовик запросто мог занять место кучера, каретника, тележника, конюха, кузнеца… Действительно, можно найти немало свидетельств того, как он ловко и на большой скорости управлял собственной каретой<sup>[25]25
  И не только собственной. Эроар 23 сентября 1619 г. сделал запись, из которой явствует, что Людовик XIII, проводив в карете свою сестру Кристину, отправлявшуюся в Пьемонт, на обратном пути в Париж сел в обнаруженный им на амбуазском мосту «дилижанс», многоместный дорожный экипаж, служивший тогда общественным транспортом, вытеснил с места кучера и галопом домчал этот рыдван До Онзена.


[Закрыть]</sup>. Если во время прогулки экипаж Людовика терпел бедствие, его это нисколько не тревожило: он вооружался топором, брал в руки нужный инструмент и делал все, что нужно для ремонта. Рубил дерево, распиливал его должным образом, сочинял все необходимые приспособления, был вполне способен починить, а то и полностью заменить колесо или, скажем, дышло. Он самостоятельно взнуздывал и седлал свою лошадь, кормил лошадей, при необходимости мог и подковать. У одного из своих министров, сеньора де Нуайе, он выучился устанавливать оконные рамы, у пиротехника Мореля – изготовлять петарды для фейерверков, у конюшего Жоржа – шпиговать мясо.

Он стал великолепным поваром, посещая – среди прочих дворцовых служб – и кухню, где колдовали кондитеры и куда его влекла детская страсть к лакомствам. Десятилетним мальчиком он, как свидетельствуют современники, собственноручно приготовил молочный суп для герцогини де Гиз. Это было начало, за которым последовали куда более сложные блюда, все ему оказалось под силу: любые виды варенья, миндальное молоко, оладьи, пирожки, марципаны, яблочные и айвовые пироги… А уж в выпечке омлетов ему просто не было равных! Из его фирменных блюд можно еще назвать испанскую олья-подриду из мяса с овощами, а гипокрас – тонизирующий напиток из сладкого вина с добавлением корицы – получался у короля куда ароматнее и вкуснее, чем у других поваров. И наконец, будет не лишним добавить, хотя это и не относится собственно к кухне, что матушка короля, Мария Медичи, обучила его искусству составления тонких духов.

Тратя таким образом большую часть дня на всякого рода легкомысленные занятия, Людовик XIII вовсе не находил времени исполнять те свои королевские обязанности, которые почитал излишними или ненужными. Так, к примеру, нельзя сказать, чтобы он на самом деле управлял своим Двором. А Двор между тем существовал, и входило в него несметное множество принцев, герцогов, высших должностных лиц при короле (коннетабль, канцлер и так далее), сеньоров высокого полета, знатных дам и барышень. Так и видишь, как все они толпятся утром в Большом зале Лувра, как собираются после обеда и вечерами в прихожей апартаментов королевы и в ее кабинете… И покидают королевский дворец лишь для того, чтобы поесть.

Какой образ жизни вели придворные? Если верить моралистам и сатирикам, жизнь их была самой что ни на есть праздной и монотонной. В литературе того времени дается яркая картина смехотворного времяпрепровождения придворных, написанная более чем ядовитыми красками. Так, некий господин Овре утверждает, что главные занятия всей этой знати состояли в следующем, и только в следующем:

«Плясать на балах, насмешничать, молоть всякий вздор…

Не снимать ни сапог, ни плащей, чуть ли не спать в них…

Бить копытом, как боевой конь, когда его чистят скребком…

Ходить, как дон Родриго, и мурлыкать себе под нос

Мотивчики Гедрона, врать напропалую и скрытничать».

А Брюскамбиль, комедиант «Бургундского отеля» и «вития» труппы, со своей стороны, признавался в том, что рисует для приходящей на спектакли народной аудитории нелицеприятный портрет «этих хамелеонов, этих нос-поветру-держащих, этих лизоблюдов», какими являются придворные. Они лучше сдохнут, чем чем-нибудь займутся, говорил он, они день и ночь «подобно журавлям, стоят на одной ноге»<sup>[26]26
  Здесь мы имеем дело с игрой слов: по-французски «la grue» – не только «журавль», но и, в разговорной речи, – «женщина легкого поведения», а описание упомянутой позы можно также перевести и как «томятся ожиданием». – Прим. пер


[Закрыть]</sup> в прихожей Его Величества или же, поскольку «от такой позы на ногах прибавится куда больше мозолей, чем каролюсов<sup>[27]27
  Каролюс – монета, чеканившаяся в XV в. при Карле VIII. – Прим. пер.


[Закрыть]</sup> в кошельке», так и укладываются на буфет, будучи не в силах преодолеть усталость. Обычно они болтают без остановки, обмениваясь с такими же бездельниками, как они сами, последними сплетнями и слухами. Если же Его Величество вдруг чего прикажет, они зычно оглашают этот приказ, и он летит вдоль коридоров Лувра, а если Его Величество соизволит лишь чуть раздвинуть губы в рассеянной улыбке, даже и не представляя, что развеселило государя, они «разевают пасти и принимаются хохотать вчетверо громче, чем смеялся бы нормальный человек».

Другие насмешники тех времен считали, что этот «осиный рой придворных» не имел, находясь ежедневно поблизости от царствующей особы, иных задач, кроме как бессмысленно кудахтать, раскланиваться направо-налево, по всякому поводу, кстати и некстати поддакивать более знатным, чем они сами, персонам и жевать зернышки аниса, чтобы поражать затем женщин, перед которыми они распускали павлиньи хвосты, сладковатой свежестью своего дыхания.

Такими казались обывателю придворные в эпоху короля Людовика XIII и, вполне вероятно, когда не шла война, а значит, им не приходилось щедро проливать свою кровь на государевой службе, своей линией поведения, манерами, привычками они подтверждали справедливость не только саркастических выпадов своих хулителей, но и сыпавшиеся как из рога изобилия каламбуры Брюскамбиля, предлагавшего, в частности, использовать этих расслабленных бездельников для колонизации Канады. И действительно – о чем тут спорить? – единственным занятием придворных была абсолютная праздность; первая их забота состояла в том, чтобы показаться на люди, вторая и главная – в том, чтобы увидеть короля, иными словами – припасть к источнику милостей и почестей, остановив на себе благосклонный взгляд Его Величества.

Но ведь показаться при Дворе, то есть создать у всех окружающих впечатление, что ты – человек с изысканными манерами, – задача не из легких! Для того чтобы успешно решить ее, требовалось во всем следовать властительнице Моде, доводя свои туалеты до совершенства, ориентируясь на ее прихоти, а порой – по возможности – и обгоняя ее и внося собственный вклад в ее развитие. Тот, кто не соблюдал требований моды, кто относился к ним пренебрежительно, позволяя себе появляться на глазах у дам в ином виде, чем «разукрашенным, как церковный ковчег», быстро терял свою репутацию при Дворе, становился изгоем в «галантном королевстве», получал кличку «деревенщины» или «плута». На таких указывали пальцем, над такими смеялись…

Диктуемая при Дворе кучкой дотошных в этом деле щеголей и отрядом портных и торговцев тканями с буйным воображением, мода была столь же нестабильна, сколь и время, в которое она существовала. Сегодня все одевались на испанский лад, завтра – чуть ли не на манер бразильских индейцев тупи-гуарани. Капризам моды подчинялись не только костюмы, но и лица. Еще вчера дворянин хвастался своими усами с угрожающе торчащими к небу, как у идальго, кончиками, выставлял напоказ бороду в виде «утиного хвоста», чуть не лопатой, а нынче, глядишь, мода предписывает ему заплести первые косичками, носившими название «cadenette»[28]28
  Способ, изобретенный Оноре д'Альбером, сеньором де Кадене, братом герцога де Люина.


[Закрыть], a вторую – сократить до размеров крошечной эспаньолки. А другой, которому его черты всегда казались облагороженными, стоило надеть крахмальные брыжи в оборочку, вынужден был срочно заменять их манишкой с галстуком, если не хотел прослыть «провинциальным увальнем».

Что ни сезон, а то и по нескольку раз за сезон, мода превращала костюм с иголочки в устаревшую до неприличия тряпку. Ткани, фасоны, размеры и отделка обновлялись со страшной скоростью. Камзолы носят короткие? Мода их удлиняет. Широкие? Она повелевает им стать уже. Мода непрерывно трансформирует обшлага, округляет только что прямоугольные баски или, к примеру, заменяет кружевную отделку вышивкой либо прорезным узором. Штанам, которые были по-швейцарски облегающими, она приказывает превратиться в складчатые буфы, еще и присборенные сверху, еще и украшенные то огромными пуговицами, то позументом. Под самовластным диктатом моды короткие, едва прикрывающие зад накидки уступают место длинным плащам, окаймленным либо золотой бахромой, либо лентой из тафты. В один прекрасный день мода заставила своих ярых приверженцев украсить и без того сложный наряд ароматизированными наплечниками из замши, подбитой саше с благовониями, отчего рыцари этой прекрасной дамы превратились в ходячие курительные плошки. В другой раз она нацепила на них ладрины (ladrines)<sup>[29]29
  Изобрел их некий господин Ламбер, вероятно, портной по профессии.


[Закрыть]</sup>– странного вида накидки-капюшоны длиной до подмышек<sup>[30]30
  Видимо, взяв описание одежды у Теодора Агриппы д'Обинье, автор пропустил союз «и», отчего ладрины – «тяжелые сапоги с очень широкими голенищами» («Приключения барона де Фенеста») превратились в упоминаемые чуть позже – там же, но без всякого названия – капюшоны. Причем у д'Обинье эти капюшоны, на португальский манер, накидываются на шапку и ниспадают до самой поясницы! – Прим. пер.


[Закрыть]</sup>. А какое разнообразие перчаток она предлагала! Каждый сезон – свое: то они короткие, то с раструбами, то алого бархата, то зеленые шелковые, то – вытянутые на пол-локтя вверх по предплечью и заканчивающиеся там разметавшейся по руке золотой бахромой…

А что сказать о головных уборах, кроме того, что хорошо, если они сохраняли свои очертания в пределах одного утра! Капризная мода последовательно вынуждала менять «албанские» («a l'Albanaise»), то есть напоминающие горшок для масла, на плоские с широкими полями, те – на круглые с узкими полями, токи чередовались с тюрбанами, украшениями служили когда шнурки из крученой шелковой нити, когда ленты, а когда перья цапли, прикрепленные «значками» («enseignes») с бриллиантами. В середине царствования Людовика XIII мода отдавала предпочтение мужским шляпам на испанский манер, так называемым шляпам «hors d'escalade»[31]31
  Дословный перевод: «не залезешь», «не подлезешь». – Прим. пер.


[Закрыть], прозванным насмешниками «шляпами для рогоносцев» или «шляпами для дураков»: высокими, с заостренной тульей, с широченными полями, «затененными» колоссальных размеров плюмажем – не меньшим, чем в ту пору можно было увидеть на лбу нагруженного мула. Такие шляпы служили франту, который не снимал их ни днем, ни ночью, одновременно и зонтиком, и головным убором.

Разумеется, владычице-моде мужского костюма было мало: в не меньшей, если не большей степени, она распространяла свой диктат и на наряды записных придворных кокеток. Судя по гравюрам, их изображавшим, а также по стихам и прозе, над ними подтрунивавшими, женские костюмы того времени были настолько же роскошны, насколько и неудобны, тяжелы на вес, да и попросту не слишком красивы. Только представьте себе, каково это: носить новомодный, сменивший только что бывший последним криком «ошейник с брыжами», воротник, изготовленный из накрахмаленных кружев в пять этажей, стесняющий движения шеи и головы, не позволяющий ей даже чуть-чуть откинуться назад. Только представьте себе, каково носить на себе корсаж из тафты или тяжелого узорчатого дамаста, с проложенными между многими слоями ткани корсетными костями или пластинками, с декольте «от плеч до пупка», открывающим временами (какая приятная неожиданность!) взорам «одержимых любовью» волнующее зрелище «то и дело подпрыгивающих сисек»; наконец, только представьте себе, каково это: ходить в надетых одно поверх другого трех платьях, которые, ко всему прочему, при помощи раздутых донельзя фижм чуть ли не втрое увеличивают объем бедер…

Но ни куртизанки, ни придворные дамы, добровольно становившиеся жертвами моды, не роптали. Наоборот, они молились на моду, почитая ее как богиню, которая неустанно следит за новым и новым возрождением их притягательности. Ведь только благодаря ей, владычице моде, они приобрели привычку пудрить волосы и наносить грим на лица, только благодаря ей они научились пользоваться всеми этими растворами, кремами, помадами, ароматизированными маслами, которые пьемонтец сеньор Алексис создавал, используя рецепты из старинных трактатов, и которые предохраняли зубы – от порчи, кожу – от загара и увядания, подмышки – от обильного выделения отнюдь не душистого пота… Кроме того, повинуясь продиктованным ею законам, они принялись изучать «хроматику» (chromatique), или науку о цветах и красках, эту сладостную, приятную науку, ставшую для придворных красавиц столь же необходимой, как благоуханный воздух, в котором они только и могли находить наслаждение. Хроматика позволяла им избежать ошибок, способных выдать дурной вкус при подборе разных частей одежды, ну, скажем, отыскать среди чулок полусотни оттенков, предлагаемых торговцем<sup>[32]32
  Агриппа д'Обинье в «Приключениях барона де Фенеста» (1630 г.) обнародовал список, в котором встречаются чрезвычайно характерные для того времени названия цветов и их оттенков: «печальная подруга»; «животик монашки» (или «оленье брюшко»); «цветущая рожь»; «летний беличий мех»; «хворый или умирающий испанец»; «Селадон» или «сентиментальный влюбленный» и Астрея; «расчесанная физиономия»; «крысиная шкурка»; «детские какашки» или «гусиный помет»; «предатель»; «сифилитик»; «дохлая обезьяна»; «веселая вдовушка»; «потерянное время»; «пеклеванный хлеб»; «страдающий запором»; «непописавший»; «природный шик»; «улыбка мартышки»; «вернувшийся с того света»; «поцелуйменя-моя-милочка»; «смертный грех»; «копченая говядина»; «обычный окорок»; «желание влюбленного»; «трубочист» и т. д.


[Закрыть]</sup>, те, что наиболее гармонично будут сочетаться с цветом панталон или платья.