Текст книги "Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII"

Автор книги: Эмиль Мань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Вот и все, что мы заметили бы достойного внимания, зайдя в домик маркизы после ухода нотариусов. За исключением нескольких ценных предметов, уж точно не обнаружили бы никаких следов роскоши. А ведь старушка, если б пожелала, вполне могла бы украсить и облагородить надлежащим образом обстановку, в которой жила. Для этого достаточно было бы вытащить из гардеробной, из четырех имевшихся у нее шкафов, из сундуков и кабинетов те запасы, что буквально переполняли их. Как понять – из духа покаяния или из скаредности она спала на брезентовой «раскладушке» с грязно-коричневыми занавесками, когда поблизости стояла никем не занятая удобная кровать с высокими колонками, когда в скрыне покоились одиннадцать пологов из вяло-розовой и оранжевой тафты, из белого атласа, из коричневого узорчатого дамаста и других красивых тканей с шелковой, золотой и серебряной бахромой? Почему бы ей было не перетянуть все свои дырявые стулья, которые, кажется, играли весьма важную роль в ее жизни, использовав имевшиеся у нее в изобилии богатые ткани, главным образом зеленоватую тафту, которая сделала бы их такими приятными для взгляда? Почему было не накрыть столы вместо убогого зеленого сукна новенькими турецкими коврами? И вот еще вопрос: отказалась ли она с годами от того, чтобы носить свои «безделушки»? Неужели только для хранения взаперти в ящиках своих кабинетов она приобретала столько драгоценных камней, семь колец, три нательных креста, кучу серег с подвесками, явно вышедший из рук искусного ювелира пояс, четки, пять пар часов, дорогие коробочки и шкатулочки, всякого рода «мелочи», все сплошь золотые и усыпанные бриллиантами, стоившие более 6 000 ливров?[90]90
  93 585 франков на наши деньги (автор имел в виду курсовое соотношение на момент написания книги – 1939-1941 гг. – Прим. пер.). Один из крестов, украшенный жемчугом, к тому же еще содержал в себе фрагмент «подлинного Креста Иисусова».


[Закрыть]

Мадам де Монгла, как позволяет думать вся линия ее поведения в целом, не жила, а существовала, была почти затворницей, отшельницей, прозябала вдали от общества, в котором блистала когда-то. Она отдавала большую часть времени делам, вела гроссбух, где учитывала доходы и расходы, активно наводила справки в поземельных росписях и грудах всяких иных бумаг. Иногда она перечитывала какой-нибудь из сорока томов, составлявших ее библиотеку: то «Жития святых», то Библию, то Плутарха, то святого Франциска Сальского[91]91
  Святой Франциск Сальский (1567-1622 гг.) – один из отцов Церкви. Родился в замке Саль (Савойя). Автор «Вступления в благочестивую жизнь» (1608) и «Трактата о любви к Богу» (1616). Вместе со святой Жанной Шантальской основал Орден Визитации. – Прим. пер.


[Закрыть]. Иногда она играла со своей компаньонкой партию-другую в шашки. Ежедневно она уединялась в своей часовне, где молилась, перебирая четки, сделанные из золотых «зернышек», молитвы она возносила либо Пресвятой Деве, либо святому Франциску, которого считала своим божественным покровителем. И не было для маркизы более благодатного места, места, где она могла найти истинное отдохновение, чем эта тихая часовенка с алтарем, украшенным узорчатой тканью, с серебряными распятием и светильниками, стоявшими на фоне желто-красных ковров, по которым были развешены тридцать пять написанных на мраморных и деревянных досках картин, представлявших собою эпизоды «священной истории» или образы Избранных. По воскресеньям приглашенный из соседнего храма священник служил здесь мессу, ему предоставлялись для этого епитрахиль и фелонь из дамаста, а также серебряный потир – литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия.

Вот так просто и безыскусно, среди воспоминаний о былом величии, мелочных денежных подсчетов и упражнений в благочестии, и протекли последние годы жизни этой знатной придворной дамы.

V. Обычаи и нравы частной жизни

Реорганизованный в XVI столетии и наделенный куда более широкими, чем прежде, полномочиями нотариат стал в веке XVII процветающим институтом, совершенно необходимым и незаменимым для нормального течения общественной и частной жизни. Переданная снова под управление Шатле, эта организация насчитывала только в Париже сто сорок четыре должностных лица, имевших право удостоверять юридические акты[92]92
  Включая трех нотариусов, составлявших документы, имеющие отношение к церковным делам. Эту цифру мы обнаружили, выискивая имена нотариусов той эпохи в манускриптах, датированных 1637 г. и хранящихся в следующих фондах: «Archives nationales», KK 1015-1037; «Bibliotheque Nationale», 18786-18804.


[Закрыть]. Все они были распределены по шестнадцати кварталам города. Вынужденные в связи с должностным положением подписывать попарно документы, составленные в ходе их практики, эти чиновники на самом деле осуществляли свои функции скорее в церковных приходах, чем в столичных кварталах, и оказывая таким образом с куда большим удобством взаимную помощь, удостоверяли двойной подписью значимость вышепоименованных документов, оригиналы которых затем хранились в архиве того или другого из нотариусов, действовавших в паре.

Нотариальные конторы в Париже часто переходили по наследству от отца к сыну. Семейные исповедники и советники, они хранили у себя важные бумаги следовавших одно за другим поколений своих доверителей и, кажется, благодаря своей порядочности и скромности, были в чести не только у самих этих доверителей, но и пользовались всеобщим уважением.

Действительно, лишь немногие из них – в связи с явным плутовством или мошенничеством – привлекли внимание историков. Правда, в те далекие времена они еще не получили полного права распоряжаться делами и имуществом, осуществлявшегося при Людовике XIII в семьях очень богатых людей относительно честными агентами или интендантами[93]93
  Однако в провинции многие знатные и состоятельные люди уступали им, в обмен на приличный годовой доход, управление фермами, сеньориями, даже свои права феодалов.


[Закрыть].

Роль нотариусов заключалась в том, чтобы перевести на язык юрисдикции намерения, проекты, мечты, замыслы, фантазии, страсти (и страстишки), решения и волеизъявления, рождавшиеся в головах их современников, чтобы впоследствии, закрепив их в документах, придать всему этому законную форму и силу, необходимую для реализации пожеланий клиента. Для составления некоторых таких документов (назовем их обычными документами, – сюда входили договоры о сдаче в аренду квартиры или дома, брачные контракты, дарственные, расписки, доверенности и так далее) они прибегали к давно установленным общепринятыми формулировкам, которые применялись ими практически без всяких вариантов. Для других – документов необычных – они использовали те же выражения, но приспосабливали их к обстоятельствам путем творческой импровизации. Вот эти-то необычные документы главным образом и доказывают, что люди прошлого вовсе не понимали, что их дела, какими бы незначительными или, наоборот, экстравагантными ни казались, можно было уладить иначе, чем при содействии нотариуса. Возьмем только один пример. Как-то две торговки поругались, а затем и подрались на территории Чрева Парижа, после чего проследовали одна за другой в Шатле, где высказали судьям настоятельное требование, чтобы их примирение было навеки закреплено в составленном по всей форме документе, и добились этого, обратившись к мэтру Ле Семелье, обосновавшемуся в приходе Святого Евстафия: нотариус составил акт, в котором обе заявительницы осуждали свою вражду и – под страхом быть приговоренными к штрафу – обещали никогда больше не ссориться.

Такие документы, вероятно возникавшие в исключительных случаях, но тем не менее куда более многочисленные, чем можно было бы предположить, показывают, каким авторитетом и какой властью пользовались нотариусы в обществе той эпохи. Не найти ни одного подданного Его Величества, от самого знатного и богатого до самого скромного, ни единого городского или государственного служащего, который бы не оставил в нотариальных архивах следов своей деятельности. В любой нотариальной конторе тогда каждый год накапливалось как минимум до 1 200 документов, в которых можно найти сведения о быте и нравах, свойственных времени. Потому и можно утверждать, что эти бумаги с точностью зеркала отражали самые разные стороны общественной и – в еще большей степени – частной жизни. Перелистывая в архивах толстые книги или изучая папки с документами, распределенными по месяцам и по годам, именно по этим незаменимым свидетельствам легко можно обнаружить, на каком законодательном фундаменте, на каких нравах и обычаях строилась эта частная жизнь.

Давайте попробуем с помощью таких актов и других документов понять, как организовывалось и велось хозяйство во времена Людовика XIII. К бракам в ту эпоху подходили весьма серьезно: тут учитывались взаимные интересы двух семей, а сердечные дела молодых отходили на второй план. Если, кроме родительских планов и намерений, существовала еще и взаимная симпатия юноши и девушки, будущему семейному очагу можно было пообещать полное процветание в мире и согласии, но специально никто чувствами будущих супругов не занимался. Как с одной стороны, так и с другой, власть всемогущих родителей, озабоченных объединением двух денежных мешков и абсолютно безразличных к моральной, этической стороне своих решений, проявлялась в безграничном равнодушии к тем, чьи руки и сердца предстояло связать навсегда. Иногда случалось так, что жених и невеста встречались впервые накануне свадьбы. Женитьба Великого Конде на Клер-Клеманс де Майе-Брезе, племяннице кардинала Ришелье, – самый яркий пример из тех, что могут подтвердить наши утверждения.

Что тут скажешь? Жаль, конечно, но факт, что молодой человек того времени чрезвычайно редко мог жениться на девушке своей мечты, и наоборот, барышня почти никогда не могла выйти замуж за прекрасного принца из своих грез. Знатный сеньор стремился женитьбой поправить свои дела; буржуа искал в браке средства расширить возможности торговли; ремесленник надеялся, что деньги, полученные в качестве приданого, позволят ему оплатить официальное свидетельство о том, что он мастер своего дела. Любовь не только не имела ни малейшего значения для благополучия брака, не только оказывалась страшно далека от самого понятия семьи, она в эпоху Людовика XIII просто делала в глазах людей смешными тех супругов, которые не стеснялись показать, что обожают друг друга.

Однако случалось и так: некий юноша, пренебрегая родительской властью, подписывал – и заверял у нотариуса! – обещание жениться на девице, в которую в этот момент он был страстно влюблен. Горе ему! Вот это неосторожность так неосторожность! Если он не мог сдержать слово и выполнить обещанное (а в большинстве случаев такие обещания оказывались невыполнимыми), он попадал в руки правосудия, начинался грандиозный скандал, и его вынуждали либо жениться на уже забытой к тому времени возлюбленной, либо выплатить немалую денежную компенсацию за моральный ущерб, который он ей причинил. А если страсть не затухала и если единственным выходом для осуществления мечты и реализации союза любящих сердец становилось похищение невесты, ситуация осложнялась еще больше и дело принимало совсем крутой оборот. Похищение человека считалось таким серьезным преступлением, что и наказание за него предусматривалось весьма серьезное – арест и тюремное заключение. Подобные мятежи против избытка насилия со стороны родителей, подобные всплески страсти, когда отвергнутая эпохой любовь брала реванш, случались в занимающий нас период времени довольно часто. Но все-таки куда чаще, почти всегда, молодые люди слепо повиновались родительской воле, соглашались на союз, который им навязывали, не учитывая их собственных желаний, и подписывали в нотариальной конторе брачный контракт.

В XVII столетии свадьбы без заключенного предварительно брачного контракта просто представить себе невозможно. Не было такого, и все тут. Поскольку тогда не существовало ничего аналогичного нынешней регистрации актов гражданского состояния, подобные контракты, причастность Шатле к заключению которых просматривается весьма и весьма нередко, с точки зрения закона значили не меньше, чем церемония венчания с точки зрения религии. Вот почему самому нищему грузчику, как и самому богатому принцу, никак не удавалось избежать расходов, связанных с составлением этого документа. В основе своей текст его оставался для обоих случаев совершенно одинаковым: что принцу, что нищему диктовалось главное, да, впрочем, и единственное в те времена правило супружеской жизни – только приобретенное будущими супругами совместно имущество будет составлять их общую собственность[94]94
  Брачные контракты, составлявшиеся в провинции, несколько отличались от столичных, так как там предусматривалось и соблюдение местных обычаев.


[Закрыть]. Статьи, окружавшие этот главный пункт, могли варьироваться в зависимости от ситуации или семейных амбиций: стороны, вступающие в брак, по собственному выбору устанавливали, в каком порядке располагать титулы, а главным образом – какими связями пренебрегать, а какие, напротив того, выставлять напоказ.

Действительно, в те времена существовал обычай привлекать в качестве свидетелей при подписании брачного контракта самых знатных особ, каких только могли найти в своем окружении: у них просили разрешения упомянуть их имена в документе, удостоить новобрачных чести поставить там свои подписи. Потому-то, как можно заметить, изучая материалы того времени, на брачных контрактах всем известных придворных проставлялись росчерки короля, королевы, принцев и принцесс крови, а, скажем, на аналогичных документах уважаемых слуг – росчерки их господ и друзей этих господ.

Точно так же, как супружеский союз не мог образоваться без подписания брачного контракта, невозможно было вселиться куда бы то ни было – хоть в особняк, хоть в большую квартиру, хоть в тесную, да просто в комнатку – без составления арендного договора («bail») или договора о найме помещения, предварительно составленного нотариусом. Этот документ писался и оформлялся совершенно идентично во всех случаях, когда кому-то требовалось снять комнату, квартиру или дом – термины везде одинаковы. В договоре назывались имена и фамилии, титулы, звания, адреса того, кто сдает помещение, и того, кто его нанимает, далее следовало краткое описание этого самого помещения, за ним – перечень обязанностей будущего жильца, в частности особо оговаривались необходимость обставить предоставленное ему жилье мебелью, гарантировать уплату в срок положенной за аренду суммы, наконец, оговаривалась сама эта сумма, которую полагалось, поделив надвое, отдавать хозяину помещения, как правило, в Иванов день и к Рождеству. Сроки аренды могли быть разными, все зависело от того, как договорятся стороны, но обычно они составляли от одного года до шести лет. В будущем для нанимателя не предусматривалось никакого «права первой руки», то есть он не имел преимуществ перед другими и, если хотел сохранить помещение за собой и дальше, должен был заключить с его владельцем новый договор, естественно, в точности тем же образом составленный нотариусом и заверенный им.

Но вот наша парочка соединилась и устроилась, в зависимости от того, к какому социальному классу она принадлежит, более или менее комфортабельно. А что теперь? Начнут хлебать счастье полными ложками? Смотря по обстоятельствам. Перед нами небольшая книжечка, выпущенная анонимным автором и названная им «Предостережение для свежеиспеченных жен и мужей». Здесь неофиты брачного союза могли найти кое-какие заповеди, от применения которых, по мнению сочинителя, зависели согласие между ними и привлекательность их дальнейшей совместной жизни.

«Четыре вещи, – утверждает он, – хороши в доме: хорошая печь, хороший курятник, хорошая кошка и хорошая жена. Четыре обязанности, – пишет он далее, – есть у мужа по отношению к жене: держать ее в страхе; заботиться о добром здравии ее души и тела; любить ее и прилично одевать. Четыре обязанности есть у жены по отношению к мужу: любить его, проявляя удовольствие и терпение; никогда не возражать ему, если он раздражен; обеспечивать ему нормальное житье-бытье и содержать его в чистоте. У жены должно быть четыре достоинства: она должна прилично выглядеть, должна уметь вести хозяйство, должна быть набожна и послушна своему властелину».

Их этих заповедей можно извлечь следующие указания: муж должен внушать жене страх; жена должна любить своего мужа, проявляя терпение, и доказывать всеми возможными способами, что она ему послушна. В словах, намеренно нами выделенных курсивом, сформулированы вечные нарекания супруги в адрес супруга, продиктованные не чем иным, как старинным матримониальным законодательством. В браках, заключенных по расчету, только выгоды ради, редко царила гармония, они почти никогда не бывали счастливыми. Избавившись от давления родительского авторитета, молодая женщина, вышедшая замуж, попадала в еще худшую зависимость, ее лишали всех прав, зато награждали множеством обязанностей, у нее не было никаких средств защиты от всемогущего господина, который при малейшей попытке мятежа имел право по королевскому указу (а раздобыть его было совсем не сложно) без суда и следствия заточить ее в монастырь. И если даже она попробовала бы искать способа завоевать сердце супруга, все равно ничего бы не вышло: любовь в те далекие времена считалась чувством, отношения к семейной жизни не имеющим.

В конечном счете получалось, что жена в своей семье была просто-напросто главной служанкой, обязанной обеспечивать в доме порядок и уют, а платили ей за эту требующую немалых усилий работу либо вежливым безразличием, либо грубыми окриками. Кроме того, ее роль предусматривала в качестве непременного условия материнство – ежегодно, причем, насколько это возможно, младенцу лучше было родиться мальчиком, продолжателем рода и племени папочки, в противном случае этот последний обливал ее презрением. Таким образом, твердо можно сказать, что от существования своего бедная женщина получала куда больше унижений, чем удовольствий, и как знать, не это ли заставляло ее порой искать веселья и утешения сердцу в иных местах, чем ее собственный дом, где ни о чем подобном нельзя было и мечтать.

Жена в ту эпоху не располагала никакими средствами защиты от унизительной зависимости и злоупотреблений властью со стороны супруга. Вдобавок ко всему, в тех случаях, когда особенно везучей женщине удавалось добиться – после бесконечно тянувшегося процесса – решения гражданского суда о разделе имущества, если ее муж пустил по ветру приданое, или о раздельном проживании супругов, если он по отношению к ней постоянно проявлял жестокость и это было подтверждено надежными свидетельствами, для официального развода требовалось еще и доказать представителям религиозной юрисдикции, перед церковным судом, именовавшимся «Конгрессом» (Congres) во время тягостного, отвратительного по сути и частично на публике происходящего испытания свою неспособность к деторождению. Многочисленные решения и приговоры, вынесенные Шатле и Парламентом, говорят о том, что женщины часто прибегали к двум первым способам мщения, причем почти всегда выигрывали дело, доходившее до суда. Обращая внимание на то, как редко выносились церковным судом решения о разрыве супружеской связи, можно сделать вывод: обиженные жены если и решались на третий способ, то крайне осторожно, осмотрительно, проявляя высочайшую сдержанность.

В те времена женщина, неудачно вышедшая замуж, знала, что семейные узы выкованы из хорошо закаленной стали и что разбить их (а называла она эти семейные узы в своем воображении не иначе как «своими кандалами») – задача куда как трудная. Но она вовсе не теряла надежды освободиться от них, не применяя насилия, но обращаясь к совести домашнего тирана, который держал ее в кабале, а кроме того, к властителям, способным изменить отжившие, устаревшие законы и обычаи. Ну и, следуя примеру своих сестер по несчастью прошлых эпох, которые не считали для себя возможным безропотно сносить гнет сильного пола (среди других – доблестной Кристины Пизанской), они в период царствования Людовика XIII продолжали активную – устную и письменную – пропаганду, от которой ожидали в качестве результата не меньше, как эмансипации. Вся вдохновленная этими чаяниями литература – книги, брошюры, сатиры, стихи, выходившие в свет между 1610 и 1643 гг. и в достаточно яркой и энергичной форме описывавшие зависимую ситуацию слабого пола, подвергавшегося двойной тирании – со стороны отца и со стороны супруга, – вся эта литература была полна протестов и требований: пусть женщинам предоставят свободу выбора спутника жизни в соответствии с их сердечными порывами; пусть их уравняют в правах и обязанностях с мужчинами; пусть наконец – и за это ратовали особенно – обязательное материнство станет материнством добровольным, сознательным.

Эта пропаганда, которую вели феминистские группы, потерпела поражение в борьбе с куда более мощной и активной пропагандой противной стороны, была осуждена Церковью и не принесла никаких плодов при Людовике XIII, никуда не годном супруге, отнюдь не склонном принимать во внимание жалобы и ходатайства, не имеющие, на его взгляд, под собой ни малейших оснований. «Смешные жеманницы», при поддержке Мольера, пойдут в новую атаку только в середине столетия.

А теперь посмотрим, как вели себя более или менее хорошо подобранные супружеские пары, как с чисто материальной точки зрения протекало их существование. Как дворяне, так и буржуа производили на свет многочисленное потомство: в семьях обычно было от четырех до шести детей, в некоторых – по десять, а то и по пятнадцать[95]95
  Семьи из народа, располагающие ограниченными средствами, старались, чтобы детей было все-таки поменьше.


[Закрыть]. Но они вовсе не хотели испытывать никаких тягот, связанных с таким обилием ребятни. Новорожденные редко получали материнскую грудь: о них обычно поручали заботиться кормилицам, иногда – жившим в доме, иногда – довольно далеко от него. Подрастая, мальчики и девочки сначала воспитывались вместе – преимущественно женщинами, потом раздельно. Девочек, которых отсылали в монастыри, обучали скорее знанию света, чем орфографии. Мальчики переходили в руки наставников, священнослужителей или мирян, которые жили под крышей их родителей на правах «слуг высшей категории». В иных случаях наследников отдавали в коллежи, а среди этих коллежей, которых тогда насчитывалось примерно шесть десятков и которые концентрировались в двух парижских кварталах – Университетском и предместье Сен-Жак, самой доброй репутацией пользовались руководимые иезуитами Бонкур и Клермон.

Сыновья представителей буржуазии, как правило, более сведущие и компетентные, чем дворянские дети, получали там основательное гуманитарное образование, дополняя его изучением права, медицины и других наук в учебных заведениях более высокого уровня (facultes) Парижа, Орлеана или Монпелье. Дворянские же сынки, едва обзаведясь весьма ограниченным интеллектуальным багажом, сворачивали на другую стезю: обычно они поступали в военные академии, в том числе и в академию Пьера де Авикена, сеньора де Бенжамена, располагавшуюся на улице Бон-Анфан в приходе Святого Евстафия. Здесь они учились военному делу.

В общем, можно сказать, что от детей в семейном кругу требовалось пассивное послушание, особенно важно было, чтобы они во всем подчинялись воле отца. Разговаривая с родителями, равно как и в письмах к ним, дети использовали слова, выражающие почтительность и холодную вежливость. Ни родители к детям, ни, в особенности, дети к родителям никогда не обращались «на ты». Только старший ребенок в семье или, по крайней мере, старший среди мальчиков имел право на наследство. Все остальные приносились ему в жертву: если родители выбирали для них или они сами выбирали для себя профессию священнослужителя, в качестве единственного родового имущества они получали скудную пожизненную ренту[96]96
  Сумма такой ренты для девушки, посвятившей свою жизнь духовному служению, равнялась 250-300 ливрам в год. Деньги переводились в монастырь после того, как нотариус заверял все условия их передачи.


[Закрыть]; если же духовной карьеры им удавалось избежать, единственным, что мог предложить в таком случае закон, – была «обязательная доля».

Вместе с детьми, иногда испытывая к ним личную приязнь, наблюдая за тем, чтобы жизнь их протекала, насколько это было возможно, в благополучии, сопровождая их, куда бы тем ни пришлось отправиться, давая им порой добрые советы, а чаще подавая дурной пример, в доме жили слуги. Большей частью – крестьяне, изгнанные нуждой и голодом со своей земли. Они толпами стекались в столицу и переполняли ее. Их можно было нанять в специальных конторах, которые держали такие же «безработные», причем всегда женщины. От человека, желавшего поступить на службу, требовалась рекомендация, подписанная бывшими хозяевами. И тут – кому как везло. Иногда, конечно, нанимали мошенников и мошенниц, но куда чаще – людей, как юношей, так и девушек, которые становились верными и преданными слугами.

Но вообще слуги, главным образом лакеи, пользовались в XVII веке плохой репутацией. И зря. Конечно, можно без конца цитировать жалобы и нарекания хозяев на нерадивость слуг, но совершенно очевидно, что жалобы эти и нарекания не всегда заслужены, потому что от этого же времени сохранилось еще больше свидетельств того, как слуги или служанки с юных и до преклонных лет жили в одном и том же доме, вступали в браки между собой и, уходя на покой, получали от прежних хозяев пусть небольшую, но постоянную «пенсию» от 50 до 300 ливров.

Как бы то ни было, но только совсем нищие обходились в ту эпоху без домашней прислуги. Действительно, не было ни единого хозяина мастерской или мелкого торговца, не имевшего подмастерья, парнишки, подменявшего его за прилавком, или служанки. У крупных буржуа и у дворян число обслуживавшего их персонала возрастало пропорционально росту их богатства и, в глазах всего света, как раз и отражало, велико ли их состояние, хорошо ли идут дела. У принцев количество слуг переваливало обычно за сотню. Если не считать питания и подчас роскошных ливрей, в которые их обряжали, эти угодливые люди не так уж и дорого обходились хозяевам и, уж точно, разорить их не могли: заработок лакея или горничной чаще всего не превышал 60 ливров в год[97]97
  Дени де Кинто и его супруга, о которых говорилось выше, именно столько платили своему лакею и своей горничной.


[Закрыть]. Селили их на конюшнях, чердаках, в чуланах и кладовках, женщин иногда – по нескольку вместе; такие своеобразные получались дортуары, обставленные набранной с бору по сосенке мебелью, помещения, в которых воздух, свет и удобства были строго отмерены.

В иерархии слуг высшую ступеньку занимал дворецкий, а чистильщица обуви, судомойка и мальчик на побегушках при кухне находились в самом низу лестницы. Эти последние могли со временем благодаря усердию, скажем даже, служебному рвению подняться повыше и перейти в следующий ранг. Мечтой каждой прислуги было заработать за долгий-предолгий период столько, чтобы купить себе серебряный пояс и чтобы после этого у нее осталось еще от 80 до 100 экю. С помощью такого приданого она надеялась найти жениха из «славных сержантов или добрых галантерейщиков», но осуществить эту мечту было крайне трудно, потому что куда чаще милая девушка в результате знакомства с «подходящей кандидатурой» оказывалась с чем-то в животе, а не с чем-то в кошельке.

Дворецкий в доме знатного господина управлял сообществом лакеев. Он нес ответственность за деятельность этого сообщества перед управляющим и перед хозяином, перед которым, кроме того, и отчитывался в расходах. Тот, у кого был опытный, не обремененный слабостями, а следовательно надежный дворецкий, мог, помимо всего прочего, радоваться успешному ведению хозяйства, потому что кучеру в таком доме не приходило в голову с выгодой для себя продавать сено и овес, предназначенные для лошадей, а виночерпию – вино из погребов, потому что служанки не «работали налево» в ущерб интересам семьи, а повар, влюбившись в горничную, не стремился во что бы то ни стало за господский счет угостить свою возлюбленную роскошным ужином в поздний час… Но где было взять такого идеального человека? Некий Креспен, выполнявший функции дворецкого у маршала де Лезе году в 1641-м или около того, нарисовал свой автопортрет в тоненькой книжечке, названной им «Экономия, или Истины, которые необходимо знать каждому, кто хочет, чтобы его хорошо обслуживали». Кроме, так сказать, «советов на каждый день», в этой брошюре содержатся и весьма любопытные детали, позволяющие познакомиться с тем, как в интересующую нас эпоху устраивались пышные обеды или ужины. Иными словами, как пировали наши предки. Несколько позже мы вернемся к этому славному малому и его произведению.

А пока – попробуем определить, к каким неудобствам и к каким нежелательным последствиям, несмотря на наличие в доме и беспрестанные налеты честного, преданного и отличающегося рвением в работе дворецкого, мог привести неудачный подбор слуг в семейном доме XVII столетия. Дневной свет с трудом просачивался в комнаты этого жилища, в помещениях с окнами лишь с трудом можно было что-то рассмотреть, в тех, что находились внутри – без отверстий, выходящих во двор или на улицу, вообще царила тьма. Для того чтобы проверить, насколько тщательно была произведена уборка в этих затемненных помещениях, их освещали прямо с утра либо лампами, залитыми рапсовым маслом, либо сальными свечами, причем как от тех, так и от других, вони было куда больше, чем света[98]98
  Чтобы избавиться от этой вони, в масляные лампы подливали росный ладан, а сальные свечи смазывали смесью камфары и ладана.


[Закрыть], либо, наконец, ничем не пахнущими, но весьма дорогостоящими восковыми свечами. Вполне возможно, при таком скудном освещении удавалось смахнуть пыль, но никак не избавиться от клопов, находивших укрытие в щелях мебели, в матрасах, циновках и буквально кишевших в драпировках, украшавших постели.

Еще одно обстоятельство мешало прислуге добросовестно делать свое дело – нехватка воды. Около двухсот пятидесяти парижских домов (монастыри, коллежи, общественные здания, частные особняки принцев, знатных сеньоров и высокопоставленых чиновников) получали благодаря специальной системе канализации, на основании привилегий, пожалованных королем или эшевенами, понемножку чистой воды из источников, расположенных в Бельвиле-сюр-Саблон, Ренжи или Пре-Сен-Жерве, которые, кроме того, пополняли весьма малыми количествами благословенной жидкости три десятка общественных водоемов города[99]99
  В Париже в 1639 г. их было двадцать девять, а тридцать стало только к 1643 г.


[Закрыть]. Обитатели очень небольшого числа других строений пользовались весьма редко очищавшимися колодцами, которые непрерывно загрязнялись из-за проникновения в них навозной жижи, стекавшей из близлежащих конюшен, и, поскольку вода из них в связи с этим становилась скорее опасной для употребления, чем полезной, к колодцам этим жители окрестных домов относились чрезвычайно подозрительно.

Но допустим, что пользователям канализационных систем и тем, кто жил поблизости от колодцев, все-таки повезло: в том или ином виде вода до них все-таки доходила. А остальные? Остальным столичным жителям приходилось посылать своих слуг искать драгоценную влагу подчас очень далеко от дома – иногда они отправлялись за ней к квартальному фонтану или водоему, иногда покупали ее у снующих, криками восхваляя свой товар, по улицам водоносов – по денье за ведро. Как же это было трудно – запастись водой! Слуги теряли целое утро, выстаивая в огромных очередях у общественных «водопоев». И при этом им едва удавалось добиться того, чтобы в хозяйстве ежедневно набиралось как максимум хотя бы пятнадцать ведер воды. Ее разливали в сосуды из меди или бронзы, накрытые крышками, сосуды эти были снабжены краниками, их ставили на пол или прикрепляли к стене, а называли все равно – «родниками»[100]100
  В таких прозванных «родниками» сосудах – а их насчитывалось в частных особняках по три-четыре, в более или менее обеспеченных семьях по два, в то время как у ремесленников их не было вовсе – могло содержаться от трех до шести ведер воды.


[Закрыть]. Народ зачерпывал воду ведрами прямо из реки, оттуда же, несмотря на строгий запрет, слишком часто брали воду и не имевшие ни стыда ни совести разносчики, стремившиеся побольше и поскорее заработать на жизнь.