Текст книги "Закон Моисея (ЛП)"

Автор книги: Эми Хармон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Вздернутым? Ты говоришь о линчевании? Это ужасно, Моисей. Может, мы и говорим, как деревенщины. Я могу сказать «увидала» вместо «увидела», путать слова. Может, мы и жители маленького городка с соответствующей манерой поведения, но ты можешь быть черным или любого другого цвета, и никому здесь нет до этого дела. Сейчас не шестидесятые, и мы уж точно не на Юге.

– Но это Джорджия, – тихо ответил он, обыгрывая мое имя, как до этого делала я. – А ты сочный джорджийский персик с ворсистой розовой кожицей, который я не надкушу.

Я пожала плечами. Он кусался, и это было проблемой. Его слова вызывали желание наклониться и вцепиться зубами в его левое мускулистое плечо и тоже укусить его. Я хотела укусить его так сильно, чтобы выразить все свое чувство разочарования, но при этом достаточно нежно, чтобы он позволил мне сделать это снова.

– Что еще? Какие у тебя законы?

– Рисуй.

– Хорошо. Похоже, что этому ты следуешь беспрекословно. А еще?

– Держись подальше от блондинок.

Он всегда пытался уколоть меня. Всегда старался залезть мне под кожу.

– Не только от Джорджии, но и от всех блондинок? Почему?

– Я не люблю их. Моя мать была блондинкой.

– А отец был черным?

– Есть предположение, что блондинки не могут родить черных детей без чьей-либо помощи.

Я закатила глаза.

– И ты еще считаешь, что у нас предвзятое мнение.

– Ох, у меня определенно предвзятое мнение. Но на то есть свои причины. Я никогда не встречал блондинку, которая бы мне нравилась.

– Ну, что ж, тогда я перекрашусь в красный.

По лицу Моисея расплылась такая широченная улыбка, что я подумала, оно треснет пополам. Это было неожиданно для меня, и уж чертовски неожиданно для него, потому что он нагнулся и, уперев руки в колени, зашелся таким смехом, будто прежде никогда не смеялся. Я схватила кисть, которую он забрал у меня до этого и провела длинную красную полосу вдоль своей косы. Он тяжело дышал, засмеявшись еще сильнее, и отрицательно качал головой. Вытянув руку, он потребовал кисть.

– Не делай этого, Джорджия, – быстро и бессвязно пробормотал он, от смеха в уголках его глаз выступили слезы.

Но я продолжала проводить кистью по волосам, и он бросился ко мне, пытаясь забрать ее, но я увернулась и уперлась в него спиной, создавая преграду между ним и кисточкой в моей руке. Я держала ее как можно дальше перед собой, но Моисей был выше, он с легкостью обернул меня руками и выдернул ее из моих пальцев. На моих ладонях осталась краска, и я, развернувшись, вытерла их о его лицо, и он стал похож на воина племени Апачи. Он вскрикнул, и тут же, используя кисть в своей руке, повторил движение, проводя по моему лицу. Я нагнулась и, найдя банку с краской, погрузила пальцы в красную жидкость. И с ухмылкой повернулась к нему.

– Я всего лишь стараюсь следовать законам, Моисей. Как там было? Рисуй? – я злобно улыбнулась, и Моисей схватил меня за запястье.

Я тряхнула рукой, и маленькие красные капли покрыли его футболку крошечными красными точками.

– Джорджия, тебе лучше бежать, – Моисей по-прежнему улыбался, но блеск в его глазах заставлял мои колени подгибаться.

Я мило улыбнулась, глядя в его лицо.

– Почему я должна это делать, Моисей, когда я хочу, чтобы ты поймал меня?

Его улыбка стала холодной, но глаза, наоборот, наполнились теплом. А затем, все еще держа мое запястье одной рукой, другой он схватил меня за косу, скользкую от краски, и притянул к себе.

На этот раз он позволил мне вести.

Его губы были мягкие, позволяли мне задавать темп. Я впивалась в них, вцепившись в его футболку, и желала, чтобы вообще не было никаких законов. Никаких правил. Чтобы я могла делать все, что захочу. Чтобы я могла лежать внутри темного амбара и притягивать его к себе. Чтобы я могла делать все те вещи, которые хотело мое тело. Чтобы я могла окрасить его тело в красный, и он бы мог использовать свое тело, чтобы окрасить в ответ мое так, что не было бы никаких различий, никакого черного и белого, никаких сейчас и потом, никакого преступления, никакого наказания. Только ярко-красный, как мое ярко-красное желание.

Но законы существовали. И правила тоже. Законы природы и законы жизни. Законы любви и законы смерти. И когда ты нарушаешь их, наступают последствия. И нас с Моисеем, как и целый поток обреченных влюбленных, что ушли до нас и что придут на смену нам, касались эти законы, неважно, придерживались мы их или нет.

7 глава
Моисей 

Даже запах был опьяняющим. Это вызывало головокружение и усиливало грохот в голове и тяжесть в груди. Яркие всплески красного и желтого, водоворот серебристого, полосы черного. Мои руки летали, распыляя и перемещаясь, поднимаясь вверх и смешивая. Было слишком темно, чтобы разглядеть, действительно ли я создал то, что видел в своей голове. Но это не имело никакого значения. Не для меня. Но это многое значило для девушки. Девушки, которая нуждалась в ком-то, кто видел ее. Чтобы я нарисовал ее картину, показал бы миру ее лицо. И затем, может быть, она бы ушла.

Я периодически видел ее, начиная с середины лета, с той ночи на родео, когда нашел связанную Джорджию и отвез ее домой. Именно тогда я начал замечать Молли. Она написала свое имя жирными курсивными буквами. Я видел это имя на тесте по математике.

Она показала мне тест по математике – кто бы мог подумать, – вверху которого стояла резко очерченная отметка «отлично». Я подозревал, что она гордилась этим. Или когда-то гордилась. Прежде.

Молли была немного похожа на Джорджию – со светлыми волосами и улыбающимися глазами. Но она показывала мне вещи и места, которые ни о чем не говорили мне, такие, как математический тест. Подсолнухи, растущие вдоль дороги, по которой я никогда не ездил, беспокойное небо и капли дождя на окне с занавесками в желтую полоску, руки женщины и идеально подрумяненный яблочный пирог с умело выпеченной верхней корочкой.

А затем мой рисунок осветился откуда-то сзади – два луча фар пролили свет на туннель. Я бросил баллончик, который держал в руке, и соскользнул вниз по наклонной бетонной стене. Баллончики с краской, подвешенные на самодельном поясе, ударялись о мои ноги и лязгали друг о друга, как цепи, когда я бежал.

Но огни преследовали меня, заключая в ловушку между двух лучей света, и я споткнулся и упал. Баллончики болезненно врезались мне в живот и бедра, а гравий впился в кожу на ладонях. Машина вильнула и затормозила, и я на время был освобожден от яркого слепящего света, когда фары мелькнули над моей головой. Я тут же снова вскочил на ноги.

Но что-то было не так с моей левой ногой. Вскрикнув, я снова упал, когда боль прорвалась сквозь адреналин.

– Моисей?

Это была не полиция и не убийца девушки. А я был совершенно уверен, что ее убили. Была некая торжественность и свежесть в ее красках, которые я только что видел. Так бывает, когда смерть насильственная и внезапная. Когда смерть произошла недавно.

– Моисей? – прозвучало снова.

Я обернулся, поднимая руку вверх, чтобы закрыться от света фонарика, который был на одном уровне со мной, и понять, чей это голос доносился с той стороны.

– Джорджия?

Какого черта она делает здесь в час ночи, когда рано утром вставать в школу? Мой внутренний монолог звучал, как у родителя, и я немедленно остановил себя. Это было абсолютно не мое дело, что она делала, так же как и ее не касалось, чем занимался я. Такое впечатление, что я произнес это вслух, потому что она тут же спросила:

– Что ты делаешь?

Джорджия тоже говорила, как родитель, и я не ответил ей. Как обычно.

Морщась, я сделал усилие, чтобы встать на ноги, даже когда понял, что из моей ноги что-то торчит. Стекло. Длинный осколок стекла воткнулся в мое колено.

– Почему ты делаешь это?

Ее голос был печальным. Не осуждающим. Не взбешенным или настороженным. Просто печальным, словно она не понимала меня, но очень этого хотела.

– Почему ты повсюду рисуешь на частной собственности других людей?

– Это государственная собственность. Никому нет дела.

То, что я сказал, было глупо, но я не смог бы все ей объяснить. Так же, как не мог объяснить это любому другому. Поэтому и не стал.

– Шарлотте Баттерс есть дело. Мисс Мюррей точно есть дело.

– Поэтому ты не сидишь ночью дома, обеспечиваешь общественную безопасность от рисования? – спросил я.

Местность вокруг была окружена только полями с длинной золотистой пшеницей, или что там росло в Юте. Неподалеку от съезда с автострады располагался небольшой деловой центр, но он больше походил на крошечный остров в море золота.

– Не-а. Я видела, как ты уехал. Я наблюдала, как ты направлялся в сторону Нифай.

Я тупо уставился на нее.

– Свет твоих фар ударил мне в окно, когда ты выезжал. Я еще не спала.

В этом не было никакого смысла. Я рисовал уже как минимум час.

– Я колесила по окрестностям, пока не нашла тебя. Я заметила твой джип на обочине дороги, – тихо закончила она.

Ее честность поразила меня. В Джорджии не было никакой хитрости. И когда она пыталась скрыть свои чувства, я видел прямо сквозь нее. Она была как прозрачное чистое стекло. И как стекло, ее честность резала меня.

Проклиная все на свете, я выдернул осколок из колена, и тактика отвлечения внимания сработала, потому что глаза Джорджии метнулись в сторону моей раны. Она посветила фонариком, чтобы лучше рассмотреть, и тоже выругалась, когда увидела кровь, казавшуюся черной в лунном свете, и пропитавшую мои брюки.

– Ничего особенного, – пожал я плечами.

Но было действительно больно.

– Пошли. У меня под сиденьем есть аптечка.

Джорджия махнула мне рукой с фонариком. Круг света сделал петлю, когда она развернулась, ожидая, что я последую за ней. Что я и сделал.

Она рывком открыла дверь, достала из-под пассажирского кресла оранжевую пластиковую коробку и выжидающе похлопала по сидению.

– Сможешь залезть?

Я проворчал:

– Это всего лишь царапина. Тебе не придется проводить ампутацию или что-то в этом роде.

– Ну, она безумно кровоточит.

Я закатал штанину, и Джорджия занялась игрой в доктора, пока я смотрел на ее белокурую макушку и удивлялся в миллионный раз, какого черта она продолжает крутиться возле меня. Что ее привлекало? Девушка любила вызов, и это было легко заметить. Я наблюдал, как она скакала верхом на той черной лошади через заборы и поля, летала так, словно принадлежала небесам. Я наблюдал, как она обхаживала и терпеливо добивалась расположения жеребца, пока он не стал настолько очарован, что бежал к ней, стоило только позвать. Я не был животным и не хотел быть ее следующим завоеванием, но я абсолютно уверен, именно им я и был.

Это мысль разозлила меня и, как только Джорджия закончила, я опустил штанину, вышел из кабины и направился к своему джипу, не сказав ни слова. Она семенила позади меня.

– Иди домой, Джорджия. Ты нарушаешь еще один мой закон: не преследуй меня.

– Это твои законы, Моисей. Я не согласна ни с одним из них.

Я слышал ее шаги и остановился против своей воли. Повсюду было разбросано разбитое стекло и пивные банки. Этот туннель неделями был местом постоянных сборищ. Дети из старшей школы напивались здесь гораздо чаще, чем в любом другом месте в городе, если пустые банки и бутылки считать свидетельством этого факта. Я не хотел, чтобы она поранилась. Я пошел обратно и взял ее за руку, провожая обратно к ее грузовику.

– Иди домой, Джорджия, – повторил я, но на этот раз постарался произнести это чуть более доброжелательно.

Я открыл водительскую дверь этого ржавого корыта, которое она звала Мёртл, потому что это рифмовалось с «Тёртл» (прим. ред. – черепаха) и характеризовало то, как быстро оно ездило.

– Почему ты нарисовал ту девушку? На автостраде. Почему ты это сделал? Что это значило?

Ее голос был печальным, словно она чувствовала себя преданной. Я только не мог догадаться, кто ее предал.

– Я видел ее изображения, поэтому и нарисовал, – с легкостью ответил я.

Это была почти правда. В действительности я не видел ее изображения, не в том смысле, как это прозвучало. Не на листовке, хотя одна и висела на доске объявлений возле почты. На самом деле я видел ее в своей голове.

– Тебе понравилось, как она выглядела?

Я пренебрежительно пожал плечами.

– Она милая. Это печально. Мне понравилось изображать ее.

Правда. Она была милой. Это было печально. И мне действительно понравилось изображать ее.

– Ты знал ее?

– Нет. Я знаю, что она мертва.

Джорджия выглядела шокированной. Даже в темноте, залитой лишь лунным светом, я мог заметить, как сильно огорчил ее. Думаю, я хотел расстроить ее. Хотел, чтобы она боялась.

– Как?

– Потому что дети, изображенные на листовках, обычно уже мертвы. Она откуда-то отсюда, верно?

– Не совсем. Она из Санпита. Но это такой же маленький город, как и этот. И странно, что она просто исчезла без следа. Она уже вторая девушка, пропавшая подобным образом за последний год. Всё это пугает, понимаешь?

Я кивнул. Имя девушки было Молли. И она определенно была мертва. Она продолжала показывать мне различные вещи. Но не о ее смерти. О ее жизни. Теперь я надеялся, что она оставит меня в покое. Это продолжалось уже достаточно долго. Понятия не имел, почему она вообще приходила ко мне. Обычно, существовала какая-либо связь. Я никогда прежде не встречал Молли. Но я надеялся, что теперь она уйдет. Нарисуй их, и они уйдут. Это был способ признать их. И обычно этого было достаточно.

– Итак, ты находишься здесь посреди ночи, чтобы рисовать ее. Это тоже странно, – храбро произнесла Джорджия, удерживая мой взгляд.

Я снова кивнул.

– Ты боишься, Джорджия?

Она просто смотрела на меня так, словно пыталась залезть ко мне в голову. Моя маленькая заклинательница лошадей, пытающаяся и меня приворожить. Я потряс головой в попытке очистить мысли. Она не была моей заклинательницей лошадей. Она вообще не была моей.

– Да. Я боюсь. Я боюсь за тебя, Моисей. Потому что любой увидит это. Полиция увидит это. И люди будут думать, что ты что-то сделал той девушке.

– Так думают везде, где я появляюсь, Джорджия. Я привык.

– Ты всегда рисуешь мертвых людей?

Ее голос ударил меня, словно кнут. Я ощутил, как правда, которую держал в секрете, со свистом хлестнула меня по лицу.

Я отступил, ошеломленный, что она так легко разгадала эту часть меня. Я шел к своему джипу, не желая ничего, кроме как бежать, бежать, бежать не останавливаясь. Почему я не мог просто убежать? У меня было еще семь месяцев до окончания школы, но я работал над своим аттестатом и копил деньги. Семь месяцев. А затем, несмотря на то, как сильно я любил Джи, несмотря на то, как ранила мысль, что я никогда больше не увижу Джорджию, я покину этот забавный маленький городок со всеми его любопытными жителями вместе с их подозрительностью, назойливостью и болтливостью. И я буду двигаться вперед, рисуя, где бы я ни проезжал. Я не знал, как бы я выживал, но выживал и был бы свободен. Настолько свободен, насколько не был никогда.

Джорджия быстро шла за мной.

– Ты нарисовал моего дедушку на стене конюшни. Он был мертв уже двенадцать лет. Мне было пять, когда он умер. Ты также нарисовал молнию на стене конюшни Шарлотты Баттерс. Ее муж погиб во время бури в той самой конюшне, когда в нее ударила молния. Ты нарисовал мужчину по имени Рэй на доске в классе мисс Мюррей, и я выяснила, что ее жениха звали Рэй. Он погиб во время несчастного случая за две недели до их свадьбы. До этого ты разрисовывал стены внутри старой мельницы. Их я тоже видела. Я не узнала лица людей, которых ты изобразил, но они все тоже мертвы, так ведь?

Не было никакой возможности, чтобы я мог ответить ей, не рассказывая всей правды. Я хотел рассказать ей всё, но знал, что лучше этого не делать, поэтому просто продолжал идти.

– Моисей! Подожди! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не уходи от меня!

Она расстроенно закричала, чуть ли не плача, и я почти слышал, как у нее на глазах наворачиваются слезы. Мое сердце заныло, сила воли разбилась вдребезги. Я сделал лишь одну вещь, которая, как я знал, заставила бы ее забыть о своих вопросах, заставила бы ее забыть о подозрениях на мой счет. Заставила бы забыть нас обоих.

Я позволил ей поймать меня.

И когда она это сделала, я обернулся и обнял ее так крепко, что наши сердца слились друг с другом и нашли общий ритм. Мое билось в ее груди, и ее ускорялось в ответ напротив моей грудной клетки, бросая мне вызов, как она всегда делала. Я целовал ее губы снова и снова, позволяя цвету ее рта наполнить мой беспокойный разум, заглушая все картинки в своей голове, пока не останется только Джорджия, только радужные поцелуи и лунный свет, только тепло. Я прикасался к ее телу, согревая руки о теплую кожу, пока ее вопросы просто не унесло порывом ветра. И девушка, которую я нарисовал в бетонном туннеле, подняв лицо к небу, оставила нас одних.

Джорджия 

Я сбежала из школы прежде, чем день закончился, и взяла Мёртл, чтобы проехаться мимо автострады так, чтобы я могла взглянуть на рисунок при дневном свете, пока Моисея не заставили закрасить его.

Это было так красиво. Девушка смеялась вместе с неизвестным поклонником. Ее лицо было поднято будто бы к солнцу, а волосы развевались вокруг плеч. Это почти заставило меня ревновать, и я стыдилась своих низких чувств. Но Моисей видел ее именно такой. Как это возможно, я не знала. Но он был художник, а она была его музой, хоть и на короткое время. И мне это не нравилось. Я хотела быть его музой, и только я. Я хотела, чтобы мое лицо было в его голове.

Я сидела, пристально разглядывая улыбающуюся девушку, в которую вдохнули жизнь с помощью баллончиков с красками на стене одинокого туннеля, и на гениальность современного Микеланджело. Или, может, Ван Гога. Не был ли Ван Гог сумасшедшим? Девушка, которую нарисовал Моисей, была так полна жизни, что я уверена, она не могла умереть. Но Моисей думал иначе. И от этой мысли мой живот скручивало, а ноги ощущались как холодное желе. Не потому, что она была мертва, это было ужасно, а потому, что Моисей, казалось, знал это наверняка. Ни один человек, смотрящий на это, вероятно, не решил бы, что Моисей высмеивает чье-то горе, или что его искусство жестоко. Но это было странно. И никто не знал, что с ним делать. Он никогда не отпирался, что это не его рук дело. Но он также и не защищал себя.

И прошлая ночь. Прошлой ночью я была напугана и зла, и сбита с толку. Он казался таким недосягаемым. Таким удручающе отдаленным! Поэтому, когда он неожиданно обернулся ко мне и поцеловал, держа так крепко, что между нами не осталось никакой дистанции, что-то внутри меня поддалось ему. И когда он бросил вниз свою куртку, мы опустились на землю – сплетение рук и губ, и обременительная одежда, раскиданная по сторонам, открывающая что-то, что удерживало нас порознь. Я не возражала, и он не остановился.

Я выросла на ферме в окружении лошадей. У меня было очень отчетливое и красочное представление о механизмах этого действия. Но ничто не подготовило меня к чувствам, к нужде, к интенсивным ощущениям, к силе, к сладкой агонии. Мы были поглощены происходящим так примитивно и так дико, что наши сердцебиения превратились в оглушающий стук метронома, отмечающий время этого знаменательного момента. Я была настолько переполнена изумлением, что не могла отвести взгляд. Я не могла даже закрыть глаза.

– Моисей, Моисей, Моисей, – кричало мое сердце, а губы эхом повторяли за ним.

Его глаза были так же широко открыты, как, должно быть, и мои, дыхание поверхностное, и когда его губы не прижимались к моим губам, они раскрывались от тяжелого дыхания, пока мы цеплялись друг за друга, ладони переплетены, а взгляды сосредоточены. Тела двигались в ритме, древнем, как земля, на которой мы лежали.

Я знала себя достаточно, чтобы понимать, что позднее я не стала бы гордиться отсутствием у себя сдержанности. Мне бы не понравилось заваленное мусором бетонное сооружение поблизости и сорняки под спиной. Я знала, что какое-то время не смогла бы смотреть своему отцу в глаза. Но я также знала, что этот момент был полностью неизбежен.

Я стремительно неслась к нему с той секунды, как увидела Моисея. Мои родители были религиозными людьми, набожными. Я считала, что и сама была такой же. Я росла, постоянно посещая церковь, неделя за неделей, слушая наставления во избежание блуда. Но никто не рассказал мне, как это ощущается. Никто не рассказал мне, что сопротивление равносильно попытке дышать через соломинку. Тщетно. Невыполнимо. Нереально.

Поэтому я отбросила соломинку в сторону и наполнила легкие кислородом, наполнила легкие Моисеем, втягивая его большими глотками воздуха, неспособная замедлиться или сфокусироваться на чем-то еще, кроме следующего вдоха.

Может быть, я могла бы держаться от него подальше. Может, мне следовало бы держаться подальше. Но прошлой ночью я не смогла. Прошлой ночью я не стала. И когда наступил день, сидя под постепенно исчезающим солнцем октябрьского полудня, рядом с другой девушкой, чье лицо смотрело вниз на меня, и которая была нарисована моим возлюбленным, мальчишкой, завладевшим моим телом и душой, я жалела, что этого не сделала.