Текст книги "Закон Моисея (ЛП)"

Автор книги: Эми Хармон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

4 глава
Джорджия 

Папа говорил, что лошади отражают энергетику окружающих их людей. Если вы напуганы, лошадь уклоняется от вас. Если вы сомневаетесь в себе, то она воспользуется этим. Если вы не доверяете себе, то и она не станет. Они как детекторы правды. Это не какая-то сложная наука. И не вуду. Поэтому ты отпускаешь поводья, когда теряешься, и она всегда приводит тебя домой.

От меня не ускользнуло то, что лошади боялись Моисея. И если теория папы верна, то это происходило, потому что Моисей испытывал страх, и лошади просто отражали очень сильную эмоцию. Лошади пугают некоторых людей. Они такие большие и сильные, что в противостоянии человека и лошади, она запросто надерет вам зад.

Но я не думала, что Моисей боялся лошадей. Не конкретно их. Я была больше, чем уверена, что Моисей испытывал страх в целом. Тревожный, безнадежный, маниакальный. Какой угодно. И наши лошади знали это.

– Ты знаешь, почему Сакетт ударил меня? – как-то утром спросила я у отца, когда мы готовились к консультации.

– Да, – проворчал мой отец.

– Он просто отражает эмоции Моисея, не так ли?

Мой отец резко вскинул глаза. Ему явно не понравилось предположение, что Моисей хотел ударить меня по голове.

– Моисей напуган, папа. Я думаю, он рисует, чтобы освободиться от накопившейся нервной энергии. Я подумала, что мы могли бы приводить его к лошадям, может, это ему тоже поможет.

– Первое правило терапии, Джордж, – произнес мой отец.

– Какое?

– Ты можешь привести лошадь к воде…

– …но не можешь заставить ее пить, – вздохнула я, заканчивая известную прописную истину.

– Вот именно. Ты можешь быть права насчет Моисея. И я уверен, что мы могли бы помочь ему, когда и если он захочет нашей помощи. Детям, женатым парам, людям с зависимостями, людям в депрессии, каждому и практически любому может помочь конная терапия. Я не знал ни одного человека, которому бы не помогло время, проведенное с лошадьми. Но Моисей должен сам принять это решение. Ты действительно упертая, Джордж, но ты встретила сильного противника в лице этого мальчика.

В этом я убедилась. Встретила сильного противника, это уж точно. Может удар по голове или столкновение с жестокостью на ярмарке полностью изменили меня, может из-за его роли спасителя, а может я просто влюбилась в художника, который вдохнул жизнь в изображение белого коня на стенах моей спальни, но я не могла выбросить Моисея из головы. Я ловила себя на том, что искала его взглядом с момента, как выходила по утрам на улицу, и до момента, когда сдавалась и заходила в дом по вечерам. Его бабушка периодически просила его об одолжениях, и, когда Моисей закончил выполнять разную работу для моего отца, он начал ремонтировать забор для Джин Пауэлл. Вероятно, это заняло бы всю оставшуюся часть лета, учитывая, сколько акров земли было во владении у Джин Пауэлл. Кроме того, его наняли на снос перекрытий внутри старой мельницы к западу от города, которую закрыли двадцать лет назад.

Я могла выдумать кучу причин, чтобы кататься верхом вдоль линии забора, но старая мельница – это уже совсем другое дело. Я полагала, что буду действовать по обстоятельствам, но уже начала все планировать. Я не позволяла себе задумываться о моем страстном увлечении, потому что тогда мне бы пришлось признать, что оно есть. И я не была одной из тех девушек, которые увлекаются кем-то и теряют голову, девушек, которые проверяют помаду на губах и поправляют волосы при приближении парней.

И все же я поймала себя на том, что делала именно это – распустила свою косу и пропустила пальцы сквозь развивающиеся волосы, когда достигла границы земель Джин Пауэлл поздним июлем. У меня с собой был ланч для Моисея. Удостоверившись, что перехвачу Кейтлин на выходе из дома, я вскользь упомянула, что мы с Сакеттом направлялись в ту же сторону. Она улыбнулась мне, словно я ее дурачила, и я почувствовала себя очень глупо. Может Кейтлин Райт и была восьмидесятилетней старушкой, но я была уверена, что она мало что упускала из виду. Особенно когда я заглядывала три дня подряд именно в то время, когда нужно было нести Моисею ланч.

Моисей не выглядел довольным, когда увидел, что я приближалась, и я в сотый раз спросила себя, что я сделала, чтобы так разозлить его.

– Где Джиджи?

– Кто такая Джиджи?

– Моя прабабушка.

– Я увидала, что она направляется в эту сторону и подумала, что пока я катаюсь верхом, то могу привезти тебе ланч.

– Ты увидела, что она направляется в эту сторону, – он раздраженно поднял на меня глаза. – А не «увидала». Ты произносишь это слово неправильно. И не только его.

Для меня оно не звучало неправильно, но я взяла себе это на заметку. Не хотела, чтобы Моисей думал, что я бестолковая.

– Все в этом городе произносят его неправильно. Моя бабушка произносит его неправильно! Это просто бесит, – проворчал Моисей.

Сегодня он был не в лучшем настроении. Но я не имела ничего против того, чтобы он выражал свое недовольство, лишь бы он разговаривал со мной.

– Хорошо. Я поправлю свою грамматику. Хочешь сказать что-нибудь еще, что тебе не нравится во мне? Потому что думаю, это еще не все, – произнесла я.

Он вздохнул, но проигнорировал мой вопрос, задавая свой собственный:

– Почему ты здесь, Джорджия? Твой отец знает об этом?

– Я принесла тебе ланч, Эйнштейн. И мой ответ «нет» на второй вопрос. Зачем ему это? Я не отмечаюсь каждый раз, когда катаюсь на лошади.

– А он в курсе, как ты прыгаешь тут через заборы?

Я пожала плечами.

– Я сижу в седле с тех пор, как научилась ходить. Не такое уж большое дело.

Он на время оставил меня в покое, но откусив сэндвич пару раз, снова начал дразнить.

– Джорджи-Порджи, ну и нахалка! Всех мальчиков перецеловала и побросала. Что это за имя такое – Джорджия?

– Мою прапрабабушку звали Джорджия. Первая Джорджия Шеперд. Мой папа зовет меня Джордж.

– Ага. Я слышал. Это просто отвратительно.

Я чувствовала, что начинаю закипать, и действительно захотела плюнуть в него, сидя верхом на лошади и глядя вниз на его аккуратно подстриженную голову правильной формы. Он поднял на меня глаза и скривил губы, и это еще больше разозлило меня.

– Не смотри на меня так. Я не пытаюсь обидеть тебя. Но Джордж – ужасное имя для девушки. Черт, да для кого угодно, кто не является королем Англии.

– Я думаю, оно подходит мне, – обидевшись, произнесла я.

– Да неужели? Джордж – это имя для человека с консервативным британским акцентом или для человека в белом напудренном парике. Тебе лучше надеяться на то, что оно тебе не подходит.

– Ну и сексуальное имя мне уж точно не подходит. Я никогда не была сексуальной девчонкой.

Я сильно пришпорила Сакетта и резко натянула поводья, более чем готовая уйти. Я поклялась себе, что больше не повезу Моисею ланч. Он был придурком, и меня это окончательно достало.

Но когда я отъезжала, мне показалось, что я услышала, как он крикнул вслед:

– Просто продолжай повторять себе это, Джорджи-Порджи. Я тоже буду продолжать повторять это себе.

Я привезла ему ланч на следующий день.

Моисей 

– Знаешь, а ты ей нравишься, – поддразнивая, улыбнулась мне Джиджи.

Я только хмыкнул в ответ.

– Ты нравишься Джорджии, Моисей. И она такая хорошая девочка, милая и красивая. Почему бы тебе не уделить ей немного внимания? Это все, что она хочет.

Джиджи подмигнула мне, и я ощутил, как теплое чувство, которое я держал под контролем и гордился этим, распространяется в моей груди и вниз к животу.

Может сейчас Джорджия и хотела только внимания. Но это бы не продолжилось долго. Если бы я уделил ей внимание, она бы захотела проводить больше времени со мной. И если бы я проводил с ней время, она могла бы захотеть, чтобы я стал ее парнем. И если бы я был ее парнем, она бы захотела, чтобы я был нормальным. Она бы захотела, чтобы я был нормальным, потому что она была нормальной. Но понятие «нормальный» было так далеко от меня, что я даже не знал, где его искать.

И все же…

Я думал о том, как она выглядела, когда спала, а я рисовал на потолке в ее комнате. Я взглянул вниз через рейки лесов, и она лежала прямо подо мной, обняв подушку. Я будто дрейфовал над ней, мое тело на шесть футов выше ее. Ее волосы цвета пшеницы, растущей в полях вокруг городка, были распущены и рассыпались по плечам. Они не были жесткими или редкими. Ее волосы были шелковистыми, густыми и волнистыми из-за косы, которую она носила весь день. Она была высокой, но не такой высокой, как я, и стройной, с золотистой кожей и темно-карими глазами, которые резко контрастировали с ее светлыми волосами. Моя полная противоположность. У меня были светлые глаза и темные волосы. Может, если бы нас поставили вместе, наши физические странности сгладились. Мой желудок сжался от этой мысли. Никто не стал бы сводить нас вместе. Особенно я.

Я осознал, что наблюдаю, как она спит, на время забыв о рисовании. Человек в углу комнаты, который делился своими мысленными образами истории Джорджии, наполнившими мой мозг и появляющимися под моими руками, исчез. Я сомневался, смогу ли я вызвать его снова. Я еще не закончил.

Но я не пытался его звать. Вместо этого я долго и пристально смотрел на Джорджию. Я наблюдал за девушкой, которая была, бесспорно, такой же упертой, как и призраки в моей голове. И в кои-то веки мой разум был полон образов и снов, вызванных моим собственным воображением. И первый раз за всю свою жизнь я заснул с умиротворением внутри меня и с Джорджией подо мной.

Джорджия 

До того как Лаки попал к нам, с ним вообще никто не работал. У отца не было достаточно времени, чтобы тренировать его, зато у меня его было предостаточно. У меня был талант, все так говорили. Поэтому я проводила с ним по несколько часов каждое утро, чтобы он привык ко мне, удостоверяясь, что я единственная, кто кормит его, единственная, кого он видит день за днем. Он убегал, когда я подходила ближе, капризно топтался с ноги на ногу, когда я отрезала ему желанный путь, и в большинстве случаев раздражался из-за моего присутствия. До того как я смогла набросить веревку на его голову, и он позволил вести его по кругу, прошел месяц. Еще две недели, и мы были в узде, и он позволил притягивать его голову в мою сторону, когда я стояла сбоку от него.

– Вот так, малыш. Ты дашь мне свою голову?

Я улыбалась, пока говорила, стараясь не выказывать торжества. Вы тренируете лошадь посредством утомления, не боли. Лошадь не хочет заходить в коневоз? Не заставляйте ее силой. Просто скачите вокруг прицепа снова и снова, пока она не начнет тяжело дышать. Затем снова попытайтесь вести ее по рампе. Она не хочет идти? Продолжайте скакать. В конечном счете, лошадь поймет, что давление ослабнет, когда она окажется в прицепе и сможет там отдохнуть. Таким образом, она будет взбираться по трапу охотнее с каждым разом.

Я слегка проявила нетерпение. Мой отец всегда говорил, что когда ты работаешь с людьми или животными, проявление нетерпения – худшая ошибка, которую ты можешь сделать. Но я выросла слегка самонадеянной. Лаки давал мне свою голову, и я хотела всего остального. Я сжала в кулаках его гриву и вытянулась всем телом так, чтобы мой живот слегка касался его сбоку. Он оставался неподвижным, дрожа от волнения, и я чувствовала, как эта дрожь эхом отдавалась в моем желудке, предвкушение охватило все мое тело, делая меня глупой.

– Мы же друзья, не так ли, Лаки? – прошептала я. – Давай немного пробежимся. Всего лишь маленькая пробежка.

Он не отстранился, и я приняла кратковременное замешательство за согласие. Одним быстрым движением я взобралась на него, и как только моя попа ударилась о его спину, наша связь разорвалась, и мои внутренности сжались от понимания, что он не готов. Но было уже чертовски поздно. Я сидела верхом, вцепившись руками в гриву. Со мной все было бы в порядке, реши он скинуть меня. Я знала, как правильно падать. Вместо этого он бросился вперед, мчась по полю вместе со мной, прижатой к его спине. Мы перемахнули через забор, разделяющий наши земли и участок Джин Пауэлл, и я сделала все возможное, чтобы наши тела стали одним целым, но это было невероятно тяжело – оставаться верхом на лошади без седла. Они гладкие, лоснящиеся и сильные, и мои бедра просто вопили от усилия, чтобы удержаться верхом на коне. Мы перепрыгнули еще один забор, и я осталась сидеть, но мои руки дрожали, и я была напугана тем, что Лаки может навредить себе. Лошади ломают ноги, и это не просто быстрая поездка в отделение скорой помощи, большой гипс и костыли. Это конец. Я думала не о себе. Я думала о том, как сильно я ошиблась в своем решении, и как далеко толкнула его. И я не знала, как это исправить.

После третьего прыжка через забор он приземлился жестче, и я начала соскальзывать. Я ругалась такими словами, которые в жизни не произносила, изо всех сил дергая Лаки за гриву и пытаясь выровняться. Но это не остановило мое падение, и я сильно ударилась о землю. Моему плечу и бедру досталось больше всего, когда я грохнулась, уставившись в голубое небо.

Если бы я не была занята попыткой втянуть воздух в мои легкие и вернуть к жизни конечности, то могла бы заметить, где я находилась. Только когда Моисей присел на корточки рядом со мной, вглядываясь в мое лицо, я осознала, что Лаки сбросил меня.

Он не спросил, все ли со мной в порядке. Какое-то время он вообще не произнес ни слова. Мы просто смотрели друг на друга, и я обратила внимание, что его дыхание было таким же затрудненным, как и мое. Было приятно думать, что он бежал, чтобы убедиться, не смертельно ли я ранена.

– Ох, блин, – вздохнула я, пытаясь сесть.

Моисей откинулся назад и наблюдал, как я стряхивала грязь со своего правого бока и морщилась, когда проводила рукой по плечу, от которого почти до локтя тянулась царапина. В остальном же все было в порядке. Ничего не было сломано, но я точно знала, что завтра все будет адски болеть. Отряхивая себя сзади и вглядываясь в горизонт, я встала на ноги без какой-либо помощи со стороны Моисея.

– Ты видел, куда он убежал? – спросила я, бросив взгляд в сторону поля.

– Нет, – в конце концов ответил он. – Я был слишком занят, наблюдая за твоим падением.

– До этого я немного скакала верхом на нем, – произнесла я в свою защиту. – Мы перепрыгнули два забора.

– Для тебя это нормально?

– Что именно?

– Ездить верхом без седла, мчаться сломя голову на лошади, которая явно не хочет, чтобы ее объезжали.

– Он дал мне свою голову. Я посчитала, что он готов. Я ошиблась.

– Дал свою голову?

– Да. Не важно. Это конный термин. Когда лошадь позволяет контролировать свою голову, тяни ее, чтобы контролировать тело, двигайся в этом направлении и все, она – твоя. Но Лаки никто не объезжал. Необходимо еще немного времени, чтобы добиться его расположения.

Моисей сжал губы и насмешливо приподнял брови, и на минуту я подумала, что он собирается засмеяться. Казалось, я производила на него такой эффект.

– Заткнись, – произнесла я.

Он засмеялся, как я и предполагала.

– Я ничего не сказал!

– Но ты подумал об этом.

– О чем?

– О чем-то грязном. Я могу видеть это по выражению твоего лица.

– Не-а. Это не грязь. Просто я черный.

– Ха-ха.

– Тебя никогда не скидывали?

Он поднялся на ноги и встал рядом со мной.

– Меня скидывали множество раз, – отрезала я, отвернувшись.

Я начала идти в том направлении, откуда появилась, решив не бродить вокруг в поисках Лаки, а вернуться обратно, взять грузовик и колесить по окрестностям, пока не найду его.

– Это ты пытаешься сделать со мной? Ты хочешь, чтобы я так же, как лошадь, дал тебе свою голову? – он произнес мне вслед.

Я остановилась. Моисей никогда не давал мне много. Я подталкивала его день за днем, неделя за неделей с тех пор, как он разрисовал мою комнату, так же, как я подталкивала Лаки. Лаки приблизился, Моисей – нет.

– Ничего мне от тебя не надо, – солгала я.

– Поэтому ты приносишь мне ланч каждый день, шпионишь за мной и приходишь домой к моей бабушке каждый вечер.

Я почувствовала себя, будто снова падала. Но на этот раз вред был нанесен не моему плечу. Мое сердце болело так, словно я получила удар копытом в грудь.

– Мне не нужна твоя голова, Моисей. Просто я думала, может, тебе необходим друг.

– Я не позволю тебе залезть в мою голову, Джорджия. Ты не захочешь видеть то, что творится в ней.

– Хорошо. Просто прекрасно. Тогда я позволю заглянуть в мою, – произнесла я, поворачиваясь к нему.

Не знаю, куда делась моя гордость. Мне бы следовало плюнуть на него и послать к черту, а не раскланиваться перед ним.

– Что-то мне подсказывает, что в твоей голове ничего нет. Я видел, как тебя ударили и скинули, и думаю, ты вернешься за добавкой, как только найдешь свою лошадь.

– Пошел ты в задницу, Моисей.

– Это первая сказанная тобой вещь, которая меня заинтересовала.

Я ахнула от изумления, и он рассмеялся. Снова. Я знала, что он пытался рассердить меня и заставить убежать в слезах. Но я была не из плакс. Он был прав лишь в одном. Я могу получить удар и быть сброшенной, но я вернусь за добавкой.

Поэтому я сделала то, что до этого никогда не совершала. Я развернулась и пошла обратно в его сторону, взяла в ладони его лицо и жестко поцеловала. Возможно, это был самый худший поцелуй в истории злых поцелуев. Это было ужасно. Прежде я никогда никого не целовала, мои губы были сжаты в жесткую линию, глаза крепко зажмурены, а руки также цепко сжимали его лицо, как до этого сжимали гриву Лаки.

Он отстранился, но не слишком далеко, и его резкое дыхание касалось моих губ.

– Осторожней, Джорджия. Тебя могут скинуть.

– Ах ты сукин…

А затем его губы вернулись, поглощая мои слова злости, и я почти тотчас забыла, какой же он придурок. Он не был нетерпеливым или напористым, или грубым – не как я. Он не торопился.

Одной рукой он придерживал мою голову, а другой провел по изгибу моей талии и положил на поясницу. Но когда я попыталась взять инициативу на себя, он прикусил мою губу.

– Остановись, – с шипением произнес он. – Позволь мне вести.

И я позволила.

Он вел меня по кругу снова и снова, вверх и вниз, пока мои ноги не превратились в желе, а глаза не закатились, и я прислонилась к нему, потому что не было сил держаться на ногах.

Но когда он поднял голову и тихо засмеялся, я с трудом открыла отяжелевшие веки и медленно вернулась на землю.

– Ну и ну…

Стряхнув туман в голове, я повернулась и увидела точку, за которой Моисей следил глазами.

Лаки прогуливался по полю, будто вовсе не напугал меня до смерти.

– Видишь? В тот момент, когда ты перестала преследовать его, вот тогда он захотел тебя. Он ревнует и думает, что ему нашли замену.

Наши взгляды столкнулись. Отстранившись от него, я попыталась вести себя так, будто меня целовали сотни раз сотни разных парней.

Моисей скользнул глазами к моему рту, и я засунула руки в карманы, чтобы не было соблазна снова кинуться на него и доказать, что я могу вести так же хорошо, как и он.

Как будто прочитав мои мысли, Моисей кивнул в сторону коня.

– Продолжай. Ты выучила свой урок. Он не хочет, чтобы его объезжали.

Я развернулась, сразу потеряв все желание поцеловать его снова. Стиснув зубы и сжав руки в кулаки, я шла к своей лошади широкими шагами.

Лаки наблюдал за мной. Он не уклонился и не отступил, когда я приблизилась, без малейшего колебания схватила его гриву и одним махом вскочила на него. Он встал на дыбы, кружился и гарцевал, но я была готова и удержалась.

И он сдался.

Когда я погнала его обратно в сторону дома, то не могла не оглянуться. Моисей застыл на месте с выражением полнейшего изумления на лице. Теперь была моя очередь смеяться.

5 глава
Моисей 

Я спал на втором этаже прямо напротив комнаты Джи. В старом доме не было системы кондиционирования, и к концу дня в комнатах наверху была духота. Но Джи никогда, казалось, так не считала, ей всегда было холодно. Каждую ночь я открывал окно, смачивал футболку водой, прежде чем надеть, а затем включал маленький поворотный вентилятор в углу комнаты на полную мощность, направив прямо на себя. Только так я мог спать, не потонув в бассейне собственного пота.

Все лето температура в Юте била все рекорды, но первая неделя августа была просто невыносимой. Уже четвертую по счету ночь я лежал в кровати посреди ночи, настолько несчастный, что обдумывал, не принять ли мне еще один душ, чтобы остыть, когда услышал, как кто-то зовет меня по имени.

Я сел в кровати, прислушиваясь.

– Моисей!

Я выключил вентилятор и стал ждать.

– Моисей!

Я подбежал к окну и, взглянув вниз, увидел стоявшую под ним Джорджию, одетую в шорты и топ. Через ее шею было перекинуто полотенце, а на плече висела полосатая пляжная сумка.

Она весело помахала мне рукой, как будто ее присутствие в пляжной одежде имело какой-то смысл.

– Я собиралась тайком пробраться в твой дом и подняться в твою комнату, но подумала, что если ты спишь голым, то я могу смутить тебя.

Я ошарашено смотрел на нее. Она не пыталась говорить шепотом или каким-либо образом изменить свой голос. Я оглянулся в сторону комнаты Джи. Коридор между нами был темным, и не было видно света под ее дверью. И все же я приложил палец к губам и покачал головой. Понятия не имею, как она вообще узнала, какая комната моя.

– Я собираюсь пойти к водонапорной башне. Пойдем со мной. Чертовски жарко, чтобы уснуть, – произнесла она, совершенно не стараясь понизить голос.

– Тише! – зашипел я на нее.

Джорджия только улыбнулась и покачала головой.

– Чем скорее ты спустишься сюда в шортах и с ключами от своего джипа, тем скорее мы сможем поехать, и тем скорее я заткнусь. Мы не можем взять Мирт. Она разбудит всю округу.

Я хмыкнул, и это был не самый привлекательный звук. Джорджия улыбнулась, очевидно, хорошо понимая, что если кто и будет в опасности от проснувшихся соседей, или, по крайней мере, моей бабушки, так это она.

– Черт побери, слишком жарко, чтобы спать, – вздохнул я.

И ее улыбка стала значительно шире.

– Встретимся снаружи, – прошептала она.

О, сейчас она была тихой. Вот теперь, когда она добилась своего.

Я никогда не был на водонапорной башне, но Джорджия показывала мне путь, пролегающий по узкой мощеной дороге к югу от города, которая проходила вдоль полей, пересекала множество железнодорожных путей и привела нас к большой металлической башне с лестницей сбоку. Знак предупреждал, что вошедшие посторонние будут привлекаться к уголовной ответственности, и сетчатый забор с замком на воротах еще больше препятствовал тому, что мы собирались сделать, но Джорджия нисколько не беспокоилась об этом.

– Перелезть через забор довольно легко. Я делала это кучу раз. Водонапорная башня качает воду из пруда вверх по каньону, где я обычно плаваю, когда нахожусь в отчаянии. Но я не могу плавать здесь в течение дня, потому что меня поймают и накажут по всей строгости закона, – Джорджия притворно вздохнула. – Но прошлым летом я приходила сюда раз в неделю – каждый раз в это же время – и никто даже не узнал. Это мой личный приватный бассейн.

От мысли, что Джорджия приходила к темной водонапорной башне поздней ночью абсолютно одна, никому об этом не сообщив, у меня по рукам побежали мурашки. Я просто кивнул головой и последовал за ней из джипа. Я был рад, что надел кроссовки, раз уж нам придется взбираться по сетчатому забору. Она протянула мне свою сумку, вскарабкалась по воротам и перемахнула через них так, будто, и правда, делала это сотни раз. Я перекинул сумку через плечо и перелез без проблем. Она, не замедляясь, уверенно поднялась по лестнице башни, что-то болтая всю дорогу и наполняя темноту веселым разговором.

Маленькая дверь открылась внутрь узкого выступа, который шел по кругу вдоль всей башни. Джорджия проскользнула внутрь, и я последовал за ней, оставляя дверь позади нас широко открытой. Мысли быть запертым в водонапорной башне в течение многих дней побудили меня подпереть ее своей обувью и неоднократно проверить ручку.

– Она запирается снаружи, глупый. И замок сломан, вот почему у нас в распоряжении все это.

Джорджия вытащила большой светодиодный фонарь из своей полосатой сумки, которая по-прежнему висела на моем плече, и включила его, освещая внутреннюю часть башни, похожую на пещеру со скрытыми бассейнами.

– А теперь закрой дверь, чтобы никто не заметил свет.

Я немедленно послушался.

– Круто, правда?

Должен признать, это было действительно круто. В свете фонаря мы отбрасывали тени на стенах, и Джорджия немного потанцевала перед ним, что заставило нас обоих засмеяться.

– Ты упадешь, – предупредил я, когда она демонстрировала элементы хореографии Майкла Джексона из «Триллера», вытянув вперед руки, как зомби, и двигаясь на носочках.

Выступ был недостаточно широким для танцев, но Джорджия, по всей видимости, была с этим не согласна. Я рывком снял свою футболку через голову, бросил ее на наши полотенца и уставился вниз на черную гладкую, как стекло, поверхность, ожидая дальнейших инструкций. Я не прыгал первым.

Джорджия стянула футболку и отбросила в сторону шорты, обнажая все тело, кроме небольших участков, прикрытых светло-голубым бикини, и я забыл о воде или том факте, что под водной гладью, возможно, живет существо, которое любит полакомиться темным мясом. Джорджия могла бы спасти меня. Я бы с радостью позволил ей это, если бы она была одета в этот комплект. Ее тело было изящное и подтянутое с поразительными изгибами и выпуклостями там, где они и должны быть у девушки. Но самым интересным было то, что она казалась совершенно равнодушной к этому. Будто она совершенно нормально относилась к тому, как выглядит ее тело, и не считала необходимым красоваться или позировать передо мной, или искать моего одобрения.

Она потянулась за моей рукой, но я отдернул ее, не желая, чтобы Джорджия тащила меня в воду прежде, чем я подготовился бы к этому.

– Мы пойдем вместе. Первый прыжок всегда самый лучший. Вода ощущается просто потрясающей, сам увидишь.

Я не уступал, и она ждала, продолжая держать руку вытянутой.

– Давай же, Моисей. Я позволю тебе вести, – произнесла она.

Ее вкрадчивый голос отражался от металлических стен. Этот звук был более заманчивый, чем у любого певца в любом ночном клубе по всему округу. Внезапно, мне стало необходимо оказаться в воде, или я бы опозорился в своих тонких шортах. Я схватил ее руку и без предупреждения нырнул, потянув ее за собой в эту непроглядную глубину. Вопль Джорджии заглушился, когда вода накрыла мою голову, и я выпустил ее руку, чтобы выплыть на поверхность.

Мы оба вынырнули, отплевываясь, я со страхом, она со смехом, но у меня не заняло много времени, чтобы отбросить этот страх и начать смеяться вместе с ней. Она подстегивала меня, брызгаясь водой, разговаривая и играя среди мелькающих теней, которые танцевали на стенах. Мы плавали долгое время, не беспокоясь о позднем часе, не опасаясь, что нас обнаружат, и, как ни странно, чувствуя себя непринужденно, рядом друг с другом.

Только когда я оперся руками о выступ, болтая ногами в воде, чтобы дать им отдохнуть, я заметил как свет, отражающийся от воды, оставлял на стене передо мной переливающееся сияние. Я вытянул руку, чтобы прикоснуться к ней, проводя пальцем по водному отражению, задаваясь вопросом, как бы я мог воссоздать это сияние с помощью красок. Джорджия подплыла ко мне, удерживаясь за выступ, и наблюдала, как мой палец вырисовывает невидимые линии.

– Когда ты рисуешь, ты знаешь, что изобразишь, прежде чем начать, или ты просто позволяешь своему сердцу взять верх? – спросила она мягко.

Это был хороший вопрос, милый вопрос, и то, какой милой она была, что-то раскрыло внутри меня. То, что я сдерживал большую часть времени. Я по-прежнему тщательно подбирал слова, не желая, чтобы она все обо мне знала, не желая разрушить момент отвратительной правдой, но еще я не хотел лгать и погубить воспоминания, когда этот момент пройдет.

– Есть так много вещей, которые я вижу… и которые не хотел бы видеть. Образы, которые наполняют мой мозг, и о которых я бы предпочел не думать. Галлюцинации, видения или, может, чрезмерно живое воображение. С моим рассудком может быть что-то не так, но это не только моя голова. С небесами тоже что-то не так, и иногда я могу видеть другую сторону.

Я украдкой посмотрел на Джорджию, желая знать, не напугал ли ее своим признанием. Но она не выглядела испуганной. Она выглядела заинтригованной, полностью увлеченной. Прекрасной. Поэтому я, воодушевившись, продолжил рассказывать.

– Когда я был меньше, я был сильно напуган. Когда я гостил у Джи, она пыталась рассказывать мне истории, чтобы успокоить. Истории из Библии. Она даже рассказала мне о ребенке по имени Моисей. Ребенке, который был найден в корзине, прямо как я. Вот так я и получил свое имя, ну ты знаешь.

Джорджия кивнула. Она знала. Все это знали.

– Джиджи рассказывала мне истории, чтобы заполнить мою голову хорошими вещами. Но только когда она начала показывать мне иллюстрации, все изменилось. У нее была книга по изобразительному искусству на религиозную тематику. Кто-то оставил ее в церкви в качестве пожертвования, и Джи принесла ее домой, чтобы никто в церкви не увидел все те изображения белых обнаженных людей и не оскорбился. Она закрасила все обнаженные части черным маркером.

Джорджия засмеялась, и я почувствовал, как воздух застрял в моем горле. Ее смех был глубокий и мягкий, и это заставило мое сердце в груди раздуваться, как шар, все сильнее и сильнее, пока мне не пришлось украдкой сделать несколько вдохов и выдохов, чтобы успокоить его.

– Значит, тебе нравятся картины? – Джорджия побуждала меня к дальнейшему разговору после того, как я оставался неподвижным и молчал слишком долго.

– Да.

Джорджия снова засмеялась.

– Но не с обнаженными людьми, – я почувствовал себя нелепо и даже ощутил, как мое лицо начало гореть. – Мне нравится красота. Цвет. Страдание.

– Страдание? – голос Джорджии повысился.

– Страдание было тем, что никак не связано со мной. Страдание мог увидеть каждый. Не только я. И я не ожидал, что все это можно прогнать.

Взгляд Джорджии легко, словно шепот, коснулся моего лица и почти сразу отстранился, следя за моими движущимися пальцами.

– Ты когда-нибудь видела лицо в Пьете (прим. пер. – от итал. pietá – милосердие, в изобразительном искусстве сцена оплакивания Христа Богоматерью) ? – я хотел, чтобы она снова смотрела на меня, и я получил, что хотел.

– Что такое Пьета? – спросила она.

– Это скульптура Микеланджело. Скульптура, изображающая Деву Марию с Иисусом на руках. Ее сыном. После того, как он умер.

Я сделал паузу, задумываясь о том, почему я вообще рассказывал ей это. Я всерьез засомневался, интересно ли ей. Но в любом случае я продолжил.

– Ее лицо, лицо Девы Марии… оно такое прекрасное. Такое умиротворенное. И настолько же мне не нравится остальная часть скульптуры. Но лицо Марии изысканно. Когда я не могу выдерживать бардак, творящийся в моей голове, я думаю о ее лице. И я так же наполняю свои мысли другими вещами. Я думаю о цвето– и светопередаче Мане, о деталях Вермеера. Вермеер изображает свои картины в мельчайших деталях – маленькие трещины в стенах, пятно на воротнике, один единственный гвоздь. И в этих маленьких вещах столько красоты. Совершенная заурядность. Я думаю об этих вещах и выталкиваю образы, которые не могу контролировать, вещи, которые не хочу видеть, но вынужден видеть… все время.