Текст книги "Чертоцвет. Старые дети (Романы)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

В этой многотрудной жизни не подобало долго оставаться молодой.

Ява никогда не рассказывала Матису о мужчине в лисьей шапке. Мало ли что могло померещиться человеку здесь, в Долине духов.

Матис просто взял и приехал в Юрьев день на своей лошади в Россу, – видно, так уж судьба порешила.

Несмотря на сомнения, Ява старалась внушить себе, что Матис именно из-за нее запряг в тот Юрьев день лошадь, погрузил в телегу потемневшие, стертые на углах ящики и щелкнул кнутом. Кому не хочется поскорее добраться до своей милой? Как-то Ява приподняла крышку одного из темных ящиков и увидела на внутренней стороне изображение длинноволосого ангела – до сих пор она и предполагать не могла, что у неуклюжего Матиса столь нежная душа.

Однако вскоре Яву взяло сомнение: большинство людей стараются держать и свою нежную душу, и свою тоску под замком. Едва ли такие тонкие вещи вообще могли быть причастны к суровым будням.

Почему Матис от одной вдовы прямиком помчался к другой? До ушей Явы тоже кое-что доходило: в деревне говорили, что мужья падчериц превратили жизнь Матиса в ад. И ему стало невмоготу там. Люди новых времен не очень-то годились для жизни под одной крышей, каждый хотел быть сам хозяином, жить особняком.

Как и Якоб, который начнет теперь вместо Явы и Матиса заправлять Россой.

Что ж, и Матисовы зятья стремились стать хозяевами. Ни для одного из них не оказалось места на родном хуторе – как и некогда Матису, – хозяевами там были старшие братья. А те, кто помоложе, должны были сами искать на свете счастья. Матис освободил для них место. Но почему он не мог пойти батраком в имение, чтобы немного подождать и оглядеться? Почему Матис сразу явился в Россу? Все обречено было повториться и здесь; здесь тоже подрастали дети другого мужчины, и неминуем был день, когда Матис окажется лишним.

Поначалу Ява никак не могла привыкнуть к Матису. Ей казалось, что мужнина борода пахнет предыдущей женой.

Прошло некоторое время, и весной, когда наступил перерыв в полевых работах, Ява и Матис сходили в церковь. Вскоре подошел и Иванов день, и молодая чета впервые появилась на людях, дети Якоба плелись в хвосте. Там от сведущих людей Ява узнала, что и она со своими детьми в очередной раз вызволила Матиса из когтей рекрутчины. Кто знает, пришел бы Матис в Россу, если б в ту пору над ним в течение еще двух лет не висела такая угроза!

Теперь времена изменились, и вдовы с детьми уже более не в цене у молодых мужчин. Жизнь стала привольней, эта малость, эти шесть лет, что приходится нынче солдату ходить под ружьем, – от этого тебя не убудет.

Вскоре после свадьбы Эвы призвали в солдаты Нестора. Парень пошел насвистывая, перекинув через плечо тощую котомку. Ява долго стояла в воротах и смотрела вслед сыну – счастливой звезде. Нестор помахивал прутиком и сбивал с обочины дороги ромашки, будто хотел поломать и забыть все, что было связано с родным домом. Он шел вприпрыжку через Долину духов, он торопился, предвкушение будущих подвигов щекотало ему нервы. Ява не сомневалась, что спину парня прошибает сладкий озноб. Нестор всегда мечтал о ружье за спиной.

Что за кровь передал своим детям Якоб, что все они то и дело стремились прочь от своей избы и, не оглядываясь назад, оставляли дом! Кто знает, где сейчас Нестор? Диковинно – красные маковые поля какой далекой земли топчут его ноги? Быть может, Нестор уже успел насладиться запахом пороха, а быть может, как раз сейчас рвется в бой? Всегда находятся те, кто печется о том, чтобы какое-нибудь место на земле превратилось в новую Долину духов. На земном шаре, наверное, много таких полей, где дырявые черепа постепенно погружаются в землю, чтоб по прошествии времен подняться на поверхность и напомнить новым поколениям о минувших ужасах.

Может быть, и нельзя винить бешеную кровь Якоба и кипучую – Явы; может быть, туман Долины духов начинен каким-либо ядом? Разве не исключено, что он с малолетства проникает ребенку в мозг, и наступает день, когда человек перестает быть сам себе хозяином. В мире есть вещи, от которых по спине пробегают мурашки. Весной в тот год наводнения батраки в имении словно с ума посходили. И им в кровь проник пьянящий яд. Мужчины в часы сумерек часто собирались под деревьями на краю Долины духов и рассуждали. В Юрьев день они отправились делить помещичью землю. Пастор Эугениус попробовал было утихомирить и остановить их, но мужики словно обезумели, они без конца твердили, что дальше так жить нельзя.

У кого осенью достало сил отправиться по воде слушать слово божье, те узнали, что в наводнении повинны те самые бунтовщики, которые захотели захватить землю и поделить ее между собой.

А вот Матис был иным, он и телом и душой держался в стороне от битвы, чтобы не навлечь несчастья на себя и на других.

Какая польза была бы батракам, получи и подели они землю? Все лето напролет стояли бы они средь плещущей воды. Никакими силами не смогли бы они закрыть небесные люки и уберечь плодородную землю от затопления. Изо дня в день, от зари до зари, глазей на булькающую грязь, и ни один колосок не потянется навстречу небу.

Чем больше Ява размышляла об этих старых делах, тем печальней становилась и тем больше думала, что в свое время Матис пришел на помощь вдове с четырьмя детьми только затем, чтобы наверняка избежать злоключений с властями, чтобы были у него Росса и клочок земли, где пахать борозды.

Вероятно, дух Якоба отыскал сидящую на куче хвороста Яву и принес с собой пригоршню горькой соли, чтобы щедрой рукой посыпать ею мысли бывшей жены.

Ява удивилась – неужели очередь дошла до нее, неужели настал ее черед спросить у себя: почему ты убила своего первого мужа?

В эту самую минуту Ява хотела бы всех своих детей, всех до единого, собрать здесь, на этой пружинящей куче хвороста, обнять их – хоть рук и не хватило бы – и сказать: вы все должны быть. Это высший закон, крепче, чем закон бога и царя. Великой правде природы я повинуюсь безоговорочно.

А что касается ее душевных терзаний, то пусть о них знает она одна. Она сама виновата, что негожими мыслями подтачивает свою любовь.

Быть может, и в нее успел проникнуть яд Долины духов?

Человека и его поступки направляет судьба. Только трудно предвидеть, какой из твоих поступков совпадет с тем, что написано в книге судеб, а какой нет.

Когда пастор Эугениус умер, у людей был повод вспомнить о его раздорах с безземельными.

Можно предположить, что в свое время пастор поступил неправильно, удержав бунтующих мужиков. Иначе почему молния ударила в его свежую могилу? Кто раньше видел такое, чтобы накануне Юрьева дня молния раскаленным копьем вонзалась в землю и разворачивала ее! Молодой пастор, видимо, понял, что его отец в своей земной жизни что-то сделал не так, – не зря же сын без конца приходил к свежей могиле, чтобы в очередной раз осенить ее крестным знамением и прочитать молитву. Народ поговаривал, будто молния ударила так глубоко; что продолбила в земле ход до самого гроба – из-под крышки донеслось злое урчание. Вечером в день похорон, до того как огненная стрела просверлила в земле дыру, бык с церковной мызы своим поведением показал, что душа хозяина, несмотря на земную смерть, не обрела покоя. Бык вырвался на свободу, стал носиться по деревне и бодать ворота. Кое-кто из жителей, подкравшись к окнам, якобы видел на спине быка черную фигуру.

Яве стало не по себе от мысли, что и она без конца меряется силами с судьбой. Она прижила от Матиса шестерых детей, однако все еще сомневается, был ли ее второй брак заключен для продолжения рода человеческого, или Матис залез в ее постель, чтобы одурачить власти. Ява почему-то думала, что человек поступает правильно только тогда, когда следует голосу своего сердца. Что заставило Яву усомниться в том, следовал ли Матис в отношении ее голосу своего сердца? Она не могла прямо упрекнуть в чем-то Матиса. Ей и самой становилось муторно, когда она порой ловила себя на том, что следит взглядом за Матисом. У Явы от страха застучало в висках, едва выяснилось, что Коби берет Россу себе. Не думалось ей, что пророчество первой жены Матиса так быстро сбудется. Человеческая жизнь коротка, как вспышка. Давно ли это было, когда Матиса выгнали из той семьи, и вот опять все его труды полетели прахом и жизнь зашла в тупик.

Ява не спала ночей, ее мучила мысль, что она обманула Матиса. Они сочетались браком не очертя голову, а скорее по обоюдному соглашению, и Ява казалась себе предательницей, нарушившей договор.

Матис отнесся ко всей истории с поразительной невозмутимостью. Но кто мог влезть ему в душу? Явино беспокойство порой перерастало в дикий страх. По утрам, когда мужу случалось встать раньше ее, она с бьющимся сердцем глядела из окна – вдруг Матис запрягает лошадь, чтобы свалить на телегу свои ящики с истершимися углами и впервые в жизни поехать туда, куда ему хочется. Он уже давно освободился от угрозы рекрутчины. Долго ли ему гнуть спину на благо вдовушкиных детей?

В такие минуты Ява как бы забывала, что у Матиса с ней целый полк кровных детей. Не могло же все в точности повториться, как с предыдущей вдовой. И все-таки Ява не могла отделаться от мысли, что многолетняя усталость от чужих детей тяжелым камнем засела в душе Матиса. Редко попадается человек, у которого не было бы своего креста в жизни. Однажды наступает миг, когда чувствуешь – из-под груза надо выкарабкаться, чаша переполнилась. Хотя и говорят, что жизнь без страданий не имеет ценности, однако каждый стремится оставить трудности за спиной. Человек должен иметь право следовать своему внутреннему голосу. Это вечное стремление красной нитью проходит через все книги судеб. Сейчас жизнь полегчала, и потому проще стало следовать этому стремлению.

Ява хмыкнула.

Гляди-ка, мысли мечутся туда-сюда, и вот к чему они привели! Как будто Ява мечтала вернуть старые времена, когда человек был рабом помещика и все его шаги были заранее расписаны теми, кто распоряжается твоей судьбой. Куда тебя определили жить, там и должен был помереть.

Слава богу, что Матис решил строить дом здесь, на краю болота. Может, и Яве это место придется по сердцу. Впервые в жизни у них будет свой родной дом, срубленный собственными руками, откуда никто не сможет их выгнать. Своя изба, где воздух пахнет свободой.

Что касается земли, то они все же останутся зависимы от хутора Якоба. Если не сегодня-завтра Яве придется покинуть этот мир, Матис снова будет лишен каких бы то ни было прав. Снова на его воле и устремлениях будет поставлен крест.

Ява чувствовала, что она обязана долго жить. Уж коли судьба наградила ее такой сложной семьей, значит, сумей пронести светоч своей души через долгие годы так, чтобы он не затух. Она должна следить за тем, чтобы в большой семье не восторжествовала несправедливость, должна оберегать Матиса от возможных невзгод судьбы.

Но человеческое стремление – это одно, никогда нельзя знать наперед, что произойдет в действительности. Ведь вот у Алона все пошло вкривь и вкось. Он с самого начала поставил перед собой твердую цель – стать свободным и независимым. Он медлил с женитьбой и копил богатство, чтобы житейские бури не смогли впоследствии сокрушить его семью.

Коби был таким немногословным. Ява до сих пор не знает подробностей смерти брата. К счастью, Коби, тогда еще совсем ребенок, и так проявил достаточно мужества – догадался привезти гроб с телом дяди в родные места. Душа Явы не нашла бы покоя, если бы тело Алона осталось на кладбище далекого города, среди чужих, и никто бы никогда не принес на его могилу ни единого живого цветка. Яве стало страшно, когда она узнала, что Алон отдал богу душу за столом корчмы. Насмешка судьбы: в гомоне корчмы родился, там и помрешь. А ведь Алон никогда не поклонялся зеленому змию, он, как и Ява, немало повидал в детстве всяких пьянчужек и пропойц, чтобы не захотеть уподобиться им. В миг смерти Алон якобы крепко держал за руку какого-то незнакомого русского, работавшего на бонне. Коби назвал его имя – Ява напрягла память – кажется, Ерем. Коби говорил, будто Ерем был врагом Алона. Как, наверное, страшен миг смерти, если, за неимением никого другого, ты вынужден при последнем вздохе держать за руку своего ненавистника и искать у него поддержки!

Алон был с честью похоронен. Однако у Явы все равно осталась мучительная тяжесть на душе. Неизвестно почему, но она думала, что, если бы вместо Коби помощником у брата был взрослый мужчина, Алон, возможно, вернулся бы домой целым и невредимым.

Коби не хочет подробнее рассказывать об этой истории. Ява знает лишь, что путь в Петербург был длинным и трудным. Неожиданно грянули лютые морозы и сбили все планы. Алону пришлось продать скот с убытком.

Этот непредвиденный убыток не должен был бы сломить Алона. После него осталось десять тысяч рублей. Целая куча денег. Яве трудно даже себе представить такое количество. Отец решил дела с наследством так: тысячу оставил себе, треть отдал Яве, а остальное своим двум младшим детям. Отец полагал, что Яве не нужны эти деньги, разумнее обеспечить молодых, вымостить им дорогу в будущее. Три тысячи рублей Ява разделила между десятью детьми – маленький Матис как раз должен был родиться на свет, и его тоже взяли в расчет. Кому доводилось раньше слышать, что неродившийся человек получает наследство, но отец хотел быть справедливым. Маленький Матис не был предназначен для счастья. Хиленький, каким он и появился на свет, Матис вскоре стал болеть лихорадкой. Завещатель и наследник похоронены поблизости друг от друга.

Деньги, оставшиеся от маленького Матиса, перешли к Яве. Иначе на какие средства они бы ставили дом? Матис обещал потихоньку нарезать серпом ржи, будет хорошая солома для крыши.

Выходит, крошечный Матис не зря появился на свет, хотя жил совсем недолго, – он, как маленький добрый дух, помогает отцу и матери строить новое жилище.

Так почему же в сердце Явы закралось сомнение, когда они с Матисом пришли сегодня поглядеть на место их будущего дома?

Все давно решено.

А вот и Матис появился со стороны болота. Кочки под его ногами пружинят. Он движется так, будто хочет подпрыгнуть и взлететь. На лице, как всегда, ухмылка. Возвращается с Иудина острова такой радостный, словно побывал в далеком Питере и повидал золотые купола.

Может быть, жизнь в действительности гораздо проще, чем думает Ява?

Может быть, ум Явы испорчен тем, что она с детства без конца рвется читать? Матис с трудом подписывает свое имя, перо кажется слишком маленьким орудием в его лапище; для его руки в самый раз топор – тут он может показать свою сноровку.

Ухмыляющийся Матис останавливается перед Явой.

– Матис… – Ява смотрит в сторону и глубоко вздыхает, прежде чем продолжить. – Нет, верно, давай-ка посадим возле дома елку.

4

Полозья скрипели. Эва проснулась с бьющимся сердцем, приподнялась на постели и прислушалась. Сквозь завесу сна она не могла сообразить, откуда доносится этот режущий звук. Но когда за окном фыркнула лошадь, Эва немного успокоилась. Только что, во сне, огромное пламя, шипя и чадя, поднялось в небо.

Кругом царила кромешная тьма. Под железом полозьев жалобно поскуливал снег, и этому не было конца. Может быть, Иоханнес с возом объезжает дом вокруг? Только зря заставляет лошадь тянуть мешки с зерном – дорога на мельницу и так длинная. Чего он беспокоится? Дом-то не пустым остается. Да и от чего смогут уберечь эти три круга?

И все-таки, когда не стало слышно ни лошади, ни саней, Эва почувствовала в душе неприятный холодок.

Она легла на бок, свернулась клубком и натянула на голову одеяло. Попробовала вздремнуть. О скотине позаботится батрачка, а она, Эва, спокойно закроет глаза. Надо спать, сон возвращает здоровье.

Тишина вылетела из-под громоздкой крыши. Режущий звук просверлил бревна старого дома, закопошился в черных жердях и встряхнул пол – и теперь вся постройка трещала и скрипела, словно злобный старик, которого потревожили. Дрожь непонятного беспокойства перебралась по стенам и в хлев. Бык засопел, звонким голосом замычал теленок, – наверное, и животным снятся сны. Собака, спавшая на кухне, с шумом перевернулась на другой бок, в углу попискивали мыши. Должно быть, мороз очень сильный, раз собака не пошла провожать хозяина. Если на дворе стужа, значит, не вьюжит, и Иоханнес проберется через Долину духов без злоключений. Надо же – эти неприкаянные души и зимой не ведают сна, хотя земля и покрыта толстым снежным ковром. Прошлый раз, отправившись на мельницу, Иоханнес до самого вечера кружил по полю; правда, в тот раз бушевала сильная метель, так что на бровях вырастали сугробы. Когда муж наконец нашел ворота, он едва держался на ногах. Даже лошадь пошатывалась, и едва ее распрягли, как она со вздохом улеглась на свое место и поначалу даже пить не стала. Обнаружив, что в мешках вместо муки по-прежнему зерно, Эва вопросительно посмотрела на мужа. Иоханнес медлил с ответом, молчал, но затем все-таки набрался решимости и объявил, что передумал ехать на мельницу. Эва не отважилась рассмеяться, она знала, что Иоханнес ни за что не признается, что заблудился в Долине духов. А ведь это не его вина, случалось, что и другие путники, застигнутые темнотой, бесцельно плутали по этим местам. Еще хорошо, что никто из них не увяз вместе с лошадью в болоте.

Зимой, правда, болотные окна покрывались толстой коркой льда, но лучше все же было не блуждать поблизости от Адамова источника. Несколько лет тому назад Матис позвал мужиков из деревни, и они сообща, с помощью рычагов, положили огромный валун на то место, где вскипала вода. Через некоторое время отправились поглядеть, что там с этим камнем, – не тут-то было, вода по-прежнему бурлила. Могучая пробка, которой заткнули источник, съехала на сторону и наполовину исчезла под грязью.

Пытались свести счеты и с теми, кто в Долине духов сбивал людей с пути. Все только и делали, что нашептывали друг другу на ухо советы. В поселковой лавке даже кончился как-то перец, потому что на всех окрестных хуторах по вечерам только и делали, что крутили ручку перечных мельниц – да так, что ладони жгло. Однако стоило путнику швырнуть в темноту пригоршню перца, как духи, обитавшие в долине, почуяв запах, тут же отворачивали лицо. Иногда они нарочно за одну секунду меняли направление ветра в противоположную сторону, и едкая пыль попадала в глаза самого метателя перца.

По спине Эвы пробежали мурашки, тело снова заломило.

Иоханнес не успеет вернуться с мельницы до темноты. Однако чего ей тревожиться, в старину, когда велись большие войны, женщины не одну тысячу ночей терпели страх и одиночество. Им самим приходилось взваливать мешки на дровни и ехать на мельницу, если было вообще что везти.

Кучер из имения посоветовал вешать на шею лошади бубенцы, старый черт будто бы не переносит громкого бренчания и тогда держится от путника на почтительном расстоянии. Думает – вдруг господа едут. Народ в деревне смеялся: кто же станет своего подсиживать?! Болтали просто так, всякий вздор, чтобы не признаться в бедности. Растяпа тот человек, кто с трудом добытые деньги разбазаривает на всякую ерунду и швыряет на ветер рубли за звон бубенцов. К тому же рабочие лошади, если надеть на них звенящие воротники, могли и понести.

Но что верно, то верно – кучер никогда не сворачивал с дороги. Одним давним зимним вечером, когда свирепствовала пурга, кучер, звеня бубенцами, подъехал прямо к ступенькам жилища Явы и Матиса. Мать рассказывала Эве, что у нее ноги подкосились, когда она вдруг услышала бубенцы. Дети и те мгновенно повскакали с постелей. Только крепко спящего Матиса пришлось трясти за плечо. Тот с испугу выскочил во двор в одних носках, даже сапоги не успел натянуть. Вся семья потеряла дар речи, когда Матис, ставший похожим на снежную бабу, вернулся в избу со свертком в руках. Все, конечно, бросились разматывать узел. Матис молчит, ни слова не говорит. В шубе и розовом одеяльце они нашли девочку месяцев двух. Если б волосы у нее не были как крученые золотые нити, кто знает, какие причитания и охи поднялись бы подобно облаку к потолку. Хотя причин для слез было предостаточно. Нестор, этот олух, прежде чем уйти в солдатчину, сделал ребенка одной девчонке, служившей в имении. Едва та успела произвести на свет младенца, как захворала. Вместе с ребенком кучер принес в дом печальное известие – та девушка умерла, так кому же еще заботиться о беззащитной крошке, как не родной бабушке.

Нестор опередил Эву. Когда у Эвы один за другим родились дети, Ява уже успела свыкнуться с ролью бабушки.

Деревенские жалели Яву – мало, что ли, в доме своих ртов? И стали в Медной деревне ворошить недавнее прошлое, обсуждали, подсчитывали и так и этак, на самом ли деле эта крошка дочь Нестора. Почему-то никто не хотел верить, что Нестор бросил брюхатую девушку. А может, парень бежал под ружье, чтобы его не назвали отцом-кукушкой.

Обитателей же баньки так умилило появление золотоволосой девочки, будто к ним снизошел живой ангелочек. Всю ночь они не ложились спать, жгли керосин и думали, как назвать малютку. Под утро пришли к единодушному решению: Хелин[1]1
  Звон.


[Закрыть].

Эве тоже понравилось это имя. Никто из деревенских детей не возвещал о своем появлении серебряным звоном бубенцов. Раз уж брошенной Нестором девушке суждено было помереть, то кончина ее пришлась в самый подходящий момент. Если только вообще уместно так говорить о несчастье. Ява как раз кормила маленького Яака, хватит молока и для Хелин. На следующий день пурга унялась, Матис побрел по глубокому снегу в Виллаку рассказать обо всем Эве и позвать ее поглядеть на ребенка. Эва закуталась в шубу и отправилась вместе с Матисом. Стоило поглядеть на это зрелище: Ява, блаженно улыбаясь, сидела на краю постели, подле нее болтали ножками дети, в доме было жарко натоплено. Смотри, впервые в жизни у меня двойняшки, похвасталась Ява. Вот не думала, что число детишек у меня перевалит за десяток.

Младшая сестра Эвы, Сабина, служила тогда первый год в имении. Ей повезло, она попала на работу в пекарню. По субботам, возвращаясь домой, она приносила с собой буханку хлеба. Наведываясь к Эве, Сабина постоянно сетовала, что ей стыдно таскать из имения хлеб под полой. Но она чувствовала, что обязана помогать: семья, обитавшая в баньке, наворачивала, как полк солдат. Как будешь смотреть на их голодные рты?

Само собой, что лучшие куски шли детям, Ява же довольствовалась самой малостью. С чего бы она иначе день ото дня худела, хотя на здоровье не жаловалась. А может, ее грызла тревога из-за Яака? Ява никогда ни на что не роптала и умела хранить тайны даже от своих детей. Надо же, чтобы с ее последним ребенком случилась такая беда. Тут, какое бы счастье тебе ни привалило, равновесия все равно не установишь.

Тело Эвы снова пронзила боль, и внезапно ею овладела глубокая грусть. Если человек насквозь хилый, как она, его уже ничего хорошего в этом мире не ждет. Эва не отваживалась рассказывать Иоханнесу о своих бедах. Она не могла отнимать у мужа надежду. Иоханнес не раз заводил разговор о том, что семья у них маленькая. Он, Иоханнес, стареет, а помощников не прибавляется. По мнению Эвы, Иоханнес был сильный как медведь, не каждый мужчина с такой легкостью поднимет и перенесет мешок с зерном из амбара на сани. А если кто жаловался на усталость, то Иоханнес говорил, что слово это выдумали лентяи.

Даже Эва не решалась говорить с ним о своей все учащающейся слабости. Она старалась подкопить сил, когда Иоханнеса не бывало дома. Потому и ждала, чтобы он снова запряг лошадь и отправился в дальний путь – на ярмарку со льном, к кузнецу, на лесоповал либо возить щебенку. Как ни странно, но стоило только Иоханнесу выйти из ворот Виллаку, как Эва начинала ждать его возвращения. Вероятно, Иоханнес догадывался, что сил и здоровья у жены маловато, не зря он всегда спешил домой, а уезжая, чертил вокруг избы знаки, предостерегающие от несчастья. Эва старалась честь по чести выполнять все обязанности по дому и только сжимала зубы, когда начинался приступ боли; но глаз у Иоханнеса был зоркий, и обмануть его было трудно.

Иоханнес был уже не молод, когда они с Эвой поженились. Он долго взвешивал, прежде чем сделать выбор. Придя свататься, он прямо взглянул на Яву и сказал – мол, какова мать, такова и дочь: я беру жену наверняка. Иоханнес глубоко уважал Яву. Он мрачнел, когда кто-нибудь из деревенских кривил рот в усмешке и говорил, что для Явиных детей надо бы застолбить еще одну волость. Это был излюбленный разговор в этих краях – откуда, мол, у Явы берутся силы; одного мужа угробила, тотчас же нашла другого и только и делает, что рожает – ни возраст, ничто иное ей не помеха.

Теперь веренице детей у Явы настал конец. Яак – последний, даже у Явы силы и молодость не вечны.

Было еще и другое обстоятельство, склонившее Иоханнеса остановить свой выбор на Эве. Кто знает, задержался бы взгляд добропорядочного хозяина на Эве, не будь у Явы ее знаменитого брата Алона. Славный и предприимчивый род – не раз говорил Иоханнес и после свадьбы. Да и дядино наследство тоже сыграло здесь роль. Триста рублей были, конечно, не бог весть каким состоянием, но Ява и Матис дали еще и телку, это была хорошая корова, потомок Мирт, она давала много молока, характер имела смирный и большей частью приносила телочек.

Такой человек, как я, не гонится за легкими деньгами, заверил Иоханнес, сватаясь к Эве. Но три сотенные придутся весьма кстати. Иоханнес хочет как можно скорее выкупить хутор, хотя по договору срок последнего взноса истекает лишь в двадцать втором году следующего столетия. Бог мой, какой долгий отрезок времени. У других сроки договоров кончаются в еще более далеком будущем. Иоханнес был первым в деревне, кто сумел отказаться от аренды.

У Эвы начинает гудеть голова, как только она пытается представить себе, как будет выглядеть этот двадцать второй год. Деревья вокруг дома станут, вероятно, наполовину выше, это ясно. А что еще? Ей, Эве, минет к тому времени – она посчитала, прибегнув к помощи пальцев, – шестьдесят три года! На одиннадцать лет больше, чем сейчас Яве. А Иоханнес? Ему пойдет уже семьдесят пятый – ту дюжину, что разделяет Эву с Иоханнесом, никуда не денешь.

После долгих подсчетов Эва вспомнила, что именно сегодня ей исполняется тридцать один год. Не так уж много, а у нее все внутри болит, едва ли такая хворая, как она, дотянет до шестидесяти трех.

Грусть сдавила ей сердце, и она мысленно согласилась с Иоханнесом – да, чем раньше выкупить хутор, тем лучше. Ведь и Эва мечтала своими глазами увидеть, как идет жизнь на собственном хуторе. Иоханнесу больше не придется откладывать деньги в глиняную кубышку, спрятанную на полу кухни под камнем. Вот, смотри, показал он Эве после свадьбы свой тайник. Твое приданое – три сотенные идут к моим. Теперь мы с тобой одно, и деньги у нас общие. Несмотря на это утверждение, Эва никогда не осмеливалась самовольно взять из глиняной кубышки хотя бы копейку. У Иоханнеса была большая цель, он знал, ради чего гнул спину и копил деньги. Не то чтобы муж наложил на них запрет, просто цель Иоханнеса в глазах Эвы была священной. Может быть, только неотложные траты на детей заставили бы Эву отвалить камень. И пусть умные доктора из города и умеют снимать боль, она, Эва, сама будет бороться с болезнью. Даже в тот далекий год наводнения она нашла поддержку в мудрой поговорке: кто терпит, тот будет долго жить.

Порой, когда ей становилось совсем невмоготу, она шла за помощью к Яве. Кто в прежние времена, когда еще была жива ее бабушка, корчмарка, ходил по врачам! В те времена собирали всевозможные коренья, листья и цветы, приготовляли из них мази и настои – и тоже одолевали болезнь. Люди до сих пор вспоминают чудесную бабушкину мудрость. Эве было приятно слышать рассказы об этом, хотя она никогда в жизни бабушки не видела. Ява в детстве все же кое-что намотала себе на ус. Она и теперь испытывает неистребимый интерес ко всякого рода способам лечения. И в церковь ходит не ради того, чтобы послушать слово божье, а норовит встретиться там с женой кистера. Они между собой обсуждают действие всяких трав, и жена кистера иной раз разрешает Яве заглянуть в ее книгу про врачевание на дому.

Эва и почаще бы ходила в баньку за помощью, если б не совестилась признаваться в своих хворях. Ну, а уж когда она идет туда, на болото, то всегда берет с собой для матери корзину яиц. Словно для того, чтобы не слишком ее расспрашивали и чтоб о болезни говорить только самое необходимое. В доме полно ребятишек, окружат ее со всех сторон и, раскрыв рты, начнут слушать. И вскоре по всей деревне пойдет разговор, что хилая Эва всеми правдами и неправдами умудрилась стать хозяйкой Виллаку.

Иной раз Эва удивляется – до чего же ее когда-то тянуло из дома, а теперь она только бы и сидела в баньке среди своих. Даже и детям Эвы передалась эта ее привязанность. Когда Эва, взяв корзинку с яйцами, собирается в дорогу, Вийда и Наан хватают ее за подол юбки и начинают клянчить, мол, возьми нас с собой. Им нравится резвиться с явиными детьми. Старый Матис тоже, бывало, придет с поля на обед веселый, забудет про еду и начинает таскать всех ребятишек по очереди на закорках. Кружит по двору, фыркает, как лошадь, никакая усталость его не берет, как и Иоханнеса. Дети визжат и хохочут до упаду.

Иоханнесу не по душе, что Эва с детьми ходит в баньку. Эва не понимает: почему? Ведь Иоханнес уважает Яву, даже о распутном Несторе никогда плохого слова не сказал. Летом всегда зовет Матиса поработать у него поденно и не нахвалится – дескать, этот человек в любой работе помощник что надо.

Человек должен корнями прирасти к своему дому, заметил однажды Иоханнес.

Иногда Эве кажется, что Иоханнес чересчур уж возвеличивает хутор Виллаку, словно это оплот древних эстов. Что ж, доля истины в этом есть, в какой-то мере Иоханнес прав, более двухсот лет эта земля находилась в руках одной семьи. Более двухсот лет хозяйки Виллаку рожали крепких сыновей, которые, несмотря ни на что, были в состоянии держать хутор в своих руках. Другие семьи без конца кочевали с места на место, постоянно что-нибудь да мешало им сохранить родовую преемственность – то болезнь, то смерть, то рождались слабые сыновья: вот и приходилось все время страшиться Юрьева дня. Помещик – ему что, он гнал слабых и отдавал хутор в руки людей более жизнеспособных. Может быть, Иоханнес потому и хочет поскорее выкупить Виллаку, что не верит в своего сына, не видит в нем той силы, что сумела бы без опоры на имущество противостоять житейским бурям. По мнению Эвы, считать своего кровного сына таким немощным было немного несправедливо. Парень еще маленький, вырастет – окрепнет. Эва всегда накладывает Наану мясо пожирнее и велит пить парное молоко. А Вийде лучше и не предлагать жирной пищи, девочка без конца воротит нос: ей подавай одно варенье. Что касается Эвы, то она давала бы дочери столько сладкого, сколько та хочет, пусть бы вволю наелась, но Иоханнес встает на дыбы, когда видит такое баловство. Муж режет хлеб на толстые ломти, кладет их перед детьми и велит есть. Дети его боятся, Вийда ест, глаза от напряжения выпучены, смотреть неприятно. Съев, прячется за шкаф и всхлипывает там, Наан норовит хитростью отбояриться от еды, старается улучить подходящий момент, чтобы вылить молоко в миску – кошке или собаке. Эва рассказывала детям про год наводнения, когда она с братом и сестрой стояла на дожде и ждала Мирт. Умная корова, словно судно, шла по воде к дому, неся в своем вымени голодной семье кружку молока. У Эвы на глазах наворачивались слезы, когда она вспоминала это трудное время. Порой молока бывало так мало, что удавалось лишь разок обмакнуть в него кусочек мякинного хлеба – и как только у них душа в теле держалась?