Текст книги "Чертоцвет. Старые дети (Романы)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

И тем не менее Ионас сомневался: расставили ли ему ловушку, или дела на Россе и впрямь так плохи, как сообщил отец?

Я возвращаюсь в Россу ради матери, сказал себе Ионас. От резкого ветра на глазах его выступили слезы.

Мать не будет ругать меня, она не подумает, что я нарочно медлил, убеждал себя Ионас. Сны должны были все разъяснить ей, она, конечно, узнала, что поезд остановился. Паровоз спустил пар, и Ионасу пришлось на полдороге вылезти из вагона. До темноты он шел по шпалам. Ночью в сарае он подобрал под себя дрожащие от усталости ноги, натянул на голову пальто теткиного мужа и до утра поднимался по бесконечной черной лестнице.

Однако почему Юстина ни с того ни с сего должна была поверить, что Ионас образумился? Но если нет веры, не будет и вещего сна, который объяснил бы, как обстоит дело. Может быть, Юстина думает, что Ионаса нет в живых, и примирилась со своей судьбой – она не единственная мать, чей сын был убит пулей из ружья. Или в облике семерых одноликих побирушек больной мерещится Саки Кай? Юстина напрягается, чтобы в сумерках разглядеть, нет ли среди закутанных в тряпье баб ее блудного сына. Она считает, что каждый человек, который очертя голову оторвался от родного дома, обязательно становится нищим. Всегда, когда Саки Кай входила в ворота Россы и просила ночлега, Юстина шептала: как такие могут жить? Я слабая, я бы прыгнула в болотную ямину.

Никто не знал, почему Юстина с годами стала такой слабой. Ионас слышал, как люди говорили: Юстину не узнать. А ведь именно она во время большого пожара в Медной деревне оказалась самой отважной, даже пламя расступилось перед ней, давая ей дорогу.

Ионас не умел заглянуть в душу своей матери, тем более не мог понять отца.

Возможно, что и они не понимали своего старшего сына.

Сейчас, по дороге домой, Ионас без конца думал о всяких вещах.

– У меня накопилось столько воспоминаний, – сказал он на прощание Сабине.

Тетка усмехнулась. Ионасу казалось, будто он и сейчас слышит ее ответ: твои пятнадцать лет жизни, включая то время, что отведено на сон, еду и игры, – это как миг.

Конечно, с высоты своего возраста она, возможно, была в какой-то степени права. У каждого голова набита истинами. Но Ионас считал, что большей частью эти истины подобны лебеде, которая и на плохой почве пышно растет. Большинству безразлично, что творится в мире, их волнуют лишь крошечные будничные заботы. Если б у Юстины и Якоба, кроме Россы, было еще что-то, может быть, Ионас и не отправился бы в люди – на сердце и легкость и тяжесть, дом же и укоренившееся с детства чувство долга словно путы на руках и ногах.

Ионас не жалел, что в конце лета удрал из Россы. С детства топча заросли лебеды, Ионас в единственном неприкосновенном месте, в своем сознании, взрастил невиданные доселе новые растения, их ветви незаметно переплели все его существо – скорее, чем можно было предположить.

Только с бабушкой Явой он всегда искал союза. Ионас чувствовал, что Ява знала больше других и умела заглянуть за черный занавес, туда, куда обычным людям, опутанным лебедой, не было доступа. Но и у Явы был недостаток: старость. Давно позабыв свою молодость, Ява и подумать не могла о том, чтобы относиться к Ионасу как к равному, она не понимала, что у Ионаса чуть больше разума в голове, чем у весеннего теленка. Вернувшись в Россу, Ионас сядет напротив бабушки и заглянет ей в глаза. Он как-нибудь намекнет, обронит какую-нибудь фразу и будет старательно следить за Явиным лицом – не появится ли в нем радость узнавания. Ведь до того, как Ионас ушел из Россы, Ява иногда понимала его. Может быть, они и теперь найдут общий язык? Вдруг Ява поделится с ним своими тайнами? Может быть, она возьмет в руки прошлое, точно огромный клубок шерсти, и начнет отматывать от него нить воспоминаний? Верхний слой – это, конечно, истории Медной деревни и Долины духов. Более далекие времена и исчезнувшие с лица земли люди останутся внизу. Где-то в середине клубка таится самая большая истина. Какая она из себя?

Их двоих, Яву и Ионаса, никто не сможет потревожить. Катарина сидит, склонившись над швейной машинкой, в ушах – жужжание. Хелин уже второй год батрачит в соседней деревне, она редко когда заглядывает в баньку.

Если Хелин случается прийти домой, она от радости принимается взад-вперед носиться по зеленому в полоску половику, прямо как маленькая. Яак все равно ничего не слышит. Для него праздник лишь тогда, когда над болотом начинают сверкать молнии. Яак пришел в восторг, увидев, как однажды, в Иванову ночь, Матис горстями кидал в костер порох.

По всей вероятности, Матис, как и раньше, по утрам исчезает из баньки и возвращается лишь к вечеру. Все эти годы после того, как Иудин остров был взорван, Матис старался стереть там следы, оставленные горожанами. Даже порох он сжег. Якоб неоднократно говорил потом, что Матис впал в детство – разве можно бросать на ветер дорогой товар! Матис, как мог, заложил каменные ямы на Иудином острове. Пока Якоб не кончил копаться там, Матис не решался разровнять землю. Ионас не знал, в самом ли деле Якобу надоело искать сокровище или затупились сточенные до обуха молотки, которыми он раскалывал камни?

Сын не понимал поступков отца.

Все, что делалось в Россе, проходило как бы мимо Ионаса, и, однако, возвращаясь сейчас, он ясно видел перед глазами и своих домашних, и семью, проживающую в баньке. Не только их внешний облик, походку и то, чем они занимались, – ведь это не имело никакого значения. Ионасу хотелось добраться до сути вещей – он не мог примириться с грустным представлением, что в душах его домашних пышным цветом цветет лишь лебеда.

Ионас хотел, но в то же время боялся любить своих близких.

Давно уже Ионас не имел возможности поглядеть на небо – последние ночи были облачными, и он не представлял себе, как стоит месяц. К тому же время было сейчас утреннее, ветер гнал по небу низкие тучи, возможно, скоро пойдет снег, а возможно, забарабанит дождь. Окажись вечер ясным и взойди в небе полная луна, Ионас знал бы, как избежать расспросов сестры и брата. Он отодвинул бы с окна в задней комнате занавеску, опустился на пол на корточки, спрятал бы голову в колени и медленно поднял руки.

Как всегда, младшие усядутся в темном углу. Оттуда донесется знакомый вздох блаженства и ужаса. Сладкий страх растечется по всему телу тонкой струйкой – от кончиков пальцев до корней волос. На печке, одну сторону которой лунный свет окрасит в светло-синий, запляшут живые духи. Они раскроют пасти, – Юула взвизгнет – не шутка ведь, могут и укусить! Одна тень будет проворно удирать от остальных, но не сдастся. Она станет подстерегать, постарается прокрасться поближе, за это время у нее вырастут длинные болтающиеся уши. На стене драка и шум, Ионас умеет квакать и издавать разные страшные звуки, духи сражаются так, что пыль столбом, они внимания не обращают на маленьких ребятишек, которые визжат от восторга и страха.

Якоб не любил, когда Ионас показывал детям игру теней. Юстина пыталась по-хорошему утихомирить Ионаса, пусть оставит свои фокусы.

– Мне и самой жутко, – призналась она как-то сыну.

После пляски духов дети будто бы плохо спят. Даже Юстине – а ведь она уже старый человек – мерещится, что все черти Долины духов собираются в темноте за окном, скачут там, гремя костями, и свистят.

Но сестра с братом не давали Ионасу покоя. Они искренне верили в сверхъестественные силы старшего брата и даже в облачные вечера, когда в заднюю комнату не проникало ни лучика лунного света, тянули Ионаса туда, без конца требуя, чтобы на печи перед ними возник сладостно-жуткий мир теней.

Дети и слышать не хотели о том, что это Ионас сам, своими руками устраивает для них забаву и никаким волшебством печные духи не обладают!

О подлинной же дьявольской силе Ионаса не знала ни одна живая душа.

Не всегда это настоящее колдовство получалось у Ионаса. Ему надо еще долго упражняться, чтобы все шло без сучка и задоринки.

Для колдовства больше всего подходила безмолвная ночь. Как только свиньи в хлеву, напуганные крысами, начинали хрюкать, все кончалось.

Ионас должен был лежать в постели на спине, слегка раскинув руки и ноги. Надо было пристально смотреть в потолок, так, чтобы ни в коем случае не вращать глазными яблоками. В мозгу должна была господствовать одна-единственная мысль: я лечу. Какое божественное чувство, когда это удавалось! Тело Ионаса поднималось с соломенного мешка на воздух, под потолок, руки и ноги несли его, как крылья.

Если б в этот миг Юстина пришла будить сына, она бы нашла пустую постель.

Может быть, колдовские способности объяснялись тем, что наступили иные времена? Взрослые говорили, что новое столетие сделало людей другими, посеяло в их душах неведомое зерно. Ионас не мог принимать всерьез эти разговоры, – как в минувшее, так и в нынешнее столетие россаская семья и ее заботы оставались большей частью одними и теми же. Говорили о зерне, льне, скотине, кустарнике, пастбище – и так изо дня в день. Пожалуй, только господа из города, поднявшие на воздух Иудин остров, принесли с собой новые ветры.

Ионас не знал, как угадать тот миг, когда тебя подхватит ветер времени. Даже взрослые были немногим умнее его. Муж Сабины сказал: мы – в зимней спячке, и так будет до тех пор, пока, проснувшись однажды утром, мы не почувствуем, что жаркая волна уже перекатывается через нас.

Может быть, новое время ворвалось в Медную деревню не на пороге столетия, а в тот осенний вечер прошлого года, когда сыновья арендатора скотоводческой мызы выкинули свой номер?

Иначе почему вся деревня так взбудоражилась?

К тому же говорили, что в прежние времена такое дело было бы немыслимым.

В тот осенний вечер на церковной ограде увидели множество стоявших в ряд черепов, и каждый был освещен изнутри.

Сногсшибательная новость, подобно кузнечику, запрыгала с одного хутора на другой. Люди собрались вместе, словно кто-то ударил в набат. Кто осмелился корзинами выносить из подвала часовни черепа? Кто решился поставить в ряд эти мрачные реликвии давнишних сражений? Люди стали упрекать друг друга: я – дымы неправильно жили, грош нам цепа, если мы не сумели внушить своим детям, что святыня должна оставаться святыней. Никто, кроме детей, не мог совершить такого богохульства! Негодующие люди оторопело глядели друг на друга. Ява потом сказала, что видела в глазах жителей Медной деревни одно и то же: пахарь находит в Долине духов череп, осторожно заворачивает его в холщовую тряпицу и вечером, после работы, относит к церкви, чтобы бросить находку в подвал часовни. Измученные воины и пораженные чумой люди, которые когда-то, во мраке времен, погибли в Долине духов, должны были найти успокоение в освященном месте.

В этот вечер народ вспоминал войны, что велись в стародавние времена, и говорил о страданиях давно умерших людей.

Кто-то рассказал, будто во время самой большой битвы и опустошений тогдашний пастор Христиан начертил углем на дверях церкви большой черный крест. Так он спас старое здание церкви от разрушения и ограбления. Церковь стоит и поныне, шпиль ее цепляется за облака и виден издалека через поля и даже леса.

В черепах, поставленных в ряд на церковной ограде, многие усмотрели злое предзнаменование. За пустыми глазницами трепетало пламя огня – неужели вражда, кровь и смерть снова подкрадываются в эти края? В конце концов удрученные люди постепенно растеклись по своим домам.

Когда впоследствии народ узнал, что черепа на ограде с горящими внутри огарками свечей попросту шутка сыновей арендатора скотоводческой мызы, за что они получили от своих родителей солидную порку, это отнюдь не сгладило мрачного впечатления. И когда весной до Медной деревни дошли страшные вести: во многих имениях рабочие взбунтовались и сожгли постройки, – люди вспомнили про черепа на церковной ограде.

С того осеннего вечера Ионас стал замечать, что в нем появилось нечто новое и чуждое ему. Что-то словно подзуживало его, и временами он поступал непонятным даже для самого себя образом – будто кто-то другой направлял его шаги. Необъяснимое побуждение гнало его из ворот родного дома. Как только выдавалась свободная минутка – в мороз ли, в метель или дождь, – Ионас кружил по Долине духов. В воскресные дни он предпринимал более длинные походы, уходя все дальше и дальше не только от Россы, но и от Медной деревни.

Пока он однажды не увидел нечто необычное.

Ионас шел в тот раз по большой дороге, которая, подобно руслу медленно текущего ручья, все время сворачивала то налево, то направо, едва перед ней вставало какое-нибудь препятствие – деревья или кустарник. Мимо Ионаса прогромыхала телега, и вдруг лошадь понесла – может быть, темный ольшаник испугал животное? Мужик в телеге встал, изо всех сил рванул вожжи и откинулся назад, того и гляди упадет навзничь. Еле-еле ему удалось повернуть мчащуюся лошадь на проселок.

Из-за поворота показались два медленно вышагивающих диковинных животных. Мужчина, который плелся между ними, казался карликом рядом с их уходящими в небо шеями. Завороженный Ионас остановился посреди дороги. Животные враскачку приближались. Они не видели Ионаса, словно вместо парня на дороге был мусор. Они смотрели куда-то вдаль, в глазах, полуприкрытых веками, не было и тени бесстыдного любопытства, в них сквозила лишь отягощенная мыслями гордость, как будто они несли с собой целый мир, упакованный в запыленные деревянные чемоданы, висевшие у каждого с двух сторон горба. Животные с горбом? Упаси бог, неужели верблюды? Ионас отступил к краю дороги и мгновение поколебался, колени его дрожали – может быть, кинуться бежать?

Нет, Ионас искал чужой мир, и теперь этот мир неожиданно ступил ему навстречу, неся с собой неведомое и непонятное.

Ионас пошел следом за верблюдами, глядя на их свалявшуюся шерсть.

Меж напоминающих столбы верблюжьих ног, которые, отрываясь от земли, медленно ощупывали воздух, прежде чем снова опуститься на подушку ступни, сквозь пыль мелькали обвислые штаны мужчины. Порванные сзади по шву гамаши волочились по гравию. Ионас понял, что позади у человека и верблюдов долгий путь. Не доходя до моста, мужчина направил животных в сторону от большой дороги, и они пошли к излучине реки пить. Мужчина повернулся к верблюдам спиной, сел на камень и вытащил из кармана кусок хлеба, завернутый в мятую бумагу. После каждого проглоченного куска он все больше и больше съеживался, словно хотел спрятать голову в воротник, чтобы не слышать, как верблюды с хлюпаньем втягивают в себя воду. Он ни разу не взглянул в сторону животных; казалось, он был бы рад, если бы верблюды понеслись галопом и исчезли из виду.

Ионас медленно приблизился к верблюдам. Один из них уже утолил жажду и отошел от берега. Верблюд не спеша повернул свое огромное туловище и вдруг посмотрел Ионасу прямо в глаза. Парень встал на цыпочки, чтобы лучше разглядеть верблюжью морду. Верблюд словно смеялся над Ионасом: нижняя губа его оттопырилась и слегка подрагивала. Сквозь дымку усталости, затенявшую глаза животного, глядела высокомерная мудрость. Вполне вероятно, что животное прожило на свете так же долго, как и Ява. Ресницы у Явы стали с годами совсем коротенькими, а у верблюда, напротив, глаза были окружены длинными и темными стрелками, казавшимися острыми и крепкими, как колючки. Шею животного покрывали морщины и складки – может быть, где-то там, в толстой шерсти, они принесли с собой и песок пустыни?

Мужчина понуро сидел на камне, хотя уже и закончил трапезу.

Верблюд задрал голову кверху и плюнул.

Ионас испуганно отскочил в сторону.

Он представил себе верблюдов на Россаском болоте. Ему внезапно стало до боли в сердце жаль этих животных, словно корабли пустыни уже провалились в болотную трясину.

Мужчина встал и взял в руки закинутые на шею верблюда кожаные ремешки, сперва у одного, затем у другого. Втроем они вышли на большую дорогу. Гравий скрипел.

Позже история с верблюдами дошла и до Медной деревни. Выяснилось, что множество людей столкнулись на своем пути с жителями пустыни. Как будто тысячи любопытных глаз парили над извилистой дорогой, а ведь в тот раз Ионас заметил в излучине реки лишь нескольких мальчуганов.

Люди были озабочены: верблюды обречены в здешних краях на голод. У верблюдов якобы такой строптивый нрав, что ты можешь совать ему под нос сладчайший клевер, а он будет плеваться, на морде презрение, словно ему предложили омег. Верблюды хотят жевать чертополох, а где его взять столько, сколько требуется большому животному!

Однажды Ионас босиком наступил на чертополох, ступня у него вздулась и покраснела, хоть с палкой ходи.

Странный мир наполнил голову Ионаса гудением, которое не давало покоя.

Да и у всех чувства и мысли были накалены.

Появление верблюдов вызвало у жителей Медной деревни всевозможные толки. Ионас, открыв рот, слушал и удивлялся уму других.

Он узнал, что именно из этих мест вышли самые могучие силачи, против которых даже самому царю некого было выставить. Одного из них, который якобы мог поднять в воздух лошадь, позвали к королю страны Востока, чтоб показал свою силу. К локтям силача прикрепили ремни, а к концам ремней привязали верблюдов. Слуги восточного короля стали бить верблюдов, плетеный кнут свистел в мерцающем от зноя воздухе. Верблюды старались изо всех сил, ремни натянулись, как струны. Но как они ни тужились, им не сдвинуть было человека с места, только пальцы его, которые он держал скрещенными, муть дрожали. Сила богатыря-эстонца восторжествовала над силой двух могучих животных. Он не сдался, хотя его глаза едва не выскочили из орбит, а пот струился ручьями.

В награду за труд король подарил богатырю побежденных верблюдов.

Богатырь отдал их своему дяде, чтобы тот отправил животных к себе на родину. Когда Ионас увидел их на дороге, у всех троих за спиной уже был длинный путь. Люди хвалили не только силача, но и его хилого на вид, по стойкого духом дядю. Не каждый, гоня верблюдов, в силах отшагать тысячи верст, ничего удивительного, что на длинном пути гамаши дяди порвались по шву. Снова перед Ионасом встала загадка: кто из мужчин на самом деле крепче – тот, кто некоторое время держал мышцы напряженными, или же его дядя, проявивший столько терпения и стойкости?

У Ионаса, когда он слушал историю о верблюдах и могучих людях, в груди рождалось возвышенное чувство. Впервые в жизни он гордился народом, к которому принадлежал.

Болотный берег внезапно стал для Ионаса таким же узеньким, как любая поросшая кустарником обочина канавы. Долина духов как-то ссохлась – на ней можно было успеть сделать за день несколько кругов. Прежде столь страшные болотные ямины оказались вовсе не такими глубокими, достаточно было длинной жерди, чтобы нащупать плитняковое дно болота. Оглушительные взрывы на Иудином острове задним числом воспринимались как далекий гром, о котором и вспоминать-то не стоило. Бесплотные существа Долины духов, которых все боялись и о которых в округе так много говорили, внезапно показались Ионасу хиляками – чуть погромче свистни, и они тут же, дрожа, улепетнут.

В тихие ночи, когда Ионас сосредоточивал свои мысли для полета и поднимался с постели, чтобы немного пореять под потолком, – то и тогда, в блаженный миг невесомости, ему вспоминались верблюды. Творя колдовство, нельзя было отвлекаться, и Ионас падал на соломенный мешок. Несмотря на такие оплошности, он лелеял верблюдов в стране своей памяти. Когда же Ионасу встречался чертополох, он готов был срезать колючие растения под корень и собрать их, как боровики. Но куда бы он пошел с колючим мешком на спине?

Впрочем, ему и не давали подолгу стоять возле чертополоха и думать о чужеземных животных, дела и заботы подгоняли всех жителей Россы. В особенности же Ионаса, который должен был знать свои обязанности. С малых лет ему разъяснили, что права и заботы первого сына уготованы ему. Эта честь – быть наследником хутора, надеждой и будущим земель Россы – рано возложила на плечи Ионаса тяжелый груз. Леэни, которая с весны окончательно переселилась в Россу, без конца командовала: дескать, молодой хозяин, принеси в дом воды, отнеси свиньям корм, поставь охлаждаться молоко, напои лошадей, и еще тысяча всяких других поручений, когда не было работы в поле. Ионас годился и на то, чтобы таскать бидоны с молоком с Иудина острова на хутор; доверяли ему и ручку маслобойки. Уж если надо было слушаться Леэни, то тем более нельзя было противоречить отцу. Якоб мог в гневе схватить дубинку и задать сыну трепку. Когда он сердился, под носом у него начинали вверх-вниз прыгать усы. Ионасу приходилось выслушивать перечень всего, что Якоб делал ради своих детей. Это по-своему выглядело даже торжественно, когда сердитый отец, стоя посреди двора Россы, простирал вперед руки и, словно с церковной кафедры, громким голосом начинал перечислять свои труды и заботы. Бревна для дома были срублены, вывезены из леса и обтесаны; возведены и другие постройки; лен выращен и продан на ярмарках, земля вскопана, яблоневый сад и ели, защищающие его, посажены. Теперь между ягодными кустами стояли в ряд ульи – ведь и они не сами собой выросли из-под земли.

Ионасу разъяснили, что он ничего из себя не представляет, так себе, бездельник. И те воскресные часы, когда он смотрел на верблюдов, были как бы украдены у Россы. Ионасу надо было всюду успеть, чтобы оправдать свое существование. Человек вынужден бежать, дабы не отстать от жизни, любил подчеркивать Якоб. Ионас годился и на то, чтобы окучивать картофель, выпалывать сорняки, рубить кормовую свеклу и раскидывать навоз. Да и Юуле не давали покоя. Порой Ионас, глядя на Юхана, завидовал малышу, он не был предназначен стать надеждой и будущим хутора.

Только Юстина жалела своего старшего сына. Иной раз она брала из рук Ионаса лопату или вилы и давала парню отдохнуть. А сама протягивала руку, чтобы погладить Ионаса по голове, словно понимала, что сын жалеет об ушедшем детстве.

Вскоре после того, как Леэни обжилась в Россе, Юстина слегла. Сердце мое спокойно, в доме свой человек, уж сестра-то и по хозяйству справится и за детьми приглядит – так повторяла она каждому из Медной деревни, кто приходил проведать ее в горнице на Россе. Оставаясь вдвоем с матерью, Ионас пытался убедить ее, что надо любой ценой встать. Он отказался от полетов в тихие ночи. Вместо этого он сосредоточил все свои мысли на матери и шепотом заклинал: поправься, поправься. Бледное лицо Юстины, ее прозрачные руки не вселяли добрых надежд, но Ионас все-таки верил, что мать вскоре снова возьмет вожжи в доме в свои руки и положит конец самоуправству Леэни. Во время послеобеденного отдыха мать никогда не звала его с сеновала вниз, чтобы он вылил содержимое ведер в корыта свиньям. Никогда не ворчала, если Ионас что-то делал не так. Леэни же только и делала, что стояла у парня над душой и брюзжала. Ионас шел в горницу и просил мать, чтобы она поднялась с постели, как будто болезнь и здоровье зависели от нее. Когда чаша терпения переполнилась, Ионас сказал больной – вот приведу в дом жену, тогда належишься вдоволь, а сейчас вставай и гони Леэни вон.

Ионас не знал, почему он с самого начала невзлюбил Леэни. То, о чем болтали в деревне, ведь не касалось его. Люди жалели портного с хорошей немецкой школой и говорили, что это из-за Леэни Таниель бросил свою работу и с горя перебрался в город. Едва ли из-за этой нестоящей Леэни стал бы Таниель менять свою жизнь, думал Ионас, просто им было не поместиться всем в баньке, а кроме того, жители Медной деревни не нуждались в трех портных. Счастье Таниеля, что он догадался отказаться от Леэни; все равно у него от ее бесконечной болтовни заболели бы уши. Ионасу казалось, что даже глухонемой Яак вздрагивает от громких криков Леэни.

Как-то летним вечером, когда уже начало смеркаться, Ионас случайно увидел совершенно иную Леэни. В самом дальнем уголке сада, у живой изгороди из елей, она покорно стояла рядом с отцом. Ионас глазам своим не поверил, ему стало страшно. Леэни держала Якоба за руку, точно невинный младенец. Ионас испугался: вдруг они его заметят – Леэни подойдет и начнет трепать его за волосы, – и он бросился на мокрую траву меж ягодных кустов. Со стороны болота доносилось громкое кваканье лягушек, и Ионас не слышал, о чем они шептались, стоя у елей.

Он зажмурил глаза и попытался заставить себя поверить, что те двое там – ненастоящие, как тени духов, которых он когда-то, на забаву детям, вызывал на стенку печи. Вытянув шею, Ионас увидел между ветвистыми яблонями светлую блузку Леэни. Якоб шел на полшага впереди, они все еще держались за руки. В душе мальчика шевельнулась новая надежда: Леэни что-то натворила, и отец ведет ее к дому, а она упирается. Ионасу страх как хотелось услышать со двора сердитый окрик отца – давно пора ему поставить Леэни на место, отругать девчонку, которая только тем и занимается, что подгоняет других, а сама ничего делать не хочет.

Затаив дыхание, Ионас прислушался: во дворе было тихо. Ни единого голоса – лишь хор лягушек и далекое уханье совы.

В этот миг разочарования Ионасу захотелось, чтобы со стороны болота налетела страшная буря. Пусть могучий вихрь сорвет с места строения Россы и пусть все, что скрыто в их стенах, предстанет перед глазами. Ионас заметил, что у дверей нет отцовских сапог.

После этого он каждый вечер бродил поблизости от дома.

Очень скоро он понял, как обстоят дела. Якоб и Леэни часто залезали вместе на сеновал.

Ионас стал гадать, как избавиться от Леэни или, по крайней мере, заставить ее уйти.

Однажды он задумал поймать в лесу гадюку и сунуть ее в постель Леэни – но станет ли змея дожидаться девушку? Вдруг выползет из-под одеяла и ужалит маленького Юхана, кровать которого стояла тут же. От ужаса у Ионаса по спине побежали мурашки.

Как-то вечером Ионас пришел к другому решению. Яд и смерть надо откинуть в сторону – человек не вправе поднимать руку на другого, как бы ни было плохо. О Яве до сих пор говорят, что она отдала руку черту – ту самую, которой укокошила Ионасова деда. Ионас решил вступить в сговор с духами и припугнуть Леэни. Пусть она поразмыслит над своими поступками – может, одумается.

Все знали, что кроме прочих духов в долине Медной деревни обитает белая барышня, по ночам она обычно парит над землей и обозревает свои владения. Если какой-нибудь запоздалый путник окажется ей не по душе, она громко кричит: что ты ищешь в моей долине!

Ионас много вечеров прятался за грудой камней посреди долины, держа за пазухой простыню, чтобы в нужную минуту обмотаться ею и изобразить белое привидение. Однако Леэни и Якоб ни разу не забредали сюда. По вечерам они гуляли либо на краю болота среди кустарника, либо стояли в самом дальнем уголке сада, где стеной росли ели. Якоб и Леэни были трусливы и держались поблизости от россаских строений, они боялись злой барышни из Долины духов, которая в любое время года носила белое развевающееся платье и кружевную шляпу с широкими полями, надвинутую на самые брови, чтобы не слетела, когда она большими кругами носилась над полем. К тому же Ионасу казалось, что прогулки, которые, держась за руки, совершали Леэни и Якоб, становились все короче. Все раньше и раньше поднимались они крадучись на сеновал.

В те минуты, когда Ионасу удавалось сдержать гнев, он не мог не удивляться Леэни: девушка боялась привидений, а в то же время была такой смелой. Разве она не знала, что в виллакуской избе, за шкафом, уже много лет сидит на стуле парализованная Роози; разве не слышала, как случилось это несчастье с непутевой девушкой?

Когда-то Ионас сочувствовал больной Роози, теперь же сердце его ожесточилось.

Поступки взрослых были для Ионаса загадкой. Неужели Леэни действительно считала, что грех не зачтется ей только потому, что она путается с мужем своей родной сестры? Неужели она верила, что Юстина сможет все простить ей и никогда не кинется на нее? Или она полагала, что у Юстины не хватит сил подняться с постели и навести в доме порядок?

После тех вечеров, когда Ионас напрасно сидел на корточках за грудой камней в Долине духов, он долгое время не проведывал мать. Но однажды все-таки переступил порог ее комнаты; кинув Юстине пару неприветливых слов, он недолго, по принуждению, посидел на стуле, а затем встал и ушел, громыхнув дверью. Душу Ионаса до краев переполняла тоска. Злость его приняла новое направление: мать сама во всем виновата. Почему человек не может собрать всю свою волю и подняться с постели! Пусть приказывает и распоряжается. Пусть бранится с Леэни и даст ей почувствовать, что она тут не более чем батрачка. Пусть покажет, что она, Юстина, здесь хозяйка, и потребует от Якоба привезти из города самых знаменитых врачей, даже если придется ради этого снова вернуть хутор помещику. Ионасу Росса не нужна, он не хотел быть будущим и надеждой Россы, оскверненной подобным образом.

Почему они так поносили сыновей арендатора скотоводческой мызы и в их озорстве усмотрели знак, предвещающий гибель мира? Полуистлевшие черепа с мерцающими огоньками свечей в глазницах, стоявшие в ряд на церковной ограде, вся эта выставка иссеченных мечами черепов была безобидной шуткой по сравнению с поведением беспутной Леэни.

И надо же, чтоб эта проклятая Леэни была столь ловка и так легко перебегала по мосткам через болото, не боясь оступиться и упасть в ямину. Где справедливость? Почему молния должна была сделать глухонемым именно Яака?

Плохим людям живется легче, пришел к заключению Ионас.

Он всей душой хотел быть плохим, причинять другим зло и каждому встречному мстить за свое горе.

Раньше, когда Ионаса посылали в местную аптеку, он с замирающим сердцем приоткрывал дверь с колокольчиками и первым делом заглядывал за высокую стойку, чтобы увидеть прекрасную Луизу. Луиза никогда не делала недовольного лица, ласково разговаривала с Ионасом и угощала коричневой, приторной на вкус конфетой. Луиза была для него частичкой иного и неведомого мира, который завораживал и манил. После того как Ионасу открылся постыдный поступок Леэни, он пришел к поразившему его выводу: в глазах отца Леэни была такой же, как в глазах Ионаса Луиза.

Однажды, направляясь в аптеку, Ионас завернул в тряпку ящерицу и положил в карман. Он собирался сунуть проворное животное девушке в ладонь, пусть вскрикнет от страха, чтобы на весь дом стало слышно. Но, увидев добрые глаза Луизы, Ионас растерялся – неужели человек не всегда властен над собой? На обратном пути он ругал себя за то, что не сумел остаться твердым. Но с чего он взял, что Луиза испугается какой-то безобидной ящерицы? А вот если б Луиза рассердилась на него, то могла бы отплатить гораздо страшнее – схватила бы с полки бутылку с едкой кислотой и вылила Ионасу на руку, прямо в ладонь, в которой притаилась ящерица. Тогда наступил бы его черед закричать – мясо отвалилось бы от кости и рука отсохла.