Текст книги "Война и антивойна"
Автор книги: Элвин Тоффлер
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
И хуже того, окажутся устарелыми старые средства дипломатии – вместе с ООН и многими другими международными организациями.
Много было глупостей написано насчет новой и более сильной ООН. Если только она коренным образом не изменится, что пока даже не обсуждается, то ее роль в событиях будущего будет куда меньше, а не больше.
Дело в том, что ООН осталась тем, чем и была с самого начала – клубом национальных государств. Но ход мировых событий в грядущие годы будет во многом определяться ненациональными силами, такими как международный бизнес, транснациональными движениями, подобными «Гринпису», религиозными движениями, например, исламом, растущими панэтничес – кими движениями, цель которых – перекроить границы по линиям этнического раздела, например, панславизм, или движения в Турции, желающие объединить турков и тюркоговорящих в новую Оттоманскую империю от Кипра в Средиземном море до Киргизстана у китайской границы.
Международные организации, не способные учесть, кооптировать, ослабить или уничтожить новые ненациональные источники власти, потеряют свое значение.
И требует коррекции последний утешительный миф, встроенный в понятие зоны мира, – миф о мирной взаимозависимости.
Геоэкономисты и другие могут возразить, что вероятность военного конфликта меньше, когда страны сильнее зависят друг от друга в торговле или финансах. Вот посмотрите, говорят они, старые враги Англия и Германия сегодня живут в мире. При этом упускается из виду, что Англия и Германия воевали друг с другом в 1914 году – каждая со своим крупнейшим торговым партнером. И в учебниках истории полно таких примеров.
Еще важнее и еще даже реже замечается факт, что хотя взаимозависимость может укрепить связь между странами, она также делает мир куда более сложным. Взаимозависимость означает, что страна А не может предпринять действий, не вызвав реакции и последствий в странах В, С, D, и так далее. Некоторые решения, принятые в «Джапаниз Дайет» сильнее скажутся на рабочих американских автозаводов или на инвесторах в недвижимость, чем решения американского Конгресса, – и наоборот. Переход Америки на волоконную оптику может сбить цены на медь в Чили и вызвать политическую нестабильность в Замбии, доходы правительства которой зависят от экспорта меди. Правила охраны окружающей среды в Бразилии могут изменить цены на древесину и повлиять на жизнь лесорубов Малайзии, что может изменить политические взаимоотношения между центральным правительством и султанами, правящими в своих регионах.
Чем сильнее взаимозависимость, тем больше стран в нее втянуто и тем сильнее и разнообразнее последствия. Уже сейчас взаимоотношения так перепутаны и сложны, что почти невозможно даже самому гениальному политику или эксперту учесть все последствия первого или второго порядка от своих решений.
Говоря другими словами, если не считать самых непосредственных последствий, наши «приниматели решений» уже не понимают, что делают. В свою очередь, их невежество перед лицом такой неимоверной сложности ослабляет связь между целью и действием и увеличивает неопределенность. Возрастает роль случайности. Взлетает риск непредвиденных последствий. Множатся просчеты.
Короче, взаимозависимость не обязательно снижает уровень опасности в мире. Иногда ее действие совершенно обратно.
В общем, любое допущение, на котором строится теория зоны мира – экономический рост, нерушимость границ, эффективность международных организаций и институтов, – сейчас весьма сомнительно.
Хотя такая связь видна не сразу, но каждое из новых и опасных условий, здесь описанных, есть следствие развития новой системы создания богатств. Эти врожденные проблемы указывают на потенциально смертельную опасность впереди. Вместе с оцивилива – нием и распространением оружия они предвещают не эру геоэкономического мира, не стабильный новый мировой порядок, не демократическую зону мира, но растущий риск войны, куда втянуты будут не мелкие или маргинальные страны, но сами великие державы.
И этим не исчерпываются долговременные опасности, с которыми нам придется иметь дело. Как мы увидим дальше, есть еще несколько трудностей даже большего исторического масштаба и охвата – любая из которых может породить если не мировую войну, то что‑то до ужаса на нее похожее.
Чтобы уменьшить риск этих опасностей, надо быть грубыми реалистами насчет наступающего преображения войны и борьбы с ней. Из зоны иллюзий надо выйти.
Глава 22. Мир, рассеченный натроеСтолетиями элиты общества страшились и опасались бунтов бедноты. История сельскохозяйственных и промышленных обществ пестрит кровавыми восстаниями рабов, крепостных и рабочих. Но Третья волна сопровождается поразительным поворотом событий – возрастающим риском бунта богатых.
Когда разваливался СССР, больше всего хотели отколоться от него страны Балтии и Украина. Наиболее близкие к Европе, эти страны наиболее обильны и про – мышленно развиты.
В этих республиках Второй волны элиты – в основном партийные чиновники и директора заводов – считали, что Москва их связывает и обирает. На западе они видели Германию, Францию и другие страны, выходящие уже из традиционной промышленной стадии в экономику Третьей волны, и надеялись прицепить экономику своих стран к этой западноевропейской ракете.
И наоборот, республики, не очень желавшие выходить из Союза, располагались дальше всего от Европы, были самыми бедными и аграрными. В этих мусульманских республиках сугубо Первой волны верхушка называла себя коммунистической, но чаще напоминала сборище коррумпированных феодальных баронов, действующих с помощью тесных личных, семейных и земляческих отношений. От Москвы они ждали защиты и дармовщины. Регионы Первой и Второй волны тянули в существенно разные стороны.
Все стороны маскировали свой интерес, размахивая флагами национальных, лингвистических и даже экологических призывов. Однако за возникающими столкновениями лежали резко противоположные экокомические и политические амбиции. Когда региональные элиты Первой и Второй волны стали настолько сильны, что Г орбачев не смог их привести к согласию, последовал развал Советской империи.
Рентгеновский анализ других больших стран выявляет те же линии разлома, основанные на– различиях Первой, Второй и Третьей волны.
Возьмем, например, Китай, страну с самым большим населением. Сегодня из 1,2 миллиарда ее народа целых 800 миллионов занимаются крестьянским трудом, ковыряют землю, как делали их деды в той же жалкой нищете. В Гуйчжоу и Аньхое все еще слишком хорошо видны раздутые от голода животы детей посреди лачуг и других признаков бедности. Это Китай Первой волны.
И наоборот, прибрежные провинции Китая показывают самые большие в мире темпы развития. В промышленном Гуаньдуне возносятся небоскребы, и предприниматели (в том числе бывшие коммунистические функционеры) вносят вклад в глобальную экономику.
Рядом они видят Гонконг, Тайвань, Сингапур, быстро переходящие в Третью волну. Прибрежные провинции рассматривают этих трех так называемых тигров как модель для собственного развития и привязывают к ним свою экономику.
Новые элиты – некоторые занятые предприятиями Второй волны с дешевым трудом, другие – внедряющие с невероятной быстротой высокие технологии Третьей волны – полны оптимизма, коммерческого духа и агрессивной независимости. Вооруженные факсами, сотовыми телефонами и роскошными автомобилями, говорящие на кантонском диалекте вместо централ ьнокитайского, они связаны с общинами этнических китайцев по всему миру, от Ванкувера и Лос – Анджелеса до Джакарты, Куала– Лумпура и Манилы. У них больше общих интересов с заморскими китайцами, чем с материковым Китаем Первой волны.
Они уже коллективно показывают нос экономическим эдиктам центрального правительства в Пекине. Сколько еще пройдет времени, пока им надоест терпеть политическое вмешательство Пекина и платить в фонды центрального правительства, которые тратятся на улучшение условий сельских жителей и подавление беспорядков? Если Пекин не даст им полной свободы финансовых и политических действий, можно себе представить новые элиты, требующие независимости или ее аналога, – шаг, который может разорвать Китай пополам и вызвать гражданскую войну.
Учитывая огромные инвестиции, стоящие на кону, другие страны, такие как Япония, Корея, Тайвань, могут оказаться в необходимости принять чью‑то сторону, а тем самым вовлечь себя в опустошительный пожар, который может за этим последовать. Сценарий этот явно спекулятивный, но не невозможный. История пестрит войнами и бунтами, которые казались почти невероятными.
Индия с ее населением в 835 миллионов – вторая по численности страна в мире, и ее развитие точно так же расколото на три элиты. Здесь тоже есть огромная масса крестьянства, живущая как много веков назад, здесь тоже есть большой и процветающий промышленный сектор, где трудятся от 100 до 150 миллионов человек, и тоже есть малый, но быстрорастущий сектор Третьей волны, участники которого подключены к Интернету и мировым сетям связи, работают дома за компьютером, экспортируют программный продукт и высокотехнологичные изделия и живут жизнью, резко отличной от остального общества.
Достаточно глянуть на мелькающее на индийских телевизорах Эм – Ти – Ви или сходить на рынок Ладж – пат – Радж в Южном Дели, чтобы ясно увидеть трещины между секторами. Покупатели торгуются с продавцами о ценах на спутниковые тарелки, светодиоды, делители сигнала, видеомагнитофоны и прочее железо, необходимое, чтобы припасть к потоку информации Третьей волны.
Индию разрывают кровавые сепаратистские движения, основанные на видимых этнорелигиозных различиях. Но если копнуть глубже, обнаружатся, как в Китае и России, три противоборствующие элиты, каждая со своими экономическими и политическими целями, которые разрывают страну под прикрытием религии или национализма.
И стопятидесятипятимиллионное население Бразилии тоже бурлит. Около 40 % рабочей силы все еще занято в сельском хозяйстве – и многие из этих людей едва могут прокормиться в совершенно отвратительных условиях. Остальная Бразилия – большой индустриальный сектор и крошечный, но растущий сектор Третьей волны.
Массы крестьян Первой волны голодают, бесконтрольные потоки мигрантов захлестывают города Второй волны Сан – Паулу и Рио, а Бразилии при этом приходится иметь дело с организованным сепаратистским движением в Рио – Гранде – до – Сул, изобильном регионе Юга, где грамотность достигает 89 % и в каждых четырех из пяти домов есть телефон.
Юг производит 76 % ВНП, и традиционно его залавливают в парламенте Север и Северо– Восток, экономический вклад которых составляет лишь 18 %. Более того, Юг утверждает, что субсидирует Север. Ходит шутка, что Бразилия была бы богатой, если бы кончалась сразу к северу от Рио, но южане над этой шуткой уже не смеются. Они говорят, что отдают Бразилии 15 % своего валового продукта, а обратно получают всего 9 %.
«Сепаратизм, – говорит лидер партии, добивающейся разделения Бразилии, – единственный способ для Бразилии стряхнуть собственную отсталость». Этот же способ может привести к гражданскому конфликту.
Таким образом, по всему миру слышно недовольное ворчание сытых в окружении сталкивающихся цивилизаций. Богатые хотят выйти.
Многие думают, если и не говорят вслух: «Мы можем купить, что нам нужно, и наши товары продать за границей. Зачем сажать себе на шею армию изнуренных неграмотных, когда нашим фабрикам и офисам нужны работники числом поменьше, квалификацией повыше? Тем более что наступает Третья волна».
Взорвутся ли такие расколы вспышками насилия, как это скажется на великих державах, – отчасти зависит от того, как они пересекутся с попытками разделить глобальную экономику на протекционистские блоки.
В середине двадцатого века Америка, единственная крупная страна, чья экономика не пострадала во Второй мировой войне, имела фактическую монополию на многие экспортные товары, от автомобилей и до бытовых приборов, машин и многих других мелочей.
Когда Япония и Европа при помощи США оправились от войны, они по некоторым видам товаров стали конкурентоспособными. Но лишь в семидесятых, начав систематически вводить методы производства Третьей волны и передав многие функции Второй волны в экономику менее развитых стран Азии, Япония смогла всерьез ворваться на американские и европейские рынки с товарами точного изготовления и непревзойденного качества. Накапливая неимоверные прибыли, Япония залила инвестициями многие страны ЮгоВосточной Азии, стимулируя их развитие. Вскоре эти страны тоже стали агрессивными экспортерами, обостряя глобальную конкуренцию. Она стала еще резче, когда эти страны все шире начали заменять заводы Второй волны с их дешевым трудом заводами Третьей волны с ее изощренной технологией.
Корпоративные силы в США, оказавшись перед лицом этого мощного прилива конкуренции, поддержанные профсоюзами, организовали массовую пропагандистскую кампанию, призывая Дядю Сэма защитить или субсидировать отечественного производителя. Параллельная и даже более интенсивная кампания против азиатского импорта уже готовится в Европе.
Историки нам говорят, что в тридцатых годах, когда страны одна за другой воздвигали торговые барьеры, они разоряли экономику друг друга, усиливали безработицу, разжигали националистические страсти, бросали страну в политические припадки, питали нацизм и сталинизм и зажгли ту спичку, которая запалила самую разрушительную войну в мировой истории. И все же сегодня политики и экономисты, хоть оживляют эти воспоминания и подчеркивают опасность закрытых региональных торговых блоков, готовятся эти блоки строить.
Нигде больше лицемерие не бывает так бесстыдно. Японцы – непревзойденные мастера ограничивать внешнюю конкуренцию, сами при этом пролезая со своим экспортом в любую щель мирового рынка, – отрицают, что защищают свои внутренние рынки, одновременно снова и снова обещая их открыть.
США, при всей своей риторике насчет свободной торговли и «ровных игровых полей», вводят около 3000 тарифов и квот на все товары, от свитеров и кроссовок до мороженого и апельсинового сока. Они заключают соглашение о свободной торговле с Канадой и Мексикой, а в процессе создают зону, которая может когда‑нибудь – раз! – и захлопнуться для азиатских товаров и капитала. Страна занимается «валютным протекционизмом», поддерживая низкий курс доллара, что повышает стоимость импорта и создает кратковременные выгоды отечественному производителю. Европа, в свою очередь, витийствует против Японии, субсидирует своих фермеров, свою аэрокосмическую и электронную отрасли и еще по – разному стимулирует торговлю. А страны Юго – Восточной Азии тем временем подумывают, не создать ли собственный блок.
Экономические споры усиливаются из‑за потасовок в прессе, расистских выступлений, риторики о желтой опасности и других форм разжигания ненависти, готовой вспыхнуть насилием. Если серьезные рынки не откроются, и быстро, для не существовавших ранее продуктов вроде средосберегающих технологий, капитуляция перед протекционизмом, хоть бы и под маской «контролируемой торговли» или другой личиной, может довести разные страны до отчаяния и послужить спусковым крючком катастрофических конфликтов в нашем мире, как никогда щетинящемся оружием.
Разделить Тихоокеанский регион на блоки, проведя линию раздела посередине – на самом деле этнически – расовую линию, – значит провести самый опасный из всех разделов: расовый, экономический и религиозный – в глобальной системе, и без того готовой разлететься на куски.
Все эти трения расширяют и другие глобальные пропасти. Подъем религиозного фанатизма (а не только фундаментализма) заражает весь мир ненавистью и подозрительностью. Горстка исламских экстремистов рождает бредни о новом крестовом походе, когда весь исламский мир должен объединиться в джихаде, то есть священной войне, против иудео – христианства. На другой стороне фашисты Западной Европы объявляют себя последними защитниками христианства от кровожадного ислама.
В России фашисты рядятся в одежды православия, в Индии индуисты организуют мусульманские погромы, на Ближнем Востоке Иран пропагандирует террор во имя ислама, а мир смотрит с удивлением на множащиеся миллионы людей, желающих броситься назад в двенадцатый век.
Это внезапное и с виду необъяснимое восстание религии вообще и фундаментализма в частности становится вполне понятным, если рассматривать его в контексте стычки цивилизаций. Когда Вторая волна пошла распространять промышленную цивилизацию в Западной Европе, церковь, бывшая, как правило, крупнейшим землевладельцем, примкнула к аграрным элитам Первой волны в борьбе против возникающих торгово – промышленных классов и их союзников в науке и культуре. Последние же стали нападать на религию как на силу реакционную и антидемократическую, сделав секуляризм эмблемой промышленной цивилизации.
Эта великая война в культуре, бушевавшая более двух столетий, окончилась триумфом модернизма – культуры для индустриальной эпохи. С ней пришли светские школы, светские институты и общее отступление религии в индустриальных странах. «Не умер ли Бог?» – спрашивала обложка журнала «Тайм» за апрель 1966 года.
Но сегодня, когда наступает экономика Третьей волны, а цивилизация Второй волны переживает смертельный кризис, секуляризм попал в атакующие клещи. С одной стороны, его поносят религиозные экстремисты, так и не остывшие в своей ненависти к современности и желающие вернуть допромышленный фундаментализм. С другой стороны налетают быстро плодящиеся спиритические движения типа «Нью эйдж», по сути своей, как правило, языческие, но все же религиозные.
И у себя дома, и тем более в мире секуляризм Второй волны уже никак не считается передовой и прогрессивной философией будущего.
В мировом масштабе жажда религии отражает отчаянный поиск какой‑то замены рухнувшим верам Второй волны – был ли то марксизм, или национализм, или сциентизм, если на то пошло. В мире Первой волны она питается воспоминаниями об эксплуатации миром Второй волны. Именно память о недавнем колониализме – причина столь желчного отношения к Западу со стороны исламских народов Первой волны. Крах социализма – вот что толкает югославов и русских в шовинистически – религиозную горячку. Отчуждение и страх перед иммигрантами – именно это ввергает многих западноевропейцев в раж расизма, закамуфлированного под защиту христианства. Коррупция и крах демократических форм Второй волны заставляют некоторые республики бывшего Советского Союза отступать либо к православному авторитаризму, либо к мусульманскому фанатизму.
Но религиозные страсти, будь они подлинными или лишь маской других чувств, могут стать игрушкой политических демагогов и слишком легко превращены в жажду насилия. Этнорелигиозный кошмар Балкан – лишь слабое предвестье того, что может легко случиться и в других местах.
Эти множащиеся и быстро ширящиеся разломы представляют собой глобальную угрозу миру на ближайшие десятилетия. Происходят они от главного конфликта нашей эпохи – подожженного искрами новой цивилизации, которую не сдержать в рассеченной надвое структуре мировых сил, возникшей после промышленной революции.
В будущие десятилетия нам предстоит увидеть постепенный переход к миру, разделенному натрое: государства Первой, Второй и Третьей волны, у каждой группы свои жизненные интересы, свои враждующие элиты, свои кризисы и потребности. Таков исторический контекст, в котором мы видим «оцивиливание» войны, распространение ядерного, химического и биологического оружия, ракет, и возникновение совершенно беспрецедентной формы войны, порожденной Третьей волной.
Мы стремглав летим к странному и новому периоду истории. Те, кто хочет предупредить или ограничить войну, должны принять в расчет эти факты, скрытые связи между ними и уметь распознавать волны перемен, преображающих мир.
В грядущий период волнений и опасностей выживание потребует таких действий, которых никто не предпринимал уже по меньшей мере два столетия. Как мы создали новую «форму войны», так мы должны будем создать и новую «форму мира».
Чему и посвящены будут оставшиеся страницы нашей книги.
Часть шестая: Мир
Глава 23. О формах мираСреди самых прославленных историй битв во всей западной культуре – библейское предание о Давиде, израильтянине, и Голиафе, филистимлянине. Слабый Давид сразил своего гиганта– противника оружием высоких технологий – пращой.
Их поединок – пример одного из щадящих жизни способов, придуманных первобытными людьми для минимизации эффекта насилия. Чтобы целые племена и кланы не рвали друг друга в куски, многие первобытные сообщества урегулировали свои споры одним поединком – выбирались бойцы, представлявшие каждую сторону.
В преданиях Гомера грек Менелай и троянец Парис дрались в таком же решающем поединке. Археологи нашли свидетельства таких же поединков между племенами тлинкетов на Аляске, маори в Новой Зеландии и много где еще от Бразилии до Австралии.
Другое общественное нововведение древних времен Для сохранения жизней – исключения. Щадили женщин и детей, представителей нейтрального племени и посланцев врага. Третья идея – исключить из войны не людей, а определенные места. (Нам стало известно, что на Новых Гебридах воюющие племена устанавливают «места мира», где мир нельзя нарушать.) Четвертая – указание определенного времени, когда битвы должны прекращаться – скажем, тайм – аут для религиозного обряда.
С возникновением Первой волны появилась и форма мира, соответствующая форме войны: новый набор средств, так сказать, для предотвращения или ослабления насилия.
Например, революция Первой волны, поднявшая войну над уровнем межплеменных стычек, изменила также судьбу пленных. До того живые пленные были не нужны победившей стороне, разве что для замены павших воинов или женщин, необходимых для размножения. Когда сельское хозяйство позволило создать избыток еды и пленник, как оказалось, может произвести еды больше, чем нужно для его прокорма, стало выгоднее обращать пленных в рабство, чем убивать или съедать. Как ни ужасно было рабство, оно послужило одним из нововведений Первой волны, снизивших число убитых на войне. Это был штрих в форме мира пер – воволновой цивилизации.
То же случилось и когда грянула промышленная революция. Цивилизация Второй волны создала свою форму войны – и форму мира, ей соответствующую.
Например, когда вырос индустриализм в Западной Европе, очень серьезное внимание стало уделяться договорным отношениям. Договоры между сторонами стали деталью деловых будней. Политическая система обычно оправдывалась как «общественный договор» между ведущими и ведомыми. Вполне естественно было странам Второй волны подписывать договоры друг с другом. Трактаты и соглашения стали, таким образом, краеугольным камнем формы мира Второй волны. Некоторые из них устанавливали определенные нормы поведения солдата.
Хотя «…гуманные идеи существовали многие тысячи лет, – сообщает доклад факультета исследований мира и конфликтов университета Упсалы в Швеции, – только в семнадцатом– восемнадцатом веках правительства Европы приняли «Устав войны», задавший некоторые нормативные стандарты обращения воюющих сторон друг с другом».
Эти кодексы положили основу многообразию договоров, обычаев и юридических решений. В 1864 году согласились считать военных врачей и медсестер нейтральными и лечить больных и раненых независимо от того, на какой стороне они воевали. В 1868 году многие страны объявили некоторые разрывные пули запрещенными.
В 1899 году первая мирная конференция в Гааге обсуждала (но не приняла) мораторий на вооружения. Однако она наложила ограничения на виды оружия и методы ведения войны, например, на использование снарядов, сбрасываемых с воздушных шаров, и создала международный суд для решения споров между государствами.
С тех пор в мире заключались соглашения, трактаты и другие договора по запрету или ограничению химического и бактериологического оружия, дальнейшей гуманизации обращения с военнопленными, предотвращению геноцида и ограничению ядерного оружия. Но индустриальный отпечаток на «борьбе за мир» был куда глубже договорных соглашений. Модернизаторы, построившие общества Второй волны, создали национальные рынки и породили то, что мы теперь называем «нация – государство». Война из конфликтов городов– государств или правящих династий превратилась в насилие, организованное полновесными нациями – где государство управляет единой экономикой национального масштаба.
Эти модернизаторы рационализировали сбор налогов (дав правительствам средства для войн большего масштаба), объединили население страны системами транспорта и связи, забили людям головы националистической пропагандой, нагнетаемой их интеллектуальными сподвижниками и национальными СМИ.
И они же создали совершенно новые институты поддержания мира. При этом они, что неудивительно, средоточием своих усилий сделали нации.
Лига Наций после Первой мировой войны и ООН после Второй во многом различались. Но обе эти организации строились на базе наций. И Лига, и ООН признавали национальный суверенитет, нерушимость национальных границ и право независимых наций (но только их) иметь в этих организациях свое представительство.
Сама концепция «национальной безопасности», во имя которой шло масштабное военное строительство последние полвека, отражает упор на мир и безопасность на уровне нации, в отличие от мира внутри наций или мира на уровне религиозных и этнических групп, или цивилизаций.
Лига Наций, превознесенная в свое время как надежда человечества, обратилась в ноль в тридцатые годы и мало что сделала, чтобы предотвратить Вторую мировую войну. ООН, парализованная холодной войной почти всю свою жизнь, стала теперь постепенно выходить из комы, и как раз в тот момент, когда ее базовая единица – нация – государство – стала терять, а не приобретать значение в мировом порядке. И конечно, войны, которые эти институты в первую очередь были предназначены предотвращать, были войнами Второй волны с их массовыми разрушениями.
Таким образом, Вторая волна, как до нее Первая, породила рядом с формой войны свою форму мира.
С появлением новой формы мира старая ее форма, как и старая форма войны, не исчезает. Но новая форма войны порождает новые угрозы миру, вызывая к жизни, обычно с очень большим запаздыванием, новую форму мира, которая соответствует новым условиям и характеру соответствующей цивилизации.
Кризис, перед лицом которого сегодня стоит мир, – это отсутствие третьеволновой формы мира, соответствующей новым условиям современности и реальностям войн Третьей волны.
