Текст книги "Избранница герцога"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ваша светлость, – произнес Вильерс, склоняясь перед герцогиней. – И вы, Эстли, – поприветствовал он Гидеона.

Герцогиня протянула ему руку для поцелуя, делая вид, будто в этом новом явлении нет ничего особенного. Между тем все взоры в павильоне были прикованы к этой паре.

– Насколько я поняла, ваша светлость, нам с вами предстоит приятная прогулка по сельской местности. – Герцогиня расплылась в улыбке. – Не уверена, что у меня есть время для таких удовольствий, но я не могу не порадовать мою дочь.

– Лондон так скучен в конце сезона, – произнес Вильерс. – Пора отдохнуть от общества. Мне известно, сколько у вас друзей и обожателей, но иногда хочется оторваться от всех.

Элинор знала, что для матери нет ничего дороже вздохов восторженной толпы. Однако герцогиня вновь улыбнулась и даже слегка покраснела.

– Вы планируете поездку в деревню, герцог? – спросил Гидеон.

– У меня есть дело в Кенте, – ответил Вильерс.

Элинор задержала дыхание, Опасаясь, что он в своей непринужденной манере разовьет тему о внебрачных детях. Она надеялась отложить эту новость на самый последний момент. Возможно, после того как герцогиня выпьет пару порций бренди. Но Вильерс не сказал ничего лишнего. Элинор украдкой бросила взгляд на Гидеона.

– Вы, разумеется, слишком заняты и останетесь в палате лордов, – заметил Вильерс. – Какая жалость. Природа так прекрасна в это время года. Все эти муравьи и кузнечики… – Что-то вроде презрения отразилось на его лице.

– Вы совершенно правы, – равнодушно ответил Гидеон.

– Как жаль, что вы пренебрегаете вашим креслом в палате, Вильерс, – сказала мать Элинор.

– Не понимаю, почему я должен просиживать в палате? Мне совершенно неинтересно, что там происходит, – ответил Вильерс.

– Дать такое точное описание мог лишь тот, кто управляет делами в сельской местности, а не в королевском парламенте, – поддел его Гидеон.

– Чепуха. От фермера мало что зависит, – спокойно отозвался Вильерс, – его бизнес направляют король и рынок. И уверяю вас, Эстли, у рынка часто оказывается козырная карта, которая бьет короля.

– Рынок не решает главных проблем, – возразил Гидеон. – Что скажете о работорговле? Этот этический нонсенс стоит в парламенте в каждой повестке дня.

– Работорговлей правит сугубая выгода, деньги. Это зло надо вырубать под корень. Объявите работорговлю вне закона, и ей придет конец. Но вы продолжаете лоббировать ее, отделываясь мягкими полумерами.

– Это замечательно! – воскликнула мать Элинор. – Вы оба играете в одни и те же ворота!

– Как сказать, – начал Вильерс, скользнув глазами по Элинор, которая мгновенно поняла, что он обо всем догадался. Теперь он знает, что тот, кто, возможно, сгубил ее девственность, стоит сейчас перед ним.

– Не думаю, что мы играем в одни и те же ворота, – заявил Гидеон.

– Я верю вам, именно поэтому мои намерения чисты и благородны, – усмехнувшись, сказал Вильерс.

Гидеон задержал дыхание, отравленная стрела угодила точно в цель. Именно так и должно было случиться. Но даже Элинор не все поняла. Мать продолжала улыбаться.

– Это романтическое чувство должно быть совершенно внове для вас, – парировал Гидеон, видимо, располагавший слухами о беспорядочной жизни Вильерса.

Оба джентльмена были высокого роста, но Вильерс более крепкого телосложения. Он не ответил ни слова, но, судя по его виду, был разъярен. И это сразу почувствовала мать Элинор.

– Боже, взгляните, как нелепо сидит парик на мистере Бардслее, он сбит на сторону! – вскричала она, чтобы предотвратить скандал.

Вильерс с презрением отвернулся от Гидеона и улыбнулся Элинор.

О, эта улыбка! Она одна могла бы выманить уплывающую прочь Клеопатру из ее золотой гондолы, могла бы заставить Вирсавию выйти из купели во всей ее нагой красе.

Это была улыбка мужчины, пренебрегавшего честью и добродетелью, но весьма сведущего, разбиравшегося во многих и, других вещах…

– Я знаю, что вы желаете избежать шквала сплетен, – обратился Вильерс к Элинор, взяв ее за руку. – Сначала я подумал быть подальше от вас, но, найдя вас здесь, уже не мог сопротивляться желанию снова оказаться рядом…

Он вдруг медленно стянул перчатку с ее руки. Это было весьма неожиданно, скандально! Она услышала громкий вздох неодобрения, сорвавшийся с уст ее матери. Но Вильерс, преспокойно стянув перчатку, поднес кончики ее пальцев к губам, что выглядело очень интимно. Этот поцелуй был совершенно противоположен ровному и бесстрастному касанию губ Гидеона. Спектакль затянулся настолько, что любой в павильоне мог им налюбоваться.

В глазах Элинор весь мир заиграл, замигал огнями и перевернулся. Все изменилось в один момент. Когда ее взгляд вновь сфокусировался, она увидела перед собой густые ресницы и твердые мужские скулы. Увидела Вильерса во всей его красе, с черными не напудренными волосами и сильным мускулистым телом.

Элинор бросило в жар. Герцог Вильерс славился своим холодным пренебрежительным взглядом. Он смотрел свысока на этот мир, покорявшийся его звонкому титулу. Но когда в глазах его вспыхивала страсть, редкая леди могла перед ним устоять.

Элинор к ним не принадлежала. Поэтому отдалась Гидеону и потеряла невинность. Элинор и сейчас была охвачена страстью. И Вильерс почувствовал это. Вспыхнувшие в его глазах искры обещали наслаждение.

Вильерс поцеловал ее в раскрытую ладонь. Она инстинктивно отдернула руку. Она еще пыталась защитить себя. Но это был уверенный поцелуй мужчины, объявлявшего свой честный выбор.

Никто не мог бы усомниться в благородстве его намерений.

Глава 5

Лондон, резиденция герцога Вильерса на Пиккадилли, 15

15 июня 1784 года

Мальчику казалось, что герцог выглядит слегка сонным, хотя тот и держал смертоносную рапиру; он вычерчивал круги в воздухе, поигрывая ею, словно безделушкой. При этом он равнодушно поглядывал на противника.

Мальчик проскользнул в дверь, не сводя глаз с отца, который сделал неожиданно быстрый выпад. Зал наполнился звоном стальных клинков. Мальчик боялся, что может пролиться кровь.

– Резче сгибайте локоть, ваша светлость! – услышал Тобиас голос со странно знакомым акцентом. Француз, решил он. Один такой чужестранец однажды попросил мальчика посторожить его лошадь за плату, но удалился, не дав и пенни.

У этого француза были острый нос и бешеные глаза. Он не носил парика, и его взъерошенные слипшиеся волосы торчали, как иглы. Он тяжело дышал, и Тобиас разглядел капельки пота на его верхней губе.

Вильерс поднял выше локоть, защищаясь, но француз упорно, шаг за шагом теснил его в угол. Тобиас сполз вниз по стене, приседая на корточки и наблюдая за ними. Сердце его издавало глухие удары, хотя он и понимал, что это глупо, что это всего лишь упражнение.

– Я бы вам посоветовал… – Француз не успел договорить. Герцог сделал резкий выпад, и его рапира уперлась в горло француза.

Затем француз отступил.

– Ваш смелый выпад, пока еще очень легко отбить, – заметил он, при этом голос его дрогнул. Обернувшись к большому зеркалу в стене, он одернул жилет.

– Черт побери, – произнес Вильерс, – я весь вспотел!

Отставив рапиру, он стянул через голову рубашку и бросил ее на пол.

Тобиас вытаращил глаза. Он не видел отца таким, не предполагал, что под его вычурным платьем скрывается такая сила – такие мускулы и атлетическая грудь. Такой поджарый живот.

Тобиас с досадой подумал о собственном хлипком теле. Правда, теперь он уже выглядит намного лучше, чем месяц или два назад. Раньше он пребывал в «крайне нежелательных условиях», как объяснил это Эшмол, дворецкий Вильерса. Хотя Тобиас почти не думал об этом, прочищая канализационные трубы, наполненные отвратительной слизью. Он выискивал, в них серебряные крючки, золотые зубы и прочие ценности, случайно попавшие туда.

Между тем мужчины начали снова кружить друг за другом. В движении отцовский торс казался ему еще более совершенным. Все это было так необычно, он привык видеть отца застегнутым на все пуговицы, в шелке или бархате с позументами.

Только сегодня утром он навестил их детскую в красном бархатном камзоле, расшитом виноградным орнаментом, цветами и жемчугом.

Продав одну такую жемчужину, можно было объедаться пирожками с мясом неделями. Тобиас дольше всех пробыл с отцом и мог более спокойно относиться к его экстравагантным нарядам, но младшие сестренки, которых привезли пару недель назад, и его брат Колин, появившийся в доме неделей раньше, буквально онемели от восторга.

Внезапно Тобиас осознал, что его отец-герцог разглядывает его в упор. Он вскочил и прислонился к стене. Не успев ничего сказать, герцог был вынужден парировать удар француза.

Тобиас вновь ощутил, как сильно бьется сердце в его маленькой груди. Клинки звенели у самых его ушей. Одним резким выпадом герцогу удалось выбить рапиру из рук противника. Она глухо прозвенела, подпрыгнув и отскочив на несколько футов.

Француз выругался, но герцог не обратил на это ни малейшего внимания. Подхватив льняное полотенце со скамьи, он направился к Тобиасу.

Мальчик попытался расправить плечи. Быть может, в один прекрасный день его слабое тело тоже станет сильным и мускулистым, как у отца.

Тело его прежнего хозяина Гриндела было вялым и мягким, хотя он и умел со страшной силой выкручивать ему руки. Но Вильерс, несомненно, намного сильнее его.

– Ваша светлость, – произнес он, слегка наклонив голову. Дворецкий Эшмол учил его, как надо встречать герцога, но он не мог себя заставить кланяться. Пусть это делают слуги. Ему казалось, что если он начнет кланяться, то всю жизнь будет ходить с опущенной головой.

Вильерс заговорил, и мальчику снова показалось, что это лишь взрослая копия его собственного голоса.

– Что за чертовскую возню я застал у вас утром в детской? – спросил Вильерс, снимая ленту с волос и растирая их полотенцем.

Тобиас хотел усмехнуться, но он хорошо помнил наставление Эшмола – нельзя смеяться в присутствии герцога.

– Неужели дети всегда ведут себя подобным образом? – продолжил Вильерс.

– Нет, не всегда, – ответил Тобиас. Он покинул детскую на час раньше из-за диких восторженных вскриков Вайолет, мешавших ему думать о своем.

Герцог снова стал натягивать рубашку.

– Я встретил леди, на которой собираюсь жениться. В доме нужна женская рука. Через пару дней я отправляюсь в приют в Кент и там поблизости смогу посмотреть еще одну невесту. Надо не лениться и увидеть их всех, прежде чем решиться на столь важный шаг, не так ли? – Его глаза весело блеснули.

– Вам… нужна жена? – спросил Тобиас с запинкой.

– Мы с тобой уже слегка притерлись друг к другу, но я пока не знаю, как вести себя с девочками. Им нужна мать.

Тобиас округлил глаза от удивления. Герцог удалился, прежде чем он смог что-либо сказать.

Уже у дверей Вильерс обратился к французу:

– Нэффи, похоже, мой сын проявляет интерес к фехтованию, проверь, так это или нет. Вопрос об оплате утряси с Эшмолом, – небрежно бросил он.

Тобиас успел кое-чему научиться с тех пор, как герцог вытащил его с грязной улочки в Уоппинге и поселил в своем дворце. Он понял, что герцоги – это боги, слуги – мусор; свободные джентльмены – где-то посредине. Бастарды – в самом низу этой кучи.

И еще пришел к выводу, что герцог обращается как с мусором со всеми. Вот и теперь он ушел, не дожидаясь ответа француза, хотя видел, что тот раздражен, пропустив целых два выпада и увидев себя сначала с клинком у горла, а потом – с выбитой шпагой. Отрывистое приказание герцога усугубляло положение.

Тобиас внимательно следил за тем, как француз наступает на него с рапирой в руке.

– Итак, мне приказано обучить вас фехтованию, – заявил он угрожающим тоном, схватив парик и кое-как напялив его на слипшиеся от пота волосы. – Я, великий Нэффи, который в почете у трех королевских дворов, должен тратить свое время на какой-то хлам. Как будто ему потребуется защищать свою честь! Какую честь? Где она у тебя? – Его смех походил на лошадиное ржание. – Ты – ничтожный бастард, попрошайка. У тебя нет ничего, ни за душой, ни в голове.

Тобиас привык не отвечать на оскорбления, так как знал, что это задевает еще сильнее. Он понял, откуда у него этот талант, когда увидел своего отца с его холодным, презрительным взглядом. Это передалось ему по наследству. Вот и теперь он с усмешкой посматривал на потные космы учителя, выбившиеся из-под парика, на красные пятна, выступившие на его щеках.

– Как омерзительно скрещивать свою шпагу с клинком в руке бастарда! – перешел он на крик. – Неужели я сделаю это? Я, который только на прошлой неделе фехтовал с герцогом Ратлендширом! Тебе не нужны благородные манеры. Ты сын шлюхи, ее кровь еще заговорит в тебе, и ты кончишь под канализационной решеткой.

Тобиас спокойно сносил оскорбления в свой адрес, но тут оскорбили его мать. Он мало думал о ней, пока не встретил раззолоченного герцога, который признался, что своим ужасным положением мальчик обязан ему, а вовсе не ей. Герцог не удосужился более внимательно проследить за его судьбой.

– Если кровь отвечает за манеры, то твой отец наверняка имел самые грязные рога во всей округе! – медленно произнес он.

Оскорбление мгновенно дошло до француза.

– Ты, бесстыдный щенок, посмел оскорбить мою маман?! – Он вдруг скакнул на него как пробка из бутылки.

Тобиас едва успел увернуться, и француз со своей рапирой шмякнулся о стену, и из носа у него брызнула кровь.

Дворецкий Эшмол стоял, подмигивая Тобиасу. В руках у него была тяжелая трость с набалдашником, которой он явно успел огреть француза по спине. Тот закрутился на месте, зажимая нос рукой и выкрикивая нечто нечленораздельное.

– Это научит тебя разговаривать с молодым хозяином, – сказал Эшмол, поглаживая трость.

Кровь лилась ручейком на белоснежную рубашку Нэффи.

– Как ты осмелился поднять на меня руку, тупой болван? – вскричал он.

Тобиас рассмеялся, но мгновенно утих. До него вдруг дошло, что француз не постесняется отделать дворецкого. Это ведь негерцогский сынок.

– Я отучу тебя поднимать руку на тех, кто выше тебя! – кричал француз.

– Прекратите это, немедленно! – попробовал приказать Тобиас.

Но француз уже обрушил шквал ударов своей шпаги с тупым наконечником о грудь дворецкого. Самодовольно улыбаясь, он буквально наслаждался болезненными вскриками протеста Эшмола, все время отступавшего и не решавшегося на этот раз пустить в ход свою палку.

Заметив рапиру Вильерса, брошенную на скамье, Тобиас подхватил ее.

Нэффи заржал:

– Посмеешь выступить против меня с этой шпажонкой?

А ты знаешь, что такое удар Нэффи? Не боишься того, кто учит фехтовать твоего отца?

– Мой отец герцог дважды побил тебя в это утро, – заметил Тобиас.

– Я подарю тебе шрам на память о сегодняшнем дне, вот что я сделаю! – крикнул француз. – Ты до конца дней будешь носить мою отметину на лице. Это большая честь для тебя, канализационная крыса, иметь отметину великого Нэффи.

Француз во все стороны брызгал слюной, вызывая брезгливость в Тобиасе. Он вдруг швырнул поднятую им рапиру между дворецким и Нэффи, чтобы поставить точку в их потасовке. Последний заржал, запрокинув голову.

– А ты вообще-то не так уж и глуп… – начал было француз, но, не успев договорить, грохнулся на спину.

Дело в том, что Тобиас сумел быстро выхватить палку из рук дворецкого и угодить ею французу в горло.

– Вряд ли вы убили его, – задумчиво проговорил Эшмол, трогая тело носком нарядной туфли с пряжкой.

Нэффи шумно вздохнул, но глаза его оставались закрытыми.

– Не похоже на это, – согласился Тобиас. Подхватив отцовскую рапиру, он стал стягивать с нее тупой наконечник.

– Собираетесь проткнуть его? – спросил Эшмол. – Разразится большой скандал.

– Я не собираюсь его убивать, – сказал Тобиас, опуская рапиру острым концом вниз.

– Осторожнее, – предупредил Эшмол, – вы можете испортить отполированный пол. Я отвечаю за него.

– Не испорчу, – ответил тот, стараясь удержать тяжелую рапиру.

– И чтобы не было ни капельки крови на этом прекрасном полу, – предупредил Эшмол.

– Крови не будет, – заверил Тобиас.

– Хотите изрезать его камзол? Стоит ли?

Тобиас испытующе посмотрел на него.

– Вы носите эту ливрею дворецкого каждый день? Похоже, этот глупец всегда носит с собой все свои деньги, – сказал Тобиас, срезая перевязь.

– Уже нет, – усмехнулся Эшмол.

Рот Нэффи был приоткрыт, он тяжело дышал.

– Вы славно вырубили его, – заметил Эшмол. – Это надолго.

– Он так тяжело дышит, ему надо помочь, – сказал Тобиас, проделывая шпагой вентиляционные отверстия в жестком парчовом жилете француза.

– Ты оставишь ему хотя бы его панталоны, парень? – усмехнулся Эшмол.

Тобиас снова занес рапиру.

– Будь поосторожнее с его «фамильными драгоценностями», – попросил дворецкий. – Я вовсе не желаю быть ответственным за превращение петушка в курочку.

Тобиас вырезал лоскут из панталон на правой ноге Нэффи.

– Пойду, приглашу кого-нибудь из лакеев, чтобы выкинули отсюда эту рухлядь, – произнес очень довольный Эшмол. – Судя по всему, он еще не скоро очнется.

– Удар в дыхательное горло может вырубить на несколько часов, – заметил Тобиас, старательно вытирая рапиру герцога. – Это лезвие могло слегка затупиться о парчу, – продолжил он, – его надо подправить.

– Вижу, ты истинный сын своего отца, – сказал Эшмол.

– Он, кажется, собирается в Кент? – спросил Тобиас.

– Да, чтобы забрать близнецов. – Ответил дворецкий, потирая грудь. – К вечеру я буду весь в синяках из-за этого французского червя.

– И когда именно он обычно приказывает подавать карету?

– Думаешь отправиться с ним? Он ни за что не возьмет тебя, и не проси. Оставайся дома командовать малышами в детской.

– Я и не подумаю просить его, я никогда не прошу.

– Сын своего отца, – повторился Эшмол. – Герцог не любит высовываться из дома до восхода, где-то около десяти скорее всего. Не знаю, что ты задумал, но постарайся не прогневить его. Я не хочу, чтобы он изгнал тебя из своего сердца.

Глава 6

Лондон, резиденция герцога Монтегю

В тот же день

– Мы должны взять все твои самые лучшие наряды, – объявила герцогиня за завтраком. – И амазонку, разумеется. Там она очень может пригодиться. Но только не ту, с пошлыми фестончиками, которую ты надевала в парк. Они просто безвкусны.

– Гладкая ткань с набивкой смотрится лучше всего, – сказала Энн. – Леди Фестл выезжает в амазонке из подобной ткани уже второй раз.

Элинор почти не слушала. По счастью, герцогиня так любила болтать, что не нуждалась в ее репликах. Ей было вполне достаточно Энн, которая явилась к ним в это утро в наряде из небесно-голубой тафты с огромным декольте и пышными фалдами на бедрах. Под ними был надет широченный кринолин. Мадам Бушон выглядела потрясающе, восхитительно, как и подобает богатой замужней матроне.

Элинор надела свое любимое невзрачное платье из темного муслина. Она считала, что оно отлично сохранилось, хотя и прослужило уже два или три сезона. Из-под подола торчали пышные оборки ее нижней юбки. Она находила, что эти оборки весьма удачно сочетаются с пышными гофрированными рукавами.

– Не хочу брать с собой мои лучшие платья, – произнесла вдруг Элинор, сестра и мать с недоумением посмотрели на нее.

– Я отправила записку к мадам Гаске, чтобы она нам сегодня же доставила твой новый наряд, который мы несколько недель назад заказали.

– А мне уже расхотелось иметь это платье, – сказала Элинор, любовно оглядывая свои рукавчики и оборки от нижней юбки, торчавшие снизу.

– Прошу тебя, дорогая, сделай над собой усилие, – строго сказала ее мать, сидевшая во главе стола. – Энн отчитала меня сегодня за то, что я позволяю тебе ходить в обносках. Раньше я смотрела на это сквозь пальцы, но теперь, когда ты должна стать герцогиней, я этого больше не потерплю. Тебе придется одеваться по моде, милая.

– Я почти готова к этому, – произнесла Элинор, – но у меня так мало красивых платьев, таких, как надето сейчас на Энн. Хотела бы я оказаться в таком наряде!

– Мне кажется, мое декольте могли бы украсить еще и кисточки, – ответила Энн. – Возможно, я попрошу внести в него изменения. Интересно, заметит ли Вильерс, как ты изменишься в своем новом платье? Сам он одевается весьма элегантно.

– Ему не столь важно, во что я одета, – сказала Элинор. – У нас совсем другие чувства! Пожалей мою больную голову.

– Пожалеть твою голову? – вмешалась герцогиня. – До сих пор с твоей головой было все в порядке, в отличие от Лизетт.

– И теперь она согласна, не скрывать больше свою красоту, – произнесла Энн. – Она хочет быть желанной, а не отпугивать, как злая карга.

– Моя дочь не похожа на каргу, – отрезала герцогиня. – Я бы ей этого не позволила. – Видимо, чтобы рассеять последние сомнения, она уставилась на Элинор сквозь лорнет: – Ты одета как неряшливая горничная, это совершенно неприемлемо!

– Совершенно неприемлемо, – повторила Энн, которая не стеснялась появляться в свете в нарядах самых рискованных фасонов. – Но все будет хорошо, я уже отправила одного лакея за моими нарядами, а другого – к мадам Гаске. В последнее время я заказала у нее три наряда, но готова пожертвовать ими в пользу сестры. Возможно, мадам даже успеет их слегка расставить вверху под размер нашей Элинор. Впрочем, декольте в них такое глубокое, что это не имеет значения. Линия груди пройдет на палец выше, только и всего. Это даже удобнее для нашей скромницы. Но много скрыть ей все равно не удастся, – усмехнулась она.

Элинор молча покусывала губы. Похоже, ей предстоит превратиться из скромницы в падшую уже к вечеру.

– Ты должна слушаться советов сестры, – сказала герцогиня. – Твоя сестра сделала блестящую партию в самый первый год своего выезда в свет, Энн очень умна, и хотя пожертвовала маркизом ради мистера Бушона не имевшего блестящего титула, только выиграла от этого…

– У моего милого Джереми превосходные земли в долине, акры и акры дорогущих земель со стадами прелестных тонкорунных овечек. Я очень богата.

– Полагаю, твой гардероб в этом году уже стоит вдвое дороже, чем мой и Элинор, вместе взятые. Твой папа был бы очень расстроен, если бы все это ты отнесла на его счет.

Элинор не была мотовкой. Если ее мать заказывала ей платье, она послушно посещала все примерки, лишь бы не поднимать шума в семье.

– На самом деле мы с Элинор не такие уж и разные… – начала было Энн.

– С этим я не согласна, – твердо заявила герцогиня. – Как только ты начала выезжать в свет, Энн, я постоянно боялась, как бы ты не оскандалилась в обществе с этой твоей… экстравагантностью. За Элинор я всегда была спокойна.

– Ах, она такая скромница, – заметила Энн с едва заметной усмешкой.

– Ты могла бы поучиться у Элинор ее сдержанности, – заявила герцогиня. – Вы должны поддерживать друг друга. Почему бы тебе, не прокатиться с нами, Энн? Составь нам компанию, – неожиданно предложила она.

– А как же я оставлю Джереми?

– Нет ничего целительнее для брачных уз, чем краткие расставания, – произнесла герцогиня. – Мы с вашим отцом редко ссоримся, полагаю, что это из-за наших затяжных разлук.

Поскольку их отец имел страсть к путешествиям, и даже в чужом климате, на ссоры действительно не хватало времени.

– Нет никакой необходимости, чтобы ты тащилась вместе со мной, – сказала Элинор. – Я просто хорошо объясню Рэкфорт, как надо заботиться о прическе и платье. Я прикажу ей, чтобы она была более внимательной. Надеюсь, я буду выглядеть прекрасно, хотя Рэкфорт и постоянно жалуется на зубную боль.

Обе леди снова пристально осмотрели Элинор, обменявшись многозначительными усмешками.

– Вы абсолютно правы, матушка, – произнесла Энн после паузы. – Я еду с вами и прихвачу свою камеристку. Я предоставлю мою Виллу в полное твое распоряжение, Элинор. Это будет настоящее жертвоприношение с моей стороны; я не удивлюсь, если у меня над головой возникнет сияние после этого.

Элинор округлила глаза:

– К чему все эти сложности? Может быть, твоя Вилла просто даст несколько уроков моей Рэкфорт?

– Боюсь, это не поможет. Твоя Рэкфорт самая бестолковая из всех служанок на свете. Тебе я отдаю Виллу, а для себя возьму еще и Мэри.

– Полагаю, ты собираешься путешествовать лишь для того, чтобы собрать побольше сплетен, – заметила Элинор.

– Вовсе нет. Я лишь хочу, чтобы ты выглядела респектабельно, как и подобает герцогине, – с достоинством парировала Энн.

– Я тоже готова пожертвовать для тебя моими нарядами, дорогая, – сказала герцогиня. – Мне удалось сохранить фигуру.

– Это весьма щедро с вашей стороны, матушка, – произнесла Энн. – Но я не позволю ей донашивать за вами платья. У невесты должен быть совсем другой гардероб.

Через пару дней к утру были доставлены платья от доблестной мадам Гаске. Это были заказы для Энн, включая один наряд из темно-голубой парчи, перехваченный тайно у другой заказчицы, которая осталась весьма разочарованной из-за этого.

– Это платье – верх совершенства, – говорила довольная Энн. – Я случайно подсмотрела в тот момент, когда над ним корпели швеи, и тут же решила, что оно непременно должно быть моим.

– Как же ты могла? – возмутилась Элинор.

– Очень просто. Я предложила мадам Гаске тройную цену, и она охотно уступила его мне. Ты должна ценить, что я передаю его тебе. Я очень хочу, чтобы ты стала герцогиней Вильерс. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания. Этот наряд вполне соответствует великолепным костюмам герцога.

Элинор хотела сказать, что ей слегка претит столь пышный стиль, но в этот момент их окликнула мать.

– Я только попрощаюсь с Ойстером, – сказала вместо этого она. – Он только что где-то тут мелькал.

– О нет, Ойстера мы возьмем с собой, – вдруг сказала Энн. – Я привяжу кружевную салфетку к его ошейнику, чтобы он выглядел поимпозантнее.

– Не будь дурочкой, – одернула ее герцогиня, появляясь в дверях. Элинор ни в коем случае не должна брать с собой это пузатое, пучеглазое чудовище.

– Нет, должна, – продолжала настаивать Энн. – Может быть, именно Ойстер и обручил их. Он стал их любимой шуткой.

– Его слишком трудно сделать привлекательным, – уныло произнесла Элинор.

– Попробую прицепить ему к ошейнику одно из моих страусовых перьев, – сказала Энн. – Кажется, королева Шарлотта украшала своего мопса страусовыми перьями. Или это были павлиньи перья? Ты просто обязана быть с собачкой, если хочешь нравиться Вильерсу. Сейчас все таскают за собой своих щенков, это модно.

– Мне нет дела до моды, – снова затянула свою старую песню Элинор. – К тому же Ойстер вовсе не мопс.

– Частично он мопс, – настаивала Энн, похлопывая собачку по спинке. – Подожди, сейчас увидишь, как хорош он будет со страусовым пером.

Энн была в модной широкополой шляпе, украшенной с одной стороны пучком из страусовых перьев. Она мгновенно вытащила одно из них и засунула в ошейник Ойстера.

– Он мопс, хотя и не совсем чистопородный, – подтвердила герцогиня. – Мистер Песникл сказал нам об этом, и у нас нет оснований не доверять ему.

– Ни один мопс на свете не имеет таких ушей, – сказала Элинор. – И вообще он нам будет только мешать.

– Твоя сестра Энн лучше понимает мужскую природу, – сказала герцогиня, – а ты несколько лет только и делала, что смотрела букой на всех женихов. Хотя бы теперь перестань упрямиться и прими совет твоей младшей сестры.

– Смотрите! – вскричала Энн. – Он носит мое перо, как статский советник. Видите, как он им важно помахивает?

– Кто бы мог не заметить этого? – сказала Элинор, поманив песика к себе. Он подбежал, виляя хвостом и гладя на нее глазами, полными обожания. Это была одна из тех странных собачек, которые не могли нравиться всем. Но она любила своего питомца Ойстера, с его кремовым тельцем и черненькой мордочкой. И с этими его ужасными черными выпученными глазками, которыми он так преданно смотрел на нее. И все же ей казалось, что одним страусовым пером тут трудно исправить положение.

– Он не будет мешать, – сказала Энн. – Скорее поможет. Когда разговор сам собой прекратится или наступит замешательство, можно будет переключиться на него.

– Лучше убрать это перо, Энн, – сказала Элинор. – Оно свешивается ему на спину и щекочет ее. Того и гляди, он начнет гоняться за своим хвостом. А он такой толстый, что замучается делать это.

– Перо придает ему особый шик! – настаивала Энн. – Матушка, не позволяйте ей отнять перо у Ойстера. Он скоро привыкнет к нему. Такое точно перо носит мопс королевы. Страусовое. А может быть, и павлинье.

– Мопсик с павлиньим пером, – сказала Элинор, – прекрасная тема для светской беседы. Ладно, пусть остается.

– Когда прибудем на место, тебе надо будет пойти вздремнуть, Элинор, – сказала герцогиня. – Я хочу, чтобы ты предстала перед Вильерсом в самом лучшем виде. Лучше этой бедняжки Лизетт.

– Но, мама, Лизетт – моя подруга. Не надо говорить о ней так.

Герцогиня прищурилась.

– Может быть, это тебя надо звать чокнутой, а не Лизетт? – спросила она.

Элинор промолчала.

Ее мать вдруг слабо вскрикнула:

– Будь я проклята, если забуду взять эти острые серебряные гребешки твоей бабушки! Я хочу, чтобы ты выложила их на столик возле твоей постели. В знак твоего целомудрия, таков уж обычай. – Она поспешно удалилась.

– Неужели она думает, что я стану приглашать герцога в мою спальню, чтобы показать ему какой-то первобытный фетиш, да еще в чужом доме? – спросила Элинор.

Энн слегка потрепала ее по руке, чтобы успокоить.

– Нашу мать иногда заносит, не обращай внимания. Она новее не считает тебя глупой.

Но часто называет, подумала Элинор, Она оставалась загадкой для матери, которая не подозревала, что у них с Гидеоном все так далеко зашло. Мать не знала, какой чудесный месяц они провели перед восемнадцатилетием Гидеона, накануне его обручения.

И поскольку ее мать ничего об этом не знала, она ничего не знала и о ней, своей несчастной старшей дочери.

Элинор знала также, что ее мать страдает забывчивостью и не придает значения тем оскорблениям, которые раздает направо и налево. Но каждый раз, когда мать называла ее глупой, словно острый нож поворачивался в ее сердце.

– Гидеон на балу герцогини Бомон подходил к нам, когда мы с мамой были в павильоне для угощений, – сообщила она зачем-то сестре, лишь бы что-то сказать.

– Он был с Адой?

– Нет, Ада снова больна.

Энн поморщилась:

– Больна или притворяется? Она просто изображает из себя изнеженную особу. Возлюбленную средневекового трубадура, на которого похож Гидеон.

– Нет, однажды я видела, как она кашляла, – возразила Элинор.

– Я не люблю ее, – заявила Энн.

– Не говори так, она не виновата, что больна, и вообще ни в чем не виновата.

– Разумеется, виноват Гидеон, – мрачно заявила Энн. – Он не имел права поступить с тобой так бесчестно, должен был порвать завещание своего отца.

– Бесчестно?

– Да, он обесчестил тебя, не так ли, Элинор?

Элинор вздернула подбородок.

– Это не было бесчестьем, мы просто любили друг друга. Неужели не понимаешь? Не думала, что ты настолько глупа!