Текст книги "Дуэль"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– В подвал бы нарисовались.

– И сумели бы туда попасть?

– Как два пальца. С нами Фомка был, он – медвежатник, специалист по замкам и сейфам. Был…

– Ну, взяли б это золото. Предположим, вы знаете, что воров стали бы искать.

– Нас всю жизнь ищут. Убивают, сажают, а нас меньше не становится. Живем. Чтоб легавые с голодухи не сдохли. Даем им, падлам, работу и кусок хлеба. А они за то даже положняк не платят. Ведь если бы не мы, мусоров давно бы разогнали. Пахать заставили бы. А пока мы дышим, мусора – в уваженье, в почете. Чтоб им в параше ожмуриться! – пожелал Бурьян.

– А почему у вас кличка такая?

– Да хрен ли там! Меня никто своим не признавал. На рожу в детстве менялся часто. Лишь когда усы пробиваться начали, все увидели, что я в отца пошел. А кликуха еще до того приклеилась. Бурьян – ничейный сын.

Так и осталась она при мне. Памятью, в наследство. Зарубкой, – помрачнел Бурьян.

– А вы пытались порвать с Шанхаем?

– Зачем?

– Чтоб жить как человек. Ночами спокойно спать.

– Туфта все это! Как жить? Как все вы? И это жизнь? Да я такого облезлому сявке не пожелаю, – сплюнул на пол Бурьян, забыв, что он не на Шанхае.

Кравцова одернула его взглядом. Тот смутился, впервые в жизни покраснел до макушки.

– А семью свою не думаете завести?

– Семью? – Бурьян вперся глазами в грудь Ирины. Сглотнул горячую слюну, вздохнув прерывисто, сказал тихо:

– Шмары в жены не годятся, а и путная за меня не пойдет. К тому ж нельзя нам жениться, закон не велит.

– Эх, Боря, а ведь красивый парень. Хорошую девушку тебе, чтоб сильнее законов ваших стала. И жил бы счастливо, спокойно.

Бурьяну и вовсе не по себе стало. Его впервые в жизни назвали красивым. И кто? Та, какая, кроме хамства, от него ничего не видела, – счастья ему пожелала. Такое он слышал только от матери, давным-давно.

– Счастье тоже у каждого свое. Его всяк по-своему понимает. Один – в наваре, после дела. Другой – в бутылке иль в бабах. Есть еще ебанутые, какие в пахоте кайф находят. Мура всё! Счастье – это воля и башли. Шелестят они в клифте, все другое само по себе приходит. Нет воли – нет башлей. Выходит, счастье наше, вместе с нами, по зонам да тюрьмам кантуется. Как тень. Всегда под боком. А не ухватить, не поймать, – глянул на Ирину ниже пояса.

– Человеческое счастье – в другом, – не согласилась Кравцова, – в детях, в работе, друзьях. Оно многолико и цветасто. Потому что во все мы вкладываем душу.

– И как ее хватает – на халяву себя рвать? – пожал плечами Бурьян.

– Скажите, Борис, после зоны снова на Шанхай – к фартовым вернетесь, к Лешему?

– Если б ты приняла, подумал бы, – выпалил одним духом.

Ирина рассмеялась и продолжила допрос.

– Не-ет, форточку мы не открывали. Ее ветром распахнуло. Видать, без крючка, на понте держится. Нам она без нужды, – говорил Бурьян.

– Как узнали о золоте?

– Да о рыжухе весь город трещал. Мы же не глухие. Пронюхали, возникли.

– А грузчик из склада универмага разве не приходил на Шанхай? – словно невзначай спросила Ирина о человеке, которого выследили оперативники угрозыска.

– Может, кто и возникал к фартовым, я не видел, не засекал, никто мне про то не ботал. А про рыжуху, как на духу, чтоб мне век свободы не видать, если стемню, на базаре сам пронюхал, когда хамовку брал.

– Вы сколько раз бывали в деле? – поинтересовалась Кравцова.

Глаза Бурьяна злом сверкнули. Отмерив руку по локоть, показал Ирине, процедив:

– Вот тебе! Ишь, лярва, хочешь «висячки» за мой счет раскрутить? Повесить на меня? Заморишься в параше! Я – не фрайер!

– Успокойтесь, Бурьян! На моем счету «висячек» нет. И я не собиралась колоть вас. Спросила затем, чтобы знать, насколько вы погрязли в фарте? Как мне писать обвиниловку? Что просить для вас в суде, чтобы не перегнуть, не отнять молодость и возможность наладить жизнь, какую еще не успел увидеть. Наказание не должно быть тяжелее совершенного преступления. Потому и задан вопрос, без второго смысла.

– Кончай травить да лепить темнуху, все вы до суда добренькими выпинаетесь. Зато в процессе зубы оскалите, длинней перьев наших.

Кравцова не стала больше убеждать. Пожалела время. Ей предстояло провести еще два допроса.

Ирина ничего не заметила. Не увидела напряженности, усиленного конвоя, охраны кабинета.

Она добилась ценой немалых усилий доверия арестованных.

– Вы можете ничего не говорить. Отказаться от показаний. Но следствие идет вне зависимости от вашего настроения и нежелания. Я от вашей прихоти независима. Следствие по делу будет закончено вовремя. Л уж потом, на суде, сами станете сожалеть об упущенных сегодняшних возможностях рассказать все самому, – предупредила она Клячу.

И тот вскоре попросился на допрос.

Он тяжело подбирал каждое слово для ответа. Долго обдумывал каждый вопрос следователя. Отвечал скупо, сжато.

Кляча сразу сказал, что будет говорить только о себе. О других ему ботать – западло. Пусть всяк о себе сам вякает. И не только о Лешем, о Бурьяне с Фишкой словом не обмолвился. Будто и не знал их никогда.

Фишка все свои грехи взвалил на убитого Фомку. Дескать, он, падла, облажался кругом. И его – Фишку, с панталыку сбил. Бухого сфаловал на дело. А теперь ему, Фишке, в ходку ни за хрен собачий хилять. Да не куда-нибудь, а на дальняк, на самую что ни на есть – Колыму…

Он пытался узнать, что будет просить для него в суде Ирина, если станет поддерживать обвинение в процессе.

Кравцова будто не понимала…

А в это время около милиции появились фартовые. Близко не подходили. Но внимательно наблюдали за машиной, прибывшей из тюрьмы, вглядывались в окна, в надежде хоть мельком увидеть лица кентов.

Что задумали они? Ведь неспроста вот так открыто, средь бела дня, кружат неподалеку. Специально припугнуть или узнать что-то хотят?

Палов приказал оперативникам следить за фартовыми.

Но ни в этот день, ни на другой воры никак себя не проявили, хотя крутились около милиции, будто в нее банк перевели.

За нервы дергают, – предполагали оперативники.

Своих высматривают…

Внимание отвлекают. Небось на «воронок» налет

сделают, чтоб своих вызволить…

– Кишка тонка против шестерых конвоиров, – смеялись милиционеры.

Но фартовые будто местом для прогулок избрали милицию. Исчезали они сразу, как уезжал «воронок» с обвиняемыми. Но на следующий день всех троих снова привозили на допрос, и все повторялось сначала.

– Хоть ты их на перекур позови, – пошутил оперативник. И увидел лохматую, толстую бабу, вывернувшуюся из-за угла с криком, визгом.

Она ворвалась в милицию бурей. Платье на груди порвано. Подол снизу до пояса разодран. Под глазом синяк черней тучи.

– Спасите! Изнасиловали, деньги отняли! Чего сидите тут? У вас за углом бандюги людей паскудят!

– Кто?

– Где?

– Бегом, ребята! – встал Балов следом за оперативниками, выскочившими в дверь.

– Они вот здесь! – бежала баба в темный двор соседнего дома.

– Вот в этом подвале они! Туда меня заволокли. Пьют там! Хватайте их!

– Да тише! Вспугнешь всех! Чего орешь, поймаем твоих обидчиков, – заторопились оперативники в подвал.

«Ну, припекло фартовых, коль налетом промышлять начали. Видно, вовсе в прогаре сидят!» – подумал Балов.

– Не двигаться! Всем оставаться на своих местах! – услышал голос оперативника.

В подвале было пусто. Ни людей, ни бутылок. Пара испуганных крыс метнулись по углам от непривычного света фонаря.

– Черт знает что! Где эта изнасилованная? – оглянулся на оперативников Балов и выскочил из подвала.

Бабы около дома уже не было. Она словно приснилась.

Геннадий помчался в милицию. Оперативники, обгоняя его, вскочили в открытую настежь входную дверь, но поздно…

Ни Бурьяна, ни Клячи, ни Фишки… Оба конвоира из тюрьмы, вместе с водителем, наглухо закрыты в «воронке».

Окно в следственном кабинете разбито. Кравцова упала со стула и лежала на полу, не шевелясь. Убили? Или, может, еще жива?

Дежурный на выходе милиционер головой в стол воткнулся.

Балов растерялся. А оперативники, приведя в сознание Кравцову и дежурного, высмеивали Геннадия открыто:

– Кого-то изнасиловали, а по шее нам получать! Зато рыцари! Пожалели какую-то потаскуху!

– Зато всю «малину» разом накрыть хотели! Забыли, что фартовые не насилуют и сумки не отнимают. Это – дело шпаны.

– Да маскарад нам устроили! То дураку только не понять! И мы, как ишаки, туда же! Теперь весь город над нами смеяться будет.

– Этим не кончится. Всех под зад вышибут. И поделом. Чтоб своей головой соображали, думая, всякий ли приказ выполнять?..

Очнувшаяся Кравцова расстроилась, узнав о случившемся. Рассказала, что услышала звон стекла и одновременно нестерпимую боль в затылке. К окну она сидела спиной и не видела того, кто бросил в нее увесистый булыжник. Не слышала, как убегал Фишка – последний из допрашиваемых.

– Да, допрос затянулся. Но ведь через неделю дело должно было пойти в суд. Надо все проверить, сделать выводы, чтобы обвинение было объективным. Кто мог предположить такую дерзость? – говорила Кравцова.

Дежурный по горотделу сказал, что в дверь вошли двое. И не успел он спросить, кого им нужно, стукнули его по шее так, что дыхание перехватило. Второй – кулаком в темя… Больше ничего не знает…

Балов глянул на часы. Да, рабочий день закончился час назад. Начальника горотдела нет в кабинете, его куда то вызвали. Заместитель в командировке. Все остальные – по домам ушли.

Прислушался. Кравцова звонит прокурору. Тот, узнав о случившемся, на крик сорвался. Балова последними словами поливает. Кричит так, что Геннадию не по себе. И, пообещав разыскать начальника милиции, заверил, что и сам приедет через десяток минут. Попросил следователя подождать его.

Геннадий вошел в кабинет. Руки тряслись от перенапряжения. Столько обид, унижений… А ради чего? За что?

Сел к столу. Голову на руки уронил. Впервые расхотелось жить.

Неудачник, так его снова назовут сослуживцы и сотрудники. Начальник – и того хуже… Потребует, чтоб добровольно рапорт подал. Хорошо, если только этим обойдется. «Но нет, нет, ведь воры сбежали по моей вине, – размышляет Балов, разглядывая наган, вытащенный из кобуры. – Все сдать надо. И его – тоже. Кто поверит, что по глупости, из-за доверчивости погорел? Никто. Даже дети…»

– Ты чего тут впотьмах сидишь? – внезапно открыл дверь кабинета и включил свет начальник горотдела. Он скользнул взглядом по лицу следователя, рукам, нагану.

– Почистить решил? Дай гляну, – забрал оружие. И, сев рядом, заговорил спокойно: – Не ты первый просчитался. «Малины» и не таких облапошивали. И я ошибался. И меня надували. Пока опыта набрался – жизни в запасе осталось совсем мало. И сегодня я не гарантирован от ошибок. И не только я, а все мы, до единого. Нет в жизни ничего более трудного, чем умение выжить, исправить ошибку. На это лишь мужики способны. Легко только умереть. Это удел слюнтяев. Пока мы живы – надо учиться, опыта набираться.

– Они с неделю вокруг нас кружили. Но не было у меня оснований к их задержанию. Все свои сроки отсидели. Ни за одним криминал не ходит. Вот и подойди, возьми их голыми руками! Чувствовал, ждал беду, а прозевал, когда она пришла…

– Беда? Где беда? Все живы, здоровы, это главное. А ворье поймаем. Они никуда не денутся. Дальше Шанхая не уйдут. И наших рук не минуют. Лишь бы здоровье не подвело да нервы не подкачали. И оружие осечку не дало. Не подвело бы… Ты голову береги. Не рискуй ею. Одна она у тебя. Знаю, уж очень хотелось поймать Лешего. Но ты нужнее нам. Успокойся. И через пару дней обдумаем с тобой, как поймать дьявола. В молодости и я этим увлекался. С уголовного розыска начал карьеру. И теперь хочется стариной тряхнуть. Может, пригодится где-то мой совет.

– Как теперь работать? Сотрудники не станут доверять…

– У них ошибок не меньше твоего. Гораздо больше. Не им в тебе сомневаться. Я тебе доверяю. И успокойся. Не ты первый начинаешь розыск сначала. Этим многие отмечены. То не беда, очередной урок, его запомнить надо. Но не зарекаться от повторений и ошибок. Они естественны. И выигрывает сообразительность и терпенье. Понял? Иди отдыхай. Съезди на рыбалку. Ведь впереди выходные. Отвлекись. Очень помогает. По себе знаю.

Балов уходил с работы успокоенный.

Начальник милиции, едва за следователем закрылась дверь, вызвал дежурных оперативников. И, назначив старшим лейтенанта Лаврова, послал на Шанхай.

– Возьмете дежурную машину. Они не успели уйти далеко. Всем постам, на всех трассах дано указание проверять транспорт и пассажиров самым тщательным образом. Но этот наш шаг предполагают и воры. Особо беглецы. Потому у них есть три выхода из ситуации: переждать шумиху вокруг их побега где-либо в городе – в глухом притоне – на Сезонке или Шанхае, либо, переодетыми в баб, попытаться вырваться из Охи или воспользоваться чужими документами, нацепив «маскарад». Самое сложное – последнее. И все же нельзя сидеть сложа руки. На Шанхае появятся двое из вас. Остальные по двое охраняйте выходы. Оружие обязательно взять. Возможно, успеете прихватить сбежавших.

Оперотряд, вскочив в машину, умчался на Шанхай. А начальник горотдела связался по телефону с милициями ближних поселков, предупредил, потребовал усилить наблюдение за каждым приезжим.

Время шло к полуночи. Оперативники еще не вернулись с Шанхая. Зато вернувшийся из командировки заместитель начальника горотдела, увидев свет в кабинетах, завернул узнать, что случилось.

Услышав о побеге, не удивился. А по поводу отправленных на Шанхай оперативников сказал:

Пустая затея. Напрасно ребята поехали. Лишний шум ни к чему. На Шанхае не то что беглецов, ни одного вора не сыщете. И на Сезонке их не будет. В городе никто не останется. Кому захочется попадать к нам, чтобы из него вытряхивали сведения о «малине»? Фартовые знают, скажи они о ворах – свои же убьют. А и оперативники под горячую руку чертей вкинуть могут, попади им нынче на пути любой из законников.

– Что ж, по-твоему, нам теперь делать? – перебил начальник.

– По рации свяжитесь с Лавровым, верните ребят.

– Вызывал уже. Не отвечают.

– Не с того начали. Лобовые ходы не для этой ситуации. Кавалерийская атака оперативников лишь навредит.

– А что ты предлагаешь?

– Связника, – улыбнулся заместитель и попросил список воров, давно отколовшихся от «малин» и работающих под негласным надзором милиции.

Читая список, вдруг просиял:

– Вот этот! Бывший законник. Все фартовые его, как облупленного, знают. И хотя не фартует – в чести до сих пор. Но и нам кое-чем обязан. И помнит должок…

– Да кто же это?

– Старый знакомый – Кроншпиль. Помните?

– Еще бы! Он мне столько поднасолил по молодости! Дважды из-за него в звании понижали! А разве он жив?

– Конечно. В начальники пошел. Он теперь важное лицо – заведует городской свалкой, отвечает за санитарное состояние экологической среды вокруг города! И неплохо справляется!

– А станет ли он с нами сотрудничать, этот паразит с помойки? Ведь он с ворами и теперь, верно, контачит?

– Да нет, разошлись их тропинки. Это проверено. Не сорвался ни разу. А мне – в одном деле помог. Советом. Но очень кстати и вовремя.

– Выходит, ты предлагаешь снова его к ворам сунуть, своими руками?

– Мы поговорим с ним. А уж как он подскажет, обдумаем…

Едва обговорили место встречи с бывшим фартовым, в кабинет вошли вернувшиеся с Шанхая оперативники:

– Пусто. Ни одного мужика во всех бараках. Будто пропили их бабы. Все, как барбоски, пьяные. Лыка не вяжут. От старой до малой. Вонища, грязь. И ни слова не могли добиться. Впервые весь Шанхай обошли и нас никто не обозвал легавыми, не остановил. Такого еще ни разу не было. Не только бараки – каждую камору, чердаки проверили. Все напрасно…

И тогда, отправив оперативников дежурить у телефонов, решили сегодня же навестить старого вора.

Кроншпиль теперь жил на широкую ногу. В своем доме. Обветшалом, как и сам хозяин, но крепком, надежном.

Заместитель начальника горотдела брякнул металлическим кольцом по калитке, и со двора послышался сиплый лай свирепой, цепной овчарки. А вскоре и шаги послышались. Семенящие, усталые, шаркающие. И сонный голос спросил сердито:

– Чего надо?

– Открой, Афанасий!

Руки уверенно сняли с калитки крючок. Глянув на гостей, Кроншпиль бурчал недовольно:

– Носит вас нелегкая по ночам, ровно дня нет. Сами не спите, другим на даете.

– Заботы мешают. Не дают уснуть.

– Ну чего топчетесь, идите в избу. Я – за вами, – выглянул за калитку, огляделся, нет ли кого, и, торопливо набросив крючок, шмыгнул в дом следом за гостями.

– Ты, Герасим, от окна подальше сядь, чтоб не высмотрели ненароком, – попросил заместителя. И, глянув на второго гостя, усмехнулся: – Тебе, Петро, тоже по ночам не спится? А я думал, что, сделавшись начальником мусоров, вовсе бока отлежал. Ведь раньше ты грозой был. Жизни не давал никому. Эх-хе-хе. Сколько за тобой охотились. И я, грешным делом, тоже припутать хотел. Ан, твоя взяла… Ты меня накрыл. На целый червонец. В Воркуте я его отбывал. От звонка до звонка. Тебе ни разу не икалось?

– Не за тем мы к тебе, – перебил хозяина Петр, не удержавшись, добавил: – У меня против тебя тоже хватало каленых орехов.

– Знаю, знаю! Наказывали! Ну, считай, квиты! – перебил хозяин. И, оглядев гостей, спросил: – Чем обязан визиту?

– За помощью к тебе пришли. Как ты когда-то. Помоги, – сказал Герасим и вкратце сообщил о случившемся.

Афанасий слушал, не перебивая. Когда Герасим умолк, Кроншпиль сказал глухо:

– Не там вы искали. То и параше понятно. Себе заследили все. Теперь уж никто вам не сумеет помочь.

– Никто другой… Но хоть подскажи, где искать их стоит? – спросил Петр.

– Я с ними не кентуюсь давно. Но и закладывать, если б знал, не стал бы. Мне мой колган еще не помеха. Не держу его за парашу.

– Хватит, Афанасий, мне пустое говорить. Что с ними не связан – знаем, но куда исчезли – можешь предположить. И помочь сумеешь, если захочешь. Кстати, пробил я для тебя в исполкоме дело одно. Отдают под твой контроль подвалы многоэтажек возле горсада. Хозяйствуй вместе с санэпидемстанцией. Заодно и в горсаду наведете порядок, – вспомнил Герасим.

– На том – спасибо тебе.

– Благодарностью не отделаешься. Я знаю, какой навар возьмешь ты с каждого ханыги, прижившегося в подвале. Да и в горсаду будешь иметь немало. Даром такое не дают, теперь и ты нам помоги.

– Пойми, Герасим, я не свечусь на Шанхае много лет. Нарисуйся, враз заподозрят неладное. Хвост пришьют. Это, как два пальца. Да и не трехнут мне нынче, где кенты. Отколовшемуся ботать про фартовых – западло. О том и шмары секут.

– А сам где б искать стал, если б приперло? – спросил Петр.

– Сейчас безнадюга. Дело швах. За город – не сунутся. Там они слишком приметны.

– А в маскараде? – перебил Герасим.

– Бабьи тряпки – на миг. В них долго дышать не смогут.

– По фальшивкам?

– Их, эти липовые ксивы, в день не нарисуешь. А сам трехнул – слиняли все. Сколько транспорта надо? Да такую ораву всяк приметит. Им не то хаза – тюряга мала. Секешь, начальник? – глянул на Петра, усмехнувшись.

– Верно подметил. Таким табором из Охи поедут – любой увидит. Значит, на Сезонку ушли.

– И там не шмонай! Своим хреново. Кто лажанутых отмазывать станет? На Сезонке их нет. Это верняк.

– Но в Охе им и вовсе нельзя оставаться!

– Да не в Охе они!

– А где же? – растерялись сбитые с толку Петр и Герасим.

– Неподалеку, конечно. А ну, вспомните, какой нынче месяц? То-то! Все ханыги, проходимцы, забулдыги и шмары не без вашей помощи общественно полезным трудом заняты. В тайге стланниковый орех заготавливают, для птицефабрики. С начала сентября вы их в добровольно-принудительном порядке из города выметаете. И там они – до самого ноября. Никто их не дергает, не проверяет, не шпыняет. Дышат вольно. И польза от того великая. В городе спокойно люд живет, а перхоть – тоже дышит не тужа. Никто им в мурло не плюнет – почему ужрался с утра? Иль на чьи набрался? Там они, сявок – за орехами, сами за карты иль выпивон. Там их не шмонали ни разу за все годы. И эта принудиловка – сущий санаторий, рай для ханыг охинских. Если б не зимние холода, они оттуда век бы не возникали. Вот только туда могла смотаться шанхайская «малина». Дух перевести подальше от ваших глаз. За эти пару месяцев многое изменится. Устанут постовые, оперативники. Измотаетесь, поверите, что удалось им на материк слинять, и смиритесь с очередной «висячкой». А они, к зиме поближе, отдохнув и успокоившись, вернутся в Оху. Вас к тому времени другие дела и заботы отвлекут, – рассмеялся Кроншпиль.

Возможно, ты прав, – подумав, ответил Герасим.

– Почему я уверен, так вы сами меня надоумили. Коль по лажовым ксивам иль под маскарадом, слиняли бы трое. Ну, пятеро кентов. Тут же – все. Конечно, иные вот-вот вернутся. Чтоб не оставлять Шанхай без глазу. Но нарисуются уверенные, что с фартовыми все на мази. Шанхай им не просто хаза, а и прикрытие, и большая кодла. А Шанхай фартовым – всем обязан. Воры его держат. Вот и секи.

– Но как найти их там, в тайге? Мы их в городе, под охраной прозевали. А там они без стремачей не живут. Половину шанхайцев на шухер поставят, – задумался Герасим.

– Если б хоть раз их там накрыли бы, понятно, не дышали б без атаса. А коль не случалось в тайге вашего брата, чего им дергаться? Дышат, как в своей хазе, даже файнее, – смеялся Кроншпиль.

– Но как их найти? – не унимался Петр, уставясь в лицо Афанасия.

– Это плево. Надо только засечь, где кайфуют фартовые. За них в тайге – шпана пашет. Законники – бухают днями.

– Наших ребят они знают. Каждого, в лицо. Это все равно, что на верную смерть их в тайгу послать. «Малина» быстро смекнет.

– Да и как мы узнаем, на каком участке приклеились законники?

– А у вас глаза на что? На стланниковые заготовки из Охи в тайгу ведут три дороги. Поставьте на каждой своих стукачей. Пусть приметят, по какой из них в тайгу водяру сявки возят на велосипедах. И хамовку. Там и есть. Фартовые нигде без водяры не дышат. Хавают не ровня ханыгам. Разницу эту и хорьку видно. Как засекут тропу, тогда и решайте, как брать станете фартовых. Здесь уж вам я – не хевра. И так лишку ботал. Грех на душу взял, своих засветил. Но большего из меня не давите.

– Спасибо вам за совет и помощь. Когда это дело завершим, встретимся в спокойной обстановке. Нам будет о чем поговорить, – пообещал Петр.

– Глаза б мои вас не видели, – вырвалось невольное у Кроншпиля. И, спохватившись за невежливость, извинился, отвернувшись.

Гости вскоре ушли. Хозяин закрыл калитку на крючок.

– Как думаешь, не предупредит он фартовых о нашем визите? – спросил Петр заместителя.

Герасим, улыбаясь, уверенно ответил:

– Исключено. Он «на крючке» уже давно. Не первый раз мне помогает. Знает, не на халяву советы дает. Иметь за них будет. А с фартовых что получит, кроме неприятностей. К тому ж совет – не личное участие в деле. Шпаргалка. Ею можно воспользоваться, можно и забыть. Но я не гордый. И Кроншпиль меня ни разу не подводил.

А утром из Охи отправились в тайгу с кошелками и корзинами пожилые люди. За грибами и ягодами, за орехами – внучатам на зиму.

Шли не торопясь. На отдых – не на работу, спешить не стоит.

Шли, отдыхая на пеньках и полянах.

Вон и почтальон с Фебралитки, тоже маслят собирает. Уселся на поляне старой кикиморой, порыжелую шляпу на самую макушку сбил. Вспотел. Много грибов. Хороший год на них удался. Корзина доверху наберется. Старик радуется. Неподалеку от него бабка куст кишмиша обирает. Ягоды от сладости к рукам липнут. Перезрели. Совсем фиолетовыми стали. Хоть теперь в пироги клади. Внучата чай с ними пить будут.

Почтальон по сторонам озирается. В тайге он – нечастый гость. Потому и побаивается ее, от всякого шороха вздрагивает.

Вон ветка дрогнула, уж не рысь ли проклятущая за дедом следит. Их, как слышал, нынче видимо-невидимо в глухомани объявилось на беду людскую.

– Подале от древ надоть. Не то изорвут в куски, – отодвигается старик на середину поляны. И успокаивает себя тем, что проезжая дорога рядом, по какой из города в тайгу люд ходит. Зверь такие места не уважает. От них подальше, в чащу уходит, от шума и выстрелов.

Дед смотрит на ветку березы. На ней бурундук уселся рыжим комком. Будто солнечная искра, потерянная по нечаянности.

Зверек, приметив старика, засвистел тревожно, предупреждая собратьев о появлении чужака.

– Фулюган окаянный, чтоб те понос через ухи! – дрогнул старик, от неожиданности выронил нож в мох. Испугался. И тут же услышал за спиной:

– Чего кантуешься, старая плесень? Обосрался от бурундука! А зачем в тайгу нарисовался? Чё тут дыбаешь, гнида сушеная? – смотрел на него в упор мужик, возникший неведомо откуда.

– Грибы сбираю. Аль не видишь? А ён, гад, наполохал. Свистит, как легавый! Над самой головой. Поневоле спужаешься.

– Тебе-то что мусоров бздеть? Всего-то дышать осталось на одну разборку, – рассмеялся человек.

– В тайге того не ждешь. В нее, матушку, сердце уносим на роздых. Для покою. А сколь коптить мне доведется – одному Богу ведомо. Может, скоро отмучаюсь. Никто не вечен. А ты чего сбираешь? – глянул в пустые руки мужика.

– Орехи. Шишки стланниковые. Зимой вместо семечек хавать стану.

– Ну, Бог тебе в помощь, мил-человек. Пусть и тебя тайга не обойдет, – пожелал улыбчиво.

Мужик от неожиданности растерялся. На хамство и грубость доброе пожелание услышал. Такого еще не случалось в его жизни. И, скребанув в свалявшихся на затылке волосах, спросил глухо:

– Бабка эта – при тебе?

– Моя старуха. Чей же ей быть. Ягоду на пироги сбирает, – наклонился над подосиновиком и, срезав его, крякнул довольно. Чистый гриб, без червей. Можно в корзину его класть.

Разогнулся почтальон, а мужик ровно испарился, исчез неслышно. Дед, перекрестившись, снова за грибы взялся, поминая незлым словом Герасима, пославшего его сюда.

До самого вечера уже никто его не тревожил, не подходил, ни о чем не спрашивал. И старик, нагрузившись до отказу, к сумеркам вернулся в Оху.

Банщица Клавдя вместе со своим сожителем пришли и тайгу другой дорогой. За брусникой. На варенье.

Под кустами брусничные гроздья ищут. Переговариваются громко. Надоело жить шепотом да тишком, боясь соседей, их уши каждое слово ловят. А Клавдя, что ни скажи, – баба. В одиночестве трудно ей. Вот и свела судьба с Ваней. Уже пятнадцать лет – любовь меж ними.

Жена Вани Клавдиной подругой была. Вместе в бане работали. А недавно умерла. Двое детей осталось. Пожениться бы, жить семьей, чисто, открыто, никого не боясь. Да года со дня смерти жены не минуло. Ванька боится Клавдю в дом приводить раньше времени, чтобы люди, соседи, знакомые не срамили его за блуд. Да и детям в глаза смотреть, не совестясь.

Клавдя не торопит. Больше ждала. Теперь уж, чего там, полгода осталось.

Вань, а мы с тобой запишемся иль так останемся, как есть? – допекает сожителя.

Да к чему в наши годы расписываться? Пятнадцать лет без той мороки прожито. И разве плохо было? – скрывает мужик от сожительницы разговор с дочерью, какая не соглашалась принять в дом мачеху: «Распишешься, значит, от мамы и от нас откажешься. Не буду с тобой под одной крышей жить. Уйду…»

Ну, как о таком Клавде сказать?

А сбереженья у нас на одной книжке будут иль врозь? – допытывается баба.

Да не спеши. Жизнь покажет, как лучше…

А в какой комнате жить станем? – глянула в упор.

Во, шалава навязалась! – высунулась из кустов пропитая рожа ханыги.

Клавдя покраснела, захваченная врасплох чужой репликой. Но тут же взяла себя в руки:

А тебе, засранец, чего надо? Что своим носом в чужую гранду суешься?

В твоей хварье медведю жарко не будет. А и я свой хрен не на помойке поднял, чтоб с такой лярвой мазаться, встал мужик во весь рост.

Да с тобой паршивая сука не согласится обнюхаться! Говном за версту прет. Все мужичье пропил, а туда же прется, забулдыга!

– Эй, мужик, валяй сюда, к нам! Не то тебе эта стерва живо век укоротит! Пошли ее подальше, курву облезлую!

– Дай ей в рыло и пинка под сраку! – послышалось отовсюду.

– Гони блядищу из тайги! – засвистело, заулюлюкало отовсюду.

Но не такова была банщица, чтобы ее брань смутила. Недаром в сожительницах столько лет жила, да и работала в городской бане, умела любую кодлу отбрить так, что свора мужиков завидовала набору матерщины, каким в совершенстве владела Клавдя.

Ну и здесь она себя в обиду не дала. Выпалила все, одним духом. И довольная успокоилась. Оглянулась. А Ивана нет. Полную корзину брусники набрала, ведро наполнила, но сожитель так и не объявился.

Насовсем ушел. Одну в тайге бросил. Дескать, в любовницы – годилась, а в жены – нет.

Вечером домой пошла. И все оглядывалась, не идет ли Ваня следом. До города дорога длинная, помириться бы успели. Но с кем?

Ванька давно уже был в городе. Он не шел, бежал из тайги. И от стыда, и дело торопило. Подвернулся случай избавиться от Клавди. Да и в милиции ждали. Не с пустыми руками… Понял, эту дорогу стерегут охинские ханыги. Глаз с нее не спускают…

Истопник музыкальной школы тоже в тайгу пошел, вместе с соседом, таким же старым кочегаром.

На двоих купили бутылку портвейна, взяли хлеба буханку, селедку, пару луковиц. И, прихватив по кошелке для отмазки от старух, едва роса просохла, вышли из города.

Одолев первый распадок, сели под кусток, где солнце последний пух с лысин не сожжет, и, расстелив газеты, собрались выпить.

Эти двое прожили по соседству всю жизнь. В одном доме. Они ни разу не ругались. Братья так дружны не бывают, как эти двое, ни куска, ни глотка друг без друга не сделали. Старухи их меж собой иногда грызлись по мелочам. Но они – женщины. Мужчины до того не опускались никогда.

Они жили открыто, не боясь, не прячась друг от друга. Да и что скрывать? И зарплаты, и даже пенсии у них были одинаковы. И достаток в семьях один. Ни посочувствовать, ни позавидовать нечему.

Даже жены их – родные сестры. Когда не ссорились – все вместе делали.

А старики, чуть случай, по глотку вина из одной бутылки пили.

– Эй, мухоморы, не угостите ли глотком? – вышла из тайги баба с пустым мешком на плече.

– Сами еще не почали, не разговелись. Только-то и случай выбрали, в тайге без баб, своих старух, выпить. Ан и тут не подвезло.

– У-у, жмоты старые! Средь зимы у вас холоду не выпросишь, все с собой норовите взять, скряги лысые! – осерчала баба. И, подойдя ближе, оглядела стариков с ног до головы. – В тайгу бухать пришли?

– А ты тут на что?

Я орехи собираю. Детворе своей. На зиму. Видите, уже полмешка шишек есть. Правда, не все поспели. Но ничего. Досушу на печке. Сгрызут.

– И сколько ж их у тебя? – спросил один из стариков.

– Кого?

– Детей!

– Много! Ой, много! Видите, какая я широкая. Потому и ребят прорва! – рассмеялась баба, поглядывая на бутылку.

– А живешь в каком районе?

– В Черемушках. Около горсада. Мне, как многодетной, там квартиру дали, – облизнула сухие губы, увидев, как старики, открыв портвейн, выпили по глотку.