Текст книги "Ваятель фараона"
Автор книги: Элизабет Херинг
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
3
Ипу, художник из мастерских главного скульптора царя, сидел у реки, на прибрежной плотине. Был прекрасный, тихий вечер. В болотах квакали лягушки, ибисы чинно вышагивали но мелководью, где-то вдали пронзительно кричала выпь.
Ипу так глубоко задумался, что не заметил, как слева от него вынырнула какая-то фигура и побежала вдоль прибрежной плотины сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Только услышав голос, произнесший его имя, Ипу повернул голову и вопросительно посмотрел на подбежавшего человека.
Где же он видел этого юношу? Его лицо кажется знакомым. Однако Ипу не может вспомнить, где они могли встретиться.
– Я уже давно хотел с тобой поговорить, – сказал незнакомец, – но я никак не мог на это решиться. А сейчас я попал в такое положение, что не вижу из него выхода. И я подумал… может быть… ты смог бы помочь мне…
В голове Ипу мелькнула догадка. Не с этим ли человеком несколько недель назад разговаривал он во дворе храма Атона? Как же его зовут? Не Тутмос ли? Ипу подозвал юношу поближе:
– Что с тобой? Иди сюда и скажи мне. Ипу повернулся немного вправо, и Тутмос смог со стороны хорошо его рассмотреть. У художника было доброжелательное, открытое лицо. На его подбородке виднелся шрам – след падения с высокой лестницы. У него были большие, крепкие руки, да и во всей его коренастой фигуре чувствовалась сила.
Ипу умеет ждать: он не бросает любопытных взглядов на сидящего рядом с ним юношу, не задает ему вопросов. Терпеливо сидит он, устремив свой взгляд на воду, дав Тутмосу время собраться с мыслями.
– Иути, моему старому мастеру, а также Небамуну и Джхути, – начинает нерешительно Тутмос, – очень не нравятся каменные изваяния, которые по велению царя воздвигнуты в святилище Атона, и…
Ипу внезапно прерывает его:
– Ты говоришь о Небамуне? Третьем пророке храма Амона? Ну, тогда это меня нисколько не удивляет! Разве тебе неизвестно, Тутмос, что жрецы Амона всегда идут против правды?
– Что значит «против правды»… почему?
– Потому… потому, что ложь – источник их жизни! Она позволяет им неплохо жить!
– Однажды ты уже говорил мне о правде. Ты сказал, что царь повелел высечь ее из камня. С тех пор эти слова преследуют меня. Но что… что такое эта правда? И что такое ложь жрецов?
– Ложь жрецов Амона в том, что они считают своего бога могущественнее всех других богов. На самом же деле Pa – самый могущественный бог! И его образ воплощен не в Амоне, как утверждают жрецы, а в Атоне, в огненном диске солнца! Он ежедневно восходит на восточном небосклоне и своими лучами оживляет все страны. Все, что есть на земле, создал он. Цыпленок в яйце получает от него жизнь и силу, чтобы разбить скорлупу, когда настанет время, и воздух, необходимый для дыхания. А ребенок во чреве матери? Атон дает ему жизнь и питает его до рождения. Он создал Реку в преисподней и заставляет ее выходить из скал, наводнять нашу страну, приносить плодородие. Он позаботился и о чужеземных странах и дал им Реку на небе, которая, изливаясь дождем, увлажняет их поля. Он отец всего, что живет и движется. А наш царь Ваэнра – его возлюбленный сын, который познает его во всех его помыслах.
– Значит, все, чему учили жрецы со времени первых царей этой земли, было неправдой? Ошибались наши отцы, ошибались цари… а может быть, они лгали?
– Не все ложь! Правда известна с самых древних времен. Еще на древнейшем холме, поднявшемся из недр земли, был воздвигнут священный камень Бенбен, впитавший первые лучи бога солнца. Там, в Северном Оне, Ра почитался в своем истинном образе – в образе Атона. Однако вскоре жрецы извратили эту истину. Каждый город, каждый ном стал поклоняться своему собственному богу, а жрецы везде говорили: «Pa – это наш бог!» Ведь и Мин из Коптоса, и Монт из Южного Она, и Хор из Эдфу, и, конечно, Амон нашего города – каждый из этих богов не что иное, как Ра, господин неба. Жрецы хотели властвовать над всем миром. Однако наш царь разгадал их намерения. Он еще очень молод, но Атон открыл ему истину. Поэтому-то и ненавидят царя все те, кто кормился ложью. Они клевещут на него, говорят, что он разрушает древний порядок и выступает против правды. Но богиня Маат, дочь Ра, обитает в сердце царя, и он живет ради нее! Маат – это правда, которая одна охраняет порядок и справедливость! Вот почему наш царь не терпит неправды ни большой, ни малой. Вот почему он сказал нам: «Изображайте все вещи такими, какими они являются на самом деле. Не надо их приукрашивать, не надо никакой лжи. Высекайте мне правду из камня!»
Ипу говорил, охваченный священным трепетом. Но вот он замолчал и посмотрел прямо в лицо Тутмоса, сидящего рядом с ним. Но юноша и не пытался возражать. Слишком велика была власть этих слов, никогда и ни от кого ранее им не слышанных. Как? Человек не зависит целиком от воли богов? Он подчинен одному священному порядку, порядку, установленному тем, кто дает жизнь и сохраняет ее, тем, кто отец всего. Отец даже самого малого на земле, даже жалкого чужеземца, даже цыпленка в яйце.
Тутмос должен был закрыть глаза, чтобы все это себе представить. Но он не в состоянии все понять. Поэтому, помолчав, Тутмос снова спрашивает:
– Разве не переносит Осирис человека после его смерти в царство Атона?
– Нет, не Осирис! – Ипу улыбнулся. – Тот, кто познал учение царя, тому не нужен Осирис. Ибо подобно тому как ты ночью с закрытыми глазами можешь представить свет и он сияет в твоем сердце, так и Атон после твоей смерти будет пребывать в твоем Ка, если только ты веришь в учение царя, его возлюбленного сына.
Оба собеседника некоторое время молчат. Вдруг Тутмос заговорил. Его голос зазвучал подчеркнуто громко в обступившей их тишине:
– Я убежал от своего господина. Он потребовал от меня обещания никогда не отступать в моих изображениях от древних правил. Я не мог этого сделать. К тому же он нашел рисунок, который я сделал в святилище Атона. Он бросился на меня, но я увернулся. Как ты думаешь, меджаи города Амона, которые ищут всех беглых рабов, выследят меня, закуют в кандалы и вернут хозяину? Может быть, ты заступишься за меня, попросишь главного скульптора царя защитить меня и взять к себе на работу?
– Тебе не потребуется мое посредничество, Тутмос, – просто сказал Ипу и поднялся. – Пойдем, Бак уже давно ждет тебя.
Пройдя через ворога в стене, окружавшей дом главного скульптора царя, Тутмос очутился как бы в совершенно новом мире. Как здесь просторно! Как аккуратно выглядит двор, обсаженный цветами и кустарниками.
Какая красивая аллея идет к главному зданию, колонны которого виднеются сквозь деревья.
Однако Ипу не ведет своего спутника прямо по аллее. Он проводит его через калитку во внутренней стене на хозяйственный двор. Тут стоят три огромных круглых зернохранилища с куполообразными крышами, а рядом печь для приготовления пищи, огонь в которой уже погашен. Тутмос не смог удержаться, чтобы не заглянуть в колодец, расположенный в тени нескольких акаций. О глубине колодца можно было судить по «журавлю». Длинный конец его, к которому на веревке привязано кожаное ведро, вздымался высоко к небу. К другому, более короткому, был привязан большой камень, уравновешивающий наполненное ведро.
В темном зеркале колодца Тутмос увидел свое отражение и испуганно отскочил назад. Неужели это он? Неужели эти глаза, ввалившиеся щеки, искаженный рот – все это его? Тутмос оглянулся на своего провожатого, но Ипу уже успел скрыться за калиткой, которую оставил открытой. Через нее растерянный Тутмос проник в третий двор.
Кучи каменных осколков и черепков разбросаны кругом. Несмотря на то, что наступил вечер и только слабая полоса света продолжала светиться на западе, Тутмосу удалось разглядеть еще не обработанные каменные глыбы и наполовину готовые статуи. К стенам низкой постройки, окружавшей двор, были прислонены огромные каменные плиты. Последние проблески света уже не позволили Тутмосу разглядеть следов их обработки.
– Мир тебе. Неджем! – приветствовал Ипу старика, только что вышедшего из одной двери. – Это я… Ипу… и со мной мой друг. Он будет сегодня ночевать у меня!
Тутмос не мог разобрать, что пробормотал старик своим беззубым ртом. Но слово «друг», только что произнесенное Ипу, наполнило благодарностью сердце юноши. Тутмос почувствовал, как кровь застучала у него в висках.
Ипу – старший мастер главного скульптора фараона. Поэтому он занимал отдельную комнату. На его кровати вполне хватало места для двоих. Около нее даже стояли две маленькие табуретки и маленький столик. Конечно, хижина старого Иути не была так богато обставлена. Им приходилось есть сидя на полу, а все свое скудное добро они прятали в глиняных горшках.
Как только Тутмос сел, Ипу, не говоря ни слова, вышел из каморки. Вскоре он вернулся, принес глиняную тарелку с только что поджаренной рыбой и поставил на столик.
– Под золой еще сохранилось немного угля, – сказал Ипу и положил на горячие угли лепешки.
Они стали есть при свете звезд, который проникал в комнату через открытую дверь. Потом, завернувшись в одеяла, улеглись спать.
Несмотря на страшную усталость, Тутмос долго не может уснуть. Крепко закрывает он глаза, пытаясь отогнать мелькающие перед ним картины. Но это плохо ему удается.
Вот он видит себя лежащим на голой земле в каменоломне. От ночного холода его защищает только нависшая над ним скала. Видит он и гробницу Небамуна, которую с таким трудом вырубал в скале. Однообразная, длящаяся по многу часов подряд работа, от которой болело все тело. Видит он и своего мастера, который подходит к нему и говорит только самое необходимое, давая очередные указания. Хотя Тутмос очень почитал своего мастера, между ними легла пропасть, через которую старик так и не перебросил мостика, не перебросил до того самого часа, когда вообще было уже поздно это делать.
И храм солнца видит Тутмос с его статуями царя, видит их каменные, неумолимые лики. Достаточно ли зорок его глаз, чтобы видеть правду, и достаточно ли тверда его рука, чтобы ее изобразить? Изо всех сил пытается он представить себе образ фараона, словно это может придать силу его рукам и оживить его фантазию. Но он не может отогнать и то, что уже неоднократно вставало перед ним. На него смотрят не узкие колющие глаза, а широко открытые, темные очи с веками, оттененными ресницами. Он не видит больше рта с толстыми губами, растянутыми в надменную улыбку. Перед ним совсем другой, красиво очерченный рот с рядом жемчужных зубов. Это девушка! Это та самая девушка, чье миловидное личико было первым человеческим лицом, однажды улыбнувшимся ему из мертвого комка глины. «Вот сюда я тебя привела», – услышал он ее голос.
«Она меня привела? – думает Тутмос, удивляясь. – Я ни разу не обменялся с ней словом! Я не знаю даже ее имени… – Ты мой друг… – Друг! Неужели она произнесла это слово? Друг, такой же, как Ипу? Ипу, лежащий рядом, чье протяжное дыхание звучит так мирно?»
Тутмос не может удержаться. Он привстает и смотрит на спящего. Нет, в комнате слишком темно, и он ничего не видит. И тем не менее Ипу ясно предстает перед глазами: открытое лицо и глаза, в которых светится доброе сердце. Он видит его твердый рот с тонкими губами и шрам на подбородке. «Я привел с собой друга», – сказал тогда Ипу старому Неджему.
И это Тутмос слышал не во сне. Это не было игрой воображения. Эти слова были живой действительностью! С самого раннего детства у Тутмоса не было никого, кому бы он мог высказать все, что лежало у него на душе, с кем бы мог поделиться своими мыслями. Никого у него не было! Когда мальчик хотел что-нибудь спросить, никто не отвечал ему, кроме его сердца! И наконец рядом с ним лежит человек, перед которым он, не таясь, мог бы открыть свою душу.
«Как хорошо, что он есть», – подумал Тутмос, опустился на лежанку и наконец заснул.
Сон юноши был так глубок, что утренний шум – громкие голоса во дворе и стук долот, звон которых разносился далеко вокруг, – не разбудил его. Только после того как Ипу потрогал его за плечо, Тутмос открыл глаза.
– Пора вставать! – сказал Ипу. – Скоро придет мастер.
Тутмос встал и пошел к колодцу. Он помылся в каменном желобе – поилке для скота. Вода обдала его утренней прохладой. «Наконец-то, – думает он, наконец-то все решится!» В этот момент калитка, ведущая в передний двор, открылась. Появился Бак, главный скульптор царя, – рослый, широкоплечий, с сухощавым лицом и властным взглядом.
– Так вот он какой – новоиспеченный художник! – сказал главный скульптор вместо приветствия. – Меня радует, что ты обдумал мое предложение. Работать над гробницами – это хорошо. Но выполнять царские заказы – еще лучше!
Тутмос пытается что-то объяснить мастеру. Но тот не дает ему произнести ни слова.
– Мне очень нужны хорошие рисовальщики, – говорит скульптор. – У меня большие заказы, и мне необходимы настоящие мастера.
– Но я еще ни разу самостоятельно не… – начал Тутмос, но мастер тут же перебил его.
– Это очень хорошо! Это даже лучше. Ты еще не успел испортить руку и глаза! Следуй за мной!
Они проходят через хозяйственный двор, где служанки трут зерно. Тутмос не заметил, как затих однообразный звук жерновов. Не услышал он и перешептывания служанок. Он был слишком захвачен ожиданием зрелища, которое через мгновение должно было открыться его взору.
И вот они наконец входят в рабочий двор. Бак впереди, за ним Ипу, последним идет, опустив глаза, Тутмос.
– С миром! – приветствует Бак своих людей. – Не надо отвечать мне, работайте и не болтайте слишком много!
Впрочем, в этих словах и не было необходимости. Люди работали молча, быстро двигались руки… Бак в сопровождении Ипу и Тутмоса переходил от одного мастера к другому, подбадривая их и поправляя работы. На похвалы, правда, он был скуп. Наконец все остановились у стены, у которой стояло несколько больших плит, покрытых рельефами.
Они были совсем непохожи на те, которые делал старый Иути! Здесь не было фигур, выразительно выделявшихся на плоскости и требовавших при обработке большого труда. Нет, на этих плитах были вырезаны только контуры, а окружавшая поверхность оставалась нетронутой. Это создавало впечатление, будто рисунок утопал в камне. Темные края углублений обостряли очертания рисунка. Их тени вносили в изображение какое-то беспокойство. Беспокойство? Нет, жизнь!
Как трепещут повязки, обвивающие короны царской супружеской четы, ниспадая им на шеи! Как свободно перекинулся через перила балкона царь, раздаривающий своим фаворитам дорогие ожерелья и золотые браслеты! Как обвивает царевна своими ручонками шею матери!
И над всей этой цветущей, прекрасной жизнью – изображение солнечного диска, образ Атона, который осеняет своими лучами каждого из них.
Тутмос не говорит ни слова. Он молча переходит от одной плиты к другой. Он впивается в них глазами, иногда слегка касаясь камня рукой. Он так увлекся, что не заметил, как спутники оставили его одного.
Вскоре Бак вернулся в сопровождении Ипу, в руках он нес сосудик с черной краской и тростинку для письма.
– Ну, а теперь рисуй, – сказал он Тутмосу и протянул ему принадлежности для письма.
– Что рисовать, мой господин? Выезд на колеснице? Или раздачу даров? Или?..
– Нет, совсем не это! Людей, которые могут работать по образцам, у меня достаточно! Нарисуй мне что-нибудь, что придет тебе в голову. Что-нибудь совсем простое. Например, девушку, сидящую на подушке перед столиком, на котором лежит жареная утка.
Ни разу в жизни не приходилось Тутмосу работать самостоятельно, без набросков, сделанных рукой старого Иути. Перед его глазами раньше всегда были готовый рисунок или образец, и ему нужно было лишь его копировать. Правда, несколько лет назад он сам разрисовывал кружки и тарелки орнаментами из цветов и листьев, птицами и жуками, которых он пытался сделать похожими на настоящих. Почему же Бак требует от него такого сложного рисунка? Может быть, он хочет выставить его на осмеяние перед этими работающими кругом парнями, которые уже сейчас пялят на него глаза?
Медленно опускается Тутмос на землю, зажимает известковую плитку между колен и окунает тростинку в краску.
В его ушах звенит голос: «Вот куда я тебя привела!» Неужели это тот голос, который он слышал ночью? Не издеваются ли все сегодня над ним?
Нет, та девушка сидела не на подушке, а на большом камне. Не перед столом с яствами, а возле колодезного ведра. Она не ела жареную утку, а, черпая ладошками, пила холодную, чистую воду. Потом она подняла голову, заметила Тутмоса и, рассмеявшись, плеснула водой ему в лицо.
Ее волосы свободно ниспадали на плечи. Нос и лоб почти не отделялись друг от друга, они образовывали одну наклонную линию, которая потом делала резкий поворот, растворяясь в изящном закруглении. Под ним рот, словно только что раскрывшийся плод, нежная округлость подбородка и стройная шея.
В ее точеную ручку можно было бы вложить и жареную утку… а вместо ведра поставить стол с яствами… и не на твердом камне могла бы она сидеть, а на подушке, что еще больше подчеркнуло бы округлости ее тела. И ее левая рука, вместо того чтобы зачерпывать воду, могла быть протянута к лежащим на столе плодам.
Не успел еще Тутмос закончить свой набросок – фрукты на столе едва намечены, – как вернулся Бак. Мастер уже осмотрел работы всех своих подмастерьев и теперь стоял за спиной Тутмоса, разглядывая рисунок через его плечо.
– Бровь посажена слишком высоко над глазом, – сказал он. – Левая рука слишком длинна. А на ноге ведь пять пальцев, а не три!
Лицо Тутмоса вспыхнуло. Он ищет глазами осколок камня, чтобы сцарапать то, что требует исправления. Но Бак останавливает его.
– Не надо, рисунок и так очень хорош. Даже превосходен! Я хочу показать его царю.
Он берет из рук юноши рисунок и уходят. Тутмос не понимает, что происходит кругом. Он прислоняется к стене и закрывает глаза. Но едва он успел сделать глубокий вздох, как ощутил на своем плече прикосновение чьей-то руки. Ипу тихо называет его по имени.
– Ты сможешь достичь гораздо большего, чем я, – спокойно говорит он, и в голосе его нет ни капли зависти.
– Нет! – горячо возражает Тутмос. Но Ипу успокаивает его:
– Тише! Я знаю, что могу, и знаю, также, чего не могу. Ты же… ты не знаешь ни того, ни другого… и тебе предстоит пережить еще много хорошего… и много трудного!
Кроме каменосечцев еще около сорока подмастерьев работает под началом главного скульптора царя. Как только Бак покинул двор, один за другим подходят они к новому товарищу. Постепенно вокруг Тутмоса образуется круг. Со всех сторон на него сыплются вопросы.
Не привыкший к большому обществу, бедный Тутмос сидит окончательно смущенный, не зная, как ему запомнить все окружающие его лица, не зная, кому первому ответить.
Наконец Ипу пристыдил любопытных:
– За работу, ребята! Подождите до вечера, когда зажгутся звезды! Тогда-то уж мы отпразднуем приход нового художника!
Это значит, на ужин вместо бобовой похлебки будет мясо и салат-латук, значит выдадут двойную меру пива. Будут песни и шутки, на которые Неджем, старый надсмотрщик, не станет обращать внимания. Зная об этом, можно было, конечно, снова приняться за работу, сдержав свое любопытство до вечера.
Так как Бак еще не дал новичку работы, Тутмос, недолго думая, присоединился к группе, вырезавшей на каменных плитах контуры уже готового рисунка.
– Возьми более тонкий резец, – сказал Ипу, с улыбкой наблюдавший за тем, с каким усердием Тутмос принялся вырезать в камне руки-лучи Атона.
Он протягивает юноше тот инструмент, который, по его мнению, больше подходит для этой работы. Тутмос берет его, пробует острие кончиком пальца и снова принимается за работу. В увлечении он забывает хотя бы глазами поблагодарить Ипу. Тщательно высекая в неподатливом материале округлости тонких и нежных рук божественного символа, Тутмос, казалось, почувствовал исходящую от бога живительную силу, проникающую в самое сердце.
Лучи Атона объемлют все. Они охватывают не только царя и вельмож. И простые люди освещены его сиянием. Даже ребенок во чреве матери, даже животные в пустыне получают жизнь от Атона, который сам есть благо! Изливает он изобилие на землю. Любовь пробуждает он в сердцах тех, кто его познает. Любовь, а не страх! Как мог он, Тутмос, жить раньше, не зная об этом! Как долго пришлось ему жить в страхе и трепете перед богом, чьим именем прикрывалась несправедливость! Ложью было то, чему учили жрецы Амона. Но их величию придет конец. Откровение, дарованное Атоном своему единственному сыну, подобно воде, орошающей жаждущую землю, наполнит души людей! И все, что не устоит перед этой правдой, да уйдет во мрак вечной ночи!
Мысли Тутмоса прерывает какой-то необычный звук.
Это старый Меджем бьет палкой по висящей доске, созывая мастеров на обед. «Сколько же времени прошло?» – подумал Тутмос, оторвавшись наконец от работы. Только теперь он почувствовал, что голоден.
Солнце стоит высоко в небе. Тутмос вытер ладонью пот со лба и присоединился к остальным мастерам, расположившимся на земле под навесом, поддерживаемым колоннами. Мужчины шутили со служанками, раздававшими хлеб, финики и плоды смоковницы.
Когда очередь дошла до Тутмоса, одна из девушек спросила его:
– Как тебя зовут?
Но рот юноши был полон финиками, и он не смог сразу ответить. Один из мастеров, чуть постарше Тутмоса, крикнул девушке:
– Ну как же назвать твоего дружка? Любимчиком богов или любимчиком женщин, а может быть, господином всего приятного!..
– Пучеглазый! – крикнула в ответ девушка. – Не разевай так свою пасть, а то у тебя язык достает до ушей. Если бы собрать всю ложь, извергаемую твоим ртом, ею можно было бы набить целый мешок!
Тем временем Тутмос успел все проглотить и со смеющимися глазами обратился к девушке:
– Не назову тебе своего имени, пока не узнаю твоего.
– Правильно, Тутмос! – поддержал его один из парней, постарше. – Не дай себя провести этой кошечке! Девушка громко засмеялась:
– Не старайся, Тутмос! Мне совсем неинтересно, Тутмос, как тебя зовут! Можешь оставить свое имя при себе, Тутмос!
И прежде чем юноша успел оправиться от смущения, она исчезла.
«Так вот здесь каково!..» И Тутмос невольно напряг свои мускулы, как будто должен был защищать свою собственную жизнь. Наконец он успокоился и продолжал есть. Он больше не вмешивался в разговоры, доносившиеся со всех сторон. После трапезы можно было отдохнуть в тени. Тутмос лег на бок и тут же заснул. Накануне ночью он не выспался, и теперь от усталости у него болело все тело. Юноша спал так крепко, что Ипу пришлось разбудить его, когда снова пришло время работать.
Наконец наступил вечер. По случаю праздника зарезан баран. Запах жаренного на вертеле мяса разносится по всему двору. Мастера стоят группами вокруг Тутмоса. Кругом звучат шутки, смех.
Вот все рассаживаются на земле. Каждый берет кусок жаркого. Кружки, полные пива, ходят по кругу. Это коричневое пиво служанки приготовили из хорошего, бродившего несколько дней хлеба.
Запах жаркого привлек во двор троих уличных музыкантов. Одетые в пестрые одежды, они стоят в углу двора. Один играет на флейте, второй бьет в барабан, а девушка поет, аккомпанируя себе на лютне:
Пришел миг счастливый, дружок!
Умасти себя маслом душистым,
Что радует тело!
Гирляндами лотосов нежных,
Венками укрась ты любимую,
Что рядом с тобою сейчас!
Пришел миг счастливый, дружок!
Забудь все плохое и злое,
Что было с тобою!
Веселыми громкими песнями,
Прекрасным наполни ты сердце,
Ведь жизнь у нас коротка!
Пришел миг счастливый, дружок!
Забудь, что придет день расплаты,
Что будет со всяким!
Причалишь ты к берегу Запада,
Откуда возврата не будет,
Где вечно царит тишина!
Тутмос не привык к такому большому количеству пива. Старый Пути строго придерживался умеренности в своем доме. Здесь же Тутмосу приходится пить с каждым, кто поминутно протягивает к нему свою кружку. В конце концов Тутмоса охватывает чувство блаженной невесомости и ему кажется, что он витает в пространстве. Тутмос смеется, шутит, а в следующий момент он уже не помнит, почему смеялся и что говорил. В его ушах звучат слова: «Забудь все плохое и злое, что было с тобою!» Да! Именно этого-то ему и хочется! Ни одного слова больше он не скажет о прошлом? Он никогда не будет о нем думать! Каждый день светит солнце! Каждый день посылает Атон людям свои лучи! Каналы наполняются новой водой, а земля насыщается его любовью!
На коленях у Тутмоса сидит девушка. Не та ли это задира, с которой он пререкался за обедом? А может быть, это та, которая только что пела, играя на лютне? Он этого не знает. А впрочем, ему все равно. Он повторяет про себя:
Прекрасным наполни ты сердце,
Ведь жизнь у нас коротка!
Внезапно перед Тутмосом возникает фигура старого Неджема, надсмотрщика в доме главного скульптора фараона. Тутмос не заметил его прихода. Голос старика вырывает юношу из забытья.
– Я слышал, – говорит Неджем, – ты был подмастерьем у старого, хромого Иути! Это правда?
Тутмос смотрит на Неджема, не будучи в состоянии понять, что тот, собственно, от него хочет. В конце концов слова старика дошли до его сознания, и Тутмос сделал утвердительный жест.
– А ты знаешь, – продолжал Неджем, – что Иути умер вчера вечером?
Хмель мгновенно вылетел из головы юноши. Тутмос так быстро вскочил на ноги, что перепуганная девушка с визгом спрыгнула с его колен. Он встал против Неджема и хриплым голосом произнес:
– Это правда? Кто это тебе сказал?
– Когда я был молод, – серьезно ответил старик, – я работал в мастерских отца Иути. С тех пор прошло очень много времени. Но я до сих пор знаю некоторых людей с той стороны реки, из города мертвых. Сегодня утром по пути на рынок я встретил одного из них. Он рассказал, что старого Иути нашли мертвым сегодня утром в его доме и что единственный подмастерье старика, который в течение нескольких лет с ним работал, исчез.
Тутмос отводит глаза от Неджема. Почему старик смотрит на него таким пронизывающим взглядом? Может быть, думает, что он, Тутмос, мог своего старого мастера…
– Нет! – кричит Тутмос. – Я не убивал его! Он набросился на меня, но я увернулся! Я его даже пальцем не тронул!
Старый Неджем хотел еще что-то сказать, но тут его позвали. Он лишь пожал плечами и ушел. Тутмос стоял как вкопанный. «И все-таки ты довел его до могилы», – шепнул ему внутренний голос. Может быть, это было сказано на самом деле? Вдруг кто-нибудь подслушал его разговор с Неджемом!
Тутмос испуганно озирается. Нет! Девушка, сидевшая у него на коленях, давно уже убежала. А что касается его товарищей, то они были настолько пьяны, что никто не обращал на него никакого внимания. Это его сердце! Его собственное сердце сказало эти слова.
Ипу, в каморку которого вошел Тутмос, уже улегся. Он не был большим любителем пива. По его дыханию Тутмос понял, что Ипу крепко спит. Тихо берет он одеяло и ложится. Но сон опять не идет к нему. Тутмос ворочается с боку на бок.
Забудь все плохое и злое, Что было с тобою!
По душе пришлись ему эти слова! Но разве это возможно? Разве можно в одно прекрасное утро сказать себе: «Сегодня я забыл все, что было до этого дня. Я начинаю новую жизнь!»? Разве твое прошлое не подстерегает тебя за каждым деревом, за каждой дверью? Оно набрасывается на тебя из-за угла, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
Тяжелый стон вырвался из груди Тутмоса, и Ипу проснулся.
– Нехорошо, – сказал он, – пить столько пива, напиваться до бесчувствия и превращаться в младенца! И женщин ты должен остерегаться. Они как глубокая река с неизведанными водоворотами. Многих уже ввергли они в несчастье.
– Если бы только в этом было дело! – вырвалось у Тутмоса. С большим трудом удалось Ипу узнать у него, какая печаль лежит на сердце юноши.
– Так вот ты где, Небамун! – сказал Интеф, второй пророк Амона.
Он только что вошел в хижину старого Иути в сопровождении своего ближайшего помощника Джхути.
Эта встреча была так неожиданна, и Небамун так испугался, что в первую минуту не нашел даже слов, чтобы ответить Интефу. Второй пророк Амона тем временем продолжал:
– Целыми днями тебя нигде нельзя найти! Ты не бываешь даже в храме, и мне приходится служить одному! Ты живешь беззаботно и задаешь пиры, в то время как Рамосе угоняет у нас одно стадо скота за другим!
– У меня родился сын, Интеф! Первый сын! Разве я не должен был это отпраздновать?
– Так, значит, тебе неизвестно, что Рамосе передал все доходы от наших земель Коптосе жрецам Атона? И так как Небамун молчал, Интеф продолжал:
– Разве ты не говорил, что Атон только гость нашего бога, а Амон настолько могуществен, что может терпеть и Атона? Хорош гость, который так беззастенчиво расположился в доме хозяина! Вот и сказалось теперь то, что твой отец уступил принадлежавшее ему место Рамосе и не стал перечить царю Небмаатра, как я советовал! Слыхано ли, чтобы верховный жрец Амона уступил кому-нибудь должность верховного сановника – самую высшую должность в государстве? Как мог он это сделать?
– Мой отец подчинялся только требованию царя. По-твоему, было бы лучше, если бы он посеял в стране раздоры? Разве ему не удалось добиться благосклонности царицы? Она была достаточно умна, чтобы предостеречь своего супруга от дальнейших реформ, приносящих нам сплошные убытки! Из года в год падали доходы нашего храма. Из года в год царь уменьшал нашу часть дани с чужих стран.
– Да! Тэйе умна! – соглашается Интеф. – Все это она делала, чтобы затуманить глаза верховным жрецам Амона. Это она подговорила своего супруга вырвать из наших рук наследника престола! Разве тебе неизвестно, что за ее спиной стояли жрецы бога Ра? Что по ее повелению воспитателем царевича стал Эйе? Но вы оба, твой отец и ты, вы слепы!
– Не оговаривай моего отца, Интеф! Ты не знаешь, как скоро уже его Ка предстанет перед Осирисом!
Второй пророк невольно сделал шаг назад и сочувственным тоном спросил:
– Что, разве его дела так плохи?
– Да, он уже в течение двух дней не встает с постели, а со вчерашнего дня не ест и не пьет!
– Так почему же ты не возле него?
– Я оставил его на попечение врача и пришел сюда. Мне сказали, что мой скульптор лежит мертвым в своем жилище. И нет здесь никого, кто бы предал земле его тело! Что скажут о жреце Мона, если он не позаботился о вечном спасении того, кто при жизни сохранил его имя и создал место обитания его Ка?
До этого момента Джхути молчал. Но теперь он вмешался в разговор:
– Оставь его в покое, Интеф! Разве ты не видишь, как опечалено его сердце? Он обращает внимание лишь на мелочи, на то, что происходит вокруг него! Остального же, что стоит за этими мелочами, он не видит!
– Это я-то не вижу основного?! – взревел Небамун. – Как ты смеешь говорить мне такое, Джхути? Мои глаза уже давно видят все! Я уже давно понял, что задумал наш царь! Но как можем мы что-нибудь изменить? Разве что… случится чудо!