Текст книги "Ваятель фараона"

Автор книги: Элизабет Херинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

8

Из прежней царской столицы пришла весть о кончине царя Небмаатра. Смерть его, о которой скорбели, вызвала в то же время вздох облегчения: уже многие годы фараон лежал пораженный неизлечимой болезнью, словно погребенный заживо. Теперь он освободился от мучений и покинул давно ставший ему в тягость мир.

Вскоре после смерти фараона другое событие взволновало город: его вдова, Тэйе, мать Эхнатона, объявила о своем намерении посетить Ахетатон. Спешно стали сооружать часовню «Сень солнца», такую же, как у Нефертити и Меритатон. Там, покачивая своими прекрасными руками систры и произнося вечерние молитвы, провожали они на отдых лучезарного бога.

Ипу получил задание украсить изображениями эту часовню царицы-матери, и Тутмос не преминул навестить его там.

– Ты все еще в тревоге, – сказал Тутмос, пристально посмотрев другу в глаза. – Ты опасаешься, что вера в Атона недостаточно утвердилась в стране. А вот теперь мать нашего Доброго бога, которая долго колебалась, поддерживает дело своего сына.

Ипу ничего не сказал в ответ. Он не хотел отвлекаться от работы. Контуры изображений, призванных увековечить посещение высокой гостьей храма Атона, были уже набросаны. В праздничной процессии шествует Тэйе рядом со своим царственным сыном. Ее лицо обрамлено париком, увенчанным короной из перьев, из которой поднимается солнечный диск, охваченный длинными рогами. Слуги с опахалами сопровождают царственных особ. А поодаль ждет их свита: стражи, слуги, колесничий, знаменосцы. Там же написал Ипу славословие царице-матери: «Это она существует в доброте», «Госпожа этого храма», «Да будет она жива веки вечные!».

Предстоящие празднества доставили много хлопот царскому дому и всей царской резиденции. Пришлось поработать и Тутмосу. До прибытия Тэйе следовало подвинуть вперед работы над статуями царя, царицы и царских дочерей, а также над рельефами в гробнице. Нельзя быть уверенным в том, что старая царица не выразит желания все осмотреть, хотя путь до гробницы Эхнатона по пылающему жаром высохшему руслу и был очень тяжел. А может быть (Тутмос надеялся на это всем сердцем), она выскажет пожелание, чтобы поблизости от ее сына и ей воздвигли вечное жилище.

Большая картина на одной из стен погребального помещения Нефертити уже полностью закончена. Она необычна тем, что солнечный диск изображен на ней не над царственной четой, а перед ней, так что косые его лучи пронизывали стены храма, в которых Эхнатон и Нефертити возносили свои молитвы.

 
Как прекрасно на небе сияние твое,
Солнечный диск, живой, положивший начало всему!
Ты восходишь на небосклоне восточном,
Наполняя всю землю своей красотой!
 

Так начинается славословие Атону. Этот восход солнца и изобразил Тутмос. Остальные стены он оставил пустыми. Основное внимание он уделил усыпальнице царя. Это был большой зал, стены которого имели двадцать локтей в длину, а потолок поддерживался колоннами. Здесь Тутмос трудился почти со всеми своими подмастерьями. Работа требовала исключительного напряжения сил. Утомлял уже многочасовой переход сюда. Доставка пищи и питья была связана с бесконечными трудностями.

Каждый вечер возвращался Тутмос домой смертельно усталым. Его едва хватало на то, чтобы перекинуться парой слов с Эсе во время ужина. Потом скульптор молился и сразу же погружался в тяжелый сон. Просыпался он с первыми лучами солнца.

Поэтому Тутмос был рад наступлению празднеств по поводу прибытия царицы-матери. Он сможет хоть на некоторое время прервать работу в погребальных помещениях. Тутмос освободил и своих людей, чтобы дать им возможность увидеть процессию. И Эсе тоже просила взять ее – уж очень хотелось ей увидеть торжества.

– Не будет ли тебе тяжело? – озабоченно спросил Тутмос.

Эсе ожидала второго ребенка, и до предстоящих родов оставалось лишь несколько недель. Но она уверяла Тутмоса, что чувствует себя такой сильной и здоровой, как никогда. Он дал себя уговорить и вместе с ней отправился к парадным окнам царского дворца, где в час солнечного захода многим вельможам предстояло получить награды.

Им посчастливилось увидеть царскую семью. Эхнатон перегнулся через перила балкона, обитые мягкими тканями, и бросил двум стоящим внизу людям мужчине и женщине – два золотых ожерелья. Потом сверху посыпались кольца, драгоценные сосуды и всякие украшения – прелестная игра, в которой приняли участие царица и ее дочери. При виде этих необыкновенных царских милостей все присутствующие склонились в глубоком поклоне и простерли молитвенно руки, восхваляя Доброго бога, великого благодетеля людей. Только мальчишки не могли сдержать своей бурной радости – они прыгали, танцевали, били себя в грудь от восторга.

Тутмос стоял слишком далеко и не мог видеть тех счастливцев, на которых излился поток царских милостей. Он схватил одного из мальчишек за плечо и повернул к себе.

– Кого так одаривает царь? – спросил он.

– Разве ты не знаешь? Эйе, «отца богов», и его супругу, великую кормилицу царицы. Царь их озолотил!

«Озолотил!» Невольно взор Тутмоса упал на стоящую перед ним Эсе. «Никогда золотое ожерелье не будет красоваться на ее прелестной шее», подумал Тутмос, но у него не возникло чувства зависти. Ценность женщины определяется не золотом, которое она носит. Он взял Эсе за руку и вывел ее из толпы.

Тутмоса потянуло домой. Он был сегодня свободен от работы и хотел провести день в саду: посидеть в тени под деревьями, покачать маленького Руи на коленях, поболтать с Эсе и Уной, повидать свою мать.

Эсе не противилась ему. Впрочем, она охотно посмотрела бы еще, как царь и царица будут садиться в свою парадную колесницу, чтобы ехать в храм. Хотелось бы ей увидеть и высокую гостью царского дома, Тэйе, которая не показалась на балконе. Но Эсе почувствовала, что не может больше стоять на ярком солнце в сутолоке, среди множества людей. Не произнося ни слова, Эсе позволила вывести себя из толпы, хотя и заметила, что муж повел ее по дороге к дому.

У дверей их уже ожидала Тени.

– Наконец-то вы пришли, – сказала она с мягким упреком в голосе. – У тебя был гость, Тутмос!

– Гость? – спросил мастер удивленно. – Кто?

– Скульптор царицы-матери. Его зовут Ити или что-то в этом роде.

– И ты не угостила его и не попросила подождать меня?

– Он не хотел ждать. Сказал, что завтра придет снова.

Радостное волнение охватило Тутмоса. Может быть, этот скульптор хотел сообщить ему о заказе царицы-матери? Или его привело лишь желание встретиться с человеком одной специальности? Так или иначе, но Тутмос не станет дожидаться утра. Он коротко попрощался с женщинами и пошел, даже не обратив внимания на то, что во взгляде Эсе сквозило разочарование.

Тутмосу не пришлось долго искать. Он спросил лишь дворцовую стражу, и ему сразу же объяснили, где разместилась свита царицы-матери.

Ити встретил его сердечно. Нет, у него не было никаких других намерений, как только повидаться с Тутмосом. Все работы Тутмоса, которые он видел, очень нравятся ему. Работает Тутмос только по камню или создает статуи и из дерева?

Пока Ити любезно беседовал с ним, Тутмос имел возможность внимательно рассмотреть его. «Прекрасная голова, – думает он, – только немного великовата для такого тщедушного тела».

– Нет! По дереву я пробовал работать всего лишь несколько раз, ответил Тутмос. – Меня больше привлекает камень. Для каждой работы всегда можно найти подходящую породу. Для нагого тела лучше использовать красно-коричневый мелкозернистый песчаник, контрастирующий со светлым известняком, который хорош для одеяния. Крупнозернистый с шероховатой поверхностью гранит годится для очень больших статуй, а мягкий алебастр, который допускает предельно тонкую отделку, – для изящных статуэток.

– Но и дерево бывает разное, – возражает Ити, – и по цвету, и по твердости, и по узору. Что скажешь ты, например, об этом?

Он идет к ларцу, достает из него головку размером не больше кулака мужчины и показывает ее Тутмосу.

Какая вещь! Она мала и в то же время так значительна! Как рассудителен и умен этот оценивающий взгляд! Как скорбен этот полуоткрытый рот с опущенными уголками губ!

Тутмос долго и молча рассматривает изображение.

– Царица-мать? – спрашивает он.

Ити утвердительно кивает головой.

Тутмос взял головку, закрыл руками несоразмерно большой, украшенный голубыми камнями парик и золотой обруч на лбу и стал внимательно рассматривать лицо. Наконец он сказал:

– Другое лицо было бы подавлено таким головным убором, это же преодолело мертвое дерево и стало еще более выразительным.

– Это тис, – скромно заметил Ити, никак не реагируя на похвалу, хотя и знал, каким знатоком был Тутмос. – Брови и веки инкрустированы черным деревом. Глазные яблоки выложены белой, а зрачки черной массой…

«Какой состав этой массы?» – подумал Тутмос, но не успел спросить шум у двери заставил его обернуться.

Вошел мужчина, рослый и сухопарый. Хотя на нем и было одеяние должностного лица, но голова не покрыта париком, как это полагалось, и редеющие тонкие волосы спускались до самых плеч.

– Мир тебе, Ити! – сказал незнакомец. – Я разыскивал тебя! Царица-мать хочет тебя видеть. Она намерена поставить в своей «Сени солнца» статую младшей дочери Бакетатон.

– Извини меня, Тутмос! – сказал Ити. – Завтра перед обедом я зайду к тебе. Это Небвер, – указал он на вошедшего, – писец казначейства нашей госпожи. А это Тутмос, старший скульптор царя.

Он поклонился и оставил обоих мужчин вдвоем. Наступило неловкое молчание, которое обычно возникает, когда два человека, до того времени не знавшие друг друга, оказываются наедине.

– Откуда ты родом? – спросил наконец Небвер только для того, чтобы прервать молчание.

– Из Она. – Ответ Тутмоса был так же лаконичен, как и вопрос.

– Из Северного?

– Нет, из Южного!

Небвер удивленно поднял глаза.

– Оттуда родом и я, – сказал он. – Однако уже с незапамятных времен я не был дома, и теперь у меня там никого больше нет.

– И я был еще очень молод, когда уехал оттуда. Мой отец рано умер, и мать я взял к себе.

– Как звали твоего отца?

– Руи.

– Руи? – голос Небвера зазвучал как-то странно. – Значит, твою мать зовут Тени?

– Да, Тени.

– И своего отца ты потерял после суда, когда против него возбудили дело жрецы Амона?

– Ты знал его?

– Это был мой брат.

Редко выпадает в жизни случай, когда совершенно чужой человек внезапно оказывается близким родственником! Само собой разумеется, Небвер немедленно отправился вместе с Тутмосом. Тому не терпелось как можно скорее познакомить своего дядю с женой и сыном и отвести его к матери, которая, конечно же, страшно обрадуется неожиданной встрече со своим деверем.

Эсе сначала удивилась, но вскоре в ее глазах засветилась радость. До чего же все-таки она любила, когда вокруг нее были люди! Никакие хлопоты, связанные с приемом и угощением гостей, не были ей в тягость. До чего однообразна и скучна жизнь, если до слуха не доходит ни один голос и никто не расскажет, что происходит за четырьмя стенами их дома, в городе и во всей стране.

Маленький Руи очень испугался незнакомого человека и спрятал свою головку в складках материнской одежды.

– Похож он на своего деда, имя которого носит? – спросил Тутмос. – Моя мать находит у них много общего.

– Женщины всегда находят тысячи общих черт, – ответил, улыбаясь, Небвер, но потом уже вполне серьезно добавил: – Получил бы он в жизни больше счастья, чем досталось моему брату.

Последним, кто вышел приветствовать гостя, была Тени.

– Знаешь ли ты, кто я? – спросил Небвер.

Но глаза старой женщины ровно ничего не выражали.

– С ней надо говорить громче, – сказал Тутмос Небверу. – Она ведь почти глухая.

– Я – Небвер! – закричал гость своей невестке прямо в ухо. – Брат твоего мужа!

Наконец Тени поняла все. Но, к безграничному удивлению Тутмоса, в глазах ее так и не засветилось никакой радости.

– Мир тебе, Небвер! – сказала она безразлично и даже не задала гостю ни единого вопроса.

Небвер, пожав плечами, отвернулся, не вслушиваясь более в бормотание глухой старухи.

Эсе распорядилась зарезать утку, испечь свежих лепешек, поставить на стол вино и фрукты. Она деловито сновала взад и вперед. Вызывало удивление, как легко и грациозно она двигается. Тутмос с нежностью смотрел на ее нескладную теперь фигуру. В таком положении другие женщины становятся неповоротливыми и зачастую угрюмыми, а Эсе сохранила уверенность в движениях и жизнерадостность.

И речи не могло быть о том, чтобы Тутмос отпустил гостя, не накормив его как следует. В конце концов Небверу предложили вообще остановиться в их доме. Все вместе они смогли бы хорошо отметить приезд царицы-матери. Для них этот праздник, отмечаемый всем Ахетатоном, был бы праздником их семьи.

– Я должен подумать, – сказал дядя. – В доме Ани, где меня поселили, я так сердечно принят, что переездом к вам боюсь обидеть хозяина, которого знаю очень давно, еще с тех времен, когда был мальчиком и Ани посвящал нас в искусство письма. Тогда царствовал четвертый Тутмос, дед нашего нынешнего царя, и Ани был еще молод. Но и тогда он не делал нам никаких поблажек. «Уши юноши находятся на его спине, – говорил Ани, – и он слушает, когда его бьют».

Небвер погрузился в мысли о далеком прошлом. Немного помолчав, он заметил:

– Не часто человек, перед которым ты раньше дрожал, оказывается потом почти на одной ступеньке с тобой. Он шутит, он болтает, и ты замечаешь, что сделан он из такого же мяса и в жилах у него течет та же кровь, что и в твоих. Возраст смягчил характер Ани. При нынешнем дворе он последний из тех, кто служил еще четвертому Тутмосу. Это один из немногих старых царедворцев, кто не отказался сопровождать молодого царя. Мне бы не хотелось его обижать.

Наступает пауза…

Видно, что Небвер снова погрузился в воспоминания, а между тем Тутмосу давно уже не дают покоя вопросы, которые он не мог обсудить ни с кем из окружающих.

– Дядя, – решился он наконец, – скажи мне, почему возле царя остались лишь немногие из его прежних советников? Разве истины, которые он провозгласил, не настолько очевидны, чтобы каждый, кто не слеп, мог их воспринять? Разве Рамосе, когда он еще занимал должность верховного сановника при третьем Аменхотепе, не употребил все свои силы на то, чтобы подорвать влияние жрецов Амона, которые не могли примириться с тем, что царь избрал своего первого советника не из их среды. И разве не пора было покончить со всеми притязаниями этих лживых жрецов на власть? И разве наш царь не увенчал дело всей жизни Рамосе, когда лишил влияния всех его противников? А верховный сановник! Он «отблагодарил» царя тем, что сложил свои полномочия. Так сделали и многие другие слуги его отца, хотя они и не были друзьями жрецов Амона! Я этого не понимаю!

Небвер ответил не сразу. Он подпер голову руками и задумался.

– Все это не совсем так, – сказал он наконец медленно и спокойно. Одно дело – подорвать влияние и создать противовес, а другое – вообще столкнуть с чаши весов. Если ты это сделаешь, то как удержишь равновесие?

Тутмос не мог с этим согласиться:

– Что же ты думаешь, дядя, нужно было обуздать слуг Амона, чтобы их власть и влияние не превысили власти и влияния трона и царь не стал бы игрушкой в их руках, но совсем не лишать их власти?

– Нужно было ограничить их доходы, но не следовало превращать их в нищих. Искусство политики Небмаатра в том и состояло, что он сумел привязать их к трону и в то же время ограничить необузданные притязания. Одновременно он предоставил поле деятельности другой партии: жрецам Она и светским советникам. Сталкивая их друг с другом, можно удержать весы в равновесии ценой незначительных усилий. Для того чтобы властвовать, нужно держать вожжи в руках и не превращаться самим в подвластных. В этом и должна состоять политическая игра царя.

– Не думаешь же ты, что Эхнатон, наш божественный царь, сын Атона, всего лишь мяч в игре…

– В руках тех, кому он дал больше, чем нужно! Да, он игрушка в руках своих военных наемников-чужеземцев, с помощью которых вырвал страну у жрецов. Вместо того чтобы управлять страной, они опустошают ее. Он игрушка в руках своих советников. Они не сообщают ему об истинном положении в стране, чтобы избежать ответственности.

– Ну, а царица-мать? Разве она не приняла сторону своего сына? Она приехала в его город, чтобы показать Обеим Землям, что она тоже чтит Атона и готова всеми силами поддержать дело жизни Эхнатона.

– Никто лучше не ориентируется в обстановке и политической игре, чем Тэйе, мать нашего царя. Это хорошо знал старый царь и поэтому допустил ее к участию в своих делах. Она поддерживала отношения с царями Митанни и хеттов, с правителями Арцавы и Амурру. Она следила за тем, чтобы дары, направляемые чужеземным дворам, не выглядели убогими, потому что золото повышает авторитет того, кто его посылает, и приводит к покорности того, кто его получает.

Почему Эхнатон послал Тушратте статуи богов не из чистого золота, как ожидал царь Митанни? Ведь они оказались деревянными, лишь покрытыми золотыми пластинками. Этим он подорвал свой авторитет в глазах союзников. И наконец, почему он не привлек к своему трону сына верховного жреца Амона, слабовольного Небамуна, после того, как тот принял на себя полномочия своего отца? Он мог бы ограничить его влияние так, как только бы захотел. Но он должен был ему оставить то, что тот боялся потерять, и этим сделал бы жреца сговорчивым и услужливым. С его помощью царь мог бы обуздать тех жрецов, которые продолжают еще сопротивляться. Теперь же Интеф и Джхути взяли верх, а Небамун мертв, и неизвестно, сам он покончил с собой, убили его царские наемники или, может быть, даже кто-то из его собственного окружения. Царь же лишился всех возможностей оказывать влияние на непокорных.

– Но все же он их усмирил, отнял у них власть, пользуясь которой они всегда могли бы стать на его пути!

– Отнял у них власть? Доходов он действительно их лишил, но не приверженцев. Одетый как самый бедный земледелец, в одной набедренной повязке, босым бродит Интеф по стране. Никто не знает, где он обосновался. Он появляется то здесь, то там. Но везде, где Интеф, возникает недовольство и ропот. А где сейчас Джхути? И где Панефер, жрец из Она, нашего родного города? Я этого не знаю, но скажу тебе, что это знает больше людей, чем ты себе представляешь.

– Мне кажется, дядя, что ты говоришь о призраках!

– О призраках? С того времени, как царь ушел в изгнание… Не возражай, Тутмос! Я знаю, что ты хочешь сказать, но ведь выезд его из прежней царской столицы – не что иное, как поступок своенравного мальчика.

Его клятва никогда не покидать новой столицы – не что иное, как добровольный уход в темницу! Он хотел наказать город, который ему не повиновался, и он его наказал, но город не стал послушнее. И разве сам он не испытывает еще большей обиды от всего этого?

Тутмос хотел ответить, но тут вошла Эсе, а за ней – жена Птаха, которая наблюдала на кухне за служанками, а теперь несла большое блюдо с едой.

– Пожалуйста, ешь, дядя! – сказала Эсе. С этими словами она подала гостю утиную грудку, потом поставила перед ним блюдо с жареной тыквой и положила свежих лепешек. С удовлетворением наблюдала она, как Небвер, у которого еще сохранились хорошие зубы, обгладывал косточки одну за другой.

– А ты, Тутмос? Хочешь кусочек спинки или лучше шейку?

Супруг, однако, не ответил ей и рассеянно положил на стол кусок, который она ему подала.

– Сколько времени ты живешь в Ахетатоне, дядя, если позволяешь себе так говорить? – сказал он резко. – Видел ли ты, как царь вместе с супругой, которую он так искренне любит, выезжает в своей украшенной лазуритом и золотом коляске, чтобы вознести молитвы своему богу? Присутствовал ли ты на прекрасном богослужении? Слышал ли ты гимны, прославляющие Атона? Видел ли ты царских дочерей, видел ли, как покачивают они своими нежными руками систры, провожая на ночной покой животворящего Атона? И видел ли ты, какое счастье выражает лицо царя, когда он выходит из своего дворца на балкон, сопровождаемый супругой и окруженный детьми? Я же все это видел и изображал! Может быть, царица-мать чувствует, как во тьме поднимается вражда против ее сына, и в сердце ее закрался страх. Но тот, кто озарен светом, не должен бояться тьмы. Кто верит, тот не знает страха!

– А разве не продолжает муха петь свою песню, уже попав в сети паука? И почему царю его бог, которого он так чтит, не даровал сына?

Испуганно озирается Тутмос – не слышал ли кто-нибудь из его слуг этих слов. Больше всего на свете он боялся, как бы не узнали, что в его доме говорится такое. Но жена Птаха уже вышла, вероятно, для того, чтобы наполнить опустевшие горшки. Только одна Эсе стояла позади кресла своего супруга, прислонив красивую головку к одной из деревянных колонн, поддерживавших своды помещения.

– И скажу тебе, – продолжал Небвер, – что паук плетет свою сеть! Никто из нас не знает ни где Интеф, ни где Джхути, ни где Панефер, но, кажется, я уже видел сына Панефера. И не где-нибудь, а именно в Ахетатоне, в столице царя!

– Сына Панефера? – Тутмос вскочил со стула так резко, что чуть не опрокинул обеденный столик, который стоял между ним и гостем. – Ты в этом уверен?

– Полностью не уверен, потому что сын Панефера – один из самых молодых жрецов Амона, посвященный в сан незадолго до того, как был запрещен культ этого бога. Когда я его знал, его голова была наголо острижена, а этот, которого я вчера встретил в доме Туту, носит огромный парик – более роскошного не мог бы иметь и сам Туту, «главные уста царя»! Кто, однако, хотя бы раз видел лицо того молодого жреца – человека весьма умного, который к тому же говорит на чужеземных языках, как на своем родном, – тот никогда его не забудет. Вчера я видел этого чиновника. Он, по-видимому, пользуется у Туту, весьма деятельного человека, большим авторитетом, ибо расхаживал по всему его дому и давал указания младшим писцам, заполнявшим служебное помещение… Когда этот чиновник внезапно надул губы, он так живо напомнил мне сына Панефера, что я мог бы поклясться, что это он!

«Уна, – эта мысль, словно молния, поразила Тутмоса, – Уна, мой шурин! Быть не может!» Он поворачивается к Эсе, хочет расспросить ее, но место у колонны, где стояла она, было уже пусто. Тут он почувствовал, что грудь его разрывается на части, и как сумасшедший бросился из комнаты.

Он не нашел Эсе ни у Тени, ни в спальне, ни на кухне. Хори видел, как она поспешно покинула усадьбу. Тутмос бросился вслед за ней по дороге, которая вела к дому Туту. Вскоре он увидел бегущую Эсе и быстро нагнал ее. На ее расстроенном лице блестели капли пота.

Тутмос схватил ее за руку и так сильно сжал, что она вскрикнула.

– Ты идешь к сыну Панефера? – спросил он грубо. Ни слова в ответ.

– Он твой брат? Опять молчание.

– Ты дочь Панефера?

Эсе продолжала молчать.

Тутмос потащил ее за собой. Каждый шаг отдавался болью в его сердце. Как она ни упиралась, Тутмосу удалось привести ее домой. Эее упала на кровать, рыдания сотрясали ее тело. В суровом молчании стоял Тутмос подле нее. Пусть плачет до тех пор, пока не иссякнут у нее все слезы.

Наконец судорожные всхлипывания прекратились. Тогда Тутмос снова обратился к жене.

– Как могла ты все время жить с такой ложью в сердце?

Эсе приподнялась и устремила свои большие, темные, полные отчаяния глаза на мужа.

– Взял ли бы ты меня, – спросила она его вместо ответа, – если бы знал всю правду? Или оставил бы меня ему, этому Абе, который убил на моих глазах мою мать и четырех маленьких братьев? Он тогда убил бы и меня, если бы нашел. Я спряталась и видела все! Я заползла за станок твоей матери. Когда Тени увидела меня там, то незаметно прикрыла куском полотна. Я натянула его на голову и заткнула уши. Но крики и стоны все равно доносились до меня, и последний страшный крик тоже.

Должна ли я была возражать, когда твоя мать назвала меня твоей племянницей? Или потом, позже, я должна была открыть тебе правду? Но я ведь любила тебя! И все время боялась, что ты оттолкнешь меня!

Отчаяние, охватившее Эсе, делало ее еще красивей. Но сердце Тутмоса окаменело.

– Но и это еще не все, – сказал он с горечью. – Мало того, что ты годами обманывала меня, но ты еще допустила, чтобы Уна поселился в моем доме и, как паразит, питался кровью его хозяина!

– Как ты можешь так говорить, Тутмос! Разве он не понравился тебе? Разве ты не смеялся при его шутках? Тебя всегда радовало, когда он рассказывал свои истории. А теперь ты хочешь сделать его несчастным? Или ты хочешь его спасти?

– Я не могу его спасти! Он шпион жрецов Амона!

– Это неправда! Он сказал, что отступился от Амона. Он понял, что Атон – единственный бог.

– Это всего лишь притворство.

– Ну а если и притворство – он же мой брат.

Единственный оставшийся в живых, последний из моих братьев, Тутмос перестал слушать ее стенания, повернулся и пошел к двери. Тут Эсе вскочила с ложа и бросилась на грудь к мужу.

– Я не отпущу тебя! Ты уходишь, чтобы донести на него! Ты хочешь выдать его палачам!

Ни разу, с того времени, как он увидел Эсе, не поднял он на нее руки. Никогда не бил ее. А теперь, когда она в отчаянии обхватила его шею, он оттолкнул ее рукой, привыкшей дробить скалы. Не удержавшись на ногах, Эсе упала и, застонав, осталась лежать на месте. Тутмос вышел, даже не посмотрев на нее.

Когда Тутмос вернулся в столовую, Небвера там уже не было. Тогда он пошел к дому Туту, но там ему сказали, что тот ушел во дворец. На вопрос о шурине ему сообщили, что Уна по распоряжению господина в составе посольства выехал в Сирию к правителю аморитов Азиру.

Что это? Случайное совпадение? Или хитрец, узнав Небвера и почувствовав опасность, понял, что ему необходимо исчезнуть незаметно, не поднимая шума?

Глубокое безразличие охватило Тутмоса. Лучше всего было бы сейчас вернуться домой, броситься на свое ложе и заснуть, заснуть так, чтобы ни о чем больше не думать. Но он взял себя в руки и направился к дому Ани, где надеялся встретить Небвера. Он не ошибся: дядя беседовал со старым писцом, поседевшим на службе у трех царей.

Лицо Ани носило на себе отпечаток глубокой старости. Он рассказывал о своей молодости, рассказывал, как сопровождал четвертого Тутмоса во время охоты в пустыне, – этого развлечения теперь уже никто больше не знал. Небвер следил за его рассказом так, как прилежный ученик следит за рассказом учителя, и заметил вошедшего Тутмоса лишь тогда, когда тот кашлянул, чтобы дать знать о своем присутствии.

Тутмос был не настолько невежлив, чтобы прервать их разговор. Он опустился на пол в одном из углов комнаты, скрестил ноги и стал ждать. Внешне он был спокоен, но душу его раздирало волнение. Наконец Небвер сказал:

– Ты странный человек, Тутмос. То ты убегаешь, не попытавшись объяснить свое поведение, то сидишь в углу и молчишь как рыба.

– Я… я должен с тобой поговорить! – сказал Тутмос и поднялся.

За свою долгую жизнь Ани научился понимать не только письменные знаки, но и выражения человеческих лиц. Он взглянул на Тутмоса и сразу понял, что у того случилась беда.

– Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы увести Небвера из моего дома, – сказал он. (Гость только что рассказал ему о своей необыкновенной встрече с племянником.) – Ты умеешь проявлять должное уважение к возрасту, но сейчас тебя тревожат другие заботы. – Сказав это, он приветливо кивнул головой и вышел из комнаты.

«Что может знать он о моих заботах?» – подумал Тутмос испуганно, но тут ему пришла в голову мысль:

«Вот кому я бы мог довериться». И это сразу же успокоило его.

– Я был у Туту. Сына Панефера нет больше в Ахетатоне.

– Так это был все же он… – сказал дядя не особенно дружелюбно. Из-за него ты умчался, ничего не объяснив?

По всему было видно, что он обиделся. Тутмос поспешил ему все рассказать.

– Дело не в нем, дядя, а в Эсе, которая внезапно исчезла.

– Хорошая хозяйка никогда долго не остается на одном месте! Она наблюдает за порядком повсюду, во всем доме…

– Нет, у меня внезапно возникло подозрение, что она могла попытаться предупредить жреца Амона.

– Предупредить? Почему же Эсе? Что она имеет с ним общего?

– Она… она его сестра! – Эти слова прозвучали, словно удар топора, подкосившего дерево.

– А ты… ты знал об этом?

– Я ничего не знал. Клянусь Атоном… я не представлял себе этого даже во сне! Но когда ты описал сына Панефера и я понял, что это мой шурин Уна, да еще увидел, что Эсе внезапно исчезла, во мне вспыхнуло подозрение возможно, она захотела его предупредить. Я и убежал, дядя, чтобы удержать ее, прости меня за это!

Небвер ничего не сказал в ответ, но его суровый взгляд говорил гораздо больше слов.

– Однако, – вымолвил он наконец, – значит, ты не смог ее удержать, если Уна сумел обеспечить себе безопасность!

– Нет, дядя, это было не так. Я нагнал Эсе. Я заставил ее вернуться вместе со мной. Я оставил ее дома и поспешил к Туту. Там мне сказали, что Уна с письмами своего господина находится уже на пути к Азиру, правителю аморитов.

– Это могло быть простым совпадением, – сказал Небвер. – Но это могло быть и больше, чем совпадение.

– Может быть, он узнал тебя и решил предотвратить опасность.

– Этому трудно поверить. Вряд ли он знает меня. Ведь я впервые увидел его лицо тогда, когда он даже не смотрел на меня. Он вступил в разговор с одним из чужеземцев на улице, и много людей обступило спорящих. Среди них был и я. Я почти не понимал ни одного из произносимых ими слов, потому что спорили они на языке чужеземца. Но умение хорошо говорить, сказывавшееся в речи молодого жреца, и мимика, которая сопровождала его речь, глубоко врезались в мою память. Когда же кто-то из присутствовавших сказал:

«Это сын Панефера из Она», тут уловил я и его сходство с отцом. Разве тебе это никогда не бросалось в глаза?

– Когда на лице его появлялось выражение злобы или возбуждения, ответил Тутмос, – тогда я мучительно вспоминал, на кого он похож. Но выражение его лица так часто менялось, что я так и не мог ничего вспомнить. Если Уна не узнал тебя, то что тогда побудило его уехать?

– «Что», спрашиваешь ты? Спроси лучше кто!

– Ну, так кто!

– Может быть, тот, кто находится с ним под одной крышей! Может быть, кто-то услыхал мои слова о том, что я видел сына Панефера, и передал ему.

– А разве ты?..

– Да, я теперь ломаю себе голову над тем, чтобы вспомнить, где, кроме как у тебя, я еще говорил об этом. Может быть, у Маи, верховного управителя царских угодий?

– У Маи? Уна работал у него, хотя и недолго. И… когда я его привел ибо именно я ввел его туда, – мне показалось, что между ним и верховным управителем уже существовали какие-то отношения, потому что Маи спросил его: «Привез ты мне письмо от Абы?»