Текст книги "Сияющее Эльдорадо"

Автор книги: Элизабет Хаксли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Мериносов привез из Кейптауна не Маккартур. Но из первой партии он закупил четырех овец и двух баранов и сумел вывести чистую породу. Несколько лет спустя он купил у другого офицера значительно большее стадо, которое губернатор Кинг хотел приобрести для колонии. Образцы шерсти, взятые Маккартуром в Лондон в 1802 г., поистине оказались золотым руном. В Новом Южном Уэльсе жесткая шерсть индийской смешанной овцы – причем отнюдь не тонкорунная – стоила два цента за фунт. Владельцы же мануфактур в Йоркшире, отрезанные от европейских источников наполеоновскими войнами, предлагали за тонкую шерсть Маккартур а пятьдесят центов за фунт.

Поняв, какое богатство сможет принести Австралии мериносовая шерсть, Маккартур представил свои планы британским властям. В результате государственный секретарь лорд Кэмден высказал рекомендации о том, что «аренда земель в разумных пределах может быть с уверенностью в успехе предоставлена г-ну Маккартуру только для разведения овец». Таким образом, Маккартур получил пять тысяч акров земель, которые были тогда названы Каупэсчерз (коровьи пастбища) и тридцать бывших заключенных в качестве работников. В настоящее время – это часть поместий Кэмден-Парка. Возможно, что еще никогда предоставление в аренду земли не было столь плодотворным. Оно положило начало промышленности, которая создала Австралию и дала ей возможность выстоять в тяжелые годы. В наши дни овцеводство – одна из ведущих отраслей в экономике Австралии.

Потомки первых мериносов еще живут в Кэмден-Парке, так же как и потомки Маккартуров (теперь под фамилией Стэнхем). Но основатель династии не дожил до окончания строительства своего дома. Он умер за месяц до этого события в результате душевного заболевания, развившегося на почве слабого здоровья, подорванного длительной и тяжелой болезнью, очевидно ревматизмом, полученным на корабле, на котором в возрасте двадцати трех лет он вместе с заключенными впервые плыл в Австралию.

Сейчас Парраматта – пригород Сиднея. Здесь можно еще увидеть дом Элизабет, который, как чужак, стоит среди современных бунгало на перекрестке шоссейных дорог. Говорят, что это самое старое жилое здание в Австралии. В 1793 г., спустя три года с момента своего прибытия в колонию, Джон Маккартур получил в аренду сто акров и поселил здесь свою семью. Это место, где родилось фермерство Австралии. В Парраматте в 1792 г. капитан Артур Филипп впервые стал сдавать землю в аренду. Двадцать пять акров солдату, тридцать – досрочно освобожденному заключенному. Многие из них проигрывали или продавали свои земли людям более благоразумным и расчетливым. Освоение их шло медленно. Преемник Филиппа, майор Френсис Гроуз, разрешил платить за труд заключенных ромом. Десять часов в сутки они должны были работать на колонию, после чего могли заключать сделки для своей выгоды. В каторжный труд превращалась работа мотыгой на твердой «земле угрей», как называли этот район аборигены.

Прибытие из США корабля «Хоуп», груженного продовольствием, которое капитан отказался продавать до тех пор, пока колония не закупит семь тысяч пятьсот девяносто семь галлонов бенгальского спирта-сырца, явилось тем не привлекающим внимание событием, часто не отмечаемым историками, которое делает историю. Гроуз согласился, и спирт потек рекой. Затем прибыла «Беллона» с пятью бочками портвейна. Выросли винокуренные заводы. Офицерам корпуса Нового Южного Уэльса было разрешено торговать с капитанами приходящих судов и снаряжать экспедиции и китобойные суда. Офицеры богатели. Широко используя труд заключенных, они строили дома, выращивали урожаи.

К этому времени у Маккартура в Парраматте было уже сто акров возделанной земли, тысяча восемьсот бушелей зерна в амбаре, две кобылы, две коровы, сто тридцать коз, сто свиней и еще сто акров в качестве вознаграждения за то, что он был первым поселенцем, засеявшим более пятидесяти акров земли. Он получил также десять бывших заключенных. Маккартур писал: «С помощью одного человека и десятка борзых мой стол всегда был обеспечен дикими утками и мясом кенгуру». На своей земле он построил «прекрасный кирпичный дом… окруженный виноградником и фруктовым садом с множеством фруктовых деревьев». Его жена любила ферму так же, как и он. «Нет пары на земле более счастливой, чем мы», – писала она, спустя несколько лет.

Ныне дом – частная собственность, но он открыт для посетителей, приходящих по предварительной договоренности или без нее в любое время, а австралийские традиции гостеприимства вкупе с добрым характером владельцев не дают им возможности закрыть вход для посетителей. В 1904 г. дом был куплен Вильямом Свэнном. После смерти он оставил трех дочерей, которые и сейчас живут в доме. Государство не выделяет средств для поддержания в порядке дома-музея. Для этой цели Новый Южный Уэльс имеет национальный фонд, который держится в основном лишь на энтузиазме его членов. Пополняется он целиком за счет частных пожертвований.

В один из воскресных дней я посетила ферму. Сестры угостили нас чаем в столовой, где семья Маккартуров, должно быть, часто собиралась к обеду, к которому подавались дикие утки, мясо кенгуру, сливки, масло и свинина собственного изготовления и отличные овощи. Низкий, длинный без претензий дом поражал резными дверями, неровными стенами, изящными лепными украшениями. В нем царил дух непринужденности, свойственный только старым зданиям. Очевидно, его несколько раз перестраивали. Когда я спросила, сколько в доме комнат, то одна из сестер ответила:

– Это как считать.

Я поняла, в чем дело. В доме имеется множество угловых холлов и коридоров, которые при желании тоже можно назвать комнатами. Солнечный свет рассеивают веранды с низким потолком; это дает отдых глазам, да и жара меньше проникает в дом. Из корзин свешиваются листья папоротника. Он же растет и в горшках. Все здесь создает впечатление благородства, уюта и очарования.

В этом доме Элизабет Маккартур оставалась одна, пока муж ее находился в изгнании; ей приходилось управляться с фермой и с растущей семьей. Первый раз ее муж отсутствовал четыре года, л осле того как ранил своего командира. Вторая ссылка, вызванная более серьезным проступком – открытым мятежом против губернатора Уильяма Блая, длилась восемь лет. Элизабет прожила тяжелую жизнь, но она обладала удивительной способностью смотреть на нее сквозь розовые очки и во всем видеть хорошие стороны. Это придавало ей силы выдерживать все невзгоды, не теряя жизнерадостности, все испытания, уготованные ей судьбой, начиная с неудачных родов в вонючем трюме корабля, перевозившего ссыльных, и до последних печальных лет жизни с сумасшедшим мужем.

Будучи женщиной деловой, Элизабет Маккартур управляла фермой в Парраматте и большим поместьем в Кэмден-Парке даже с большим умением, чем ее муж, и губернатор Лаклан Маккуори вознаградил ее, пожаловав дополнительно шестьсот акров. Она должна была оправляться и с засухой, и с динго, и с бандитами. С портрета Элизабет в старости на вас смотрит властное, мужественное лицо, уверенное и целеустремленное, с чистыми голубыми глазами и твердым подбородком. Она вырастила четырех достойных сыновей, спокойных и предприимчивых, разумных и трудолюбивых.

«Моя любимая жена, – писал ей Маккартур из Лондона, – когда я вспоминаю те неблагоприятные обстоятельства, которые встали на твоем пути, те страшные трудности, которые стойкость твоего духа и разума помогли преодолеть, у меня не хватает слов, чтобы выразить мое восхищение и гордость, которые я испытываю. Я без стеснения говорю о твоей жизни жены и матери, как достойной всяческого подражания».

Именно на ферме Элизабет, можно оказать, начались «ромовые волнения» 1807 г. Сигналом послужил вызов Джона Маккартура в суд по уголовному обвинению– он забрал с одного из принадлежащих ему судов чан, использовав его для винокуренного завода. Маккартур закупил также оборудование для двух винокуренных заводов. Оба они были конфискованы по приказу губернатора Уильяма Блая. В соответствии с одной из версий, причиной волнений послужили достойные всяческого восхваления усилия губернатора положить конец скандальной монополии на торговлю ромом, захваченной беспутными английскими офицерами корпуса с дурной репутацией. Разгневанные офицеры восстали и поставили во главе колонии своего человека – майора Георга Джонстона. По другой версии, виновником волнений был сам Блай с его надменностью, манией величия и тупостью. Даже Элизабет Маккартур, видевшая хорошие стороны в каждом человеке, отзывалась о нем как о «несдержанном, неосторожном и властном человеке» и отмечала, что «чрезмерный деспотизм правителя лишь подчеркивал острую необходимость реформ», а акт государственной измены, в результате которой губернатора арестовали и сместили, называла «смелой операцией». Да, операция была проведена энергично и состоялась сразу после шумного празднования двадцатой годовщины со дня высадки капитана Филиппа в Ботани-Бей. Вооруженная группа офицеров напала на дом губернатора и после двухчасовых поисков извлекла его из-под кровати в каморке прислуги. Естественно, что существуют две версии и в этой истории. Позднее Блай писал, что он удалился в эту каморку, чтобы продумать пути восстановления своей власти, где его и захватили двенадцать бунтовщиков, державших ружья с примкнутыми штыками. Согласно же версии Джонстона, в комнату вошли всего лишь трое – больше в ней бы и не поместилось – и они не только не угрожали штыками, а дружески протянули руку губернатору, чтобы помочь ему подняться и выйти из того странного положения, в котором он очутился.

Освобожденные заключенные, независимые торговцы и фермеры были единодушны с офицерами, торгующими ромом, в своем стремлении освободиться от деспотичного Блая, который настолько часто пересыпал свою речь неприличными ругательствами, что вызывал возмущение его предшественника губернатора Кинга, когда последний оказывался с ним за одним столом.

Но как бы справедливо ни поступали офицеры, смещая Блая ^[46], они совершали акт государственной измены и знали, что будут нести за него ответ в Лондоне. Восьмилетняя ссылка подорвала здоровье Маккартура и вызвала у него приступ страшной тоски по дому. «Дорогие мои, любимые, – писал он из Лондона, – когда я смогу вновь вас увидеть и обнять?»

Маккартура не могли предать суду в Англии за проступок, совершенный в Новом Южном Уэльсе, но он знал, что губернатор Маккуори, сменивший на этом посту Блая, имел указание Государственного секретаря предъявить Маккартуру обвинение в уголовном преступлении, как только он окажется на территории колонии. Так что Маккартур безнадежно застрял в Англии, оставшись без средств к существованию. Он посылал одно за другим отчаянные письма к Элизабет, умоляя перевести все те деньги, которые у нее были.

В то время Маккартур многое узнал о тонкорунной испанской шерсти. Его постоянно мучала нервная депрессия. Время от времени от тщетно пытался добиться от лорда Батерста заверения в том, что обвинения, выдвинутые против него, будут сняты по возвращении в колонию. Единственным светлым пятном, за исключением редких писем от Элизабет, многие из которых были или утеряны, или перехвачены (так однажды в течение двух лет он не получил ни одного), было поступление в Англию во все возрастающих количествах тонкорунной шерсти с его овец. К 1817 г. у Элизабет было около пяти тысяч овец. Она экспортировала больше половины шерсти, производимой колонией.

Это был год, когда Батерст снял наконец свои обвинения и разрешил Маккартуру отплыть в Новый Южный Уэльс вместе с сыновьями Джеймсом и Вильямом, оранжереей и ста двадцатью горшками саженцев оливок, винограда, каперсов, инжира, яблок, орехов, ревеня, жасмина, а также рассады первоцвета и маргариток.

Прибыв на родину, Маккартур немедленно принялся за работу по перестройке фермы, и, по словам его сына Джеймса, «животворящий гений отца превратил ферму в блестящую и просторную резиденцию». Спустя шесть лет о поместьях Кэмден говорили как о самых отличных хозяйствах колонии. На Маккартуров работали сто двадцать три бывших каторжника, которые дважды в день получали чай и сахар. Им также выдавалась одежда и табак. Шерсть Маккартура постоянно пользовалась наибольшим спросом на рынке. Джеймс и Вильям впервые стали мыть овец в реке для очистки шерсти, что привело в дальнейшем к разработке системы очистки и стрижки шерсти, впоследствии принятой по всей Австралии. В 1830 г. Маккартуры снимали шерсть с двенадцати тысяч овец.

Но хозяин стад уже не был прежним. Взрывы лихорадочной энергии сменялись приступами черной меланхолии; в конце жизненного пути он не мог переносить даже присутствия жены и детей… Но уважение и любовь последних к нему были неизменны. Они помнили его как человека, склонного к щедрым порывам, любящего читать вслух произведения классических авторов, принимавшего за свой идеал Сципиона Африканского ^[47]. Так, он, подражая последнему, каждое утро мыл холодной водой голову и ноги. В год смерти Маккартура Австралия экспортировала четыре с половиной миллиона фунтов тонкорунной шерсти. В наши дни цифра эта равняется 120 500 млрд. фунтов.

Для города Виндзора, расположенного на равнине Хоксберри, в районе первых постоянных поселений в Австралии, характерна английская атмосфера успокоенности и удовлетворения. Вне сомнения, наличие в городе ряда зданий в георгианском стиле способствует возникновению подобных ощущений. Особняк Маккуори Армс, построенный в год Трафальгарской битвы (1805), – двухэтажное строение, олицетворяющее прочность и элегантность. Здание украшено прелестными ставнями и дверьми из местных пород кедра. Один из дверных молотков выполнен в форме грозди винограда. Больше всего в городе любят показывать здание суда и церковь Св. Матфея, построенные по проекту Фрэнсиса Гринуэя ^[48], которого принято считать крупнейшим австралийским архитектором.

По образованию Гринуэй был не архитектором, а строителем. Родился он в Манготсфилде вблизи Бристоля. Как строитель Гринвей не преуспел. Разорился, подделал документ, согласно которому клиент якобы задолжал ему пятьсот долларов. В 1813 г. его сослали в Австралию на четырнадцать лет. В это время у власти стоял губернатор Лаклан Маккуори, известный своим хорошим отношением к ссыльным. Он принимал в своем доме освобожденных, назначал их на ответственные посты, часто не считаясь с мнением свободных граждан колонии. Маккуори писал лорду Сидмуту: «Согласно моему принципу, как только заключенный получает свободу, его прошлое не должно использоваться против него, ему нужно предоставить возможность свободного выбора любого положения в обществе, способность занять которое он доказал своим безупречным поведением в течение длительного периода».

В случае с Гринуэем отбросили даже формулу о необходимости «безупречного поведения в течение длительного периода». У Маккуори была мечта превратить грязное, убогое, хаотически построенное поселение ссыльных в бухте Сиднея в просторный, благородный столичный город, достойный окружавшей его прекрасной природы, а также чести и славы Англии. Помочь претворить действительность в мечту могли лишь военные инженеры, которые, хотя и симпатизировали идеям Маккуори о необходимости строительства оборонительных сооружений и жилых домов для ссыльных, тем не менее не обладали нужной подготовкой для создания пышных особняков, прекрасных церквей, величественных зданий, государственных учреждений, хорошо спланированных площадей, парков и бульваров, которые владели воображением губернатора. Не удивительно, что он столь быстро оценил Гринуэя, отделил его от закованных в цепи и поручил работу сначала по строительству маяка, а затем здания в Гайд-Парке для размещения мужчин-ссыльных.

В 1819 г. в день рождения короля на церемонии торжественного открытия казарм Маккуори принял участие в трапезе вместе с пятьюстами восьмьюдесятью девятью заключенными. Подавали говядину, сливовый пудинг и пунш. Заключенные «производили впечатление счастливых и довольных людей и трижды прокричали „ура“, когда мы покидали стол». Губернатор был в таком восторге от красивого, благородного и удобного здания, что даровал Фрэнсису Гринуэю помилование.

Гринуэй построил три церкви, используя труд ссыльных: Св. Джеймса в Сиднее, Св. Луки в Ливерпуле и Св. Матфея в Виндзоре. Отличительная черта его строений – гармоничная, благородная простота линий. Украшательство отсутствует. Хотя работы Гринуэя и не являли собой нового слова в архитектуре, они вполне отвечали поставленной цели – воссоздать в стране противоречий спокойный и приятный стиль архитектуры времен Регентства.

Карьера Гринуэя закончилась в 1832 г. с отъездом из колонии его покровителя, попавшего в опалу и обвиненного в расточительстве, принятии неправильных решений и чрезмерных уступках отпущенным на свободу ссыльным, злоупотреблявшим его доверием. Дж. Т. Бигг, уполномоченный разобраться в деле Маккуори, писал о Гринуэе: «Что ж, если ему разрешить продолжать, то город превзойдет по своей архитектуре Лондон». Но до этого не дошло, Гринуэй, обидчивый, высокомерный, трудный в общении, потеряв покровителя, в скором времени рассорился со своим начальством, а последнее, не теряя времени, уволило его с поста правительственного архитектора. Гринуэй совершенно растерялся и продолжал изводить всех рассказами о своих неприятностях. От голода его спасла жена, с умением руководившая небольшой школой. По иронии судьбы его имущество распродавалось с торгов в тот день, когда в центре Сиднея со всей помпезностью проходила церемония освящения церкви Св. Джеймса. Умер Гринуэй в нищете в 1837 г.

Церковь Св. Матфея, построенная из кирпича и песчаника, освящалась в год, когда архитектор попал в немилость. Простую квадратной формы башню венчает изящная восьмиугольная звонница, реконструкция которой шла полным ходом во время моего пребывания в стране. Первоначально звонница поддерживалась тяжелыми изогнутыми балками из трех видов эвкалипта. В 1820 г. строители могли еще валить деревья прямо у строительной площадки. В 1964 г. стволы приходилось доставлять за четыреста миль. Местную кровельную дрань достать оказалось просто невозможно, и подрядчики вынуждены были использовать канадское красное дерево. Каменщик Айронс, ирландец по происхождению, выполнял свою работу с энтузиазмом. Мастером работал датчанин, несколько рабочих были итальянцами. Всех их пленила задача, требующая мастерства и использования таких материалов, как известь и известковый раствор вместо цемента. В наши дни при современной оплате труда ремесленная работа оценивается безумно дорого, и то, что женскому Комитету национального фонда Нового Южного Уэльса удалось собрать необходимую сумму денег, фактически явилось чудом.

Такая же красивая кирпичная кладка украшает здание суда в Виндзоре, строительство которого по проекту Гринуэя закончилось в 1822 г. В здании не только отправлялось правосудие, но и проходили театрализованные представления, такие, например, как «Отелло» в исполнении одного актера, покрывшего черным гримом только одну половину лица. Ею он поворачивался к зрителям, произнося реплики мавра, а другою, незагримированною, исполняя роли Дездемоны и Яго. В конце концов, неблагодарная публика изгнала актера из города, шумно потребовав возвращения денег.

Мои собственные воспоминания о Виндзоре гораздо скупее. Особенно запомнился мне пикник на берегу реки Хоксберри. Мы сидели в пятнистой тени, отбрасываемой казуариной, и наслаждались превосходными свежими фруктами и сухим белым вином, производимым в долине реки Хантер, качество которого великолепно, а цена поразительно низка. Многое из того, что украшает жизнь, легко достижимо в Австралии, если вообще не достается бесплатно. Но так же часто встречается и то, что жизнь уродует, – количество мусора, разбросанного у дорог, производит удручающее впечатление. Вдоль шоссе Хоксберри, столь знаменитом своей историей, расположились многочисленные ларьки, 77 торгующие пирожками с мясом, отвратительными синтетическими фруктовыми напитками, бутербродами с сосисками и котлетами, жареными цыплятами. Повсюду валяются пивные бутылки, ржавые консервные банки, растоптанные картонки и коробки из-под сигарет и множество других отходов. Никакое другое животное на земле не оставляет после себя столь отталкивающих неорганических испражнений и в таких огромных количествах, как человек. Испражнения человеческого организма быстро уничтожаются под влиянием воздуха, солнечных лучей, дождя и бактерий. Но эти факторы неэффективны против пробок от пивных бутылок, разбитого стекла, старых сапог, ржавых консервных банок и металлических остовов брошенных автомобилей.

По обе стороны шоссе расположились небольшие фермы, которые, так же как террасы в сиднейском районе Паддо, казалось, созданы для пигмеев. А ведь большинство австралийцев крупные люди, да и имеют в своем распоряжении достаточно свободного пространства. Домишки же выглядели съежившимися, как сморщенные трофеи охотников за скальпами. Первоначально это были «карточные» домики, сбитые из грубо отесанных досок и покрытые дранкой. На некоторых старых домах дранка еще сохранилась, как своеобразная нижняя юбка под крышей из гофрированного железа.

Существует ли австралийский стиль в архитектуре? Мы обсуждали это по дороге. По мнению моих спутников, существует: традиционно квадратное бунгало, опоясанное верандой, стоящее изолированно от других построек, просматриваемое со всех сторон. Нет необходимости строить дома террасами, один над другим или прижатыми один к другому. Поэтому здесь не возникало планированной застройки по зонам, которую можно было бы сравнить с английскими террасами Нэша ^[49]или комплексами – особняк с прилегающим складом, которые обрамляют каналы в Амстердаме. А что можно сказать о современной городской архитектуре в Австралии? В основном архитектурный стиль в стране такой же, как и во всем мире. Нельзя ограничить каким-то одним районом земного шара башню из стали и бетона и куб. Бетон есть бетон, замешивают ли его в Сиднее, Токио или Аккре, и если говорить о городах, то архитектурный регионализм практически исчез. Однако мои спутники показали мне новую церковь на окраине Сиднея. Целиком построенная из австралийских пород дерева, непокрашенная, с резко устремленной кверху крышей, она была окружена верандой. Балки обнажены. Вся церковь могучая и прочная, довольно темная, коренастая, не элегантная, но и не вычурная, какая-то добропорядочная. «Это и есть пример подлинного, исконного австралийского стиля», – сказали мне спутники. Но никто не смог бы построить такого рода здание в центре Мельбурна или Сиднея. В современном городе нет для них места, в нем можно лишь строить башни или кубы из стали и бетона.