Текст книги "Мэри Бартон"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

Несколько минут царило молчание. Мистер Карсон закрыл лицо руками и, казалось, совершенно забыл об их присутствии, но они боялись встать и уйти, чтобы не потревожить его.

Наконец он сказал, избегая смотреть им в глаза, выражавшие теплое участие:

– Благодарю вас обоих за то, что вы пришли, и за то, что так откровенно говорили со мной. Боюсь, Лег, ни вы, ни я не убедили друг друга, способны или нет хозяева устранить зло, на которое жалуются рабочие.

– Не хочу спорить с вами, сэр, особенно сейчас; но я говорил не о том, способны хозяева сделать это или нет. Нас сильнее всего ранит то, что они не хотят даже и попытаться облегчить беды, которые временами, словно мор, обрушиваются на фабричные города, а сами они, как мы видим, могут остановить работу и не страдают от этого. Если бы мы видели, что ради нас хозяева пытаются найти какой-то выход из положения, пусть даже они медлили бы с этим, пусть в конце концов ничего бы не сделали и просто сказали бы: «Бедняги, мы всем сердцем сочувствуем вам, мы сделали все, что в наших силах, но не можем помочь вам», – тогда бы мы переносили тяжелые времена, как подобает мужчинам. Заранее и не угадаешь, на какую выдержку и самообладание оказались бы способны рабочие, если бы они знали, что им сочувствуют, что им помогут при малейшей к тому возможности. Если наши братья не могут помочь нам ничем, но мы слышим от них слова ободрения и искреннего участия, то мы убеждаемся, что испытания ниспосылает нам бог, а мы знаем его милосердие и без колебаний предаем себя в его руки. Вы сказали, что наш разговор бесполезен. А я с вами не согласен. Я знаю теперь вашу точку зрения. Я запомню ее, и, когда мне нужно будет оценить ваши поступки, я теперь буду думать не о том, поступаете ли вы правильно с моей точки зрения, а о том, поступаете ли вы правильно с вашей. Вот почему наш разговор мне кое-что дал. Я уже старик и, может быть, никогда вас больше не увижу, но теперь я буду молиться за вас и думать о вас и ниспосланных вам испытаниях – вашем огромном богатстве и жестокой смерти вашего сына – и буду просить бога облегчить их вам ныне и вовеки. Аминь! Прощайте.

Джем, откровенно рассказав обо всем, что знал, хранил с тех пор исполненное достоинства молчание. Теперь они с Джобом встали и поклонились мистеру Карсону, глядя на него с глубоким сочувствием и интересом, которые не мог не вызвать человек, переживший такой тяжкий удар и сумевший простить того, кто нанес этот удар. Было видно, как мужественно борется он со своим горем и каких трудов ему это стоит.

Он тоже низко поклонился им в ответ. Затем он быстро подошел к ним и пожал им руки; так, не произнеся больше ни слова, они расстались.

Великое горе пробуждает в людях силу и ясность мысли, которые в былые времена порождали пророков.

Для тех, кто обладает большой способностью любить и страдать, а также душевной стойкостью, приходит время, когда они поднимаются выше своего личного горя и начинают думать об истинных причинах несчастья, искать средства (если они есть), которые могли бы спасти от подобного несчастья если не их самих, то других людей.

Отсюда те прекрасные благородные усилия, о которых мы время от времени слышим, – усилия тех, кто сам был распят на кресте агонии и кто не хочет допустить, чтобы такие же муки постигли других. Это одна из величайших целей, заключенных в страдании, – преодолев ниспосланное богом горе, человек извлекает из него благословение, но не для себя, а для целых поколений.

Суровая натура мистера Карсона не сразу обрела подобное утешение, и та же суровость помешала ему снискать своими поступками уважение общества, ибо характер человека изменяется легче, чем уже сложившиеся привычки и манеры. Поэтому те, кто только мельком видел мистера Карсона или знал его поверхностно, до самой его смерти считали его бездушным и холодным человеком. Но те, кто пользовался его доверием, знали, что самым горячим его желанием было избавить других от страданий, подобных тем, которые перенес он сам; он хотел, чтобы хозяева и рабочие поняли друг друга, чтобы между ними воцарились доверие и любовь; чтобы все поняли простую истину: интересы одного являются интересами всех и поэтому требуют совместного рассмотрения и защиты. А для этого надо дать рабочим образование, дабы они могли самостоятельно судить обо всем, перестав быть невежественными придатками к машинам, надо связать рабочих с хозяевами узами уважения и дружбы, а не только денежными расчетами, – короче говоря, надо подчинить отношения между обоими сторонами Христовым заповедям.

Многие улучшения в системе найма, появившиеся в Манчестере, своим происхождением обязаны кратким, убедительным доводам мистера Карсона. Многие другие, пока еще только намеченные, также исходят от этого сурового, задумчивого человека, которого страдания многому научили.

ГЛАВА XXXVIII

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Время, строгим к нам не будь!

Не парим мы в небесах,

Наше счастье, наш уют -

В маленьких вещах;

Тихо, скромно плыть бы нам

По житейским по волнам.

Время, строгим к нам не будь!

Барри Корнуолл. [134]   [134] Барри Корнуолл– псевдоним английского поэта Уолтера Проктера (1787-1874).


[Закрыть]

Через несколько дней после похорон Джона Бартона все переговоры относительно назначения Джема в Торонто были закончены, и был назначен день отплытия. Хотя отправляться нужно было почти немедленно, оставалось сделать еще многое: закончить сборы, а главное – устранить крупное препятствие, которого опасались и Джем и Мэри. Этим препятствием было предполагаемое сопротивление миссис Уилсон, которая еще ничего не знала об их планах.

Им очень хотелось, чтобы их дом всегда был и ее домом, но они боялись, что страх перед жизнью в чужой стране может оказаться для нее непреодолимым препятствием. Наконец Джем после вечера, мирно проведенного в обществе матери, рискнул заговорить с ней на эту тему, перед тем как ложиться спать. К его изумлению, она охотно согласилась на его предложение уехать вместе с ним и его женой.

– Оно конечно, Америка, она очень далеко отсюда, наверно, намного дальше Лондона и совсем за границей. Да только Англия мне разонравилась с тех пор, как они, как дураки, схватили такого честного человека, как ты, и упрятали его в тюрьму. Я поеду с тобой куда хочешь. Может, в этих индейских странах уважают порядочных людей. Ладно, чего там говорить, сынок, я еду.

Таким образом, их путь с каждым днем становился все глаже и легче; настоящее было ясно и просто, будущее исполнено надежд, так что у них было достаточно времени, чтобы вспоминать прошлое.

– Джем! – сказала Мэри как-то вечером, когда они, счастливые, сидели в сумерках и разговаривали вполголоса, дожидаясь прихода Маргарет, обещавшей составить Мэри компанию на ночь. – Джем! Ты никогда не рассказывал мне, как ты узнал о моем непростительном кокетстве с бедным мистером Карсоном. – Она вспыхнула от стыда при воспоминании о своем легкомыслии и спрятала лицо у него на плече.

– Мне не хотелось бы говорить тебе об этом, моя любимая. Мне все рассказала твоя тетка – Эстер.

– А, помню! Но как же она узнала? Я была так расстроена в тот вечер, что и не подумала спросить ее об этом. Где ты ее встретил? Я забыла, где она живет.

Мэри говорила открыто и простодушно, и Джему стало ясно, что она не знает правды об Эстер, но он колебался, говорить ей об этом или нет. Наконец он сказал:

– Где ты видела Эстер в последний раз? Когда? Расскажи мне, любимая; ты ведь об этом еще не говорила, и я ничего не понимаю.

– Ах, это случилось в ту ужасную ночь, когда все было как в дурном сне.

И она рассказала ему о ночном визите Эстер, добавив:

– Мы должны повидаться с ней до отъезда, хотя я и не помню точно, где она живет.

– Но, милая Мэри…

– Что ты, Джем! – воскликнула она, испуганная его колебанием.

– У бедной Эстер нет дома. Она стала одной из тех жалких созданий, кого называют уличными женщинами.

И он в свою очередь рассказал ей о своей встрече с Эстер, не опустив ни одной подробности, так что Мэри пришлось поверить, хотя все в ней восставало против этого.

– Джем, милый, – воскликнула она затем, – мы должны найти ее, обязательно должны.

И она вскочила, словно собираясь немедленно отправиться на розыски.

– Но что же мы сможем сделать, родная? -спросил он, нежно пытаясь ее успокоить.

– Что? Джем, мы сможем сделать все, что угодно, лишь бы удалось найти ее. Она, наверное, очень несчастна и с радостью откажется от своей нынешней жизни, если кто-нибудь протянет ей руку помощи. Не удерживай меня, Джем; как раз сейчас такие, как она, выходят на улицу. Кто знает, может быть, она бродит где-нибудь поблизости.

– Погоди минутку, Мэри! Если хочешь, я сейчас пойду и поищу ее, хотя толку из этого не выйдет. А тебе идти нельзя. Было бы лучше завтра навести о ней справки в полиции. Но если я и найду ее, как я уговорю ее идти со мной? Она однажды уже отказалась и сказала, что не может бросить пить, чем бы ей это ни грозило.

– Ты никогда не уговоришь ее, если будешь сам сомневаться и бояться, – сказала Мэри со слезами. – Надо самому надеяться и верить в то хорошее, что должно сохраниться в ее душе. Надо воззвать к этому… О, приведи ее домой, и мы так будем ее любить, что поможем ей исправиться!

– Конечно, – сказал Джем, заражаясь настроением Мэри. – Она вместе с нами поедет в Америку, и мы поможем ей очиститься от греха. Я иду прямо сейчас, моя самая любимая, и если не смогу найти ее сегодня, то завтра попытаюсь отыскать через полицию. Береги себя, родная, – сказал он, нежно целуя ее на прощанье.

Однако его усилия были безуспешны. Джем бродил по всему городу, но так и не встретил Эстер. На следующий день он обратился в полицию. После долгих объяснений там наконец по его описанию сообразили, что речь идет о женщине, известкой под кличкой «Бабочка», – так ее прозвали за пестрые платья год или два назад. С помощью полиции Джем отыскал место, которое она часто посещала, – грязный ночлежный дом за Питер-стрит. Джема и его спутника, добродушного полицейского, впустила внутрь сама хозяйка, довольно подозрительно оглядевшая их. Она отвела их на просторный чердак, где спали двадцать – тридцать мужчин и женщин всех возрастов, ибо временем их занятий – попрошайничества, воровства или проституции – была ночь.

– Я знаю, Бабочка должна быть здесь, – сказала хозяйка, осматриваясь. – Она пришла позавчера ночью и сказала, что у нее нет ни пенни, чтобы заплатить за ночлег, и что если бы она была в деревне, то забралась бы куда-нибудь в лес или в овраг и умерла бы там, как дикий зверь; но здесь полиция никому не дает покоя на улицах, и ей нужно местечко, чтобы умереть спокойно. Ну уж какое тут у нас спокойствие! Да только в ту ночь комната была почти совсем пустая, и потом сердце у меня доброе (а жаль, потому что, будь я потверже, я бы сколотила побольше деньжат), вот я и позволила ей остаться. Но сейчас ее, кажется, здесь нет.

– Она что, очень больна? – спросил Джем.

– От нее только кожа да кости остались. А кашляет так, что прямо пополам разрывается.

Они стали расспрашивать постояльцев, и оказалось, что, чувствуя приближающуюся смерть, она захотела еще раз побывать на свежем воздухе и ушла, но куда – никто не знал.

Оставив Эстер записку и договорившись, что полицейский и хозяйка как только узнают что-нибудь о ней, сразу же сообщат ему, Джем направился к дому Мэри, с которой, потратив весь день на розыски, он еще не виделся. Он рассказал ей о своих неудачных поисках, и оба они, расстроившись, некоторое время сидели молча.

Потом они снова стали говорить о своих планах. Через день-два Мэри должна съехать с квартиры и до дня свадьбы, назначенной через неделю, прожить у Джоба Лега; и в тот же день они намеревались отплыть в Канаду. Обсудив это, они вновь умолкли, но теперь их молчание было счастливым. Джем сидел рядом с Мэри, обняв ее за талию; ее головка покоилась на его плече. Она вспоминала все, что было пережито в этом доме, который она так скоро покинет навсегда.

Внезапно она почувствовала, что Джем вздрогнул, и тоже вздрогнула, не зная почему. Она пыталась разглядеть выражение его лица, но вечерние тени так сгустились, что она ничего не смогла увидеть. Джем глядел на окно; она тоже посмотрела туда и увидела прижатое к стеклу бледное лицо и глаза, напряженно вглядывающиеся внутрь.

Пока они, как зачарованные, смотрели, не в силах двинуться с места, лихорадочно блестевшие глаза потухли и стоявшая за окном фигура бессильно рухнула на землю.

– Это Эстер! – воскликнули оба в один голос.

Они выбежали во двор. Перед ними, словно груда цветных тряпок, лежала мертвая или потерявшая сознание несчастная растоптанная Бабочка – когда-то чистая душой и телом Эстер.

Она пришла, чтобы перед смертью еще раз бросить взгляд на места, где прошли светлые годы ее юности.

Так раненый олень из последних сил стремится достигнуть зеленой прохлады родного логовища, чтобы там умереть.

Они не могли понять, жива она или нет. Подошли Джоб и Маргарет, так как уже настало время сна. Джоб сказал, что пульс Эстер еще немного бьется. Они перенесли ее наверх и уложили в постель Мэри, не решаясь даже раздеть ее, чтобы каким-нибудь неловким движением не спугнуть угасающую жизнь. Но все было напрасно.

Около полуночи Эстер раскрыла глаза и обвела взглядом эту, такую знакомую, комнату; Джоб Лег, стоя на коленях рядом с ее изголовьем, горячо молился за нее, но тут он умолк, заметив ее возбужденный вид. Внезапно она резким, судорожным движением села в кровати.

– Так, значит, это был только сон? – спросила она растерянно. Затем ее рука привычным движением, точным даже в этот страшный час смерти, потянулась к спрятанному на груди медальону, и, нащупав его, она поняла, что все, выпавшее на ее долю с тех пор, как она последний раз чистой девушкой спала на этой постели, было правдой.

Она вновь откинулась на подушки и больше не произнесла ни слова. Медальон с волосами своего ребенка она все еще держала в руке и несколько раз прижимала его к губам в долгом, нежном поцелуе. Пока у нее хватало сил, она тихо плакала, а потом умерла.

Ее похоронили в той же могиле, где уже лежал Джон Бартон. И они лежат там, без имени, даже без инициалов и без дат смерти. На камне, под которым покоятся останки страдальцев, высечены только эти строки:

«Псалом 102, стих 8-9.

Щедр и милостив господь.

Не до конца гневается и не вовек негодует».

Я вижу длинный и низкий деревянный дом, где достаточно простора и света. Старый дремучий лес вырублен на много миль кругом, и лишь одно могучее дерево осеняет крышу дома. Возле него разбит цветник, а за ним простирается большой фруктовый сад. Кругом пылают краски теплой и мягкой осени, и сердце замирает при виде этой пышной красоты.

У двери дома, глядя в сторону города, стоит Мэри, ожидая возвращения мужа с работы. Она ожидает и, улыбаясь, слушает:

Ну-ка, хлопайте в ладоши!

Папа слив, таких хороших,

Нам принес в кармане,

А для Джонни – пряник!

Затем слышится восторженный визг Джонни. Бабушка несет его к дверям и торжествует, когда Джонни, несмотря на уговоры матери, не хочет уходить с ее рук.

– Почта из Англии! Это из-за нее я задержался!

– Ах, Джем, Джем! Не держи их так крепко! Что же в них написано?

– Хорошие новости! Ну-ка, угадай, что именно?

– Скажи скорей! Я не могу угадать! – просит Мэри.

– Значит, ты сдаешься, да? А что скажешь ты, мама?

Джейн Уилсон на мгновение задумывается.

– Уилл и Маргарет поженились? – спрашивает она.

– Нет, но скоро поженятся! Значит, наша старушка куда сообразительнее молодой. Ну-ка, ну-ка, Мэри, попробуй же догадаться!

Он многозначительно прикрыл ладонью глаза мальчика, но тот оттолкнул его руку, заявив:

– Не визу!

Джем убрал руку и сказал:

– Ну вот! Теперь Джонни видит. Догадываешься, Мэри?

– Маргарет вылечили, и она теперь видит!

– Да. Ее вылечили, она видит не хуже, чем прежде. Ее свадьба с Уиллом назначена на двадцать пятое число этого месяца, и Уилл в следующее плавание привезет ее сюда. Джоб Лег тоже собирается приехать – не для того, чтобы повидать тебя, Мэри, или тебя, мама, пли тебя, мой маленький герой (он поцеловал сына). Он едет для того, чтобы собрать коллекцию канадских насекомых, пишет Уилл. Как видишь, мама, уховертки ему дороже всего!

– Милый Джоб Лег! – мягко и убежденно сказала Мэри.