Текст книги "Жены и дочери"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

− Принеси бутылку бургундского с желтой печатью.

Он говорил тихо, поскольку был не в настроении говорить своим обычным голосом. Дворецкий ответил тем же тоном. Молли сидела возле них и замерла, услышав, о чем они говорят.

− Если позволите, сэр, с той желтой печатью осталось не более шести бутылок. И это любимое вино мистера Осборна.

Сквайр повернулся и прорычал:

− Принеси бутылку бургундского с желтой печатью, как я сказал.

Дворецкий ушел, недоумевая. Пристрастия и нелюбовь мистера Осборна до сих пор были непреложным законом в доме. Если ему нравились какие-нибудь особенные еда или напитки, кресло или место, тепло или прохлада, его желания должны были исполняться. Он был наследником, самым чувствительным и самым умным в семье. Все, кто работал вне дома, сказали бы то же самое – если мистеру Осборну хотелось, чтобы дерево срубили или оставили нетронутым, если у него был тот или иной каприз в игре, или если ему хотелось какую-то необычную лошадь – все они должны были исполнять его желания, словно закон. Но сегодня слуги должны были принести бургундское с желтой печатью, и его принесли. Молли проявила молчаливую непокорность. Она никогда не пробовала вина, поэтому ей не нужно было бояться, что слуга наполнит ее бокал. Но, открыто демонстрируя преданность отсутствующему Осборну, как бы мало не был понят ее поступок, она накрыла своей маленькой загорелой ладошкой бокал и держала ее, пока вино не было разлито, а Роджер и его отец получили полное наслаждение от этого поступка.

После обеда джентльмены долго засиделись с десертом, и Молли слышала, как они смеются, а затем увидела, как они бродят в сумерках снаружи. Роджер был без шляпы, засунув руки в карманы, он лениво шагал рядом с отцом, который уже мог говорить привычно громко и радостно, забыв об Осборне. Vae victis!

И так в безмолвное неприятие со стороны Молли и вежливое безразличие, едва граничащее с добротой, со стороны Роджера, заставляли их избегать друг друга. У него было много занятий, в которых ему не нужен был компаньонка, даже если бы она могла составить ему компанию. Самым худшим было то, что она обнаружила у него привычку занимать библиотеку, ее любимое пристанище, по утрам до того, как спускалась миссис Хэмли. Пару дней спустя после его возвращения домой Молли открыла прикрытую дверь и увидела, что он занят книгами и бумагами, которыми был устлан стол. И она тихо ушла, прежде чем он повернул голову и заметил, что это вовсе не одна из служанок. Он ездил верхом каждый день, иногда вместе с отцом на удаленные поля, иногда скакал на дальние расстояния хорошим галопом. Молли получила бы удовольствие, если бы время от времени составляла ему компанию, поскольку любила ездить верхом. Когда она только приехала в Хэмли, зашел разговор о том, чтобы послать за ее костюмом для верховой езды и серым пони. Только сквайр, немного поразмыслив, сказал, что так как он обычно медленно прохаживается от одного поля к другому, где трудятся его люди, он боится, что Молли найдет прогулку, во время которой ей придется ехать десять минут верхом по тяжелой почве и двадцать минут сидеть на спине лошади и слушать указания, которые он должен дать своим людям, довольно скучной. Теперь же, если бы у нее был пони, она могла бы выезжать с Роджером, не причиняя ему беспокойства – она бы позаботилась об этом – но никто, кажется, и не думал о том, чтобы снова предложить ей это. Жизнь была намного приятнее до того, как он вернулся домой.

Мистер Гибсон заезжал довольно часто, правда, иногда необъяснимо долго отсутствовал, и тогда его дочь начинала беспокоиться и гадать, что с ним случилось. Но когда доктор появлялся, у него всегда находились уважительные причины. А его привычная домашняя нежность, которую она чувствовала, и способность полного понимания истинной ценности его слов и молчания, которой она обладала, наполняли эти мимолетные встречи невыразимым обаянием. В последнее время она все чаще спрашивала: "Когда я могу поехать домой, папа?" Не то, чтобы она была несчастна, или чувствовала себя неловко, она искренне любила миссис Хэмли, она была любимицей сквайра и не могла до конца понять, почему некоторые люди так боялись его. А что до Роджера, если он не добавил ей удовольствия, то едва ли отнял его. Но Молли хотелось снова оказаться дома. Она не могла назвать причину, но понимала это очень хорошо. Мистер Гибсон убеждал ее до тех пор, пока она совершенно не устала и не согласилась, что для нее правильно и необходимо остаться здесь. А затем с усилием сдержала срывающуюся с языка мольбу, потому что заметила, что повторение просьбы раздражает отца.

За время отсутствия дочери мистер Гибсон решил сменить свою холостяцкую жизнь на супружескую. Он отчасти осознавал, на что решается, и отчасти поддался мягкому, изменчивому наваждению. В этом деле он действовал скорее пассивно, нежели по собственной инициативе, хотя если бы мистер Гибсон не вполне одобрял тот шаг, который он собирался сделать, если бы он не верил, что повторный брак является самым лучшим способом разрубить Гордиев узел семейных трудностей, он мог бы попытаться без особых осложнений для себя, безболезненно выпутаться из этих обстоятельств. Это произошло так…

Леди Камнор, выдав замуж обеих старших дочерей, обнаружила, что ее труд в качестве дуэньи младшей дочери, леди Харриет, значительно облегчают родственники, и, наконец, у нее появилось время побыть больной. Тем не менее, она была слишком энергична, чтобы постоянно потворствовать себе в этом. Леди Камнор лишь время от времени разрешала себе ослабеть после длинной череды обедов, долгого бодрствования и лондонской атмосферы. И затем, оставив леди Харриет либо с леди Куксхавен, либо с леди Агнес Мэннерс, она удалялась в относительную тишину Тауэрса, где занималась благотворительностью, которой, к сожалению, пренебрегала в лондонской суматохе. Этим летом она ослабела раньше, чем обычно, и жаждала деревенского покоя. Она полагала, что ее здоровье подорвано серьезнее, чем прежде, но не обмолвилась об этом ни мужу, ни дочерям, доверив свою тайну только мистеру Гибсону. Ей не хотелось отрывать леди Харриет от городских развлечений, от которых та была в полном восторге, всевозможными жалобами, что могли бы оказаться необоснованными. И все же ей не хотелось оставаться без компаньонки в течение трех недель или даже месяца, прежде чем ее семья присоединится к ней в Тауэрсе, особенно когда приближается ежегодный праздник для школьных попечительниц. И школа, и визиты дам уже потеряли пикантность новизны.

− В четверг, 19-го, Харриет, – задумчиво произнесла леди Камнор. – Ты не против, приехать в Тауэрс 18-го и помочь мне в этот долгий день? Ты можешь остаться в деревне до понедельника, несколько дней отдохнуть и подышать свежим воздухом. Ты вернешься к своим развлечениям посвежевшей. Твой отец привезет тебя, вот и он идет, как и следовало ожидать.

− О, мама! – ответила леди Харриет, младшая дочь семейства, самая красивая и самая избалованная, – я не могу поехать, в Мейденхеде 20-го состоится прием на воде, я бы очень огорчилась, пропустив его. И бал миссис Дункан, и концерт Гризи. Пожалуйста, не требуй. Кроме того, я не принесу пользы. Я не умею вести провинциальные разговоры, я не разбираюсь в местной политике Холлингфорда. Я знаю, что сделаю что-нибудь не так.

− Очень хорошо, моя дорогая, – вздохнув, сказала леди Камнор. – Я забыла о приеме в Мейденхеде, иначе я не стала бы тебя просить.

− Какая жалость, что сейчас в Итоне нет каникул, тогда ты могла бы взять мальчиков Холлингфорда, чтобы они помогли тебе принимать гостей, мама. Они такие любезные маленькие франты. Было очень забавно наблюдать, как в прошлом году у сэра Эдварда они встречали в доме своего дедушки целую толпу скромных поклонников, каковых ты собираешь в Тауэрсе. Я никогда не забуду, как Эдгар серьезно сопровождал пожилую даму в необычной черной шляпке и рассказывал ей о чем-то совершенно правильно грамматически.

− Мне нравятся эти мальчики, – сказала леди Куксхавен. – Они станут истинными джентльменами. Но, мама, почему бы тебе не взять с собой Клэр? Она тебе нравится, и она именно тот человек, который способен избавить тебя от забот гостеприимства с жителями Холлингфорда, и нам всем будет спокойнее, если мы будем знать, что она с тобой.

− Да, Клэр замечательно с этим справилась бы, – ответила леди Камнор. – Но разве она сейчас не занята в школе?

Мы не должны мешать ее занятиям, чтобы не навредить ей, поскольку я боюсь, что ей сейчас приходится несладко, и она так несчастна с тех пор, как покинула нас: ее первый муж умер, затем она потеряла место у леди Дэвис, а потом у миссис Мод, и вот мистер Престон рассказал вашему отцу, что это все, что она может делать, чтобы жить по средствам в Эшкоме, хотя лорд Камнор позволяет ей снимать дом без ренты.

− Не могу себе представить, как это случилось, – сказала леди Харриет. – Конечно, она не очень мудра, но она так полезна и мила, и у нее такие приятные манеры. Я бы подумала, что любой, кто не слишком привередлив к образованию, был бы очень рад заполучить ее в гувернантки.

− Что ты имеешь в виду под "не слишком привередлив к образованию"? Большинству людей, которые нанимают гувернантку для своих детей, полагается быть привередливыми, – сказала леди Куксхавен.

− Без сомнения, они таковыми себя считают. Я называю тебя привередливой, Мэри, но не думаю, что такой была мама, но она таковой себя считала, я уверена.

− Я не могу понять, о чем ты говоришь, Харриет, – сказала леди Камнор, всерьез обеспокоенная словами своей умной, безрассудной младшей дочери.

− Боже мой, мама, ты сделала все, что могла, думая о нас. Но, видишь ли, у тебя было столько много других захватывающих интересов, а Мэри едва ли позволяет своей любви к мужу примешиваться к всепоглощающей заботе о детях. Ты предоставила нам лучших учителей из каждой области, и Клэр приходилось следить за нами и заставлять нас готовить домашние задания для этих учителей, и она всегда это делала. Но потом, ты знаешь, или, скорее, не знаешь, некоторые из учителей стали восхищаться нашей очень милой гувернанткой, и случался пристойный, тайный флирт, который ни к чему не приводил, конечно. Ты так часто была занята своими делами как светская дама, благотворительница, и тому подобное – так, что тебе приходилось отзывать от нас Клэр в самые решающие минуты наших уроков, чтобы написать письма или подвести счета, и как следствие этого, я теперь самая необразованная девушка в Лондоне. Только Мэри основательно учила добрая, неуклюжая мисс Бенсон, так что у нее нет недостатка в знаниях, и ее успех бросает на меня тень.

− Ты думаешь, то, что говорит Харриет, правда, Мэри? – довольно беспокойно спросила леди Камнор.

− Я так мало времени проводила с Клэр в комнате для занятий. Обычно я читала с ней по-французски. Я помню, у нее был прекрасный акцент. Обе, и Агнес, и Харриет, очень любили ее. Я обычно ревновала из-за мисс Бенсон, и, возможно… – леди Куксхавен на мгновение замолчала, – из-за этого вообразила, что она льстит и потакает им… это не совсем добросовестно, обычно думала я. Но девочки – суровые судьи, и, конечно, с тех пор у нее началась довольно беспокойная жизнь. Я всегда так рада, когда она находится у нас, и мы можем доставить ей немного удовольствия. Единственное, что меня беспокоит теперь, это причина, по которой ей приходится отсылать свою дочь от себя так часто. Мы никак не можем ее убедить привезти с собой Синтию, когда она навещает нас.

− Вот то, что я называю недоброжелательностью, – заметила леди Харриет, – бедная любящая женщина пытается заработать себе на жизнь как гувернантка, и что она может сделать со своей дочерью, как не отослать ее в школу? А после того, как Клэр пригласили приехать, она слишком скромничает, чтобы привезти с собой дочь… исключая все расходы на путешествие и одежду… Мэри придирается к ее скромности и экономии.

− Ну, в конце концов, мы обсуждаем не Клэр и ее дела, а пытаемся придумать, как помочь маме. Я думаю, лучшее, что она сможет сделать, это попросить миссис Киркпатрик приехать в Тауэрс… как только начнутся каникулы, я имею в виду.

− Вот ее последнее письмо, – сказала леди Камнор, которая искала его в своем секретере, пока дочери разговаривали. Держа очки перед глазами, она начала читать: – "Мои привычные несчастья, кажется, преследуют меня в Эшкоме"… м-м-м… это не то… "Мистер Престон оказался невероятно добр, прислав мне фрукты и цветы из особняка, согласно любезному распоряжению доброго лорда Камнора." О, вот оно! "Каникулы начинаются 11-го, согласно сложившейся школьной традиции в Эшкоме, и я должна постараться сменить климат и обстановку, чтобы подготовиться и вернуться к своим обязанностям 10 августа". Видите, девочки, она будет свободна, если не сделает иных приготовлений, чтобы провести свои каникулы. Сегодня 15-е.

− Я тотчас напишу ей, мама, – сказала леди Харриет. – Мы с Клэр всегда были хорошими друзьями. Мне она доверилась, рассказав о своей любви к бедному мистеру Киркпатрику, и с тех пор мы поддерживаем близкие отношения. Я знаю, что помимо этого она получила еще три предложения.

− Я искренне надеюсь, что мисс Боуз не рассказывает о своих любовных делах Грейс или Лили. Хотя, Харриет, ты была не намного старше Грейс, когда Клэр вышла замуж! – заметила леди Куксхавен с материнской тревогой.

− Нет, но я была хорошо осведомлена о нежных чувствах, благодаря романам. Осмелюсь предположить, ты не допускаешь, чтобы в комнате для занятий находились романы, Мэри. Поэтому твои дочери не смогут помочь благоразумным сочувствием своей гувернантке, окажись она героиней любовного романа.

− Моя дорогая Харриет, я не могу слышать, как ты говоришь о любви таким тоном. Это не хорошо. Любовь – серьезная вещь.

− Моя дорогая мама, твои наставления опоздали на восемнадцать лет. Я уже подумала обо всей свежести любви, вот почему я устала от этой темы.

Эти последние слова относились к недавнему отказу леди Харриет, который расстроил леди Камнор, и сильно обеспокоил милорда. Они, как родители, не могли понять ее возражений против джентльмена, о котором шла речь. Леди Куксхавен не хотелось вновь поднимать эту тему, поэтому она поспешно сказала:

− Попроси бедную маленькую дочь приехать с матерью в Тауэрс. Ей, должно быть, уже семнадцать или больше. Она станет тебе, мама, настоящей компаньонкой, если ее мать не сможет приехать.

− Мне не было и десяти, когда Клэр вышла замуж, а теперь мне почти двадцать девять, – добавила леди Харриет.

− Не говори об этом, Харриет. Во всяком случае, тебе сейчас двадцать восемь, и ты выглядишь намного моложе. Нет нужды напоминать о своем возрасте при всяком удобном случае.

− Однако, сейчас нужно было упомянуть. Я хотела подсчитать, сколько лет Синтии Киркпатрик. Я думаю, ей не может быть больше восемнадцати.

− Насколько я знаю, она находится в школе в Булони, поэтому не думаю, что она может быть старше. Клэр говорит что-то о ней в этом письме: "При этих обстоятельствах" – неудача в школе – "я не в праве позволить себе удовольствие принять дорогую Синтию дома на каникулах. Кроме того, каникулы во французских школах не совпадают с каникулами в Англии, и это может послужить причиной некоторой путаницы в моих планах, если дорогой Синтии придется приехать в Эшком и всецело занять мое время и мысли до того, как я приступлю к своим учительским обязанностям, так как ее каникулы начинаются 8 августа, а через два дня заканчиваются мои каникулы". Видите, Клэр будет совершенно свободна, чтобы приехать ко мне, и смею сказать, для нее это будет замечательная перемена обстановки.

− А Холлингфорд занят, присматривает за своей лабораторией в Тауэрсе, и постоянно ездит туда-сюда. И Агнес хочет приехать туда, сменить климат, как только достаточно окрепнет после родов. И даже мое собственное дражайшее ненасытное "я" будет достаточно веселиться в эти две-три недели, если погода не испортится.

− Я думаю, я тоже могла бы приехать на несколько дней, если ты позволишь мне, мама. И я привезу Грейс, она выглядит слишком бледной и худой. Боюсь, она растет слишком быстро. Поэтому, я надеюсь, тебе не будет скучно.

− Моя дорогая, – ответила леди Камнор, выпрямляясь, – мне было бы стыдно испытывать скуку с моими возможностями и моими обязанностями по отношению к другим и к себе.

Поэтому план в его нынешней форме был представлен лорду Камнору, который высоко его оценил, как всегда одобрял любой проект своей жены. Характер леди Камнор был, возможно, немного тяжелым для него, но он всегда восхищался всеми ее словами и поступками и, обычно, гордился ее мудростью, ее щедростью, ее силой и достоинством в ее отсутствие, словно именно таким образом он мог подкрепить свою более слабую натуру.

− Очень хорошо, очень хорошо, в самом деле. Клэр присоединится к вам в Тауэрсе! Превосходно! Я бы не смог спланировать лучше! Я поеду с вами в среду на время праздника в четверг. Мне всегда нравится этот день. Они такие замечательные, дружелюбные люди, эти добрые холлингфордские дамы. Затем я проведу день с Шипшэнксом и, возможно, проеду до Эшкома и повидаю Престона. Браун Джесс может это сделать через день, восемнадцать миль… конечно! Но вернемся снова в Тауэрс! Сколько будет дважды восемнадцать – тридцать?

− Тридцать шесть, – резко ответила леди Камнор.

− Так и есть. Вы всегда правы, моя дорогая. Престон умный и сообразительный человек.

− Он мне не нравится, – заметила миледи.

− Он надсмотрщик, но он сообразительный человек. И у него такая приятная внешность, к тому же, не пойму, почему вы его не любите.

− Я никогда не задумываюсь, привлекательны ли управляющие, или нет. Они не принадлежат тому классу людей, на чью внешность я обращаю внимание.

− Конечно, нет. Но он привлекательный человек, и что заставило бы вас его полюбить, так это интерес, который он питает к Клэр и ее будущему. Он постоянно предлагает что-нибудь, что можно сделать для ее дома, и мне известно, что он посылает ей фрукты, цветы и дичь так же регулярно, как это делали бы мы, если бы жили в Эшкоме.

− Сколько ему лет? – спросила леди Камнор, в ее душе зародились смутные подозрения относительно его мотивов.

− Около двадцати семи, я думаю. А! Я понимаю, о чем думает голова вашей светлости. Нет, нет! Он слишком молод для этого. Вы должны подыскать кого-нибудь средних лет, если хотите выдать бедную Клэр замуж. Престон не подойдет.

− Я не сводница, как вам должно быть известно. Я никогда не делала подобного для моих собственных дочерей. И не похоже, что я буду это делать для Клэр, – сказала она, вяло откидываясь назад.

− Что ж! Вы могли бы сделать хуже. Я начинаю думать, что она никогда не преуспеет как школьная учительница. Она необычайно красивая женщина для своего возраста, а ее проживание в нашей семье и ее частое пребывание вместе с вами должно пойти на пользу. Послушайте, миледи, что вы думаете о Гибсоне? Он как раз подходящего возраста… вдовец и живет недалеко от Тауэрса.

− Я только что сказала вам, что я не сводница, милорд. Я полагаю, нам лучше ехать старой дорогой, люди в этих гостиницах знают нас.

И так они продолжили говорить на другие темы, не касаясь миссис Киркпатрик и ее будущего, школьного или матримониального.

Глава IX

Вдова и вдовец

Миссис Киркпатрик была только рада принять приглашение леди Камнор. Именно на него она надеялась, но едва ли осмеливалась ожидать, поскольку была уверена, что семья на некоторое время обосновалась в Лондоне. Тауэрс был прекрасным и роскошным особняком, в котором она должна была провести свои каникулы. И хотя миссис Киркпатрик была не из тех, кто строит серьезные планы или заглядывает далеко вперед, она вполне осознавала, какой авторитет приобретет ее школа в глазах довольно многих людей, стоит ей упомянуть, что она гостила у "дорогой леди Камнор" в Тауэрсе. Поэтому миссис Киркпатрик охотно готовилась присоединиться к ее светлости 17-го. Ей не требовалось переделывать гардероб, а если бы и потребовалось, то у бедной директрисы не нашлось бы достаточно денег, чтобы соответствовать своему новому положению. Она была очень мила и грациозна, что придавало больший эффект пообносившимся платьям. И скорее следуя своему вкусу, чем испытывая сильные чувства, она упорно продолжала носить все изящные оттенки фиолетового и серого, которые с небольшим добавлением черного составляли нестрогий траур. Платья подобного покроя ей полагалось носить в память о мистере Киркпатрике, а на самом деле она носила их потому, что этот покрой был элегантным и экономичным. Ее прекрасные волосы были того насыщенного золотисто-каштанового цвета, который едва ли когда-нибудь поседеет. И отчасти осознавая красоту своих волос, отчасти потому что стирка обходилась дорого, миссис Киркпатрик не носила чепцов. Цвет ее лица был такой яркий, какой часто бывает у людей с рыжими волосами. От прожитых лет она получила единственный недостаток – цвет ее кожи стал скорее ярче, нежели бледнее, и от каждого пережитого волнения менялся все меньше. Миссис Киркпатрик больше не могла краснеть, а в восемнадцать она очень гордилась своим румянцем. Ее глаза были мягкими, огромными и синими, но в них было мало выразительности или чувства, возможно, из-за светло-желтого цвета ресниц. Ее фигура стала немного полнее, чем прежде, но движения по-прежнему были мягкими и плавными. В целом, она выглядела намного моложе своего возраста, который приближался к сорока. У нее был очень приятный голос, она хорошо и отчетливо читала вслух, как нравилось леди Камнор. По какой-то необъяснимой причине миссис Киркпатрик была любимицей леди Камнор в большей степени, чем остальных членов семьи, хотя все они по-своему любили ее и находили, что приятно и полезно иметь в доме ту, которая так хорошо знает их уклад и привычки, которая готова говорить, когда требуется поддержать разговор, и которая охотно слушает и слушает с подобающей рассудочностью, если обсуждаемые темы не затрагивают серьезную литературу, науку, политику или социальную экономику. В разговоры о романах и поэзии, путешествиях и слухах, личных подробностях или забавных историях любого рода она всегда вставляла точные замечания, которые ждали от внимательного слушателя. В ней было достаточно здравого смысла, чтобы ограничиться короткими выражениями удивления, восхищения, изумления, которые могли означать все, что угодно, когда хозяева говорили о сложных для ее понимания вещах.

Для бедной, неудачливой школьной учительницы оказалось приятной переменой то, что она покинула свой дом, обставленный потертой, убогой мебелью – миссис Киркпатрик унаследовала репутацию и мебель своей предшественницы два-три года назад – на вид дом был таким же мрачным, а двор таким же грязным, как это часто бывает на маленьких улочках провинциального городка, и прокатилась по парку Тауэрса в роскошном экипаже, посланном, чтобы встретить ее. Выйдя из экипажа, она чувствовала себя спокойно, потому что безупречно вышколенный слуга позаботится о ее вещах и зонтике, тенте и плаще, и ей не придется больше обременять себя всеми этими вещами, как это было утром, пока ее багаж не погрузили на тележку, чтобы отправить на почтовую станцию в Эшкоме. Пройдя по длинному ворсу ковров, устилавших широкую лестницу, ведущую в комнату миледи, прохладную и восхитительно свежую даже в такой знойный день, миссис Киркпатрик вдохнула аромат, исходящий от огромных ваз, наполненных свежесрезанными розами всевозможных оттенков. На столике лежали несколько новых, неразрезанных романов, ежедневные газеты и журналы. Везде стояли удобные кресла, обитые французским чинцем с рисунком из цветов, что росли в саду. Ей была знакома спальня, в которую ее вскоре проводила служанка леди Камнор. Она показалась ей в большей степени домом, чем то грязное место, которое она покинула сегодня утром. Для нее было так естественно любить изящные занавеси и гармоничные расцветки, прекрасное белье и мягкую одежду. Она села в кресло возле кровати и некоторое время размышляла о своей судьбе на такой манер:

– "Можно подумать, что нет ничего сложного в том, чтобы украсить зеркало муслином и розовыми лентами, и потом сохранить их чистыми и свежими! Люди не узнают, как это тяжело, пока не попытаются это сделать так, как я. Мое зеркало было таким красивым, когда я впервые приехала в Эшком! Но муслин загрязняется, розовые ленты выцветают, а так трудно заработать деньги, чтобы их обновить. А когда получаешь деньги, не решаешься сразу их потратить. Думаешь и гадаешь, как можно получить из них максимум пользы. А новое платье, маленькое развлечение, фрукты из оранжереи, какая-нибудь изящная безделушка, которую заметил у кого-то гостиной, недальняя поездка и – прощай, мило украшенное зеркало! Здесь же деньги это воздух, которым они дышат. Никто никогда не спросит и не знает, сколько стоит стирка или сколько – ярд розовой ленты. Ах! Все было бы иначе, если бы им пришлось зарабатывать деньги, как мне! Им бы пришлось рассчитывать, как получить самое большое удовольствие с тем, что есть в кошельке. Хотелось бы знать, не придется ли мне всю свою жизнь тяжелым трудом зарабатывать деньги? Это противоестественно. Брак – вот что естественно. Тогда мужу придется выполнять всю эту грязную работу, а его жена станет сидеть в гостиной, как леди. Я так и делала, когда бедный мистер Киркпатрик был жив. Ох-хо-хо! Как же грустно быть вдовой".

Обеды также разительно отличались от тех, которые ей приходилось делить с ее учениками в Эшкоме – ломтики говядины, бараньи ноги, огромные блюда картофеля и огромные пудинги, крошечные закуски из изысканно приготовленных деликатесов вносили на старинном фарфоре из Челси, который сервировали для графа с графиней и для нее самой каждый день в Тауэрсе. Она страшилась конца каникул как самый домашний из ее учеников. Но когда до неизбежного конца осталось несколько недель, Клэр закрыла глаза на свое будущее и постаралась насладиться настоящим в полной мере. Беспокойство перед приятной, спокойной чередой летних дней привело к недомоганию леди Камнор. Ее муж вернулся в Лондон, а ей и миссис Киркпатрик оставалось вести очень спокойную жизнь, которая соответствовала нынешнему желанию миледи. Несмотря на свою слабость и усталость, она провела день, когда школьные попечительницы приехали в Тауэрс, с полным достоинством, распоряжаясь, что должно быть сделано, какие прогулки предпринять, какие оранжереи посмотреть, и когда гости должны вернуться к легким закускам. Сама она осталась в доме с одной или двумя гостьями, которые позволили себе думать, что усталость или жара могут оказаться им не по силам и которые таким образом отказались сопровождать дам, переданных на попечение миссис Киркпатрик, или других, которым оказывал внимание лорд Камнор, рассказывая о новых постройках во дворе фермы. "С величайшей снисходительностью", как позднее выразились слушательницы, леди Камнор рассказала им о домах своих замужних дочерей, детских комнатах и планах по воспитанию детей, и о том, как они проводят день. Разговоры утомили миледи, но когда все ушли, и у нее появилась возможность пойти прилечь и отдохнуть, ее муж по доброте души сделал неудачное замечание. Он подошел к жене и положил руки ей на плечи.

– Боюсь, вы ужасно устали, миледи? – сказал он.

Она напряглась и, выпрямившись, холодно произнесла:

– Когда я устану, лорд Камнор, я вам скажу об этом.

Ее усталость проявлялась на протяжении всего оставшегося вечера в том, что она сидела исключительно прямо, отклоняла все предложения мягких кресел и скамеечек для ног и с обидой отказывалась от идеи пойти спать раньше. Она продолжала вести себя подобным образом, пока лорд Камнор оставался в Тауэрсе. Миссис Киркпатрик была сбита с толку таким поведением и продолжала уверять лорда Камнора, что никогда не видела, чтобы дорогая леди Камнор выглядела настолько хорошо, и была бы такой сильной и здоровой. Но, несмотря на его неловкость, у него было любящее сердце. И хотя он не мог назвать причины, он был почти уверен, что его жена нехорошо себя чувствует. И все же он слишком боялся ее, чтобы послать за мистером Гибсоном без ее разрешения. Его последними словами к Клэр были:

– Я спокоен, оставляя миледи с вами. Только не обманывайтесь ее поведением. Она не покажет, что больна, пока может это скрывать. Посоветуйтесь с Брэдли – (личной служанкой леди Камнор – ей не нравилось новомодное слово "камеристка"), – на вашем месте я бы послал за Гибсоном, вы бы могли найти предлог, – а затем, вспомнив, что в Лондоне его посетила мысль о возможности брака между этими двумя, он не смог не добавить: – Пригласите его для себя, он очень приятный человек. Лорд Холлингфорд говорит, что такого, как он, в этих краях больше нет. Он мог бы осмотреть миледи, пока говорит с вами, и убедиться, в действительности ли она больна. Дайте мне знать, что он скажет о ее здоровье.

Но Клэр была большой трусихой и, как и лорд Камнор, побоялась сделать то, что леди Камнор совсем не приказывала. Она знала, что если пошлет за мистером Гибсоном без прямого на то разрешения, то может впасть в немилость и ее больше не пригласят погостить в Тауэрсе. А жизнь здесь, монотонная в своей однообразной роскоши, какой могла бы показаться другим, была совершенно ей по вкусу. Она в свою очередь постаралась возложить на Брэдли обязанность, которую ей поручил лорд Камнор.

– Миссис Брэдли, – однажды сказала она, – вы вполне удовлетворены здоровьем миледи? Лорд Камнор думает, что она выглядит измученной и больной.

– На самом деле, миссис Киркпатрик, я не думаю, что миледи хорошо себя чувствует. Я не могу убедить себя в том, что все в порядке, хотя если бы вы спросили меня до этого вечера, я не смогла бы ответить, почему.

– Может, вы придумаете какой-нибудь предлог для поездки в Холлингфорд, чтобы повидать мистера Гибсона и попросить его заехать сюда на днях и навестить леди Камнор?

– Это будет стоить мне места, миссис Киркпатрик. До конца своих дней миледи, если Провидение сохранит ей здравый ум, будет поступать по-своему, или никак. Лишь только леди Харриет может с ней справиться и то не всегда.

– Что ж, тогда… мы должны надеяться, что с ней ничего серьезного не случилось. И смею сказать, что так оно и есть. Она говорит, что ничего не случилось, а она должна знать себя лучше всех.

Но спустя пару дней после этого разговора леди Камнор напугала миссис Киркпатрик, неожиданно сказав:

– Клэр, мне бы хотелось, чтобы вы написали мистеру Гибсону и сообщили ему, что я хочу встретиться с ним сегодня днем. До сего дня я думала, что он приедет сам. Он должен был приехать, чтобы засвидетельствовать свое почтение.