Текст книги "Жены и дочери"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Да, пришлось. Он очень сожалел, что не застанет тебя. Но, папа, он так разозлится! Ты не представляешь, как он рассержен на Осборна.

Молли опасалась гнева сквайра, когда передавала ему сообщение отца. Она достаточно насмотрелась на домашние отношения в семействе Хэмли, чтобы понимать, что под старомодной учтивостью и приятным гостеприимством, которое он оказывал ей, как гостье, скрывалась сильная воля и неистовая, страстная натура вместе с той степенью упрямства в предубеждениях (или «мнениях», как бы он их назвал), столь привычных для тех, кто не имел их ни в юности, ни во взрослой жизни. День за днем она прислушивалась к горестному шепоту миссис Хэмли о том, в какой глубокой немилости держит Осборна его отец – запрещает приезжать домой, и она едва ли знала, как начать и рассказать ему, что письмо, вызывающее Осборна, уже отправлено.

Их обеды проходили наедине. Сквайр пытался сделать их приятными для Молли, испытывая к ней глубокую благодарность за то, что она стала облегчением и утешением его жене. Он произносил веселые речи, которые тонули в молчании, и над которыми каждый из них забывал улыбаться. Он заказывал редкие вина, которые ей не нравились, но которые она пробовала из почтительности. Он заметил, что как-то на днях она съела несколько коричневых груш берe, и решил, что они ей понравились. И так как в этом году с этих деревьев собрали не слишком большой урожай, он дал указание искать везде по соседству груши этого сорта. Молли понимала, как доброжелательно он к ней относится, но все равно боялась затронуть болезненный для всей семьи вопрос. Как бы то ни было, поручение должно быть выполнено и безотлагательно.

Большое полено положили в камин после обеда, топку прочистили, с тяжелых свечей сняли нагар, затем закрыли дверь, и для Молли со сквайром принесли десерт. Она сидела за столом на своем привычном месте. Место во главе стола пустовало, но тарелка, бокал и салфетка всегда стояли там, словно миссис Хэмли должна прийти, как обычно. И в самом деле, иногда, когда дверь, в которую она прежде входила, случайно открывалась, Молли ловила себя на том, что оглядывается, будто ожидает увидеть высокую фигуру в элегантном платье из дорогого шелка и мягких кружев.

Этим вечером новая болезненная мысль поразила ее: что если миссис Хэмли больше никогда не войдет в эту комнату! Она намеревалась передать сообщение отца в этот самый час, но комок в горле душил ее, она едва ли знала, как справиться с голосом. Сквайр встал и подошел к широкому камину, ударил в середину огромного полена, расколов его на горящие, сверкающие головешки. Он стоял к ней спиной. Молли начала:

– Когда папа приезжал сюда сегодня, он попросил меня передать вам, что он написал мистеру Роджеру Хэмли… написал, думая, что будет лучше, если он приедет домой. Он вложил письмо для мистера Осборна Хэмли и написал ему о том же.

Сквайр отложил кочергу, но по-прежнему стоял спиной к Молли.

– Он послал за Осборном и Роджером? – спросил он, наконец.

Молли ответила: – Да.

Повисла мертвая тишина, которая, думала Молли, никогда не закончится. Сквайр оперся обеими руками о высокую каминную полку и стоял, склонившись над огнем.

– Роджер приехал бы из Кэмбриджа 18-го, – сказал он. – И он послал за Осборном тоже. Он знал, – продолжил сквайр, поворачиваясь к Молли, с какой-то свирепостью, которую она ожидала увидеть в его взгляде и услышать в голосе. В следующее мгновение он понизил голос. – Это правильно, вполне правильно. Я понимаю. Наконец, это случилось. Полноте, полноте! Даже Осборна вызвали, – добавил он с новым приступом гнева в голосе. – Она могла бы (какое-то слово Молли не услышала… ей показалось, что он сказал «протянуть»), но за это я не могу простить его. Не могу.

Затем он неожиданно вышел из комнаты. А Молли осталась сидеть неподвижно и печально, испытывая сочувствие ко всем, потом он снова просунул голову в комнату.

– Пойдите к ней, моя дорогая. Я не могу… еще не сейчас. Но я скоро приду. Просто немного посидите, а после этого я не упущу ни минуты. Вы добрая девушка. Да благословит вас Бог.

Никто и не предполагал, что Молли останется на все это время в поместье без перерыва. Пару раз ее отец привозил ей требования вернуться домой. Молли считала, что он привозил их неохотно. На самом деле, именно миссис Гибсон посылала за ней, защищая свое право руководить ее поступками.

– Ты вернешься домой завтра или послезавтра, – сказал ей отец. – Но мама, кажется, полагает, что люди плохо истолкуют твое поведение, когда ты живешь так далеко от дома вскоре после нашей свадьбы.

– О, папа, я боюсь, миссис Хэмли будет скучать по мне. Мне так нравится быть с ней.

– Не думаю, что она будет скучать по тебе так же сильно, как скучала месяц или два назад. Сейчас она много спит, и едва ли осознает течение времени. Я постараюсь, чтобы ты смогла вернуться сюда снова через пару дней.

Из тишины и мягкой меланхолии Хэмли Холла Молли вернулась в заполненный болтовней и слухами Холлингфорд. Миссис Гибсон приняла ее достаточно любезно. Она уже приготовила новую, модную зимнюю шляпку ей в подарок, но ей не хотелось слышать никаких подробностей о друзьях, которых Молли только что покинула. И несколько ее замечаний относительно состояния дел в поместье Хэмли ужасно потрясли чувствительную Молли.

– Сколько времени она тянет! Твой папа не ожидал, что она проживет так долго после этого приступа. Должно быть, для них всех это очень утомительно. Помилуй, ты стала совсем другой с тех пор, как уехала туда. Можно только пожелать, чтобы это не длилось долго, ради них всех.

– Вы не знаете, как сквайр ценит каждую минуту, – сказала Молли.

– Вот ты говоришь, что она очень много спит и мало говорит, когда просыпается, что для нее нет и слабой надежды. И все же, в такие времена дежурство и ожидание держат людей в состоянии беспокойства. Я знаю это по своему дорогому Киркпатрику. Проходили дни, когда я думала, что это никогда не кончится. Но мы больше не будем говорить о таких мрачных вещах, ты их и так достаточно повидала, а я всегда впадаю в уныние, когда слышу о болезни и смерти. И все же иногда кажется, что твой папа больше ни о чем не может говорить. Я собираюсь вывести тебя сегодня вечером, ты немного сменишь обстановку. Я попросила мисс Роуз ушить для тебя одно из моих старых платьев. Оно тесновато мне. Поговаривают о танцах… у миссис Эдвардс.

– О, мама, я не могу идти! – вскричала Молли. – Я так долго была с ней, она, быть может, так страдает или даже умирает… и я должна танцевать!

– Чепуха! Вы не родственники, тебе не стоит так переживать. Я бы не заставляла тебя, если бы она знала об этом и это ее ранило. Но все улажено, ты должна пойти. Давай не будем говорить об этой чепухе. Нам бы пришлось сидеть, сложа руки, и повторять гимны всю свою жизнь, если бы мы должны были ничего не делать, когда люди умирают.

– Я не могу идти, – повторила Молли. И, действуя импульсивно, к собственному удивлению, она обратилась к отцу, который вошел в комнату в эту самую минуту. Он нахмурил брови и беспокойно посмотрел на жену и дочь. Потеряв терпение, он сел. Когда пришла его очередь вынести решение, он сказал:

– Полагаю, я могу съесть ланч? Я уехал сегодня утром в шесть, в столовой ничего не было. Мне снова придется немедленно уехать.

Молли направилась к двери, миссис Гибсон поспешила к колокольчику.

– Куда ты идешь, Молли? – резко спросила она.

– Всего лишь приготовить папе ланч.

– Слуги это сделают. Мне не нравится, что ты ходишь на кухню.

– Подойди, Молли, сядь и помолчи, – сказал ей отец. – Приходя домой, хочется мира, спокойствия… и еды. Если взывают к моей помощи, которую я не смогу оказать в другое время, то я решил, что Молли останется дома сегодня вечером. Я вернусь поздно и усталый. Позаботься, чтобы я смог что-нибудь перекусить, гусенок, затем я переоденусь, приеду и заберу тебя домой, моя дорогая. Мне бы хотелось, чтобы все эти свадебные увеселения закончились. Уже готово? Тогда я пойду в столовую и наемся. Доктор должен быть способен есть, как верблюд, или как майор Дугалд Дальгетти.[1]

К счастью Молли, гости прибыли как раз в это время, и миссис Гибсон всерьез обеспокоилась. Они рассказали ей некоторые местные новости, которые, заняли ее мысли, и Молли убедилась, что стоит ей только выразить достаточно удивления, услышав о помолвке от уезжавших гостей, и о предыдущем обсуждении, сопровождать ей мачеху или нет, можно совершенно забыть. Хотя и не совсем, на следующее утро ей пришлось выслушать очень яркий и подробный отчет о танцах и веселье, которые она пропустила, и также узнать о том, что миссис Гибсон передумала отдавать ей свое платье и подумала о том, чтобы сохранить его для Синтии, если только оно достаточно длинное. Но Синтия такая высокая – она сильно вытянулась за последнее время. И все же шансы, что Молли получит это платье, невелики.

[1] Майор Дугалд Дальгетти – в «Легенде о Монтрозе» (1819) В. Скотта, Дальгетти – солдат удачи, утверждал, что солдату полагается съедать столько еды, сколько возможно, когда бы не появилась возможность, поскольку он не знает, какие трудности его ожидают впереди.

Глава XVIII

Секрет мистера Осборна

Осборн и Роджер приехали в Хэмли Холл. Когда Молли вернулась туда после поездки домой, она застала Роджера уже в поместье. Она сделала вывод, что Осборн едет домой, но так или иначе, о нем мало говорили. Сквайр почти не покидал комнату жены; он сидел у ее кровати, смотрел на нее и время от времени тихо стонал. Миссис Хэмли находилась под действием снотворного, поэтому просыпалась нечасто. Но, пробуждаясь, она почти неизменно просила позвать Молли. В редкие минуты наедине с ней она спрашивала об Осборне – где он, говорили ли о нем, приехал ли он? В ослабленном и сбивчивом состоянии рассудка ее память, казалось, сохранила два сильных воспоминания: первое – о сочувствии к Осборну, которым Молли завоевала ее доверие, второе – о злости, которую ее муж питал к нему. При сквайре миссис Хэмли никогда не упоминала имени Осборна, как и не говорила о нем с Роджером, только оставаясь наедине с Молли, она больше ни о ком, кроме как о нем, не говорила. Должно быть, у нее была какая-то навязчивая идея, что Роджер осуждал своего брата, когда она вспоминала, как пылко Молли защищала его, и ее защита казалась ей временами безрассудной и невероятной. Во всяком случае, она сделала Молли своей наперсницей, и все время посылала ее спросить у Роджера, как скоро приедет Осборн.

– Расскажите мне все, что говорит Роджер. Вам он расскажет.

Но прошло несколько дней, прежде чем Молли смогла расспросить Роджера. А тем временем состояние миссис Хэмли значительно ухудшилось. Наконец, Молли подошла к Роджеру, который сидел в библиотеке, положив голову на руки. Он не слышал ее шагов, пока она не подошла к нему близко. Он поднял голову, его лицо было красным и заплаканным, а волосы – взъерошены и в беспорядке.

– Я ждала, когда вы останетесь один, – начала она. – Ваша мама так ждет новостей от вашего брата Осборна. Последнюю неделю она просила меня расспросить вас о нем, но мне не хотелось говорить в присутствии вашего отца.

– Со мной она почти не говорила о нем.

– Я не знаю, почему; со мной она говорит о нем постоянно. Я так мало видела ее на этой неделе, думаю, она многое сейчас забывает. Все же, если вы не возражаете, мне бы хотелось рассказать ей что-нибудь, если она снова спросит меня.

Он опять обхватил голову руками и какое-то время не отвечал.

– Что она хочет знать? – спросил он, наконец. – Она знает, что Осборн скоро приезжает… со дня на день?

– Да. Но она хочет знать, где он.

– Я не могу вам сказать. Я точно не знаю. Полагаю, он за границей, но я не уверен.

– Но вы послали ему папино письмо?

– Я отослал письмо его другу, которому лучше, чем мне, известно, где он находится. Вы, должно быть, знаете, что он не свободен от кредиторов, Молли. Вы не можете жить в этой семье, быть почти членом этой семьи, и ничего не знать об этом. По этой и некоторым другим причинам, я не знаю точно, где он.

– Я так и скажу ей. Вы уверены, что он приедет?

– Вполне. Но, Молли, я думаю, что моя мать еще может прожить какое-то время, разве нет? Доктор Николс сказал так вчера, когда приезжал сюда с вашим отцом. Он сказал, что она пришла в себя быстрее, чем он ожидал. Вы же не боитесь ухудшения, которое заставляет вас так беспокоиться о приезде Осборна?

– Нет, я только спрашивала по ее просьбе. Кажется, она так ждет новостей о нем. Я думаю, он ей снится, а когда она просыпается, ей доставляет большое облегчение говорить о нем со мной. Казалось, она всегда связывает меня с ним. Раньше мы много говорили о нем, когда оставались вдвоем.

– Я не знаю, что бы мы все делали без вас. Вы стали дочерью моей матери.

– Я так ее люблю, – с нежностью ответила Молли.

– Да, я вижу. Вы замечали, что иногда она называет вас «Фанни»? Так звали нашу маленькую сестру, которая умерла. Я думаю, она часто принимает вас за нее. Отчасти по этой причине, отчасти потому, что в такое время никто не придерживается формальностей, я называю вас Молли. Я надеюсь, вы не возражаете?

– Нет, мне нравится. Но вы расскажете мне что-нибудь еще о своем брате? Ей так не хватает новостей о нем.

– Ей лучше самой спросить меня. И все же нет! Я обещал молчать, Молли, поэтому я не смогу удовлетворить ее любопытство, если она начнет меня расспрашивать. Полагаю, он сейчас в Бельгии, он поехал туда две недели назад, отчасти чтобы скрыться от кредиторов. Вы знаете, мой отец отказался оплатить его долги.

– Да, мне это известно.

– Я не думаю, что мой отец смог бы собрать все деньги сразу, не попросив помощи, к чему в этой ситуации он испытывает сильное отвращение. Однако временами это ставит Осборна в очень неловкое положение.

– Я думаю, сильнее всего вашего отца беспокоит, куда были потрачены деньги.

– Если моя мать вдруг заговорит об этой стороне дела, – поспешно сказал Роджер, – заверьте ее от моего имени, что в этом нет ничего безнравственного или противоправного. Я не могу сказать больше: я связан клятвой. Но успокойте ее на этот счет.

– Я не уверена, помнит ли она все, что так мучительно ее беспокоило, – сказала Молли. – Обычно она много говорила со мной о нем до вашего приезда, когда ваш отец был так рассержен. А теперь, когда бы она не увидела меня, ей хочется говорить на прежние темы, но она неотчетливо помнит об этом. Если бы она увидела его, я не думаю, что она вспомнила бы, почему так беспокоилась о нем в его отсутствие.

– Он должен скоро приехать. Я ожидаю его каждый день, – беспокойно промолвил Роджер.

– Вы думаете, ваш отец будет сердиться на него? – спросила Молли так застенчиво, словно недовольство сквайра было направлено против нее.

– Я не знаю, – ответил Роджер. – Болезнь матери может изменить его. Но прежде он не так легко прощал нас. Помню однажды… но это не относится к делу. Я не могу не думать, что он сдерживался ради моей матери, и не станет слишком показывать свои чувства. Но из этого не следует, что он забудет. Мой отец – человек эмоций, а они у него очень сильные. Все, что касается его, он чувствует глубоко и надолго. Эта несчастная оценка собственности! Она навела моего отца на мысль о наследственных выплатах…

– Что это такое? – спросила Молли.

– Займ, что должен был выплачен после смерти отца, и который, конечно, включает в себя расчеты в течение его жизни.

– Как ужасно! – воскликнула она.

– Даю голову на отсечение, что Осборн не сделал ничего подобного. Но мой отец высказал свои подозрения такими словами, которые рассердили Осборна. А он не говорит и не станет оправдываться, даже если бы мог. И так как он сильно любит меня, я немного могу влиять на него, иначе он все рассказал бы отцу. Что ж, мы должны на время оставить эту тему, – добавил он, вздохнув. – Моя мать убедила бы нас поступить правильно, если бы была такой, как раньше.

Он ушел, оставив Молли опечаленной. Она знала, что каждый член семьи, которую она так сильно любила, находится в беде, и из нее она не видела выхода. И ее скромные возможности помочь им таяли с каждым днем, поскольку миссис Хэмли все больше и больше попадала под влияние снотворного и болезни. Только сегодня отец сказал о том, что ей желательно вернуться домой насовсем. Миссис Гибсон хотелось, чтобы она вернулась… без особой причины, но по разным незначительным поводам. Миссис Хэмли перестала вызывать ее к себе и только случайно вспоминала о ее существовании. Положение Молли (как считал ее отец – такая мысль не приходила ей в голову) в семье, где единственная женщина была больной, прикованной к кровати, становилось неловким. Но Молли усердно упрашивала остаться еще на два-три дня… только… только до пятницы. Если миссис Хэмли позовет ее (она спорила со слезами на глазах) и услышит, что Молли уехала из поместья, она посчитает ее злой и неблагодарной!

– Мое дорогое дитя, она уже никого не позовет! Острота земных чувств притупилась.

– Папа, это хуже всего. Я не могу этого вынести. Я не буду в это верить. Она может больше не позвать меня, и может совсем обо мне забыть, но я уверена, что до самого конца, если лекарства не притупят ее разум, она будет думать о сквайре и своих детях. А о бедном Осборне больше всего, потому что он страдает.

Мистер Гибсон покачал головой, но ничего не сказал в ответ. Через несколько минут он спросил:

– Мне бы не хотелось увозить тебя, пока ты полагаешь, что можешь быть полезна и утешишь ту, которая была так добра к тебе. Но, если она не вызовет тебя к себе до пятницы, ты согласишься поехать домой?

– Если я поеду, я смогу снова ее увидеть, даже если она не позовет меня? – спросила Молли.

– Да, конечно. Ты не должна ни шуметь, ни топать, но ты можешь войти и взглянуть на нее. Я должен сказать тебе, я почти уверен, что она не позовет тебя.

– Но она может, папа. Я поеду домой в пятницу, если она не позовет меня. Я думаю, что она позовет.

Молли слонялась по дому, стараясь делать все, что могла, за пределами комнаты больной, чтобы поддержать тех, кто находился в ней. Они выходили оттуда только поесть или по неотложным делам, у них было мало времени для разговоров с ней, поэтому все дни она проводила в одиночестве, ожидая вызова, который так и не последовал. Вечером того дня, когда у нее состоялся разговор с Роджером, приехал Осборн. Он прошел прямо в гостиную, где Молли сидела на коврике, читая при свете камина, поскольку ей не хотелось просить слуг принести для себя свечей. Осборн вошел торопливо, отчего показалось, будто он споткнулся и упал. Молли поднялась. Он не заметил ее сначала, теперь же он шагнул вперед и, взяв ее за руки, подвел к яркому мерцающему свету и, прищурив глаза, стал вглядываться в ее лицо.

– Как она? Расскажите мне… вы должны знать правду! Я ехал весь день и всю ночь, как только получил письмо вашего отца.

Пока она собиралась с ответом, он сел в ближайшее кресло и закрыл глаза руками.

– Она очень больна, – ответила Молли. – Это вы знаете. Но я не думаю, что она сильно страдает от боли. Она очень вас ждала.

Он громко застонал:

– Мой отец запрещал мне приезжать.

– Я знаю! – сказала Молли, желая предупредить его самобичевание. – Ваш брат тоже уезжал. Я думаю, никто не знал, насколько она больна… она так долго болела.

– Вы знаете… Да! Она многое вам рассказывала… она очень любила вас. И Бог знает, как я любил ее. Если бы мне не запрещали приехать, я бы все ей рассказал. Мой отец знает о моем приезде?

– Да, – ответила Молли. – Я сказала ему, что отец послал за вами.

Как раз в эту минуту вошел сквайр. Он не знал о приезде Осборна и искал Молли, чтобы попросить ее написать для него письмо.

Осборн не встал, когда вошел отец. Он был слишком утомлен, слишком подавлен, а также чрезмерно раздражен злыми, подозрительными письмами отца. Если бы он вышел вперед, проявив свои чувства в эту самую минуту, все могло бы сложиться иначе. Но он ждал, пока отец заметит его, прежде чем промолвить слово. Сквайр, когда его взгляд упал на сына, промолвил лишь:

– Вы здесь, сэр!

И, прервав указания, которые давал Молли, он внезапно вышел из комнаты. Все это время его сердце тосковало по первенцу, но обоюдная гордость держала их на расстоянии. И, тем не менее, он прошел к дворецкому и спросил его, когда приехал мистер Осборн, как он приехал и съел ли он что-нибудь… обедал или ужинал… по приезде?

– Поскольку сейчас я все забываю! – сказал бедный сквайр, положив руку на голову. – Хоть убей, я не помню, обедали мы или нет – эти долгие ночи, все эти страдания и дежурства совершенно сбили меня с толку.

– Возможно, сэр, вы немного перекусите с мистером Осборном. Миссис Морган тотчас же принесет ему поесть. Вы едва ли присели за обедом, сэр, вы думали, что хозяйке что-нибудь понадобится.

– Да! Теперь я вспомнил. Нет! Я больше не хочу. Подайте мистеру Осборну вино, которое он выберет. Возможно, он в состоянии есть и пить, – сквайр поднялся наверх с горечью и сожалением в сердце.

Когда принесли свечи, Молли поразили перемены, произошедшие с Осборном. Он выглядел изможденным и истощенным, возможно, из-за путешествия и беспокойства. Он уже не казался таким утонченным джентльменом, каким посчитала его Молли во время визита к мачехе два месяца назад. Но сейчас он нравился ей даже больше. Он был проще и меньше стыдился проявления своих чувств. Он спросил о Роджере тепло и искренне. Роджера не было дома – он уехал в Эшком заключить несколько сделок для сквайра. Осборн явно ожидал его возвращения и беспокойно бродил по комнате после обеда.

– Вы думаете, я могу не увидеть ее сегодня вечером? – спросил он у Молли в третий или четвертый раз.

– Нет, не увидите. Я поднимусь наверх, если вы хотите. Но миссис Джоунз, сиделка, которую прислал доктор Николс, очень решительная женщина. Я поднималась, пока вы обедали, миссис Хэмли только что приняла лекарство, и никто ни в коем случае не должен ее беспокоить своим посещением, а тем более волновать.

Осборн продолжал ходить взад-вперед по длинной гостиной, разговаривая то сам с собой, то с Молли.

– Мне бы хотелось, чтобы Роджер приехал. Кажется, он единственный, кто рад мне. Мисс Гибсон, мой отец все время проводит наверху в комнате моей матери?

– Он переехал туда после ее последнего приступа. Я полагаю, он корит себя за то, что не встревожился раньше.

– Вы слышали все, что он сказал мне – в его словах совсем не было радушия, так ведь? А моя дорогая матушка, которая всегда… обвиняли меня или нет… Полагаю, Роджер непременно приедет домой сегодня вечером?

– Непременно.

– Вы ведь живете здесь? Вы часто видите мою матушку, или эта всемогущая сиделка тоже не пускает вас к ней?

– Миссис Хэмли не звала меня к себе уже три дня, а я не хожу в ее комнату, пока меня не позовут. Думаю, я уеду в пятницу.

– Моя мать очень любит вас, вы знаете.

Чуть погодя он добавил, в его голосе слышалась неподдельная боль:

– Полагаю… вам известно, в сознании ли она… в себе ли?

– Не всегда в сознании, – с нежностью ответила Молли. – Она принимает так много снотворного. Но она не бредит, только забывается и спит.

– О, матушка, матушка! – произнес он, внезапно остановившись, и склонился над огнем, опираясь руками о каминную полку.

Когда Роджер приехал домой, Молли посчитала, что ей пора удалиться. Бедняжка. Приближалось время, когда ей придется покинуть это место страданий, где она больше не могла быть полезной. Этой ночью, во вторник, она рыдала, перед тем как уснуть. Еще два дня, и наступит пятница. Ей придется вырвать корни, которые она пустила в этой земле. Следующее утро выдалось ясным, а утро и солнечная погода бодрят молодые сердца. Молли сидела в столовой и готовила чай для джентльменов, ожидая, когда они спустятся. Ей оставалось только надеяться, что сквайр и Осборн найдут общий язык, прежде чем она уедет. В конце концов, в разговоре между отцом и сыном сквозила более мучительная боль, чем в болезни, посланной Богом. Но, встречаясь за завтраком, они намеренно избегали обращаться друг к другу. Возможно, естественной темой для разговора между ними в такое время стало бы долгое путешествие Осборна прошлой ночью, но он не говорил, откуда он приехал, с севера ли с юга, с востока или с запада, а сквайр не решился спросить, где скрывался его сын. И оба не могли не думать о том, что болезнь миссис Хэмли сильно отягчило, если даже не послужило причиной, известие о долгах Осборна. Поэтому разговоры на эту тему были запрещены. В действительности, все их попытки завести непринужденную беседу ограничивались местными темами, и, главным образом, относились к Молли и Роджеру. Такое общение не доставляло ни удовольствия, ни утешения, хотя внешне все выглядело вежливо и мирно. Задолго до того, как закончился день, Молли пожалела, что не приняла предложение отца и не поехала домой вместе с ним. Казалось, она никому не нужна. Миссис Джонс, сиделка, уверяла ее, что миссис Хэмли не называла ее имени. Осборн и Роджер целиком посвятили себя друг другу, и Молли теперь поняла, сколь помогали ей те короткие беседы, которые она вела с Роджером, они давали ей пищу к размышлению в оставшиеся дни ее одиночества. Осборн был чрезвычайно вежлив и выражал ей свою признательность за внимание к матери. Но он, казалось, не желал показывать перед ней более глубоких чувств своей души и почти стыдился проявления собственных эмоций прошлой ночью. Он разговаривал с ней так, как любезный молодой человек разговаривает со славной молодой девушкой, но Молли это почти обижало. Только сквайр обращал на нее внимание. Он попросил ее написать письма, подвести небольшие счета, и она в благодарность поцеловала ему руку.

Наступил последний вечер ее пребывания в поместье. Роджер уехал по делам сквайра. Молли направилась в сад, вспоминая прошлое лето, когда софу миссис Хэмли ставили на лужайке под старым кедром, и когда теплый воздух благоухал розами и шиповником. Сейчас деревья стояли без листьев, – в резком морозном воздухе не было сладостного аромата, и при взгляде на дом, можно было увидеть, как в комнате больной белые полотна занавесей скрывают от нее бледное зимнее небо. Затем она вспомнила день, когда отец привез ей новости о своей второй женитьбе: молодая поросль перепуталась с мертвыми кустами, покрытыми инеем и изморозью, а ветви, лишенные листьев переплелись на фоне неба. Разве можно быть снова такой несчастной? Доброта ли, оцепенение ли заставили ее почувствовать, что жизнь слишком коротка, чтобы чересчур обо всем беспокоиться. Смерть казалась единственной реальностью. У нее не было ни сил, ни решимости прогуливаться далеко, и она повернула назад к дому. Полуденное солнце ярко светило в окна; взволнованные и непривычно деловитые по какой-то неизвестной причине служанки распахнули ставни на окнах библиотеки, которой обычно не пользовались. Молли повернула вдоль выложенной плитами тропинки, что вела мимо окон библиотеки к воротам в белой изгороди перед домом, и прошла в открытые двери. Она осталась выбрать книги, которые ей хотелось прочитать и забрать их домой. Поднявшись по лестнице, чтобы дотянуться до нужной полки в темном углу комнаты, она нашла томик, который заинтересовал ее, и села на ступеньку, чтобы прочесть отрывок из него. Там она и сидела в шляпке и плаще, когда неожиданно вошел Осборн. Сначала он не заметил ее; возможно, он не заметил бы ее совсем, если бы она не заговорила.

– Я не вовремя? Я только зашла на минутку найти несколько книг, – говоря, она спускалась по ступенькам, держа книгу в руке.

– Вовсе нет. Это я помешал вам. Я просто должен написать письмо, чтобы отправить его с почтой, а потом уйду. Вам не холодно из-за открытой двери?

– Ничуть. Здесь свежо и приятно.

Она снова начала читать, сидя на нижней ступеньке лестницы. Он сел писать за огромный, старомодный письменный стол, стоявший у окна. Минуту или две стояла глубокая тишина, которую нарушал лишь торопливый скрип пера Осборна по бумаге. Затем послышался щелчок закрывшихся ворот, и на пороге комнаты возник Роджер. Он стоял лицом к Осборну, сидящему в свете, повернувшись спиной к Молли, которая склонилась над книгой в своем углу. Роджер протянул брату письмо и, запыхавшись, хрипло произнес:

– Вот письмо от твоей жены, Осборн. Я проходил мимо почты и подумал…

Осборн поднялся, рассерженный и испуганный.

– Роджер! Что ты сделал?! Разве ты не видел ее?

Роджер оглянулся, Молли стояла в своем углу, пылающая, дрожащая, несчастная, словно она была виновата. Роджер вошел в комнату. Все трое казались равным образом напуганы. Молли первая заговорила, она вышла вперед и сказала:

– Мне так жаль! Вы не хотели, чтобы я это слышала, но ничего не поделаешь. Вы ведь доверяете мне? – и, повернувшись к Роджеру, она обратилась к нему со слезами на глазах: – Пожалуйста, скажите, вы же знаете, что я не расскажу.

– Мы ничего не можем поделать, – сказал мрачно Осборн. – Только, Роджер, нужно оглядываться, прежде чем говорить.

– Мне так и следовало сделать, – сказал Роджер. – Я раздосадован больше, чем ты можешь себе представить. Хотя я так же уверен в вас, как в себе, – продолжил он, поворачиваясь к Молли.

– Да, но, – сказал Осборн, – вы понимаете, насколько возможно, что даже человек с самыми лучшими намерениями может проболтаться о том, что для меня было важно сохранить в секрете.

– Я знаю, ты так думаешь, – сказал Роджер.

– Что ж, давай не будем снова начинать старый спор… во всяком случае, не при свидетелях.

Все это время Молли с трудом удавалось сдерживать слезы. Теперь же, когда о ней упомянули как о третьей лишней, перед которой разговор нужно сдерживать, она сказала:

– Я уйду. Возможно, мне не нужно было быть здесь. Мне очень жаль… очень. Но я постараюсь забыть то, что я услышала.

– Вы не можете это сделать, – ответил Осборн, по-прежнему нелюбезно. – Но вы пообещаете мне не говорить об этом никому… ни мне, ни Роджеру? Постараетесь поступать и говорить, словно вы ничего не слышали? Из того, что Роджер рассказывал мне о вас, я уверен, что если вы пообещаете мне, я могу на вас положиться.

– Да, я обещаю, – ответила Молли, протягивая руку в знак клятвы. Осборн взял ее за руку, но так, словно жест был излишним. Она добавила: – Думаю, я так бы и поступила даже без обещания. Но, возможно, лучше связать себя обетом. Я сейчас уйду. Лучше бы я никогда не входила в эту комнату.

Она мягко положила книгу на стол и повернулась, чтобы выйти из библиотеки. Но Роджер стоял у двери перед ней и, распахнув ее, он читал… она чувствовала, что он читает… по ее лицу. Он протянул ей руку, и его твердое пожатие выражало и сочувствие и сожаление о том, что произошло.