Текст книги "Жены и дочери"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

− Может, ты сходишь к мисс Роуз? Разве у нее нет готовых платьев для девушек твоего возраста?

− Мисс Роуз?! Я никогда в жизни ничего у нее не покупала, – ответила Молли, удивившись. Мисс Роуз была великолепной портнихой и модисткой в маленьком городке, но до сих пор Бетти сама шила девичьи платья.

− Что ж, кажется, теперь тебя считают молодой девушкой, и полагаю, ты должна делать долги у модистки, как другие девушки. Это не означает, что ты должна получать все и везде, не оплачивая покупку наличными. Вот десять фунтов, сходи к мисс Роуз или к мисс Как-ее-там и сразу купи то, что тебе нужно. Экипаж Хэмли приедет за тобой в два, и все, что не будет еще готово, без труда можно будет отослать с их повозкой в субботу, кто-нибудь из их людей всегда приезжает в этот день на рынок. Нет, не благодари меня! Я не хочу тратить деньги и не хочу, чтобы ты уезжала и покидала меня. Я буду скучать по тебе, я знаю. И только жесткая необходимость заставляет меня отсылать тебя с этим визитом и выбрасывать десять фунтов на твою одежду. Вот, ступай, мое наказание, и я намерен перестать любить тебя как можно скорее.

− Папа! – Молли держала пальцы, словно предупреждала, – ты снова становишься таинственным, и хотя моя порядочность очень стойкая, я не стану обещать, что она не уступит любопытству, если ты продолжишь намекать на нераскрытые тайны.

− Ступай и потрать свои десять фунтов. Зачем я отдал их тебе, как не затем, чтобы ты молчала?

Запасы готового платья мисс Роуз и вкус Молли вполне совпали. Девочка купила сиреневое ситцевое платье, потому что его можно было стирать, и оно было прохладным и приятным для утра, а Бетти могла подогнать его к субботе. А для праздничных случаев, под которыми понимались дневное время и воскресные дни, мисс Роуз убедила ее заказать пеструю тонкую шотландку, которая, как она уверила Молли, была последним писком моды в Лондоне, и Молли подумала, что это польстит шотландским корням отца. Но когда мистер Гибсон увидел клочок ткани, который она принесла домой как образец, он воскликнул, что эта шотландка не принадлежит никакому клану, и что Молли должна была интуитивно это знать. Было уже слишком поздно что-то менять, поскольку мисс Роуз обещала раскроить платье сразу же, как только Молли вышла из магазина.

Мистер Гибсон слонялся по городу все утро вместо того, чтобы отправиться со своими обычными дальними визитами. Пару раз он проходил мимо дочери, но не переходил улицу, когда оказывался на другой стороне, а только бросал в ее сторону взгляд или кивал и продолжал свой путь, ругая себя за слабость при мысли об ее отсутствии в течение двух недель.

«И, несмотря на это, – думал он, – я останусь там же, откуда начал, когда она вернется, по крайней мере, если этот глупый парень не перестанет питать свою воображаемую страсть. Ей придется вернуться через какое-то время, и если он предпочтет вообразить, что его чувства неизменны, это грозит всевозможными неприятностями». Некоторое время спустя он начал напевать мотив из «Оперы нищего»[2]:

Зачем девчонка у меня родилась,

Нам на горе?

[1] Уна символизирует собой истину и Протестантизм в «Королеве фей» Эдмунда Спенсера (1552–1599) и проходит невредимой через все опасности. Ее противоположность, Дуэсса, символизирует лживость и Католицизм.

[2] Опера нищего / Опера нищих (The Beggar’s Opera) – балладная опера Джона Гея и И.К. Пепуша. Это пародия на итальянскую оперу-сериа, главным представителем которой в Англии был в ту пору Г.Ф. Гендель. Премьера состоялась в Лондоне 29 января 1728 г. (Пер. П.В. Мелковой).

Глава VI

Визит в Хэмли

Новость о скором отъезде мисс Гибсон разнеслась по дому еще до того, как часы пробили час дня – время обеда. Мрачный вид мистера Кокса и отсутствие аппетита, которыми тот демонстрировал свою сильную печаль, сильно раздражали мистера Гибсона. Он то и дело бросал на юношу укоризненный взгляд. Но Молли не заметила этой печали, она была слишком взволнована, чтобы думать или наблюдать. Только пару раз у нее промелькнула мысль о том, сколько дней должно пройти, прежде чем она снова будет обедать со своим отцом.

Молли сказала ему об этом после обеда, когда они сидели в гостиной, ожидая, не раздастся ли стук колес экипажа Хэмли, в ответ он рассмеялся и сказал:

− Завтра я заеду повидать миссис Хэмли, и полагаю, буду с ними обедать, поэтому тебе не придется долго ждать, прежде чем ты будешь иметь удовольствие наблюдать за тем, как кормится дикий зверь.

И тут они услышали звук подъехавшего экипажа.

− О, папа, – воскликнула Молли, схватив отца за руку. – Мне так не хочется ехать сейчас, когда пришло время.

− Чепуха, давай не будем сентиментальными. У тебя есть ключи? Это больше относится к делу.

Да, у нее были ключи и сумочка; небольшой дорожный сундук поставили на сиденье рядом с кучером, отец помог дочери сесть в экипаж, дверь закрылась, и Молли поехала в уединенной роскоши, оглядываясь назад и посылая поцелуи отцу, который стоял у ворот, несмотря на всю его нелюбовь к сантиментам, пока экипаж не скрылся из виду. Затем доктор вернулся в кабинет и застал мистера Кокса у окна. Юноша, словно помешанный, смотрел на пустую дорогу, по которой уехала молодая леди. Мистер Гибсон вывел его из задумчивости резким, почти злым замечанием о каком-то незначительном пренебрежении обязанностями пару дней назад. Он настоял, чтобы эту ночь мистер Кокс провел у кровати бедной девочки, чьи родители были измучены бессонными ночами после тяжелых трудовых дней.

Молли немного всплакнула, но тотчас сдержала слезы, вспомнив, как недоволен был бы отец, увидев их. Было очень приятно быстро катиться в роскошном экипаже по прелестным зеленым дорожкам, где шиповник и жимолость так обильны и свежи на изгородях, что пару раз ей хотелось попросить кучера остановиться, чтобы она смогла собрать букетик цветов. Молли стала бояться, что ее небольшое путешествие в семь миль скоро закончится, его единственными недостатками были ненастоящая шотландка шелкового платья и некоторая неуверенность в пунктуальности мисс Роуз. Наконец, они въехали в деревню: беспорядочно выстроенные коттеджи тянулись вдоль дороги, старая церковь утопала в зелени, рядом стояла гостиница, между церковными воротами и небольшим постоялым двором возвышалось огромное дерево, ствол которого был обнесен скамейкой. Ветви дерева простирались до самых ворот. Молли давно проехала дорожный указатель, но она знала, что это, должно быть, деревня Хэмли, и они проезжают недалеко от усадьбы.

Через несколько минут они въехали в ворота парка и покатились по луговому мятлику, созревшему для сенокоса – здесь не было величественного оленьего парка и усадьбу из красного кирпича отделяло от проезжей дороги не более трехсот ярдов. С экипажем не посылали ливрейного лакея, но представительный слуга стоял у дверей, и до того, как они подъехали, он уже был готов встретить гостью и проводить в гостиную, где хозяйка лежала, ожидая ее.

Миссис Хэмли поднялась с дивана, чтобы приветливо встретить Молли. Произнеся приветствие, она продолжала держать руку девушки в своих руках, вглядывалась в ее лицо, словно изучая, и непроизвольный слабый румянец выступил на ее бледных щеках.

− Я думаю, мы станем большими друзьями, – произнесла она, наконец. – Мне нравится ваше лицо, а я всегда полагаюсь на первое впечатление. Поцелуйте меня, моя дорогая.

Намного легче выражать, нежели пассивно принимать «заверения в вечной дружбе», и Молли охотно поцеловала подставленную ей бледную щеку.

− Я намеревалась поехать и привезти вас сама, но жар мучает меня, и я чувствовала себя обессиленной. Надеюсь, ваша поездка была приятной?

− Очень, – кратко ответила Молли с робостью.

− А теперь я провожу вас в вашу комнату. Я поселю вас рядом с собой, я подумала, так будет лучше, хотя эта комната меньше, чем остальные.

Она с трудом поднялась, укутав шалью свою все еще грациозную фигуру, и повела гостью наверх. Спальня Молли примыкала к личной гостиной миссис Хэмли, с другой стороны была собственная спальня миссис Хэмли. Она показала Молли этот легкий способ общения, а потом, сказав гостье, что будет ждать ее в гостиной, закрыла дверь, и Молли, не спеша, стала знакомиться с обстановкой.

Прежде всего, она подошла к окну, чтобы посмотреть, какой из него открывается вид. Внизу был цветник, за ним простирался луг спелой травы, менявший цвет широкой волной под дуновением мягкого ветерка, с одной стороны возвышались огромные старые деревья, а в четверти мили за ними виднелось, если стоять очень близко у подоконника или высунуть голову из распахнутого окна, серебристое мерцание пруда. Панораму замыкали старые стены и высокие, заостренные крыши громадных ферм. Очарование тишины раннего лета нарушало только пение птиц и жужжание пчел. Прислушиваясь к этим звукам, которые усиливали ощущение спокойствия, и угадывая предметы, плохо различимые на расстоянии или затененные, Молли забылась и внезапно пришла в себя, услышав звук голосов в соседней комнате – какая-то служанка или кто-то другой разговаривал с миссис Хэмли. Молли поспешила распаковать сундучок и сложить свои немногочисленные платья в красивый, старомодный комод, который к тому же должен был служить ей туалетным столиком. Вся мебель в комнате была старомодной, но хорошо сохранившейся. Ситцевые занавески были сшиты из индийского хлопка прошлого века – цвета почти размылись, но сама ткань была исключительно чистой. Прикроватный коврик заменяла небольшая дорожка, но деревянный пол, щедро выставляемый на показ, был сделан из мелковолокнистого дуба, так крепко скрепленного половица к половице, что ни одна пылинка не могла проникнуть в зазоры. В комнате не было ни одного предмета роскоши нового времени – ни письменного стола, ни дивана, ни трюмо. В углу висела полочка, на которой стоял индийский сосуд, наполненный цветочной смесью, ее аромат и запах вьющейся жимолости за раскрытым окном наполняли комнату более тонким благоуханием, чем любая туалетная вода. Молли выложила свое прошлогоднее белое платье на кровать, приготовив его к новому для себя обычаю – переодеваться к обеду – и, поправив прическу, платье и взяв с собой шерстяную ткань, она осторожно открыла дверь и увидела миссис Хэмли, лежавшую на диване.

− Останемся здесь, моя дорогая? Думаю, здесь приятнее, чем внизу. И к тому же мне не придется подниматься наверх переодеваться.

− Мне здесь очень нравится, – ответила Молли.

− А, вы взяли с собой шитье, вот умница, – сказала миссис Хэмли. – Сейчас я мало шью. Я провожу много времени в одиночестве. Видите ли, оба моих мальчика в Кэмбридже, а сквайра весь день не бывает дома… поэтому я почти забыла, как шить. Я много читаю. Вы любите читать?

− Это зависит от книги, – сказала Молли. – Боюсь, мне не нравится «чтение по привычке», как его называет папа.

− Но вы любите поэзию, – сказала миссис Хэмли, почти перебив Молли. – Уверена, что любите, это видно по вашему лицу. Вы читали последнюю поэму миссис Хеманс[1]? Я прочту ее вам вслух?

И она начала читать. Молли была не столько поглощена стихотворением, сколько оглядывала комнату. Мебель здесь была такой же, как и в ее комнате. Старомодная, из прекрасного дерева и безупречно чистая, ее старинный и заграничный стиль придавал уют и живописность всей комнате. На стенах висело несколько карандашных набросков – портретов. Молли показалось, что на одном из рисунков была изображена прекрасная и юная миссис Хэмли. Затем она заинтересовалась поэмой, перестала шить и прислушалась к словам, что пришлись по душе миссис Хэмли. Когда чтение поэмы закончилось, миссис Хэмли в ответ на восхищение Молли сказала:

− Ах! Думаю, как-нибудь вы должны прочитать несколько стихотворений Осборна, но с условием, что сохраните это в тайне, запомните, но я и в самом деле считаю, что они так же хороши, как поэзия миссис Хеманс.

В те дни иметь стихи «такие же хорошие, как у миссис Хеманс» много значило для молодых девушек, как если бы в наши дни сказали, что чья-то поэзия почти так же хороша, как Теннисона. Молли посмотрела на нее с возросшим интересом.

− Мистера Осборна Хэмли? Ваш сын пишет стихи?

− Да, думаю, его можно назвать поэтом. Он очень талантливый, умный молодой человек и надеется получить стипендию [2]в Тринити. Он говорит, что непременно займет высокое положение среди студентов и полагает, что получит одну из медалей Канцлера. Вот его портрет… тот, что висит на стене за вами.

Молли обернулась и увидела карандашный набросок, на котором были изображены два мальчика в юношеских брючках и курточках с отложными воротничками. Старший сидел, сосредоточенно читая. Младший стоял за ним и, очевидно, старался привлечь внимание читавшего к чему-то снаружи, за окном той самой комнаты, в которой они сейчас сидели, как поняла Молли, когда стала узнавать предметы мебели, едва обозначенные на рисунке.

− Мне нравятся их лица, – заметила Молли. – Полагаю, это было нарисовано так давно, что я могу говорить с вами о том, как они мне нравятся, словно они вам чужие, разве нет?

− Конечно, – ответила миссис Хэмли, как только поняла, что имела в виду Молли. – Скажите мне, что вы о них думаете, моя дорогая. Мне будет забавно сравнить ваши впечатления с их настоящими характерами.

− О! Но я не предполагала угадывать их характеры. Я бы не смогла этого сделать, это было бы неуместно. Я могу только описать их лица, как я их вижу на картине.

− Что ж, скажите мне, что вы думаете о них!

− Старший, тот, кто читает, очень красив. Но я не могу разглядеть его лица, потому что он наклонил голову, и я не вижу его глаз. Это мистер Осборн Хэмли, который пишет стихи?

− Да, он не так красив сейчас, но был красивым мальчиком. Роджер с ним не сравнится.

− Да, он не так красив. И все же, мне нравится его лицо. Я вижу его глаза. Они вдумчивые и такие серьезные. Но его лицо скорее веселое, чем грустное. Он спокойный и серьезный, слишком примерный, когда уговаривает брата оторваться от урока.

− О, это был не урок. Я помню, художник, мистер Грин, однажды застал Осборна за чтением стихов, а Роджер пытался убедить его выйти и покататься на телеге для сена – это и был «мотив» картины, говоря художественным языком. Роджер – не любитель чтения, по крайней мере, он не интересуется поэзией, рыцарскими или любовными романами. Он увлечен естествознанием, поэтому, как и сквайр, проводит много времени вне дома. А когда он дома, он всегда читает научные книги, имеющие отношение к его занятиям. Он добрый, спокойный юноша, хотя и доставляет нам большую радость, похоже, не сделает такую же блестящую карьеру, как Осборн.

Молли попыталась отыскать на картине характерные черты обоих мальчиков, как их только что описала мать. За вопросами и ответами о рисунках, висевших на стенах комнаты, и пролетело время, пока звонок, приглашающий переодеться к обеду, не прозвенел в шесть.

Молли была слегка напугана предложением служанки, которую послала миссис Хэмли, помочь ей.

− Боюсь, они ждут, что я буду очень нарядной, – продолжала она думать про себя, – если так, они будут разочарованы, вот и все. Как бы мне хотелось, чтобы мое шелковое платье из шотландки было готово.

Молли с некоторым беспокойством рассматривала себя в зеркале впервые в жизни. Она увидела стройную, худую фигурку, обещавшую стать высокой, цвет лица был несколько темнее кремового, хотя через пару лет лицо могло бы стать светлее; кудрявые черные волосы были завязаны в пучок на затылке розовой лентой; удлиненные, миндалевидные серые глаза были затенены изогнутыми черными ресницами.

− Не думаю, что я красива, – подумала Молли, отворачиваясь от зеркала, – и все же, я не уверена.

Она была бы уверена, если бы вместо того, чтобы изучать себя с такой серьезностью, просто улыбнулась своей милой, очаровательной улыбкой, показав ниточку зубов и прелестные ямочки на щеках.

Молли спустилась по лестнице в гостиную заранее, она смогла оглядеться и немного освоиться в своем новом доме. Комната была около сорока футов в длину, когда-то давно ее отделали желтым сатином, обстановку составляли высокие стулья с тонкими ножками и раскладные столы. Ковер был таким же старым, что и занавеси, во многих местах он был протерт, а в других – покрыт драгетом[3]. Подставки с растениями, огромные кувшины с цветами, старый индийский фарфор и шкатулки придавали комнате приятный вид. И вдобавок к этому пять огромных, высоких окон на одной стене комнаты выходили на прелестнейший уголок цветника в парке – яркие, геометрической формы клумбы сходились к солнечным часам в центре. Сквайр вошел неожиданно в своей утренней одежде. Он замер в дверях, словно удивился, увидев незнакомку в белом платье в своем доме. Затем вдруг опомнился, и, когда Молли уже начала чувствовать себя напряженно, он сказал:

− Господи помилуй, я совершенно забыл о вас. Вы – Молли Гибсон, дочь Гибсона, ведь так? Приехали навестить нас? Я очень рад вас видеть, моя дорогая.

К этому моменту они сошлись в центре комнаты, и он пожал руку Молли со всей дружелюбностью, намереваясь этим возместить свою оплошность.

− Я должен пойти переодеться, – сказал сквайр, разглядывая свои запачканные гетры. – Мадам это нравится. Это одна из ее утонченных лондонских привычек, в конце концов, она и меня обломала. Очень хороший замысел, и вполне уместен, чтобы соответствовать дамскому обществу. Ваш отец переодевается к обеду, мисс Гибсон? – мистер Хэмли не стал дожидаться ответа, а поспешил сменить свой костюм.

Они обедали за небольшим столом в огромной, просторной комнате. В ней было так мало мебели, а сама комната была такой просторной, что Молли очень захотелось очутиться в скромной столовой родного дома. Нет, должно быть ужасно, что роскошный обед в Хэмли Холле не успел закончиться, а она уже сожалела, что люди не теснятся за столом, не спешат, быстро и непринужденно поглощая пищу, чтобы как можно быстрее вернуться к оставленной ими работе. Она старалась думать о том, что в шесть часов все дневные дела заканчивались, и люди могли засиживаться за столом, если им хотелось. Глазами она измеряла расстояние от буфета до стола, подсчитывая, сколько раз прислуге приходится носить подносы туда-сюда. Но, тем не менее, этот обед показался ей скучным делом, затянувшимся лишь потому, что это нравилось сквайру, из-за чего миссис Хэмли казалась утомленной. Она съела даже меньше, чем Молли, и послала за веером и нюхательными солями – бутылочкой, которой она заняла себя, пока убирали со стола и накрывали десерт на столике красного дерева, отполированном до зеркального блеска.

Сквайр прежде бывал слишком занят и говорил за столом лишь о текущих делах, и о некоторых значительнейших изменениях в привычной монотонности его жизни, монотонности, которой он был рад, но которая порой угнетала его жену. Однако, теперь, очищая апельсин, он повернулся к Молли:

− Завтра вы будете это делать для меня, мисс Гибсон.

− Я? Я сделаю это сегодня, если желаете, сэр.

− Нет, сегодня я буду относиться к вам как к гостье со всеми надлежащими церемониями. Завтра я буду посылать вас с поручениями и называть вас по имени.

− Мне это понравится, – сказала Молли.

− Мне хотелось называть вас менее строго, чем мисс Гибсон, – сказала миссис Хэмли.

− Мое имя Молли. Это устаревшее имя, и при крещении меня нарекли Мэри. Но папе нравится Молли.

− Это правильно. Придерживайтесь старых добрых традиций, моя дорогая.

− Должна признать, Мэри звучит приятнее Молли, и оно такое же старинное имя, – заметила миссис Хэмли.

− Я думаю так произошло, – сказала Молли, понижая голос и опуская глаза, – потому что маму звали Мэри, а меня называли Молли, когда она была жива.

− Ах, бедняжка, – произнес сквайр, не понимая знаков жены сменить тему разговора. – Я помню, как все сожалели, когда она умерла. Никто не думал, что у нее такое хрупкое здоровье, у нее был цветущий вид, пока она однажды не угасла, как можно сказать.

− Должно быть, это был ужасный удар для твоего отца, – сказала миссис Хэмли, видя, что Молли не знает, что ответить.

− Да, да. Это произошло так неожиданно, вскоре после того, как они поженились.

− Я думала, прошло почти четыре года, – заметила Молли.

− И четыре года – короткий срок для супругов, которые надеялись прожить жизнь вместе. Все думали, что Гибсон снова женится.

− Ш-ш! – произнесла миссис Хэмли, заметив по взгляду Молли и ее побледневшему лицу, что эта было новостью для нее. Но сквайра было не так легко остановить.

− Возможно, мне не следовало этого говорить, но это правда, – так все думали. Похоже, теперь можно сказать, что он не женится. Вашему отцу ведь за сорок?

− Сорок три. Я не думаю, что он когда-либо помышлял о женитьбе, – сказала Молли, снова возвращаясь к этой мысли, как тот, кто только что узнал, какая опасность незаметно миновала его.

− Нет, я не верю, что он думал об этом. Он кажется мне человеком, который будет верен памяти жены. Вы не должны слушать то, что говорит сквайр.

− Ах, вам лучше уйти, если вы собираетесь учить мисс Гибсон, как пойти против хозяина дома.

Молли вышла в гостиную вместе с миссис Хэмли, но мысли ее остались прежними. Она не могла не задуматься об опасности, которой, как она вообразила, избежала, и поразилась собственной глупости, что не думала о вероятности повторной женитьбы отца. Молли поняла, что невпопад отвечает на замечания миссис Хэмли.

− Вот и папа вместе со сквайром! – внезапно воскликнула девушка.

Мужчины шли через цветник от конюшни, ее отец постукивал хлыстом по сапогам, чтобы придать им приличный вид, подходящий для гостиной миссис Хэмли. Он выглядел так привычно, так по-домашнему, что когда Молли увидела его во плоти, призрачные страхи о второй женитьбе, которые начали тревожить ее душу, развеялись. И приятная уверенность в том, что он, не отдыхая, приехал навестить ее, узнать, как она живет в своем новом доме, закралась в ее сердце, хотя он мало говорил с ней, и то лишь шутливым тоном. После того, как мистер Гибсон уехал, сквайр принялся учить Молли криббиджу[4], и она была рада уделить ему все свое внимание. Пока они играли, мистер Хэмли не переставая болтал, иногда по поводу карт, а в основном рассказывал ей небольшие истории, которые, он думал, могли бы заинтересовать ее.

− Значит, вы не знаете моих мальчиков, даже приблизительно. Я бы подумал, что вы познакомились, поскольку они любят ездить верхом в Холлингфорд, и мне известно, что Роджер довольно часто брал книги у вашего отца. Роджер из разряда ученых. Осборн – умный, как его мать. Я не удивлюсь, если однажды он издаст книгу. Вы неправильно считаете, мисс Гибсон. Я мог бы легко вас надуть.

И так далее, пока с торжественным видом не вошел дворецкий и не положил огромный молитвенник перед хозяином, который в спешке собрал в кучу карты, словно его застали за неуместным занятием. Затем горничные и слуги выстроились на молитву…окна до сих пор были открыты, и голоса одинокого коростеля и совы, ухавшей на дереве, смешивались с произносимыми словами. Затем отправились спать, так и закончился день.

Молли выглянула из окна своей комнаты и, опираясь на подоконник, вдыхала ночной аромат жимолости. Мягкая, бархатная темнота скрыла все, что находилось вдалеке от нее, хотя она чувствовала его присутствие, как будто видела воочию.

«Я буду здесь счастлива», – подумала она, отвернувшись, в конце концов, от окна и начиная готовиться ко сну. Но вскоре слова сквайра о повторной женитьбе отца всплыли в ее памяти и разрушили приятное умиротворение последних мыслей. «На ком он мог бы жениться?» – спрашивала она себя. – «На мисс Эйр? Мисс Браунинг? Мисс Фиби? Мисс Гудинаф?» И одна за одной эти кандидатуры отвергались по веским причинам. И все же вопрос без ответа терзал ее душу и набрасывался из засады, тревожа сон.

Миссис Хэмли не спустилась к завтраку, и Молли с некоторым испугом обнаружила, что ей придется завтракать со сквайром tete-a-tete[5]. В это первое утро он отложил газеты – давно учрежденный журнал Тори, где публиковали все местные новости и новости графства, которые очень интересовали его, и Монинг Кроникл[6], газету, которую он называл своей дозой горькой настойки, и которая вызывала у него много сильных выражений и умеренно язвительных проклятий. Сегодня, тем не менее, сквайр был «сама воспитанность», как позднее он объяснил Молли, и увлекся, стараясь найти тему для разговора. Он мог говорить о своей жене и сыновьях, своем поместье, о способе ведения хозяйства, своих арендаторах и о плохом управлении на последних выборах графства. Молли интересовал ее отец, мисс Эйр, ее сад и пони, в меньшей степени барышни Браунинг, благотворительная школа графов Камнор и новое платье, которое должны были доставить из магазина мисс Роуз. И в середине разговора самый значительный вопрос: «На ком именно, как предполагали, мог бы жениться папа?» готов был сорваться с ее языка, как неугомонный Джек из коробочки.[7] До поры до времени, однако, крышка захлопывалась над незваным гостем, как только он просовывал голову между зубами. За завтраком они оба были вежливы друг с другом, что оказалось вовсе не так утомительно. Когда трапеза закончилась, сквайр удалился в кабинет читать свои безвкусные газеты. По привычке комнату, в которой сквайр Хэмли хранил плащи, сапоги, гетры, разные трости, любимые мотыги, свое ружье и удочки называли кабинетом. В нем стояли письменный стол и треугольное кресло, книг не было видно. Большая их часть хранилась в огромной, пахнущей плесенью комнате в редко посещаемой части дома. Так редко посещаемой, что служанка часто забывала открывать ставни на окнах, которые выходили на ту часть парка, где буйно разросся кустарник. Такая традиция сложилась среди слуг во времена последнего сквайра, того, который провалился на экзаменах в колледже, окна библиотеки были заколочены, чтобы не платить оконный налог[8]. А когда «молодые джентльмены» были дома, служанка без единого указания обычно следила за этой комнатой: открывала окна и каждый день протапливала камин, протирала красиво переплетенные тома, оказавшиеся прекрасной коллекцией классической литературы середины прошлого века. Все книги со времени приобретения хранились в небольших книжных шкафах, стоявших между двумя окнами гостиной и в личной комнате миссис Хэмли наверху. Тех книг, что стояли в гостиной, было достаточно, чтобы занять Молли, более того, она была так увлечена одним из романов сэра Вальтера Скотта, что подпрыгнула, словно ее подстрелили, когда около часа спустя после завтрака сквайр подошел по гравийной дорожке к одному из окон и спросил, не хотелось бы ей выйти и прогуляться по саду и на фермы вместе с ним.

− Должно быть, тебе немного скучно, девочка, быть все время одной, наедине с книгами. Но, видишь ли, мадам любит тишину по утрам, она говорила об этом твоему отцу, как и я, но мне жаль тебя каждый раз, когда я вижу, как ты сидишь на полу в гостиной в одиночестве.

Молли как раз дочитала до середины «Ламмермурскую невесту» и была бы рада остаться в доме, чтобы закончить книгу, но чувствовала, с какой добротой к ней относится сквайр. Они прошли мимо старомодных теплиц, пошли по подстриженным лужайкам, сквайр отпер огромный, обнесенный стеной огород и начал раздавать указания садовникам. И все время Молли следовала за ним, как маленькая собачонка, но мысли ее были заняты Равенсвудом и Люси Эштон. Вскоре каждый уголок возле дома был осмотрен и проверен, и сквайр смог уделить больше внимания своей гостье, когда они проходили через небольшой лесок, что отделял парк от прилегавших к нему полей. Молли тоже отбросила мысли о семнадцатом столетии, но, так или иначе, тот единственный вопрос, что не давал ей покоя, слетел с ее уст, прежде чем она осознала это… буквально экспромтом:

− На ком, полагали, мог бы жениться папа? Тогда… давно… вскоре после смерти мамы?

Она смягчила и понизила голос, произнося последние слова. Сквайр обернулся и посмотрел ей в лицо, не зная, почему. Молли была очень серьезна, немного бледна, но ее неподвижный взгляд почти требовал какого-нибудь ответа.

− Фюйть! – присвистнул он, чтобы потянуть время. Не то, чтобы ему нечего было ответить, но ни у кого не было причины связывать имя мистера Гибсона с какой-то известной дамой. Это было всего лишь предположение, которое отважились допустить… молодой вдовец с маленькой девочкой.

− Я никогда не слышал ни о ком… его имя никогда не связывали ни с какой дамой… просто всем казалось, что он должен был снова жениться, может еще и женится, я понятия не имею, и не думаю, что это был бы плохой шаг. Я так ему и сказал в предпоследний раз, когда он был здесь.

− И что он сказал? – затаив дыхание, спросила Молли.

− О, он только улыбнулся и ничего не ответил. Тебе не стоит воспринимать слова так серьезно, моя дорогая. Похоже, он никогда и не думал снова жениться, а если бы и женился, то для вас обоих это было бы очень хорошо.

Молли что-то пробормотала, и сквайр мог бы услышать то, что она сказала, если бы захотел. Но он благоразумно повернул разговор в другое русло.

− Посмотри на это! – сказал он, когда они вдруг вышли к озеру или большому пруду. Посреди зеркала водоема лежал маленький остров, на котором росли высокие деревья, темные шотландские пихты в центре и мерцающие серебром ивы у самой глади воды.

− Мы должны как-нибудь переправить тебя туда. Я не люблю пользоваться лодкой в это время года, потому что птенцы еще сидят в гнездах среди тростника и водорослей, но мы поедем. Там лысухи и поганки.

− О, посмотрите, там лебедь.

− Да, здесь есть пара лебедей. В этих деревьях гнездятся грачи и цапли. Цапли должны быть сейчас здесь, они улетают к морю в августе, но я еще ни одну не видел. Постой! Это не она… та птица на камне, что склонила свою длинную шею и смотрит в воду?

− Да, думаю, она. Я никогда не видела цапли, только на картинке.

− Они всегда воюют с грачами, что не годится для таких близких соседей. Если обе цапли покидают гнездо, которое они строят, прилетают грачи и разносят его в клочья. Однажды Роджер показал мне отставшего самца цапли, за которым летела стая грачей с явно враждебными намерениями, клянусь. Роджер много знает из естественной истории и порой находит необычные вещи. Если бы он был здесь, то уже исчез бы дюжину раз во время этой прогулки. Его взгляд всегда блуждает и видит в двадцать раз больше меня. Я знаю, что он удирал в рощицу, потому что увидел что-то в пятнадцати ярдах… какое-то растение, может быть, о котором он мне говорил, что оно очень редкое, хотя я бы сказал, что видел его сородичей на каждом повороте в лесу. И если мы подошли к такой теме, – сквайр коснулся тростью тонкой нити паутины на листке и заметил: – он бы сказал, какое насекомое или паук ее сплел, живет ли он в гнилой хвойной древесине или в трещине звонкого строевого леса, глубоко в земле, или высоко в небе, или где-то еще. Жаль, что в Кэмбридже не дают наград по естественной истории. Роджер непременно получил бы ее.