Текст книги "Жены и дочери"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Сначала Роджер не заметил Молли. Он уже прошел около двадцати ярдов по маленькой тропинке в правом углу террасы, когда, разглядывая траву и дикие растения под деревьями, заметил мельком редкий цветок, который так давно хотел найти, и остановился, чтобы рассмотреть свою цель проницательным, острым взглядом. Роджер опустил сеть на землю, ловко завязал ее, чтобы не растерять содержимое, пока она лежит среди травы, и пошел к обнаруженному сокровищу. Он настолько сильно любил природу, что, не задумываясь, просто по привычке, всегда старался ступать так, чтобы без необходимости не наступить на растение. Кто знает, в какой драгоценный плод или насекомое может превратиться то, что теперь казалось неприметным?

Шаги вели его в направлении скамьи под ясенем, менее скрытой от глаз с этой стороны террасы. Он остановился, увидел светлое платье на земле – кто-то полулежал на скамье так безмолвно, что Роджер задался вопросом, заболел или ослабел тот человек, кем бы он ни был. Он задержался посмотреть. Через минуту или две снова раздались рыдания… и слова. Это миссис Гибсон звала срывающимся голосом:

– О, папа, папа! Если бы ты вернулся!

Минуту или две он раздумывал, будет ли лучше оставить Молли в неведении, что ее заметили. Он даже сделал назад шаг или два на цыпочках, но затем снова услышал рыдания. Его мать не могла так далеко идти, иначе, каким бы ни было горе, она была бы естественной утешительницей этой девочки, ее гостьи. Тем не менее, правильно ли это было или нет, вежливо или бесцеремонно, но когда Роджер снова услышал, как Молли заговорила так печально и отчаянно, он вернулся и прошел под зеленый навес ясеня. Молли вздрогнула, когда он подошел к ней так близко. Она попыталась сдержать рыдания и инстинктивно пригладила свои влажные спутанные волосы.

Он смотрел на нее с серьезным, добрым сочувствием, но совсем не знал, что сказать.

– Уже время обеда? – спросила она, убеждая себя, что он не заметил следов слез и растрепанных волос, что он не видел, как она лежала и безутешно рыдала.

– Я не знаю. Я шел домой на обед. Но… вы должны позволить мне сказать… я не мог уйти, когда увидел ваши страдания. Что-то случилось?… что-то, в чем я могу вам помочь, я имею в виду? Конечно, я не имею права спрашивать, если это ваше личное горе, здесь я беспомощен.

Молли настолько изнурила себя рыданиями, что почувствовала, что не может ни встать, ни уйти. Она села на скамью, вздохнула и так сильно побледнела, что ему показалось, сейчас она упадет в обморок.

– Подождите немного, – просьба Роджера оказалась излишней, поскольку Молли не могла пошевелиться. Он стремительно сбегал к какому-то источнику, известному ему в лесу, и через пару минут вернулся, ступая осторожно и неся немного воды в широком зеленом листе, свернутом в виде чаши. Но даже эти капли воды пошли ей на пользу.

– Спасибо, – сказала Молли. – Теперь я смогу вернуться, через некоторое время. Не задерживайтесь.

– Вы должны разрешить мне остаться, – ответил он, – моей матери не понравилось бы, если бы я позволил вам вернуться домой одной, когда вы так слабы.

Несколько минут они провели в молчании. Роджер сорвал с ясеня несколько необычных листов и рассматривал их отчасти по привычке, отчасти чтобы дать ей время прийти в себя.

– Папа снова собирается жениться, – произнесла Молли, наконец.

Она не могла понять, почему рассказала ему об этом. Мгновение назад она не собиралась этого делать. Роджер уронил лист, который держал в руке, повернулся и посмотрел на нее. Ее глаза наполнились слезами, когда встретились с его глазами, безмолвно прося о сочувствии. Ее взгляд был более красноречивым, чем слова. Прежде чем ответить он помолчал, скорее потому что понимал, что должен что-то сказать, чем потому что сомневался в ответе на свой вопрос.

– Вы сожалеете об этом?

Она не отводила от него взгляда, пока дрожавшими губами пыталась выговорить «Да», хотя не издала ни звука. Он снова замолчал, разглядывал землю, мягко постукивая ногой по шатающемуся камню. Его мысли нелегко облекались в форму слов, и он не был склонен утешать пока не найдет истинный источник, из которого должно исходить утешение. Наконец, он заговорил, словно размышлял над проблемой сам с собой.

– Кажется, если бы можно было… рассматривать вопрос любви с одной стороны… то поиск того, кто мог бы стать заменой матери, должен был стать почти обязанностью…. Я полагаю, – сказал он особенным тоном, и снова взглянув на Молли, добавил: – что этот шаг может весьма осчастливить вашего отца… он может избавить его от многих забот и может наделить его милой спутницей.

– У него есть я. Вы не знаете, кем мы были друг для друга… по крайней мере, кем он был для меня, – кротко добавила она.

– Должно быть, он хотел как лучше, иначе бы так не поступил. Он думал больше о вашем благе, чем о своем.

– В этом он старался меня убедить.

Роджер снова начал постукивать по камню. Он неправильно понял ход ее мыслей. Внезапно он посмотрел на Молли.

– Я хочу рассказать вам о моей знакомой девушке. Ее мать умерла, когда ей было шестнадцать… она была старшей в большой семье. С этого времени – до конца расцвета ее юности – она посвятила себя сначала утешению отца, потом стала его собеседницей, другом, секретарем – всем, кем угодно. Он был очень занятым человеком и часто приходил домой, чтобы снова подготовить дела к следующему дню. Харриет всегда была рядом, готовая помочь, поговорить или помолчать. Так продолжалось восемь или десять лет, а потом ее отец снова женился… на женщине ненамного старше самой Харриет. И теперь они самая счастливая семья, которую я знаю. Вы ведь не думали об этом? Молли слушала, но отвечать ей не хотелось. И все же ее заинтересовал этот небольшой рассказ о Харриет – девушке, которая так много значила для своего отца, намного больше, чем Молли в свои юные годы значила для мистера Гибсона.

– Как это произошло? – наконец, выдохнула она.

– Харриет думала прежде всего о счастье своего отца, а потом уже о своем собственном, – ответил Роджер с какой-то суровой краткостью.

Молли снова заплакала.

– Если бы для счастья папы…

– Должно быть, он в это верит. Что бы вы ни вообразили, дайте ему шанс. Я думаю, что он не будет спокоен, если будет видеть ваше беспокойство и изнеможение. Вы сказали, что так много значите для него. И сама леди, тоже… если бы мачеха Харриет была эгоистичной женщиной и всегда стремилась удовлетворить свои желания, но она не такая. Ей тоже хотелось, чтобы Харриет была счастлива, как и Харриет хотелось видеть счастливым своего отца… Будущая жена вашего отца может оказаться другим человеком, хотя такие люди редко встречаются.

– Я думаю, она не такая, – пробормотала Молли, призрак воспоминаний воскресил в ее памяти подробности того дня в Тауэрсе много лет назад.

Роджеру не хотелось слышать доводы Молли, подтверждающие эти сомнения. Он чувствовал, что не имеет права знать о семейной жизни мистера Гибсона, прошлой, настоящей или будущей, больше, чем это было нужно для того, чтобы он смог утешить плачущую девушку, с которой он так неожиданно столкнулся. Кроме того, ему хотелось домой, обедать вместе с матерью. Но он не мог оставить Молли одну.

– Правильнее надеяться на лучшее, а не ожидать худшего. Это звучит банально, но до сих пор эти слова меня утешали и когда-нибудь они послужат и вам. Каждый человек всегда должен стараться думать о других больше, чем о себе, и лучше всего не судить о людях заранее с плохой стороны. Мои проповеди не слишком длинны? Разве от них у вас не разыгрался аппетит? Из-за проповедей я всегда становлюсь голодным.

Казалось, Роджер ждет, что она встанет и пойдет вместе с ним. Ему хотелось, чтобы она поняла, что он не оставит ее одну. Поэтому Молли вяло поднялась, потому что у нее не было сил сказать, что она предпочла бы остаться одна, если бы он только мог уйти без нее. Она была очень слаба и запнулась о выступающий корень дерева, пересекавший тропинку. Роджер был наблюдателен, хоть и молчалив, и, увидев, как она споткнулась, протянул руку и удержал ее от падения. Он все еще поддерживал ее за руку, когда препятствие было уже позади. Эта физическая слабость убедила его, как юна и беспомощна была Молли, и он посочувствовал ей, вспомнив, как она горевала, когда он обнаружил ее, и, желая быть немного нежнее, чтобы утешить ее прежде чем они расстанутся, прежде чем их разговор наедине поглотят условности домашней жизни. И все же он не знал, что сказать.

– Вы считаете меня жестоким, – наконец, произнес он, когда они подходили к окнам гостиной и двери в сад. – Мне никогда не удается выразить то, что я чувствую, так или иначе я начинаю философствовать, но я очень вам сочувствую. Да, не в моих силах помочь вам изменить события, но я могу посочувствовать вам, лучше не говорить каким образом, поскольку это ни к чему не приведет. Помните, как я вам сочувствую! Я всегда буду помнить о вас, хотя, смею сказать, об этом лучше не говорить.

Молли ответила шепотом: – Я знаю, что вы сочувствуете, – а затем вырвалась, вбежала в дом и поднялась наверх в уединение своей комнаты. Роджер сразу отправился к матери, она сидела перед нетронутым обедом, всерьез обеспокоенная таинственной непунктуальностью своей гостьи, не в силах что-либо понять. Она слышала, что приезжал мистер Гибсон, потом уехал, и она не могла узнать, не оставлял ли он для нее записки. А беспокойство миссис Хэмли за свое здоровье, которое люди считали ипохондрией, всегда заставляло ее особенно прислушиваться к мудрым словам доктора.

– Где ты был, Роджер? Где Молли?… мисс Гибсон, я имею в виду, – она заботилась о том, чтобы сохранить барьер в отношениях между молодым человеком и молодой девушкой, которые оказались в одном доме.

– Я копался в водоеме. Между прочим, я оставил свою сеть на тропинке террасы. Я нашел там мисс Гибсон, она сидела и плакала, словно ее сердце вот-вот разорвется. Ее отец снова собирается жениться.

– Снова жениться?! Не может быть!

– Так и есть. И она, бедняжка, восприняла это очень тяжело. Мама, я думаю, не могла бы ты послать к ней кого-нибудь с бокалом вина, чашкой чая или чем-нибудь еще – она очень ослабла…

– Я сама пойду к ней, бедняжке, – сказала миссис Хэмли, поднимаясь.

– Ты не должна, – ответил он, накрывая ладонью ее руку. – Мы уже заставили тебя ждать слишком долго. Ты выглядишь очень бледной. Хэммонд может это сделать, – продолжил Роджер, звоня в колокольчик. Миссис Хэмли снова села.

– На ком он собирается жениться?

– Я не знаю. Я не спрашивал, а она не сказала мне.

– Это так по-мужски. Самое важное в этом деле спросить, на ком именно он собирается жениться.

– Признаюсь, я должен был спросить. Но, так или иначе, я неловок в таких ситуациях. Мне было так ее жаль, и все же я не знал, что сказать.

– Что ты сказал ей?

– Я дал ей самый лучший совет, который мог дать.

– Совет?! Ты должен был утешить ее. Бедная маленькая Молли!

– Я думаю, что если совет хорош, это самое лучшее утешение.

– Это зависит от того, что ты имеешь в виду под советом. Тише! Вот и она!

К их удивлению Молли вошла, стараясь выглядеть, как обычно. Она умыла лицо и пригладила волосы, изо всех сил старалась не плакать и говорить ровным голосом. Ей не хотелось расстраивать миссис Хэмли видом боли и страданий. Она не знала, что следует наставлениям Роджера, думать больше о других, чем о себе – но так и было. Миссис Хэмли была неуверена, разумно ли ей будет начать разговор с новости, о которой она только что узнала от своего сына. Но она была слишком озабочена этим, чтобы говорить о чем-то еще.

– Я слышала, моя дорогая, ваш отец собирается жениться? Могу я спросить, на ком?

– На миссис Киркпатрик. Когда-то давно она была гувернанткой у графини Камнор. Она долго живет с ними, и они зовут ее Клэр, и, думаю, они очень любят ее, – Молли старалась говорить о своей будущей мачехе самым любезным тоном.

– Мне кажется, я слышала о ней. Она не очень молода? Должно быть так. К тому же вдова. У нее есть семья?

– Одна девочка. Но я так мало знаю о ней.

Молли снова была готова расплакаться.

– Не беспокойтесь, дорогая! Все узнаете в свое время. Роджер, ты почти ничего не съел. Куда ты идешь?

– Забрать свою сеть. В ней полно живых организмов, которых мне не хотелось бы терять. Кроме того, я никогда не ем много.

Он сказал только половину правды, но не всю. Он подумал, что ему лучше оставить обеих женщин наедине. Его мать обладала такой силой сочувствия, которая может смягчить боль в сердце девушки. Как только Роджер ушел, Молли подняла несчастные, заплаканные глаза и, посмотрев на миссис Хэмли, произнесла:

– Он был так добр ко мне. Я хочу постараться запомнить все, что он сказал.

– Я рада это слышать, дорогая, очень рада. Из того, что он рассказал мне, я боюсь, он прочитал вам небольшое наставление. У него доброе сердце, но его манеры не такие деликатные, как у Осборна. Роджер временами бывает грубоват.

– Тогда мне нравится грубость. Она пошла мне на пользу. Я почувствовала, как плохо… о, миссис Хэмли, я так плохо поступила с папой сегодня утром.

Молли поднялась, бросилась в объятия миссис Хэмли и зарыдала у нее на груди. Теперь она страдала не из-за того, что ее отец снова собирается жениться, а из-за собственного недостойного поведения.

Если Роджер не был деликатен в словах, он был деликатен в поступках. Если горе Молли показалось ему неумеренным и, возможно, непомерным, то ей оно причиняло настоящие страдания. Он приложил все усилия, чтобы облегчить его по-своему, совершенно характерным для него способом. Тем же вечером он отрегулировал микроскоп и разложил сокровища, собранные им во время утренней прогулки, на маленьком столике. Потом он попросил мать подойти и полюбоваться. Конечно, Молли тоже подошла, именно на это он и рассчитывал. Он попытался заинтересовать ее своим занятием, подпитывая ее любопытство маленькими порциями и, взращивая настоящее желание узнать больше. Затем он принес книги по этой теме и перевел немного высокопарный и технический язык на повседневную речь. Молли спустилась к ужину, размышляя, как долго будет тянуться время до сна, время, когда она не должна говорить на ту единственную тему, которая занимала ее мысли, вытеснив все остальные. Она боялась, что уже утомила миссис Хэмли за время их дневного разговора наедине. Но молитвы и время сна подошли быстрее, чем она ожидала. Ее приободрило новое течение мыслей, и она была очень благодарна Роджеру. И вот должно было наступить завтра, когда ей нужно будет просить прощения у отца.

Но мистер Гибсон не желал ни речей, ни слов. Ему не нравились проявления чувств и, возможно, он понимал, что лучше меньше касаться темы, относительно которой он и его дочь явно не пришли к согласию. Он прочел раскаяние в ее глазах, он увидел, как она страдала, и острая боль пронзила его сердце. Но он прервал ее сожаление по поводу вчерашнего поведения словами:

– Ну, полно, полно, хватит! Я знаю все, что ты хочешь сказать. Я знаю свою маленькую Молли, моего маленького глупого гусенка лучше, чем она сама. Я привез тебе приглашение. Леди Камнор хочет, чтобы ты провела следующий четверг в Тауэрсе!

– Ты хочешь, чтобы я поехала? – спросила она, приходя в отчаяние.

– Я хочу, чтобы ты и Гиацинта лучше познакомились… научились любить друг друга.

– Гиацинта?! – переспросила Молли в полном замешательстве.

– Да, Гиацинта. Это самое глупое имя, которое я слышал, но так ее зовут, и я должен звать ее этим именем. Я не выношу имя Клэр, которым миледи и вся семья в Тауэрсе зовут ее. А «миссис Киркпатрик» официальное и бессмысленное имя, поскольку она скоро сменит свою фамилию.

– Когда, папа? – спросила Молли, ощущая себя так, словно она живет в чужом, незнакомом мире.

– Не раньше Михайлова дня, – ответил он и затем, продолжая собственную мысль, добавил: – Хуже всего, что она решила увековечить свое имя, назвав дочь в свою честь. Синтия! Думаешь о луне и человеке на луне с вязанкой хвороста. Слава Богу, у тебя, дитя, простое имя Молли.

– Сколько ей лет… Синтии, я имею в виду?

– Да, привыкай к имени. Думаю, Синтии Киркпатрик столько же лет, как и тебе. Она учится в школе во Франции, набирается жеманства. Она должна приехать на свадьбу, тогда ты с ней сможешь познакомиться. Хотя, я думаю, она снова вернется обратно на следующие полгода.

Глава XI

Укрепление дружбы

Мистер Гибсон полагал, что Синтия Киркпатрик вернется в Англию, чтобы присутствовать на свадьбе матери, но у миссис Кирпатрик не было такого желания. Она была не из тех женщин, которых, обыкновенно, называют решительными. Она просто избегала того, что ей не нравилось, а то, что ей нравилось, она старалась делать или иметь. Поэтому она спокойно выслушала предложение мистера Гибсона, чтобы Молли и Синтия стали подружками невесты, и почувствовала, как неприятно будет ей, если ее юная дочь засверкает красотой рядом со своей увядающей матерью. И как только она и мистер Гибсон определились с дальнейшими приготовлениями к свадьбе, у нее появились дополнительные причины желать, чтобы Синтия оставалась в своей школе в Булони.

Миссис Киркпатрик в первый вечер своей помолвки с мистером Гибсоном ушла спать, мечтая о скорой свадьбе. Она видела в ней избавление от школьного рабства, от неприбыльной школы, где доходов едва хватало на то, чтобы оплатить ренту дома и налоги, еду, стирку и нужных учителей. У нее больше не было причины возвращаться в Эшком, лишь только для того, чтобы завершить дела и упаковать одежду. Она надеялась, что любовный пыл мистера Гибсона окажется столь сильным, что он станет торопить со свадьбой и настоит на том, чтобы она больше не возвращалась к тяжелой работе в школе и оставила ее раз и навсегда. Клэр даже составила в уме очень милую и пылкую речь достаточно убедительную, чтобы отбросить все сомнения, которые, понимала, должны появиться, когда она будет сообщать родителям учениц, что не намерена возобновлять школьные занятия, и что они должны найти другую школу для своих дочерей в предпоследнюю неделю летних каникул.

Но на миссис Киркпатрик словно вылили ушат холодной воды, когда на следующее утро за завтраком леди Камнор стала строить планы за двух немолодых влюбленных.

– Разумеется, вы не можете тотчас же бросить школу, Клэр. Свадьба не может состояться до Рождества, но это и к лучшему. Мы все приедем в Тауэрс, а для детей поездка в Эшком и присутствие на вашей свадьбе станут прекрасным развлечением.

– Я думаю… я боюсь… я полагаю, мистер Гибсон не захочет так долго ждать. Мужчины ужасно нетерпеливы в таких случаях.

– О, чепуха! Лорд Камнор рекомендовал вас своим арендаторам, и я уверена, ему бы не хотелось причинять им неудобство. Мистер Гибсон тотчас же это поймет. Он разумный человек, иначе он бы не был нашим семейным доктором. Что вы собираетесь делать с вашей маленькой девочкой? Вы уже все уладили?

– Нет. Вчера у меня было слишком мало времени, а в волнении так трудно думать обо всем. Синтии почти восемнадцать, она уже достаточно взрослая, чтобы пойти в гувернантки, если он пожелает, но я не думаю, что такое произойдет. Он такой щедрый и добрый.

– Что ж! Сегодня я должна дать вам время устроить свои дела. Не тратьте его на сентиментальности, вы слишком стары для этого. Придите к взаимопониманию, в конце концов, это ради вашего же счастья.

Поэтому они пришли к взаимопониманию в двух вопросах. К своему ужасу миссис Киркпатрик поняла, что мистер Гибсон не больше леди Камнор помышлял о том, чтобы нарушить обещание, данное ею родителям учениц. Хотя он находился в ужасном затруднении, не зная, что станет с Молли, пока она не окажется под защитой его новой жены в своем доме, и хотя домашние неурядицы с каждым днем беспокоили его все больше и больше, он был слишком благороден, чтобы думать о том, как убедить миссис Киркпатрик оставить школу на неделю раньше срока. Он даже не представлял, как легко ему было бы убедить ее в этом. Всеми своими обворожительными уловками она заставила его с нетерпением ожидать свадьбы на Михайлов день.

– Я едва могу передать, какое утешение и облегчение я почувствую, Гиацинта, когда вы станете моей женой, хозяйкой моего дома, матерью и защитницей бедной, маленькой Молли. Но мне бы не хотелось мешать вашим прежним обязательствам перед обществом. Это было бы несправедливо.

– Благодарю вас, мой дорогой. Как вы добры! Многие мужчины думают только о своих желаниях и интересах! Я уверена, родители моих дорогих учениц будут восхищаться вами, будут очень удивлены тем, как вы уважаете их интересы.

– Тогда не рассказывайте им об этом. Я терпеть не могу, когда мною восхищаются. Почему бы вам не сказать, что это именно вы не желаете оставлять школу, пока они ищут другую учительницу?

– Потому что это не так, – осмелилась признаться Клэр. – Я очень хочу сделать вас счастливым. Я хочу сделать ваш дом местом отдыха и уюта для вас. И я так хочу заботиться о вашей милой Молли, я надеюсь, так и будет, когда я стану ее матерью. Я не хочу приписывать себе достоинства, которых у меня нет. Если бы я говорила за себя, я бы сказала: – "Прощайте, найдите школу для своих дочерей к Михайлову дню, поскольку с этого дня я должна уехать и составить счастье других людей". Мне невыносимо думать о ваших долгих поездках в ноябре – вы ночью приезжаете домой промокший, а позаботиться о вас некому. О, если бы вы предоставили это мне, я бы посоветовала родителям не доверять своих дочерей той, чье сердце будет занято. Хотя я не смогла согласиться на любое время до Михайлова дня – это было бы несправедливо и неправильно, и я уверена, вы бы не стали убеждать меня – вы так добры.

– Что ж, если вы думаете, они поймут, что мы поступили с ними честно, я от всего сердца соглашусь на Михайлов день. Что говорит леди Камнор?

– О, я сказала ей, что боюсь, вам не понравится ждать из-за ваших трудностей с прислугой и из-за Молли – было бы желательно породниться с ней как можно скорее.

– Да, несомненно. Бедное дитя! Боюсь, известие о моей помолвке сильно напугало ее.

– Синтия тоже глубоко это воспримет, – заметила миссис Киркпатрик, не желая, чтобы ее дочь уступала дочери мистера Гибсона в чуткости и привязанности.

– Она приедет на нашу свадьбу! Они с Молли станут подружками невесты, – с неосмотрительной горячностью произнес мистер Гибсон.

Этот план не вполне устраивал миссис Киркпатрик, но она подумала, что ей лучше всего не возражать пока она не предоставит для этого основательную причину, и также возможно, что некая причина возникнет из будущих обстоятельств. Поэтому на этот раз она только улыбнулась и с нежностью пожала его руку.

Неизвестно кто из них больше, миссис Киркпатрик или Молли, хотели, чтобы день, который они обе должны были провести в Тауэрсе, закончился. Миссис Киркпатрик весьма утомляли девочки. Так или иначе, все переживания в ее жизни были связаны с девочками. Клэр была очень молода, когда впервые стала гувернанткой, и на первом же месте, которое она получила, она потерпела поражение от своих учениц. Ее элегантная внешность и манеры, ее достоинства, больше чем характер и умения, без особого труда помогали ей получить хорошие "места", и в некоторых домах ее абсолютно избаловали. Но, тем не менее, она постоянно сталкивалась с капризными и упрямыми, чрезмерно добросовестными или строгими судьями, любопытными и наблюдательными девочками. Не раз до рождения Синтии она страстно желала иметь мальчика, мечтая, что если бы три или четыре стоявших на его пути родственника умерли, он мог бы стать баронетом, а вместо сына, поди ж ты, родилась дочь! Однако, несмотря на всю свою нелюбовь к девочкам, которых Клэр называла "чумой своей жизни" – ее антипатия не уменьшилась от того, что она держала школу для "юных леди" в Эшкоме – она действительно намеревалась относиться со всей добротой к своей новой приемной дочери, о которой вспоминала преимущественно как о черноволосой и сонной девочке, в чьих глазах она читала восхищение собой. Миссис Киркпатрик приняла предложение мистера Гибсона главным образом потому, что устала бороться за средства к существованию. Но он и сам ей нравился… нет, она даже любила его в своей безучастной манере и намеревалась быть доброй к его дочери, хотя чувствовала, что ей легче было бы проявлять доброту к его сыну.

Молли тоже по-своему собиралась с духом. "Я буду как Харриет. Я буду думать о других. Я не стану думать о себе", – продолжала она повторять по пути в Тауэрс. Но в желании, чтобы день подошел к концу, не было эгоизма, она желала этого очень искренне. Миссис Хэмли отправила ее туда в экипаже, который должен был дождаться ее и привезти обратно вечером. Миссис Хэмли хотелось, чтобы Молли произвела приятное впечатление, поэтому послала за ней перед отъездом.

– Не надевай свое шелковое платье, твое белое муслиновое платье будет смотреться очаровательно, моя дорогая.

– Не надевать шелковое? Оно совершенно новое. Я сшила его для поездки сюда.

– Все же я думаю, твое белое муслиновое платье лучше подойдет.

"Все, что угодно, кроме этой ужасной шотландки" – подумала про себя миссис Хэмли. И, благодаря ей, Молли отправилась в Тауэрс, выглядя немного странно – вполне женственно, хоть и старомодно. Отец должен был встретить ее на месте, но его задержали, и Молли пришлось самой встретиться с миссис Киркпатрик. Воспоминания о последнем несчастном дне в Тауэрсе всплыли в ее памяти так живо, словно это произошло вчера. Миссис Киркпатрик была очень заботливой. Она держала руку Молли в своей, когда, покончив с первыми приветствиями, они вдвоем сидели в библиотеке. Время от времени она гладила ее руку и издавала невразумительные звуки нежной радости, пристально вглядываясь в залитое румянцем лицо.

– Какие глаза! Такие же, как у твоего дорогого отца! Как мы будем любить друг друга, правда, дорогая? Ради него!

– Я постараюсь… – храбро начала Молли и не смогла закончить предложение.

– И у тебя такие же прекрасные черные вьющиеся волосы! – сказала миссис Киркпатрик, нежно убирая локон с белого виска Молли.

– Волосы папы седеют, – заметила Молли.

– Разве? Я не замечала. Я никогда этого не замечу. Он всегда будет для меня прекраснейшим из мужчин.

Мистер Гибсон, в самом деле, был очень красивым мужчиной, и Молли осталась довольна комплиментом, но не смогла не сказать:

– Все же, он будет стареть, а его волосы станут седыми. Я думаю, он будет так же красив, но немолод.

– Вот именно, дорогая. Он всегда будет красивым, некоторые люди всегда такими остаются. И он так любит тебя, дорогая.

Молли залилась румянцем. Ей не хотелось слышать заверения в любви отца от этой чужой женщины. Она не могла не разозлиться, и все, что она сделала, это промолчала.

– Ты не знаешь, как он говорит о тебе, о "его маленьком сокровище", как он называет тебя. Иногда я почти ревную.

Молли убрала руку, и ее сердце ожесточилось. Эти слова показались ей такими противоречивыми. Но она крепко сжала зубы и "постаралась быть хорошей".

– Мы должны сделать его счастливым. Боюсь, дома ему многое досаждает, но теперь мы покончим с этим. Ты должна рассказать мне, – сказала она, увидев, как омрачился взгляд Молли, – что ему нравится и что не нравится, должно быть, тебе это известно.

Лицо Молли немного просветлело – конечно, она знала. Она бы не присматривала за ним и не любила его так долго, не веря в то, что понимает его лучше, чем кто-либо еще. Хотя то, как миссис Киркпатрик могла настолько понравиться отцу, что он захотел жениться на ней, оставалось для Молли неразрешимой загадкой, и она на время перестала о ней думать, не в силах найти объяснение. Миссис Киркпатрик продолжила:

– У всех мужчин есть свои склонности и антипатии, даже у самых мудрых. Я знаю нескольких джентльменов, которых сверх меры раздражали обыкновенные пустяки – оставленная открытой дверь, разлитый на блюдце чай или криво повязанная шаль. К тому же, – продолжила она, понизив голос, – я знаю дом, в который никогда больше не пригласят лорда Холлингфорда, потому что он не вытер ноги на обоих ковриках в холле! Теперь ты должна сказать мне, что твоему дорогому отцу больше всего не нравится, и я постараюсь избежать этого. Ты должна стать моим маленьким другом и помогать мне радовать его. Я с таким удовольствием буду уделять внимание его малейшим капризам. О моем платье тоже… какие цвета он любит больше всего? Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы получить его одобрение.

Молли была довольна этими словами и начала думать, что, возможно, ее отец поступил хорошо, и что если она сможет помочь его новому счастью, она должна это сделать. Поэтому она совершенно добросовестно пыталась вспомнить его желания и привычки, обдумывала, что больше всего досаждает ему в доме.

– Думаю, – сказала она, – папа не слишком привередлив, но мне кажется, что больше всего его беспокоит, если обед подают не вовремя или если обед не готов, когда он приходит домой. Видите ли, он часто совершает длительные поездки, и бывает, ему снова приходится далеко ехать, а у него есть только полчаса, иногда четверть часа, чтобы пообедать дома.

– Спасибо, моя дорогая, за точность, Да, домашнее хозяйство это великое дело. Именно этому я наставляла своих молодых девушек в Эшкоме. Неудивительно, что бедный мистер Гибсон недоволен, когда его обед не готов, ведь он так тяжело работает!

– Папе все равно, что есть, только бы обед был готов. Он бы съел и хлеб с сыром, если бы кухарка подала его вместо обеда.

– Хлеб с сыром?! Мистер Гибсон ест сыр?

– Да, он очень любит его, – наивно ответила Молли. – Я знаю, что он ел поджаренный сыр, когда слишком устал, чтобы ждать чего-то еще.

– О! Но моя дорогая, мы должны все это изменить. Мне бы не хотелось думать, что твой отец ест сыр. У него такой сильный и неприятный запах. Мы должны найти кухарку, которая может приготовить ему омлет или что-то изысканное. Сыр подходит только для кухни.

– Папа очень любит его, – упорно настаивала Молли.

– Но мы вылечим его от этого. Я терпеть не могу запах сыра и уверена, твоему отцу не захочется досаждать мне.

Молли молчала. Она поняла, что не стоило слишком подробно рассказывать о папиных пристрастиях и антипатиях. Лучше бы она позволила миссис Киркпатрик выяснить все самой. Повисла неловкая пауза. Обе пытались подобрать какие-то приятные слова. Наконец, Молли сказала:

– Будьте добры, мне так хотелось бы узнать что-нибудь о Синтии, вашей дочери.

– Да, зови ее Синтией. Это прелестное имя, не правда ли? Синтия Киркпатрик. Хотя, не так мило звучит, как мое прежнее имя Гиацинта Клэр. Говорили, что имя мне замечательно идет. Я должна показать тебе акростих, джентльмен, который написал его, был лейтенантом в 53-ем… О, я предвижу, нам будет что сказать друг другу.