Текст книги "Жены и дочери"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

− Мистер Осборн Хэмли очень умный, да? – робко спросила Молли.

− О, да. Осборн немного гений. Его мать возлагает на него большие надежды. Я и сам им горжусь. Он получит стипендию Тринити, если они поступят с ним по чести. Как я вчера говорил на собрании магистратов: «У меня есть сын, который наделает шуму в Кэмбридже, или я сильно ошибаюсь». Вот, разве не странный каприз природы, – продолжил сквайр, поворачиваясь к Молли честным лицом, словно собирался сообщить ей новую мысль, – что я, Хэмли из Хэмли, веду свой род с незапамятных времен… как говорят, Гептархии… Когда была Гептархия?

− Я не знаю, – ответила Молли, испугавшись, что ей задали такой вопрос.

− Ну, это было незадолго до короля Альфреда, потому что он был королем всей Англии, ты знаешь. Но, как я говорил, вот он я, доброго старого происхождения, как любой в Англии, сомневаюсь, если незнакомец посмотрит на меня, примет ли он меня за джентльмена с моим красным лицом, огромными руками и ногами, тучной фигурой, весом в четырнадцать стоунов[9] и не меньше двенадцати, когда я был молод. И вот Осборн, он пошел в мать, которая не может назвать своего прадеда, Господь благослови ее. У Осборна такое нежное девичье лицо, тонкое строение, а руки и ноги такие маленькие, как у женщины. Он пошел в мадам, как я сказал, которая не может сказать, кто был ее прадед. Вот, а Роджер весь в меня, Хэмли из Хэмли, и никто, кто увидит его на улице, не подумает, что краснолицый, ширококостный, неуклюжий парень благородной крови. А все эти Камноры, из-за которых поднимают столько шума в Холлингфорде, просто вчерашние отходы. На днях я говорил с мадам о женитьбе Осборна на дочери лорда Холлингфорда – то есть, если бы у него была дочь – но так случилось, что у него только мальчики, но я не уверен, дал бы я согласие на этот брак. Я, в самом деле, не уверен. Видишь ли, у Осборна будет превосходное образование, его семья берет начало со времен Гептархии, хотя мне хотелось бы узнать, где были родственники Камноров во времена королевы Анны? – он шел, обдумывая вопрос, смог бы он дать свое согласие на этот невозможный брак, и спустя некоторое время, когда Молли почти забыла, о чем говорил сквайр, он выпалил: – Нет! Я уверен, мне следует смотреть выше. Значит, возможно, и к лучшему, что у милорда Холлингфорда только мальчики.

Некоторое время спустя он поблагодарил Молли за дружеское общение старомодным поклоном и сказал, что полагает, мадам к этому времени встала, оделась и будет рада своей юной гостье. Сквайр указал ей на темно-пурпурный дом, отделанный камнем, что виднелся вдалеке между деревьями и смотрел, как она идет по тропинке вдоль поля.

− Какая замечательная девочка у Гибсона, – сказал сам себе сквайр. – Но как крепко ее зацепило известие о его женитьбе! Нужно быть осторожнее, когда открываешь рот в ее присутствии. Подумать только, она никогда не предполагала иметь мачеху! Несомненно, мачеха для девочки – нечто совсем иное, чем вторая жена для мужчины!

[1] Фелиция Доротея Хеманс (1793–1835) – очень известная поэтесса своего времени, прославившаяся поэмой «Касабьянка», что начиналась со слов «На пылающей палубе мальчик стоял».

[2] Стипендии, что предоставляли питание и проживание в 200–300 фунтов в год, присуждались тем, кто получал отличие на экзамене по математике. Список отличившихся делился на рэнглеров (особо отличившихся), старших оптими – выпускников, показавших очень хорошие знания на экзамене по математике, и младших оптими, выпускников, занявших последнее место на экзамене. Две медали Канцлера присуждались за классические языки (древнегреческий и латынь) и за английскую поэзию.

[3] драгет – грубая шерстяная материя для половиков.

[4] Криббидж (cribbage) – коммерческая карточная игра для двух игроков, карты сбрасываются на особую доску с колышками.

[5] Tete-a-tete – с фр. наедине, один на один.

[6] Morning Chronicle – букв. «Утренняя Хроника», газета, основанная в 1769 г. в Лондоне и выпускавшаяся до 1862 г.

[7] "Джек в коробочке" – популярная детская игрушка; коробка с фигуркой, выскакивающей, когда открывается крышка.

[8] Налогом облагались все окна в доме, начиная с шестого. Существовал с 1696 по 1851 гг.

[9] Стоун – мера веса; равен 14 фунтам, или 6,34 кг.

Глава VII

Предвестие любовных опасностей

Если сквайр Хэмли не мог сказать Молли, кого прочили в жены ее отцу, то судьба все это время готовила довольно определенный ответ, чтобы удовлетворить ее любопытство. Но судьба – хитрая девчонка и строит свои планы так же незаметно, как птицы – гнезда, и почти так же не принимает во внимание пустяки. "Первым пустяком" оказалось недовольство, которое Дженни, кухарка мистера Гибсона, решилась высказать по поводу увольнения Бетии. Бетия была дальней родственницей и протеже Дженни, и кухарка решилась сказать, что именно мистера Кокса, соблазнителя, следовало бы "послать собирать вещи", а не Бетию, соблазненную жертву. В этих словах была достаточная доля правды, чтобы мистер Гибсон понял, как он был несправедлив. Тем не менее, он позаботился предоставить Бетии другое место, не хуже того, которое она занимала в его семье. Дженни, однако, нашла нужным предупредить хозяина, и хотя мистер Гибсон по прошлому опыту очень хорошо знал, что ее предупреждения всего лишь слова, а не поступки, ему не нравилось чувствовать неловкость и неопределенность, постоянно сталкиваясь в своем доме с женщиной, на лице которой были написаны обида и возмущение.

И не успели разрешиться эти мелкие домашние неприятности, как появились другие, с еще более серьезными последствиями. Мисс Эйр уехала со своей пожилой матерью и осиротевшими племянниками и племянницами на морское побережье на время отсутствия Молли, которое поначалу должно было продлиться около двух недель. По прошествии десяти дней, мистер Гибсон получил прекрасно написанное, прекрасно изложенное, восхитительно сложенное и почти аккуратно запечатанное письмо от мисс Эйр. Ее старший племянник заболел скарлатиной, и существовала вероятность того, что и младшие дети могут подхватить ту же болезнь. Бедной мисс Эйр это причиняло сильные страдания – дополнительные расходы, тревога, длительная изоляция в доме, который затронула болезнь. Но она не обмолвилась ни словом о собственных неудобствах, она лишь извинялась с робкой искренностью за невозможность в назначенный срок вернуться к своим обязанностям в семью мистера Гибсона, кротко добавив, что, возможно, это к лучшему, поскольку Молли никогда не болела скарлатиной, и если даже мисс Эйр смогла бы оставить сирот и вернуться к своим обязанностям, это было бы небезопасно и неблагоразумно.

− Конечно, неразумно, – заметил мистер Гибсон, разрывая письмо пополам и бросая его в камин, где оно вскоре превратилось в пепел. – Хотелось бы мне иметь дом за пять фунтов в год и чтобы в радиусе десяти миль не было ни одной женщины. Тогда у меня было бы немного покоя.

Очевидно, он забыл о способностях мистера Кокса причинять неприятности, и мог бы проследить, что зло вернется к ничего не знающей Молли. Страдалица кухарка вошла в комнату, чтобы убрать со стола после завтрака, сопроводив свое появление тяжелым вздохом, что пробудило мистера Гибсона от мысли к действию.

− Молли должна остаться у Хэмли немного дольше, – решил он. – Они часто просили, чтобы она приехала, и, думаю, теперь они в достаточной мере насладятся ее компанией. Я не могу сейчас забрать ее домой, и самое лучшее, что я могу сделать для нее, оставить ее у них. Миссис Хэмли, кажется, любит ее, и девочка выглядит счастливой и вполне здоровой. Во всяком случае, я заеду сегодня к Хэмли и посмотрю, как обстоят дела.

Когда появился мистер Гибсон, миссис Хэмли лежала на софе, что стояла в тени огромного кедра на лужайке. Молли порхала рядом, подвязывая длинные стебли ярко цветущих гвоздик и срезая увядшие розы.

− О! Вот и папа! – радостно воскликнула она, когда он подъехал к белой изгороди, отделявшей подстриженную лужайку и цветник от невозделанного участка земли перед домом.

− Войдите… идите сюда… через окно гостиной, – сказала миссис Хэмли, приподнимаясь на локте. – Мы покажем вам розовый куст, который Молли сама привила. Мы обе так гордимся этим.

Мистер Гибсон подъехал к конюшне, оставил там лошадь и прошел через дом на открытую летнюю гостиную под кедром, где стояли стулья, стол, на котором лежали книги и спутанная пряжа. Так или иначе, ему совсем не хотелось просить Молли продлить визит, поэтому он решил сначала покончить с неприятным делом, а затем насладиться восхитительным днем, сладостным покоем, шелестящим, наполненным ароматами воздухом. Молли стояла рядом с ним, положив руку ему на плечо. Он сидел напротив миссис Хэмли.

− Я приехал сегодня просить вас об услуге, – начал мистер Гибсон.

− Даю вам согласие прежде, чем вы ее назовете. Разве я не смелая женщина?

Он улыбнулся и поклонился, но заговорил о деле.

− Мисс Эйр, которая была…гувернанткой Молли – полагаю, я должен так ее назвать – в течение многих лет, пишет, что один из ее маленьких племянников, которых она взяла с собой в Ньюпорт, пока Молли гостит здесь, подхватил скарлатину.

− Я догадываюсь о вашей просьбе. Я озвучу ее прежде, чем это сделаете вы. Я прошу, чтобы дорогая Молли осталась здесь. Конечно, мисс Эйр не может вернуться к вам, и, конечно, Молли должна остаться здесь.

− Благодарю вас. Очень вам благодарен. Это была моя просьба.

Молли просунула руку в ладонь отца и сжала его крепкие пальцы.

− Папа!.. Миссис Хэмли!.. Я знаю, вы оба поймете меня… но разве мне нельзя поехать домой? Я очень, очень счастлива здесь, но… о, папа! Больше всего мне хотелось бы оказаться с тобой дома.

Неприятное подозрение промелькнуло в голове мистера Гибсона. Он развернул Молли и пристально вгляделся в ее невинное лицо. Она покраснела, но ее милые глаза были полны скорее удивлением, чем каким-то другим чувством, которое он боялся в них увидеть. Несколько мгновений мистер Гибсон сомневался, не могла ли любовь юного рыжеволосого мистера Кокса вызвать ответное чувство в сердце его дочери. Но теперь ему все стало ясно.

− Молли, во-первых, ты невежлива. Я не знаю, как, но без сомнения ты должна помириться с миссис Хэмли. А во-вторых, ты думаешь, что ты мудрее меня? Или что я не хочу, чтобы ты вернулась домой, если бы при других условиях это было допустимо? Оставайся здесь и будь благодарна.

Молли знала отца достаточно хорошо, чтобы понять, что продление ее визита в Хэмли дело вполне решенное, да к тому же она почувствовала себя неблагодарной. Она оставила отца и подошла к миссис Хэмли, наклонилась и поцеловала ее, но не произнесла ни слова. Миссис Хэмли взяла ее за руку и потеснилась, освободив место на софе для Молли.

− Я собиралась попросить вас, чтобы Молли осталась немного дольше, когда вы приедете в следующий раз, мистер Гибсон. Мы такие хорошие друзья, правда, Молли? И теперь этот добрый маленький племянник мисс Эйр…

− Мне бы хотелось, чтобы его выпороли, – вставил мистер Гибсон.

− … предоставил нам превосходный повод, и Молли будет гостить у меня намного дольше. Вы должны приезжать и навещать нас намного чаще. Для вас всегда готова комната, вы знаете, и я не понимаю, почему бы вам не выезжать каждое утро из Хэмли, как вы выезжали из Холлингфорда.

− Благодарю вас. Если бы вы не были так добры к моей маленькой девочке, я бы испытал искушение сказать что-нибудь грубое в ответ на ваши последние слова.

− Прошу, скажите их. Я знаю, что вы не успокоитесь, пока не скажете их.

− Миссис Хэмли теперь знает, в кого я такая невежливая, – ликуя, произнесла Молли. – Это наследственное.

− Я собирался сказать, что ваше предложение, чтобы я ночевал в Хэмли, было истинно женским – добрым, но лишенным здравого смысла. Как, в конце концов, мои пациенты найдут меня, если я буду находиться в семи милях от своего дома? Они, несомненно, пошлют за другим доктором, и я разорюсь в течение месяца.

− Разве они не могут послать за доктором сюда? Посыльный обходится очень дешево.

− Представьте, как старый Гуди Хенбери из последних сил добирается до моей приемной, стеная на каждом шагу, а затем ему говорят, что нужно прошагать еще семь миль! Или возьмем с другой стороны общества: не думаю, что проворный слуга миледи Камнор будет мне благодарен за то, что ему придется ехать в Хэмли всякий раз, когда его хозяйке потребуется доктор.

− Ну, ну, я подчиняюсь. Я женщина. Молли, ты женщина. Пойди и закажи клубнику со сливками для своего отца. Такие скромные обязанности выпадают на женскую долю. Клубника со сливками – всего лишь доброта и никакого здравого смысла, поскольку обеспечат ему ужасный приступ несварения желудка.

− Пожалуйста, говорите за себя, миссис Хэмли, – весело сказала Молли. – Я съела… о, такую огромную корзину клубники вчера, а сквайр сам сходил в маслодельню и принес мне огромную чашу сливок, когда застал меня за моим занятием. А я по-прежнему чувствую себя хорошо и никогда не испытывала несварения.

− Она хорошая девочка, – сказал мистер Гибсон, когда Молли, пританцовывая, ушла и не могла их слышать. Он не спрашивал, он утверждал. В его глазах промелькнула смесь нежности и надежды, когда он ждал ответа, который последовал через мгновение.

− Она – прелесть! Не могу передать вам, как мы со сквайром любим ее, мы оба. Я так рада, когда думаю, что ей долгое время не придется уезжать. Первое, о чем я подумала сегодня утром, когда проснулась, что скоро ей придется вернуться к вам, если мне не удастся убедить вас оставить ее со мной немного дольше. И вот она должна остаться… о, по крайней мере, на два месяца.

Это была истинная правда, сквайр очень полюбил Молли. Очарование видеть молодую девушку, танцующую и поющую невнятные песенки в доме и саду, оказалось для него неописуемо новым. Да и потом Молли была так старательна и так разумна, готова и говорить, и слушать в нужное время. Миссис Хэмли была совершенно права, говоря о любви своего мужа к Молли. Но либо она выбрала неподходящее время, чтобы сказать ему о продлении визита девушки, либо один из приступов ярости, которым был подвержен сквайр, и которые он обычно пытался сдерживать в присутствии своей жены, нашел на него, но, во всяком случае, он воспринял новости отнюдь не добродушно.

− Остаться дольше?! Гибсон попросил об этом?

− Да, я не понимаю, что еще можно было сделать. Мисс Эйр уехала и не вернется. Для девочки без матери, как Молли, очень неудобно быть главой семьи, где живут еще два юноши.

− Это дело Гибсона, ему следовало бы подумать об этом, прежде чем брать учеников, или подмастерьев, как бы он их не называл.

− Мой дорогой сквайр! Я думала, вы будете рады, как и я… что Молли останется. Я попросила ее остаться на неопределенное время, по крайней мере, месяца на два.

− И оказаться в доме с Осборном! И Роджер тоже приедет домой.

По мрачному взгляду сквайра миссис Хэмли прочитала его мысли.

− О, она вовсе не из тех девушек, которые очаруют молодых людей их возраста. Мы любим ее, потому что понимаем, какая она на самом деле, но юноши двадцати одного и двадцати двух лет желают, чтобы молодая девушка обладала всеми украшениями.

− Желают что? – прорычал сквайр.

− Чтобы у девушки было подходящее платье, манера держать себя. В их возрасте они даже не заметят, что она хорошенькая – их представления о красоте сводятся к яркой внешности.

− Полагаю, что все это очень умно, но я этого не понимаю. Все, что я знаю, это то, что опасно запирать двух юношей двадцати одного и двадцати трех в подобном деревенском доме с девушкой семнадцати лет… чтобы они выбирали, какими могут быть ее платья, ее прическа, ее глаза. И я лично говорил вам, что не желаю, чтобы Осборн или они оба влюблялись в нее. Я очень сильно обеспокоен.

Лицо миссис Хэмли вытянулось, она немного побледнела.

− Мы распорядимся, чтобы они отсутствовали, пока она здесь, остались бы в Кэмбридже или почитали с кем-нибудь, поехали за границу на месяц или два?

− Нет, ты так долго надеялась на их приезд домой, я каждую неделю видел отметки в твоем календаре. Я скорее поговорю с Гибсоном и скажу ему, что он должен забрать свою дочь, потому что это неудобно для нас…

− Мой дорогой Роджер! Я прошу тебя не делать этого. Это будет так жестоко, это опровергнет все, что я сказала вчера. Пожалуйста, не делай этого. Ради меня не говори с мистером Гибсоном!

− Ну, полно, не стоит волноваться, – сквайр испугался, что у нее начнется истерика. – Я поговорю с Осборном, когда он вернется домой и скажу ему, как мне не понравится что-либо подобное.

− А Роджер всегда так увлечен естествознанием, сравнительной анатомией и подобной путаницей, что не заметит и саму Венеру. У него нет сентиментальности и воображения Осборна.

− Ах, ты не знаешь. Ты не можешь быть уверена в молодом человеке. Но с Роджером это не так уж важно. Он узнает, что не может жениться в течение нескольких лет.

Весь этот день сквайр старался избегать Молли, по отношению к которой он чувствовал себя негостеприимным изменником. Но она совершенно не осознавала его робости и была так весела и мила, как желанная гостья, ни разу в нем не усомнилась, каким бы сердитым он не был, что на следующее утро снова завоевала его расположение, и они снова вернулись к прежним отношениям. Этим самым утром сквайр и его жена передавали друг другу письмо, не говоря ни слова о его содержимом, кроме:

− Удачно!

− Да, очень!

Молли едва ли соотнесла эти восклицания с теми новостями, которые ей сообщила миссис Хэмли днем, а именно, что ее сын Осборн получил приглашение остановиться у друга возле Кэмбриджа, и, возможно, впоследствии совершить вместе с ним поездку на континент, и что он не будет сопровождать своего брата Роджера домой.

Молли была исполнена сочувствия.

− О боже, мне так жаль!

Миссис Хэмли была рада, что ее муж отсутствует, когда Молли так искренно произнесла эти слова.

− Вы так долго думали о его приезде домой. Боюсь, это сильное разочарование.

Миссис Хэмли облегченно улыбнулась.

− Да! Конечно, это разочарование, но мы должны думать об удовольствии Осборна. И с его поэтическим умом он будет писать нам такие восхитительные письма о своем путешествии. Бедняга! Сегодня он должен идти на экзамен. Хотя, мы с его отцом уверены, что он станет первым студентом. Только… мне бы хотелось увидеть его, моего дорогого мальчика. Но все к лучшему.

Молли была немного озадачена этими словами, но вскоре выкинула их из головы. Она также была разочарована, что не увидит этого прекрасного, выдающегося юноши, кумира своей матери. Время от времени ее девичье воображение рисовало, каким он должен быть; как красивый мальчик с рисунка в гостиной миссис Хэмли изменился за десять лет, что пролетели с того времени, как был сделан набросок, будет ли он читать стихи вслух, прочтет ли стихи собственного сочинения. Тем не менее, днем в череде бесконечных дамских занятий она забыла о собственном разочаровании, оно вернулось к ней только на следующее утро, как только Молли проснулась, она вспомнила, о нем, как о чем-то неясном, но не совсем приятном, но потом отогнала сожаление. Ее дни в Хэмли были заполнены небольшими обязанностями, которые она выполняла как единственная девушка в этом доме. Она готовила завтрак для одинокого сквайра, и охотно бы отнесла завтрак мадам, но эта дневная обязанность принадлежала сквайру и ревностно им охранялась. Молли читала ему вслух небольшие выпуски газет, городские новости, включая новости с биржи и рынка зерна. Она прогуливалась с ним по саду, при этом собирала свежие цветы, чтобы украсить гостиную, когда спустится миссис Хэмли. Она была ее компаньонкой, когда та каталась в закрытом экипаже, они вместе читали стихи и легкую литературу в комнате миссис Хэмли наверху. Теперь она уже ловко играла в криббидж и могла бы обыграть сквайра, если бы приложила усилия. Кроме этого, у нее были собственные увлечения. Обычно днем Молли упражнялась в игре на старом пианино в уединенной гостиной, потому что обещала это мисс Эйр. Она нашла путь в библиотеку и вынимала тяжелые стержни из ставней, если прислуга забывала это сделать, взбиралась на лестницу и на час погружалась в какую-нибудь книгу английской классики. Летние дни очень коротки для счастливой девушки семнадцати лет.

Глава VIII

Опасность надвигается

В четверг тихая деревенская усадьба была взбудоражена новостью о приезде Роджера. Миссис Хэмли чувствовала себя не вполне хорошо или находилась не в таком хорошем расположении духа, как два или три дня назад. И сам сквайр, казалось, выходил из себя без всяких видимых причин. Они не стали говорить Молли, что Осборн оказался среди самых последних учеников на математическом экзамене. Поэтому их гостья знала лишь то, что что-то не заладилось, и она надеялась, что Роджер, вернувшись домой, все уладит, поскольку не могла исправить то, что находилось вне ее незначительной власти.

В четверг служанка извинилась перед Молли за небольшой беспорядок в ее комнате, объяснив, что занималась уборкой в комнатах мистера Роджера. "Не то, чтобы в них не прибирались раньше, но хозяйка любит, чтобы комнаты молодых джентльменов заново приводили в порядок, когда те возвращаются домой. Если бы приехал мистер Осборн, пришлось бы прибирать весь дом, конечно, ведь он старший сын, а мистеру Роджеру и так годится". Молли позабавило это признание права старшинства, но так или иначе она, как и вся семья, стала думать, что для "старшего сына" все, что не превосходно, недостаточно хорошо. В глазах отца Осборн был представителем древнейшего рода Хэмли из Хэмли, будущим владельцем земель, которые принадлежали семье тысячу лет. Мать была привязана к нему, потому что они были одного склада и физически, и духовно, потому что он носил ее девичье имя. Она внушила Молли свою веру, и гостья, несмотря на забавные слова прислуги, была обеспокоена, как и любой другой в семье, тем, как показать свою феодальную преданность наследнику, если бы он и в самом деле приехал. После ланча миссис Хэмли удалилась отдохнуть, чтобы подготовиться к приезду Роджера, а Молли осталась в своей комнате, понимая, что будет лучше, если она пробудет здесь до обеда, чтобы отец и мать могли лично встретить своего мальчика. С собой она взяла рукописный томик стихов, принадлежавших перу Осборна Хэмли, его мать не раз читала некоторые строфы вслух своей юной гостье. Молли попросила разрешения переписать пару самых любимых ею стихотворений. И этим тихим летним днем она занялась переписыванием, сидя у открытого окна, растворяясь в дивном покое парка и леса, трепетавших от полуденного зноя. Было так тихо, словно дом был "отгороженной фермой". Жужжание мух в огромном лестничном окне казалось самым громким звуком. Голоса косарей, доносившиеся с далеких полей, запах скошенной травы, приносимый внезапным дуновением ветра, аромат растущих под окном роз и жимолости – все это усиливало глубину царящей тишины. Молли отложила перо – ее рука устала от непривычно долгого писания – и лениво пыталась выучить одно или два стихотворения наизусть.

"Я ветер спросил, но ответ не услышал,

Лишь стон привычно печальный и одинокий", – продолжала повторять про себя Молли, теряя смысл слов в механическом заучивании. Вдруг раздался щелчок захлопнувшихся ворот, колеса прошуршали по гравию, копыта лошадей застучали по дорожке, громкий радостный голос, залетевший через открытые окна в дом, непривычно заполнил собой холл, лестницу, коридор. Вестибюль внизу был вымощен ромбами черного и белого мрамора; с низкой, широкой лестницы, что огибала короткими пролетами холл, поднимаясь до самого верхнего этажа дома, были убраны ковры. Сквайр так гордился своим дубовым полом с прекрасно подогнанными половицами, что покрывать эту лестницу считал излишним, не говоря уже об обычной нехватке наличных денег, что тратились на отделку дома. Поэтому из пустого, не покрытого ковром холла и с лестницы каждый звук доносился чисто и отчетливо, и Молли услышала радостный возглас сквайра "Эй, вот и он!" и более мягкий и печальный голос мадам, а затем громкий, низкий и незнакомый голос, который, как она догадалась, принадлежал Роджеру. Потом раздался звук открывающихся и закрывающихся дверей, и голоса стали доноситься издалека. Молли снова начала повторять:

"Я ветер спросил, но ответ не услышал …"

В этот раз она почти закончила учить стихотворение, когда услышала, как миссис Хэмли поспешно зашла в свою комнату, примыкавшую к спальне Молли, и разразилась безудержными, почти истерическими рыданиями. Молли была слишком молода, чтобы раздумывать над мотивами своих поступков, что помешали бы ей попытаться успокоить хозяйку. Через мгновение она опустилась на колени у ног миссис Хэмли, взяла руки бедной женщины в свои, целовала их, шептала нежные слова, ничего незначащие, но полные сочувствия к невысказанному горю, которые пошли на пользу миссис Хэмли. Она подавила рыдания, печально улыбнулась Молли в промежутке между глухими всхлипываниями.

− Это из-за Осборна, – произнесла она, наконец. – Роджер рассказал нам о нем.

− Что случилось? – пылко спросила Молли.

− Я узнала в понедельник, мы получили письмо… он написал, что не сдал экзамен так хорошо, как мы надеялись… как он сам надеялся, бедный мальчик! Он написал, что только что сдал экзамен… и оказался только среди младших оптими, а не там, где надеялся, и вынудил надеяться нас. Но сквайр никогда не бывал в колледже и не понимает этого языка, он обо всем расспросил Роджера, и Роджер рассказал ему, поэтому он так разозлился. Но сквайр ненавидит жаргон колледжа… он никогда там не был, вы знаете. И он думал, что у Осборна все получается очень легко, и он обо всем расспросил Роджера, и Роджер…

Последовал новый приступ судорожных рыданий. Молли не сдержалась:

− Я считаю, мистеру Роджеру не стоило этого рассказывать. Ему не нужно было сразу рассказывать о неудаче брата. Ведь он не пробыл дома и часа!

− Тише, тише, дорогая! – произнесла миссис Хэмли. – Роджер так добр. Вы не понимаете. Сквайр начал бы задавать вопросы прежде, чем Роджер приступил бы к еде… как только мы вошли бы в столовую. И все, что он сказал… мне, во всяком случае… что Осборн нервничал, и что если бы он смог сдать экзамен на медаль Канцлера, он бы преуспел. Но Роджер сказал, что после такой неудачи он, похоже, не получит стипендию, на которую так надеялся сквайр. Сам Осборн, казалось, был так уверен в этом, что сквайр не мог ничего понять и всерьез рассердился, и все больше сердился, чем больше говорил об этом. Он будет сердиться два или три дня… Но всегда лучше, когда он сразу на что-нибудь рассердится и не держит злость в душе. Бедный, бедный Осборн! Как бы мне хотелось, чтобы он сразу же приехал домой вместо того, чтобы ехать куда-то со своими друзьями. Я думала, что могла бы успокоить его. Но теперь я рада, поскольку будет лучше, когда злость отца остынет.

Высказав все, что накопилось у нее на сердце, миссис Хэмли успокоилась. И, наконец, отпустила Молли переодеться к обеду, поцеловав ее, она сказала:

− Вы настоящее благословение для матерей, дитя мое. Вы проявляете такое участие и в радости, и в горести, и в гордости – я была так горда последнюю неделю, так уверена – и в разочаровании. А сегодня вы будете четвертой за обедом, и это удержит нас от разговоров на такую мучительную тему. Бывают времена, когда чужой за столом оказывает неоценимую помощь.

Молли размышляла над всем тем, что услышала, пока переодевалась в ужасное, чересчур модное платье из шотландки в честь новоприбывшего. Ее неосознанную преданность Осборну ничуть не поколебала его неудача в Кэмбридже. Только ее возмутил – справедливо или нет – поступок Роджера, который, казалось, принес плохие новости как подношение первых плодов по возвращении домой.

Она спустилась в гостиную отнюдь не с радушием в сердце. Роджер стоял рядом с матерью, сквайра еще не было. Молли подумала, что они оба стояли рука об руку, когда она открыла дверь, но не была в этом уверена. Миссис Хэмли вышла немного вперед, чтобы встретить гостью, и представила ее в такой дружеской манере своему сыну, что Молли, несведущая и простодушная, не знавшая иных манер кроме формальностей, принятых в Холлингфорде, почти протянула руку, чтобы пожать ладонь того, о котором она так много слышала – сына таких добрых друзей. Она могла только надеяться, что Роджер не заметил этого движения, поскольку не сделал попытки ответить, а только поклонился.

Он был высоким, крепко сложенным юношей, создавалось впечатление, что силы в нем больше, чем элегантности. Его лицо было широким и красноватым, как и сказал отец, волосы – каштановыми, а глаза – карими, довольно глубоко посаженными под густыми бровями. У него была привычка прищуриваться, когда он хотел что-то подробно рассмотреть, отчего его глаза в такие моменты казались еще меньше. А когда его что-то забавляло, он, сдерживая приступ смеха, смешно подергивал и морщил губы пока, в конце концов, веселость не одерживала верх, черты лица не расслаблялись, и тогда он улыбался широкой сияющей улыбкой. Его прекрасные зубы – единственная прекрасная черта в нем – выделялись своей белизной на загорелом, смуглом лице. Роджер привык прищуривать веки для того, чтобы сосредоточить силу взгляда, придававшего ему мрачный и задумчивый вид. Из-за необычного подергивания губ, предварявшего улыбку, он казался крайне веселым, отчего его лицо принимало более разнообразные выражения "от серьезного до веселого, от радостного до сурового", чем у большинства мужчин. Молли, которая не слишком разобралась в незнакомце в этот первый вечер, он показался просто "тяжеловатым и неуклюжим" и "человеком, с которым она никогда не подружится". Казалось, ему безразлично, какое впечатление он производит на гостью своей матери. Роджер был в том возрасте, когда молодые люди больше восхищаются сформировавшейся красотой, чем лицом, на котором написаны задатки будущей красоты, и когда они болезненно осознают, насколько трудно найти темы для разговора с неуклюжим подростком. Кроме того, его мысли были заняты другим, и он был не намерен их озвучивать, и все же ему хотелось предотвратить ту тяжелую тишину, которая, как он боялся, может повиснуть между разгневанным и недовольным отцом и робкой и расстроенной матерью. Для него Молли была всего лишь плохо одетой и довольно неловкой девушкой с черными волосами и умным лицом, но она могла бы помочь ему справиться с задачей, которую он сам поставил перед собой – сохранить непринужденный общий разговор за столом. Однако она ничем ему не помогла. Молли посчитала Роджера бесчувственным из-за его разговорчивости, непрерывный поток слов на разные темы был для нее необычным и вызывал отвращение. Как он мог так беззаботно болтать, когда его мать едва притронулась к еде и безуспешно делает все возможное, чтобы сдержать слезы, выступившие у нее на глазах. Когда густые брови отца сурово насуплены, и ему едва ли интересна вся та болтовня, которую изливает его сын? Разве в мистере Роджере Хэмли совсем нет сочувствия? Во всяком случае, она покажет ему, что у нее есть сочувствие. Поэтому Молли решила уклониться от той роли, которую, как Роджер надеялся, она сыграет – отвечать, а, возможно, и задавать вопросы, и выполнение его задачи стало все больше и больше напоминать прогулку человека по болотной трясине. Вдруг сквайр встряхнулся и заговорил с дворецким. Ему захотелось разбавить раздражение лучшим вином, чем обычно.