Текст книги "Возвращение лорда Рэмси"
Автор книги: Элизабет Фэрчайлд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Мысленно она тряхнула головой. Нет, она не хотела поддаваться его чарам. Это было слишком опасно. Увлекшись мужчиной, подпав под его чары, она утрачивала способность рассуждать здраво.
ГЛАВА 8
Мужчины ушли покурить и обменяться мнениями о скачках, а женщины перешли в овальный салон поболтать о мужчинах, детях, прическах, модах.
– Гостиная для дам сейчас перекрашивается и устилается новыми коврами, – объяснила леди Хертфорд со снисходительным видом человека, которому это доподлинно известно. – Стены будут карминно-красными, ковер – двух разных оттенков зеленого с ромбовидным рисунком. У Бейли и Сондерса в Лондоне заказали султанскую софу с шелковой зеленой в полоску обивкой. Шторы и портьеры будут ей в тон.
Пруденс пришло в голову, что какими бы благами ни пользовалась в данное время леди Хертфорд в качестве четвертой признанной любовницы принца, положение ее было очень ненадежным. Любовницу можно сменить так же легко, как надоевшее убранство комнаты. Эту суровую истину следовало запомнить.
– Что такое султанская софа? – прошептала она, обращаясь к Грейс.
– Оттоманка в турецком стиле. – Грейс еще больше понизила голос и, состроив гримаску, шепнула. – Это род мебели, которая больше подходит для сералей.
Она намекала на сходство Павильона с гаремом, которое уже высмеивали в лондонских газетах самые язвительные политические карикатуристы. Пруденс не смогла скрыть своего потрясения.
– Грейс! – выдохнула она. Дружелюбно взяв Пруденс за руку, Грейс повела ее прочь от кучки женщин, столпившихся у двери, через которую они только что вошли, и рассматривающих замечательные китайские панно на стенах.
Грейс вздохнула.
– Вообще-то как художник я не могу отрицать, что подобный декор имеет определенное очарование, но все же мне больше по душе строгая красота греческих и римских форм. Обилие китайских вещиц в сочетании с турецкими и индийскими элементами в архитектуре павильона, на мой взгляд, подавляет. А вам это нравится?
Чувствуя себя гораздо непринужденнее теперь, когда речь зашла о необычном вкусе принца в отношении архитектурных деталей, а не о его столь же необычном образе жизни, Пруденс ответила:
– Вам это, наверное, покажется странным, но мне нравится. Я как будто переношусь в дальние страны. Достаточно посмотреть вокруг – и забываешь, что ты находишься в Англии, забываешь обо всем, что с ней связано.
– А у вас есть причины хотеть что-то забыть? – Вопрос Грейс прозвучал так, будто она не придавала ему значения, взгляд ее блуждал по сторонам.
Прояви она больше интереса, Пруденс лучше следила бы за своими словами, но так как она считала, что любое ее замечание будет вскоре забыто, то и ответила чистосердечно:
– А разве не у всех нас они есть? – И голос ее при этом прозвучал слишком печально.
Грейс повернулась и посмотрела на нее, приподняв брови. Пруденс прикусила язык, но было поздно.
– Думаю, что у всех, – признала Грейс. – Интересно, доверяете ли вы мне настолько, чтобы открыть свои?
Пруденс с трудом выдержала ее взгляд.
– В этой связи, – продолжала Грейс, еще больше встревожив Пруденс, – у меня есть одно предложение. Согласитесь ли вы ответить на один мой вопрос, если я отвечу на все ваши о моем девере?
Пруденс вспыхнула.
– А почему вы считаете, что у меня вообще есть вопросы, касающиеся лорда Рэмси?
– Но, дорогая моя, во время обеда я через стол наблюдала за выражением вашего лица. Я знаю, что вопросы роятся у вас в голове. Разве вам не хочется узнать побольше о том, каким образом Чарльз по вине брата потерял все свое состояние? И разве вас не мучает любопытство в отношении его сестры, которая после этого вышла замуж за моего брата? Возможно, вы уже знаете о путешествии Чарльза и его планах повторно нажить состояние? Пруденс огорчилась, узнав, что по ее лицу можно без труда догадаться, о чем она думает. Она не могла отрицать, что ее и в самом деле мучает любопытство, помня, однако, при этом, что за его удовлетворение придется платить.
– И что же это за вопрос, на который я должна вам ответить?
– Вы должны рассказать мне о вашей первой встрече с Чарльзом и Рупертом. Я уверена, что в ней было что-то необычное, но ни Чарльз, ни Руперт не хотят говорить мне ни слова.
У Пруденс не было особого желания выкладывать такого рода подробности человеку, с которым она только что познакомилась. Она натянуто улыбнулась.
– Я вынуждена отклонить ваше любезное предложение. С моей стороны было бы несправедливо соглашаться на подобный обмен, потому что мне в сущности нечего вам рассказать.
Грейс внимательно изучала ее.
– Вы не умеете лгать, мисс Стэнхоуп. Неужели правда так ужасна? Вы лишь укрепили меня в намерении добраться до подоплеки всей истории. Конечно, я разочарована. Если вы не хотите заключить со мной соглашение, мне придется, используя самые дьявольские свои методы, выведать все у моего мужа. Вы действительно уверены, что не хотите получить ответы?
Пруденс сжала губы, размышляя. Грейс могла рассказать ей то, чего не расскажет никто другой. Искушение было велико. Но в конце концов она покачала головой. Она не могла рассказать о тех скандальных обстоятельствах, при которых состоялась ее первая встреча с Легкомысленным Рэмси, о том, как он прикасался к ней, прикасался весьма интимным образом.
– Ваша цена слишком высока, – прошептала она и, высвободив руку, отошла от Грейс.
В ту же минуту та догнала ее и, снова взяв за руку, недоверчиво уставилась в лицо. Потом, обведя взглядом комнату, горячо зашептала:
– Чарльз ведь не обесчестил вас? Если он это сделал, я… – Она сжала кулаки, – я… О, я не знаю, что сделаю.
Ее беспокойство было непритворным, а готовность вступить в сражение столь горячей, что Пруденс не могла не рассмеяться.
– Вам не нужно ничего делать. Я не обесчещена. – По крайней мере не так, как вы предполагаете, подумала она. – На самом деле я испытываю, главным образом, смущение, а не какие-то другие чувства.
Грейс опять взяла ее за руку.
– Я так рада это слышать. Не то чтобы я радовалась вашему смущению, но из всех братьев Руперта мне больше всего нравится Чарльз, и мне бы не хотелось, чтобы мое мнение о нем в корне изменилось. Видите ли, я твердо решила добиться того, чтобы он и Майлз, мой брат, поладили. Ну а теперь в качестве компенсации за свой нажим на вас с целью узнать то, о чем я больше никогда не стану вас спрашивать, я, ничего не требуя взамен, расскажу вам, каким образом Чарльз лишился своего состояния. Это произошло по вине его брата Джека, безответственного игрока, которому было доверено вести финансовые дела Чарльза, пока он был за границей, стараясь наладить контакты с Ост-Индской компанией и добиться для себя преимущественных прав в отчаянной попытке поправить свои уже пошатнувшиеся дела.
Хотя Чарльз не курил и не интересовался скачками, время, проведенное им вдали от мисс Стэнхоуп, не пропало зря. Еще двое из гостей принца обещали заскочить к нему и взглянуть на привезенные им из Индии и с Востока вещи. Принц по-прежнему проявлял интерес. Он объяснил, что подумывает обновить убранство нескольких комнат в Павильоне в индийском стиле с тем, чтобы они гармонировали с новыми резными каменными ширмами, которые он намеревался добавить к декоративным колоннам снаружи Павильона, и с дополнительными куполами и минаретами, запланированными для крыши.
Войдя в салон вместе с другими мужчинами, Чарльз немедленно отыскал глазами мисс Стэнхоуп. Она увлеченно разговаривала с Грейс. На лицо ее падал теплый розовый свет ближайшего китайского фонаря. По мнению Чарльза, мисс Стэнхоуп была самой привлекательной женщиной в комнате. Значение проблемы установления новых деловых контактов сразу возросло во много раз.
Может ли безденежный мужчина начать ухаживать за нищей горничной? Нет, не горничной – гувернанткой. Окруженный невероятной, бьющей в глаза роскошью, Чарльз Рэмси стоял, мрачно размышляя о том, как мало он может дать любой женщине, даже самой бедной.
Однако, если женское сердце можно было завоевать богатством, стоило ли его вообще завоевывать?
Чарльз не стал решать эту задачу. Он обещал мисс Стэнхоуп сыграть партию в триктрак. Возможно, когда их головы склонятся над доской, он сможет подобающим образом извиниться.
– Мисс Стэнхоуп, доска для триктрака ждет нас. – Сдвинув чалму, он указал в направлении желтой гостиной, куда направлялись многие гости. Там для их развлечения были установлены карточные столы и столы для триктрака.
Во взгляде, который она на него бросила, было что-то новое. Она больше не сердилась на него, но дело было не только в этом. В глубине голубых глаз светилось какое-то потаенное знание, свидетельствующее, что она вдруг осознала, что он из себя представляет. Он и не догадывался, что замеченное им выражение, которое сторонний наблюдатель счел бы действующим на нервы, в точности повторяло выражение, которое, глядя на него, каждый раз видела мисс Стэнхоуп. Чарльз спросил себя, о чем говорили между собой Пруденс и Грейс. Наверное, обсуждали семейство Рэмси.
Мисс Стэнхоуп просунула ему под локоть руку без смущения и колебаний, к которым он уже привык.
– Мы будем делать ставки, милорд? Предупреждаю, у меня нет с собой свободных денег.
И слава Богу, подумал Чарльз, потому что у него тоже их не было.
– Может, сыграем на время? – предложил он.
– Время?
– Да. – Он начал объяснять, что имеет в виду, с каждым словом находя свою идею все более привлекательной. – Проигравший расплачивается часом своего времени.
– Времени? Времени для чего? – В ее глазах опять появилось настороженное выражение.
Он пожал плечами.
– Времени, которым выигравший может распоряжаться по своему усмотрению.
Она, нахмурившись, молчала, пока он усаживал ее в кресло у стола, стоявшего поодаль от других.
– Например? – спросила она наконец.
– Например, если вы выиграете первую партию, вы можете распоряжаться мной в течение часа. Можете велеть мне целый час раскладывать пасьянс, что я ненавижу. Или потребовать, чтобы я отвез вас куда-то, или был вашим кавалером, или бегал по вашим поручениям. Или вы могли бы, – предложил он шутливо, – потребовать, чтобы в течение целого часа я просил у вас прощения.
Она поджала губы.
– Я все поняла, – коротко сказала она. – Я допускаю, что могла бы извлечь какую-то пользу, выиграв у вас, но что, скажите на милость, станете делать вы, выиграв час времени у гувернантки?
Он ничего не ответил, лишь посмотрел на нее, смущенный тем, что она задала такой вопрос. Неужели она говорила серьезно?
Под его взглядом Пруденс почувствовала себя неуютно. Ресницы опустились на зарумянившиеся щеки.
Чарльз хотел было взять ее за руку, но передумал. Вместо этого он взял чашечку с костями и высыпал кубики из слоновой кости себе на ладонь.
– Уверен, вы многому могли бы меня научить, мисс Стэнхоуп, – тихо проговорил он.
Она подняла на него глаза, зрачки которых стали огромными.
– Вы обижаете меня, предположив такое. Он на миг прикрыл глаза, катая в ладонях кубики.
– А вы обижаете меня, немедленно предположив, что я руководствуюсь какими-то низменными мотивами. Вы же должны согласиться с тем, что двое незнакомых людей многому могут научиться друг у друга.
Она сидела очень прямо, настороженно глядя на него.
– Должна, вы думаете?
Наклонившись вперед, он протянул ей один кубик.
– Неужели вам ничего не хочется узнать обо мне? Или Грейс просветила вас по всем вопросам?
Моргнув, она отвернулась. Он попал в цель. Его рука с кубиком так и осталась висеть в воздухе.
– Будете делать первый ход или бросим жребий?
Она в нерешительности уставилась на его руку.
– А что бы вы хотели узнать обо мне, милорд?
Он положил руку на стол. Что бы он хотел узнать о ней, о чем мог бы без опаски спросить прямо?
– Среди всего прочего мне хотелось бы выяснить, почему в вашем саду не растут розы, – сказал он наконец.
Господи, как бы ему хотелось, чтобы она вечно смотрела на него так пристально! В ее взгляде читалось сомнение. Как бы ему хотелось наблюдать, как сомнение сменяется доверием!
Она вытянула руку ладонью вверх.
– По справедливости, надо бросить жребий, чтобы определить, кто будет ходить первым.
Он вручил ей кубик, зажав другой в руке.
– Значит, играем на время?
Пожав плечами, будто это не имело для нее большого значения, она кинула кубик.
– Как хотите.
Они играли уже третью, последнюю, партию, когда лорд Рэмси начал удваивать ставки. Первые две они сыграли очень быстро и в полном молчании. Слышался лишь стук костей в чашке и шашек, переставляемых по доске. Они были примерно равными по силе игроками. Каждый выиграл по партии, искусно, по мнению Пруденс, закрыв все ходы для фигур другого. В третьей игре преимущество с самого начала было на стороне Рэмси. Раз за разом он выбрасывал более высокие очки. Пруденс как раз решила, что ввиду столь явного преимущества ей следует перейти к защите, когда Рэмси взял тяжелую серебряную кость с перекладины в центре доски и поместил ее на обрамлявшую доску рамку.
– Удваиваю ставки, – спокойно объявил он.
– Удваиваете время? – Она была искренне озадачена его желанием выиграть у нее время. – Наверное, вы могли бы провести свое с большей пользой, нежели растрачивая его в моем обществе.
Уголки его рта тронула улыбка, брови приподнялись.
– Вы отказываетесь продолжать игру? Пруденс резко вздернула подбородок.
– Я еще не проиграла. Продолжаем. Удача вернулась к ней. В двух двойных бросках она набрала большое количество очков и сравнялась с Рэмси. В пылу игры Пруденс забыла об осторожности.
– Я удваиваю ваши ставки. – Она передвинула тяжелый кубик на четверку. – Желаете выйти из игры?
Он даже не попытался сдержать улыбку.
– Выйти из игры? И отдать вам четыре часа моего драгоценного времени? Ни за что!
Прежде чем сделать следующий ход, он, словно дразня ее, вновь удвоил ставки.
Пруденс с беспокойством смотрела на серебряный кубик. Восемь часов. Как она будет распоряжаться восемью часами времени этого мужчины, если выиграет? А она должна выиграть, ибо в случае проигрыша Бог знает что ей придется делать в течение этих восьми часов. Оставив кубик лежать на прежнем месте, она сосредоточила усилия на том, чтобы побыстрее продвинуть свои фигуры.
В спешке она стала невнимательной. За один ход две ее незащищенные фигуры были съедены. Удача ей изменила. После двух бросков она не смогла вернуть в игру ни одну из своих фигур. Когда же наконец одна из них вновь вступила в игру, Пруденс безнадежно отстала от Рэмси. Он одержал победу с огромным преимуществом. Она же не только не съела ни одной его шашки, но и не смогла ввести в игру свою вторую шашку.
– Триктрак, – прошептала она, пораженная. – Никогда еще я не проигрывала с таким результатом.
Рэмси откинулся на стуле, изучающе глядя на нее.
– Хорошо, что мы играли не на деньги. Мне бы не хотелось обобрать вас до нитки.
Она сделала над собой усилие, чтобы казаться спокойной.
– А мне бы еще меньше хотелось оказаться обобранной до нитки. Но теперь вы будете вынуждены терпеть мое общество в течение восьми часов, если, конечно, пожелаете.
Он покачал головой, не отводя взгляд от ее лица. Таким образом, обрадовано решила Пруденс, он дает ей понять, что прощает ей ее проигрыш, показывает свое нежелание обременять ее, но он вдруг сказал:
– Я не согласен на восемь часов, мисс Стэнхоуп. На самом деле вы должны мне двадцать четыре.
– Двадцать четыре? – выдохнула она, не веря своим ушам. – Но как это может быть? – Еще не договорив, она поняла, в чем дело. – Триктрак утраивает счет, – прошептала она в один голос с Рэмси, сказавшим в ответ такую же фразу.
Он изучал ее, явно забавляясь. У него были основания для веселья. Боже милостивый! В какую авантюру она ввязалась на этот раз?
Приподняв брови, он наклонился вперед. Взгляд скользнул от ее глаз к губам и обратно.
– Итак, что мы будем делать в течение этих двадцати четырех часов, мисс Стэнхоуп?
ГЛАВА 9
«До встречи, мисс Стэнхоуп».
Пруденс поднялась по ступенькам пансиона миссис Харрис. В ушах у нее звучали прощальные слова Чарльза Рэмси. Она была должна ему двадцать четыре часа. Он мог не сомневаться, что они снова встретятся. Но какое занятие на двадцать четыре часа может придумать человек, преспокойно расхаживающий в чалме? При мысли об этом пульс Пруденс участился. Тихо закрыв за собой дверь, она поднялась в комнаты, которые занимали она и миссис Мур, и закрыла вторую, отделившую ее от лорда Рэмси, дверь. Колени у нее дрожали, когда она прислонилась к этой надежной деревянной преграде.
Что же они будут делать в течение этих двадцати четырех часов?
Подумав об их расставании, она словно заново почувствовала на талии тепло его руки, когда он обнял ее, помогая выйти из кареты, а рука, обтянутая новой перчаткой, казалось, загорелась от жара его прощального поцелуя.
Этот легкомысленный молодой человек, прикасавшийся к ее обнаженному телу в таких местах, в каких никто к ней не прикасался, убедивший ее, что в ее силах вообразить сад, в котором она сможет расслабиться, этот человек выиграл у нее двадцать четыре часа ее времени. Что же он попросит ее сделать в эти часы, которыми сможет распоряжаться так, как ему захочется? Пульс Пруденс словно сошел с ума. Попытается ли он прикоснуться к ней? Поцеловать ее? От этой мысли сердце ее застучало как бешеное. Вздохнув, она завела руки за спину и принялась расстегивать платье. Вильнула бедрами, и платье соскользнуло на пол. Сбросив вечерние туфли, она переступила через платье. Весь вечер она, не желая признаваться в этом даже самой себе, мечтала о прикосновениях Легкомысленного Рэмси. Странно, что она не могла избавиться от этой мысли, хотя из всех мужчин, с которыми ее знакомили, один только Рэмси не позволил себе прикоснуться к ней неподобающим образом – в этом умозаключении она, конечно, не учитывала их первую встречу наедине. Понсонби грубо схватил ее за бедро. Принц и двое из его приближенных задержали ее руку в своей дольше положенного при церемонии представления. Еще какой-то гость, имя которого она забыла, пьяно набросился на нее, когда вся их компания выходила из Павильона. И Чарльз и Ру Рэмси с похвальной быстротой встали на ее защиту.
Только один момент приходил ей на ум, когда она думала о Рэмси и о воздействии на нее его прикосновений. Это было, когда он протянул руку за спинкой ее стула, собираясь ткнуть Понсонби вилкой. Прохладное шуршание его шелкового рукава при соприкосновении с ее кожей было – она не могла этого отрицать – ей приятно. Закрыв тогда глаза, она с наслаждением вдохнула запах его одеколона – запах сандалового дерева – и испытала чувство вины. Она не отстранилась от него, снова открыв глаза, хотя он наклонился так близко, что она могла бы пересчитать все коричного цвета ресницы, обрамлявшие серо-зеленые глаза.
Он заметил, что она смотрит на него, и вопросительно поднял одну бровь. Она, вспыхнув, опустила глаза. Правой рукой он ухватился за край стола, а левую завел ей за спину. Эти сильные, загорелые, знакомые с физическим трудом пальцы, лежащие на белой скатерти, прикасались к ее телу, исследовали, ощупывали его. Что бы она сделала, если бы его рука, а не рука Понсонби стала ласкать ее под столом? Порочность собственных мыслей обеспокоила Пруденс. Подобные мысли доведут ее до беды.
Тряхнув головой, Пруденс наклонилась и стала развязывать подвязки на чулках. Только сейчас она заметила на полу рядом с платьем белый бумажный квадратик. Кто-то просунул ей под дверь записку. Она подняла записку и подошла к окну. Лунного света было вполне достаточно, чтобы она могла прочесть ее, не зажигая лампы. Слова плыли вверх со страницы, словно шепот в темноте:
«Пру, не удовольствовавшись твоими письмами, я решил приехать в Брайтон и своими глазами посмотреть, как идет лечение, прописанное доктором Блэром.
Мне повезло: я снял комнату прямо над твоей.
Тимоти».
Пруденс нетвердой походкой отошла от окна, руки ее дрожали. Тим здесь? Он находится прямо над ней в эту самую минуту? Он отправился в Лондон по делам в тот же день, когда они с миссис Мур уехали из Джиллингема в Брайтон.
Мысль о том, что он последовал за ней, и о всех последствиях его приезда лишила ее сил. Подойдя к кровати, она упала лицом вниз на пуховую перину и обняла ее, как любовника. Потом, задыхаясь, перевернулась на спину и испуганно воззрилась в потолок. Он здесь, чтобы увидеть ее. Это была прекрасная и ужасная новость. Пруденс страстно хотела увидеть Тимоти. В мечтах она представляла, как он приезжает в Брайтон и они проводят время только вдвоем, но разница между мечтой и реальностью была слишком велика. На Пруденс мгновенно обрушились воспоминания, которые она подавляла неделями в попытке забыть собственное недостойное поведение.
Однажды поздно ночью он поймал ее в коридоре, одетую только в тонкий хлопчатобумажный халат и прозрачную ночную сорочку, которую отдала ей Эдит, после того как беременность изменила ее фигуру. Пруденс не слишком-то беспокоилась о том, приличный ли у нее вид, когда вышла из своей комнаты и направилась в комнату, где лежали медленно выздоравливающие после болезни дети. Была глубокая ночь, и у нее были все основания предполагать, что только она проснулась, услышав плач раскапризничавшегося ребенка.
Предполагать что-либо, не зная наверняка, – вещь, как она убедилась, весьма опасная.
– Пруденс, милая моя Пруденс, потанцуй со мной, любовь моя. – Язык у него немного заплетался. Поймав ее за руку, он притянул ее к себе, дохнув на нее бренди.
– Я не твоя любовь, кузен, – запротестовала она. Дыхание у нее сразу стало неровным, а сердце забилось быстрее, когда он, держа ее в объятиях, увлек подальше от детской и от ее комнаты и поближе к своей.
– Но ты правда моя любовь, Пру. – Несмотря на бренди, у него хватило ума говорить шепотом. – Ты меня любишь. Я знаю. Я видел это в твоих глазах. – Он наклонился к ней и заглянул в глаза своими покрасневшими и мутными глазами. – Да! – Он кивнул. – Любовь и сейчас там.
Ее удивило, что он знает об этом. Она и правда была влюблена в Тимоти Маргрейва, но считала, что хорошо скрывает свое недозволенное чувство. Она и муж кузины иногда обменивались взглядами, но больше никогда ничего не было.
Но сейчас он был готов пойти дальше, это было очевидно. Воспользовавшись ее удивлением и отсутствием сопротивления, он довел ее, кружа в танце, до двери своей комнаты. Здесь он остановился и поцеловал прямо в губы. Она ощутила на его губах вкус алкоголя. Значит, он опять пил в пабе «Касл», где после неудачных родов жены проводил большую часть вечеров.
– Ты думала, я не знал? – хрипло прошептал он ей в ухо.
Она затрясла головой, стараясь противостоять рукам, которые, нежно погладив ей спину, спустились к округлости ягодиц.
– Нет-нет, ты не должен! – запротестовала она, прижимаясь спиной к стене.
– Я знаю, я небезразличен тебе, – наслаивал он. – Я наблюдал, как ты ухаживала за Джейн и Джулией во время их болезни, как ухаживала за Эдит после ее неудачных родов. Я видел сочувствие в твоих глазах, когда твоя кузина отвернулась от меня, будто я был виноват в обрушившемся на нас несчастье. Не отворачивайся от меня и ты, милая Пруденс. – Он поднял руку и погладил ее по щеке. – Не отказывай мне в любви, которая, как факел, горит в твоих глазах.
Он нежно прижал ее к стене, гладя по волосам и пристально глядя в глаза, слегка при этом покачиваясь. От его слов и прикосновений все внутри у нее словно разрывалось на части.
Это была правда. Он был ей небезразличен. Ее тянуло к Тиму с того самого дня, как кузина Эдит представила ее своему красавцу мужу. Он был настоящий ангел. Нельзя было не любить его. Любой бы согласился, что Эдит с Тимом были прекрасной парой. Они великолепно подходили друг другу по характеру и темпераменту. Пру нравилась атмосфера согласия и счастья, царившая в их доме. Она даже завидовала ей. Она стала мечтать о том, чтобы найти себе мужа и помощника, похожего на Тимоти.
Ей нравилось, как он разговаривал со своими дочерьми Джейн и Джулией. Он сидел у их кровати в самые тяжелые дни их болезни и читал им книги или пел песни, пока Пруденс меняла уксусные компрессы, призванные снизить температуру, или уговаривала выпить противное на вкус лекарство, прописанное врачом. Ей нравилось, с какой мягкостью он относился к жене, когда та заболела, заразившись от девочек, и вследствие этого родила мертвого ребенка, лишив Тима самого для него драгоценного – сына. Нравилась нежность, с какой он укачивал бедную страдающую Эдит, когда та рыдала по ночам. Нравилось, как падали ему на лоб светлые шелковистые волосы, когда он до позднего вечера засиживался над гроссбухами и счетами, и то, как сверкали его глаза, когда его что-то радовало.
Но последнее время его ничто не радовало.
Она всем сердцем сочувствовала его горю, хотя он прятал его от всех под маской бодрого и ровного настроения. Но она знала правду. Она проходила мимо его кабинета в ту ночь, когда Эдит разродилась мертвым ребенком, и слышала надрывный звук приглушенных мужских рыданий. Они стали для нее свидетельством боли, которую Тимоти тщательно скрывал от всех, пытаясь помочь своей семье пережить период болезни и страданий. Ей все в нем нравилось. Она восхищалась и им самим, и его жизненной философией.
Там, в коридоре, он соблазнительно навалился на нее всем телом, прижав к стене, и она не могла оттолкнуть его, хотя и сознавала, что они ведут себя неправильно. Пруденс устала за долгие недели, в течение которых ухаживала за больными капризничающими детьми и угрюмой подавленной кузиной. Ей хотелось тепла и сочувствия, но ей ни разу не пришло в голову, что такое тепло может дать ей Тим. Он всегда был для нее недостижимым и запретным, вроде Бога, которому можно лишь поклоняться издали. Ее сопротивление было сломлено, когда он положил голову ей на плечо и прижался твердым влажным ртом к ее шее. Она позволила ему сжать себя в чудесном и пагубном объятии.
Однако ему было мало этой уступки. Он хотел большего, она поняла это по призывному давлению руки на ее ягодицы и по страстному стону, сорвавшемуся с его губ, когда он прижал ее к себе и стал горячо целовать в шею. Она пыталась сопротивляться, пыталась оттолкнуть его, но у нее не было ни сил, ни, в конечном итоге, желания дать ему достойный отпор. Его теплые губы и язык, ласкавшие ей шею, стали как бы испытанием ее решимости. Она почувствовала слабость в коленях. Когда его губы нашли ее рот, она ответила на поцелуй.
Словно почувствовав, что она сдается, он прижался к ней грудью, так что у нее даже заболели соски от непривычного давления. Его бедра также вжались в ее тело, когда он прижал ее к твердой плоской стене. Она почувствовала себя в ловушке, почувствовала себя кроликом, попавшим в зубы гончей, а он все целовал и целовал ее. Губы его были требовательными, и жар его страсти, риск, на который они пошли, лишали ее сил.
Он все крепче сжимал ее в объятиях, все плотнее прижимал к стене. Его бедра начали совершать вращательные движения. Твердость его мужского естества, ощущаемая ею даже через одежду, вызвала в ней никогда ранее не испытываемое чувство внутреннего горения. Ей были незнакомы и покалывание в груди, и влажный жар между ног, и отчаянная властность, с какой Тим стремился овладеть ею.
Совсем недавно она помогала своей кузине Эдит освободиться от окровавленного и жалкого мертвого младенца, а потом залечить грудь, налившуюся молоком, которое некому было сосать, и теперь была убеждена, что испытываемые ею странные ощущения посланы ей Богом или дьяволом в наказание за совершенный ею грех.
Тимоти попытался просунуть руку ей под халат.
– Нет! – Она ударила его по рукам, задыхаясь и чувствуя дурноту оттого, что обманывала свою родственницу.
Бедная Эдит ни на минуту не могла избавиться от боли, вызванной потерей ребенка. Она засыпала, только приняв большую дозу лауданума, притуплявшего все чувства. Пруденс не могла предать женщину, которая приняла ее в свою семью, кормила и одевала, ничего не рассчитывая получить взамен, кроме ее, Пруденс, общества и незначительной помощи по дому, в котором росли двое маленьких детей.
– Нет! – Она оттолкнула Тимоти с чувством отвращения, столь же сильным, как страсть, все еще бурлившая у нее в крови. Как они могли пасть так низко? Как могли поддаться греховному желанию?
– Мы не можем, не можем! – горячо зашептала она, когда Тимоти, покачиваясь, отступил. – Вы пьяны, сэр, а я… я дура. – Голос изменил ей. Молча она повернулась и бросилась бегом в свою комнату, чудом избежав катастрофы.
Она не смогла заснуть в ту ночь, а на следующий день не могла прикоснуться к еде, а в течение последующих недель не могла встречаться взглядом ни с кузиной, доверчиво смотревшей на нее, ни с Тимом, взиравшим на нее с неприкрытым желанием в глазах. Болезнь, с которой она так долго боролась в семье кузины, дотянулась и до нее. Миссис Мур, местную вдову, пригласили ухаживать за Пруденс, ворочавшейся и метавшейся на своей узкой кровати. Ее не переставая преследовали кошмары, в которых к ней тянулись чьи-то горячие руки.
Поскребывание в дверь вернуло Пруденс в настоящее. Она села, и кровать под ней заскрипела.
– Пруденс? – из-за двери до нее донесся хрипловатый голос Тима. – Ты не спишь?
Пруденс замерла, прижав руку к горлу. Она не осмеливалась сказать ни слова, не осмеливалась открыть дверь. Если она это сделает, она откроет дверь желанию и как следствие – собственному разрушению и гибели. Как мог Тим, заявлявший, что она ему небезразлична, требовать от нее так много?
– Пру? – Он опять поскреб в дверь. Любимый голос звучал очень тихо. – Ты не откроешь мне дверь?
Глаза Пруденс наполнились слезами. Она прикрыла рот рукой, опасаясь, что иначе разрыдается.
За дверью послышался вздох.
– Спокойной ночи, дорогая. Увидимся утром.
Тимоти ушел. Она услышала, как заскрипели половицы у него под ногами, потом этажом выше хлопнула дверь. Только тогда отняла она руку ото рта и, уткнувшись лицом в подушку, разрыдалась.
На следующее утро, измученная слезами и предчувствием надвигающейся беды, Пруденс встала на рассвете. Плеснув в лицо теплой водой из кувшина, стоявшего на комоде, и насухо его потом вытерев, она подошла к окну и выглянула наружу на узкий зеленый газончик, тянувшийся вдоль Стайн-стрит. Ей было необходимо посмотреть, не стоит ли там опять Рэмси. Подняв окно, она переступила через подоконник и вышла на узкий балкон. С балкона ей был виден крошечный кусочек океана, но какой-никакой, а это все-таки был вид.
У входа на пляж стоял мужчина в развевающихся белых одеждах. Странно, что она обратила на него внимание еще до того, как они встретились в банях. Она завороженно смотрела на него в первый день пребывания в Брайтоне. С тех пор она наблюдала за ним каждое утро с неослабевающим интересом. Его утренний ритуал заинтересовал бы ее в любом случае, вне зависимости от того, кем был этот мужчина.
