Текст книги "Удача – это женщина"

Автор книги: Элизабет Адлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

Глава 16

Энни узнала место только благодаря фотографии, которую прислал Джош. Она стояла на тротуаре, разглядывая груду кирпичей и обломков, называвшихся не так давно «Меблированные комнаты и салун на набережной». Лучше бы ей не приезжать в Сан-Франциско. Она успела просмотреть список погибших и пропавших без вести, и в их числе обнаружила имя и фамилию Джоша. Эти развалины были его домом, и они же стали его последним приютом. Слезы безостановочно струились из ее глаз, прохожие с любопытством поглядывали на нее, но она не обращала на них внимания.

Печаль, словно тяжелый свинцовый груз, сдавила ее сердце, стоило лишь вызвать в памяти образ очаровательного малыша, каким был когда-то Джош. Она вспомнила его доброту и мягкость и окончательно утвердилась в мысли, что он никогда не убивал женщин, о которых писали в газетах, что бы там ни говорил по этому поводу Сэмми Моррис. Если бы не Сэмми, Джош никогда бы не убежал из дому, а значит, не приехал бы в Сан-Франциско и не погиб под развалинами дома, где он жил в одиночестве и постоянном страхе, что его выследят и арестуют. Она старалась представить себе, что он чувствовал, когда затряслась земля и стены начали рушиться, засыпая кирпичами и обломками камней его одинокое пристанище. Она видела мысленным взором, как он, оказавшись в этом каменном мешке, задыхался от недостатка воздуха и отчаянно надеялся, что кто-нибудь придет ему на помощь и освободит из-под развалин, но вместо спасения пришел огонь. Она содрогнулась от ужаса, закрыв лицо руками. Об этом было слишком страшно даже думать.

…Фрэнси не собиралась в тот день идти к месту последнего упокоения Джоша, но неожиданно для нее ноги сами понесли ее к злополучному салуну. Она медленно шла, держа за руку сынка, и разглядывала каждый камешек на дороге. Фрэнси думала о Джоше. Лаи Цин сказал ей, что если она хочет продолжать жить дальше, ей следует добиться, чтобы все тени, все призраки, живущие в ее прошлом, оставили ее в покое.

Молодую женщину, стоявшую у развалин салуна, Фрэнси заметила задолго до того, как сама приблизилась к месту, где разбилось ее сердце. Незнакомка была одета в синий костюм, из тех, что обычно надевают, отправляясь в путешествие, а на ее голове красовалась широкополая шляпа, украшенная красным перышком, – сразу было видно, что она приехала издалека, скорее всего, из-за границы, – на ее внешности лежал отпечаток иной, нездешней жизни. Фрэнси видела, как незнакомка уткнулась лицом в ладони и начала тяжело, безостановочно рыдать. Ее сердце, полное сочувствия, устремилось навстречу чужой печали, и она, подойдя к женщине, успокаивающим жестом положила руку ей на плечо.

– Поверьте мне, – мягко сказала Фрэнси, – я хорошо понимаю и разделяю ваши чувства.

Энни вытерла слезы тыльной стороной руки и посмотрела на девушку, а Фрэнси продолжала:

– Я потеряла своего жениха во время землетрясения. Он был тяжело ранен после первого толчка, а когда подоспел второй, огромная каменная глыба поразила его прямо в голову. – Она прикрыла глаза и едва слышно добавила: – Поверьте, мне приходилось слышать, как дышат умирающие, поэтому я знала, что он умрет.

Энни взглянула на грустное лицо собеседницы и промолвила:

– Мне очень жаль, девушка, что я затронула печальные струны в вашем сердце. Я представляла себе, что в этом городе сейчас тысячи скорбящих, но мой брат настолько отличался от всех прочих людей, и я проделала такой огромный путь, чтобы увидеть его, что надеялась застать его живым, – это было бы только справедливо.

Фрэнси смотрела на незнакомку во все глаза, совершенно сбитая с толку. В жестах и манерах молодой женщины, а также в том, как она выговаривала слова, чувствовалось что-то до боли знакомое… и еще та назвала ее «девушка» – так же называл ее Джош. К тому же она сказала, что приехала издалека. Глаза Фрэнси расширялись от волнения по мере того, как она вглядывалась в незнакомку: небольшого роста, с карими глазами, затемненными длинными темными ресницами и на удивление знакомой улыбкой. Внезапно Фрэнси догадалась и сказала уверенно:

– Вы – сестра Джоша.

Энни приоткрыла от изумления рот и, сжав руку девушки, выдохнула:

– Вы знали Джоша?

– Все это время я говорила о Джоше, ведь именно я была рядом с ним, когда начался весь этот ужас…

Энни снова разрыдалась, потому что еще раз со всей очевидностью поняла, что Джош окончательно и безвозвратно для нее утрачен. Она обняла Фрэнси и крепко прижала к груди.

– Я рада, что он познакомился с вами, – произнесла она между рыданиями, – по крайней мере, в момент своей гибели он оказался рядом с любимым существом. Мне даже ночью снилось, как он лежит в темноте один, а огонь медленно подбирается к нему. Теперь я знаю, как он встретил смерть, и хотя это все ужасно, но неизвестность еще страшнее.

Продолжая удерживать руку Фрэнси в своей, она отступила чуть назад и первый раз внимательно посмотрела на подругу своего брата. Перед ней стояла тоненькая хрупкая девушка с коротко подстриженными волосами, нежным овальным лицом с чистым лбом, пересеченным шрамом, и большими глазами цвета драгоценного сапфира. Энни промокнула кружевным платочком слезы и сказала:

– Так вот какая невеста была у Джоша. Ведь вы, можно сказать, почти наша родственница. Почти что Эйсгарт, не так ли? Я имею в виду, что, стань вы женой Джоша, вы были бы мне невесткой. А я даже не знаю, как вас зовут.

– Меня зовут Фрэнси. Фрэнси Хэррисон. Маленький китаец, все это время стоявший за спиной Фрэнси, вдруг начал подавать признаки жизни и появился из-за ее юбки, словно из-за занавеса, в своей веселой шапочке, расшитой шелковыми лентами. Энни увидела круглое личико и лукавые узкие глаза китайчонка, которому на вид можно было дать года четыре. Улыбнувшись, она погладила его по голове и спросила:

– А ты кто такой, малыш?

– Он сирота, – объяснила Фрэнси. – Лаи Цин нашел его на улице и теперь о нем заботится.

– А как его зовут?

Тут Фрэнси заколебалась – она отчего-то ни разу не задавалась этим вопросом.

– Лаи Цин зовет его просто сынок.

– У каждого человека должно быть имя, – воскликнула с негодованием Энни. – Почему бы не назвать его Филипп? Это хорошее христианское имя, вполне достойное такого маленького язычника, как он. И кто такой Лаи Цин в конце концов?

– Лаи Цин – мой китайский друг, – гордо заявила Фрэнси, – и они не язычники, мисс Эйсгарт. Кроме того, Лаи Цин – джентльмен. Он помог мне во время землетрясения.

Энни кивнула.

– Что ж, теперь настала моя очередь помогать – вы были девушкой Джоша, и с моей стороны это только естественно, – при этих словах на ее глазах снова угрожающе выступили слезы. «Слезы я приберегу на ночь», – решила про себя Энни и добавила: – А теперь я могу написать отцу и уведомить его, что Джош был похоронен честь по чести вместе с сотнями других жителей Сан-Франциско. Это ведь не такая уж неправда, да? Я понимаю, что городская улица – не освященная земля кладбища, но зато моя маленькая ложь спасет нашу фамильную честь, – она на мгновение запнулась. – Джош тебе ведь все рассказал, не так ли, девушка? Ну, почему ему пришлось бежать? Разумеется, обвинения против него не справедливы, и если бы не Сэмми Моррис, он был бы сейчас дома и, я уверена, сумел бы защитить свое доброе имя.

Фрэнси ни разу не вспомнила о Сэмми с того самого момента, как погиб Джош, он просто испарился из ее памяти, словно его не существовало вовсе. Но вот теперь она снова услышала его имя и содрогнулась от страха.

– Да, я упомянула Сэмми Морриса, – с горечью объяснила Энни, заметив ее реакцию. – Так зовут друга Джоша, если можно, конечно, называть другом подобного типа. Завтра я еще раз просмотрю списки пропавших без вести, но нет сомнений, что он и на этот раз выкрутился. Знаете ли, дурным людям чаще всего везет.

Энни поправила громоздкое сооружение с пером на голове и, взглянув на поношенную одежду Фрэнси – потертую юбку, старую серую шаль, в которую она куталась, и уродливые старые ботинки, – заявила:

– Вы не можете ходить в подобном виде. Вам необходима новая одежда. Но сначала мы отведем нашего маленького Филиппа к его приемному отцу-китайцу.

Она ободряюще обняла Фрэнси за плечи, и они медленно двинулись вниз по улице.

– Говорят, Бог всегда посылает кого-нибудь нам на помощь в трудную минуту, – с чувством произнесла Энни. – И вот он послал мне вас. Девушку, которую избрал для себя Джош.

Лаи Цин стоял, нагнувшись над маленькой железной печуркой, топившейся углем, и тушил овощи в круглой жестянке из-под консервов. Он вежливо поклонился, приветствуя незнакомую симпатичную даму небольшого роста, которая вошла в хижину в сопровождении Фрэнси. Гостья дружески улыбнулась китайцу и приветливо поздоровалась с ним:

– Доброе утро, господин Лаи Цин. Фрэнси рассказала мне о той помощи, которую вы ей оказали. Она сказала, что вы настоящий джентльмен, и я рада убедиться, что она оказалась права.

Энни присела на оранжевый ящик из-под апельсинов, служивший стулом, перевела дыхание и сообщила:

– Мы дали вашему сиротке хорошее английское имя Филипп, хотя я полагаю, что его фамилия должна звучать на китайский манер.

Лаи Цин с интересом, но внешне бесстрастно наблюдал за тем, как женщина скинула с себя жакет и закатала рукава белой хлопчатобумажной блузки, не переставая при этом говорить:

– Ого, а здесь несколько жарковато, особенно если на тебе костюм из чистейшей йоркширской шерсти. Что это вы готовите, мистер Лаи Цин? Пахнет хорошо, но запах совершенно для меня незнакомый.

Тот не ответил, поскольку думал о новом имени, которое женщины дали мальчику, и, вдруг вспомнив о своем умершем маленьком брате, Лаи Цин произнес:

– Чен.

– Чен?

– Фамилия сыночка отныне Чен. Так звали моего братишку.

– Я понимаю. Итак, Филипп Чен. Хорошее мужское имя, оно мне нравится. Удачный выбор, господин Лаи Цин. И вот еще что. Фрэнси рассказала мне, как вы помогли ей, и я вам чрезвычайно благодарна за это. Видите ли, она была невестой моего брата Джоша. Мы совершенно случайно встретились на улице неподалеку… – тут она прикусила губу, но торопливо продолжала дальше: – От салуна, где работал и жил Джош. Фрэнси сказала мне, что у нее не было намерения идти туда сегодня, но что-то подтолкнуло ее. Скорее всего, это судьба, не так ли? А поскольку Фрэнси была близка с моим братом, я должна принять участие в ее судьбе. – Открыв кошелек, Энни извлекла оттуда пачку банкнот и сказала: – Я полагаю, что во время землетрясения вы тоже лишились всего, мистер Лаи Цин, и небольшая сумма вам не повредит.

Лаи Цин бесстрастно взглянул на деньги. Фрэнси уже знала это выражение, которое означало, что он «потерял лицо», и быстро проговорила:

– Вы не поняли. Мы с мистером Лаи Цином вместе прошли через все трудности, которые выпали на нашу долю после бедствия, постигшего город. Теперь он, сынок и я – члены одной семьи. Благодарю вас за предложенную помощь, мисс Эйсгарт, но я останусь здесь вместе с ними.

Энни чрезвычайно удивилась. Она не могла и предположить, что девушка захочет остаться вместе с китайцем, хотя и понимала, что такой смелый шаг достоин уважения. Она подумала, что если бы у нее оказалась такая сила воли в восемнадцать лет, то ее жизнь могла бы сложиться по-иному. Она вспомнила отупляющую скуку, царившую в вилле на «Холме Эйсгарта», свою рабскую службу отцу в течение многих лет и решила, что никуда отсюда не поедет. Разве не говорят люди, что начать новую жизнь никогда не поздно?

И, приняв решение, она сказала просто:

– Что ж, в таком случае я была бы не против присоединиться к вам. Дело в том, что я тоже одинока, особенно после того, как погиб Джош. Конечно, существуют еще отец и братья в далеком Йоркшире, но братья давно уже выросли, а я в семье всегда считалась рабочей лошадью, старой девой, не имеющей собственного разума и личной жизни. Я провела полжизни, ухаживая за отцом, и теперь настала очередь кого-нибудь другого. – Энни с грустью посмотрела на Фрэнси. – Джош был для меня словно родной сын, и после его смерти ничего не связывает меня с прошлым. По крайней мере, здесь, с вами, я буду чувствовать себя нужной, у меня появится цель в жизни. Благодаря Джошу я оказалась среди вас и среди вас хочу оставаться и дальше. Вместе с вами.

Вдруг к Энни бросился сынок. Он забрался к ней на коленки, и она принялась качать его, глядя с улыбкой на малыша.

– Наш дом – улица, – сказала Фрэнси. – У нас нет денег, и мы едим то, что нам подают в благотворительной столовой. Вы не знаете и половины моих несчастий и уж тем более печалей Лаи Цина. Он китаец и живет здесь без документов, то есть вне закона. Я должна остаться с ним и помочь ему, как он в свое время помог мне. Общими усилиями мы надеемся обмануть судьбу, которая была столь к нам неблагосклонна.

Энни кивнула. Они уже объединились в борьбе за жизнь, и она, Энни, была им не нужна. Она встала и принялась отряхивать юбку.

– Может быть, я хотела этого больше всего на свете, – сказала она, надевая шляпу. – Обмануть собственную судьбу.

Она встретилась взглядом с глазами Фрэнси и почувствовала, что та начинает принимать ее всерьез. Обе женщины, словно шестым чувством, вдруг ощутили и поняли, какая похожая внутренняя борьба происходит в их душах – борьба за то, чтобы поскорее ускользнуть от прошлого, забыть о нем. Фрэнси улыбнулась по-дружески Энни и произнесла:

– Тогда почему бы вам не присоединиться к нам?

Глава 17

Лаи Цин стоял в небольшой комнате, уцелевшей в одном из полуразрушенных домиков в китайском квартале, и наблюдал за игрой. Фишки для игры в маджонг летели на стол с щелканьем, напоминавшим отдаленную стрельбу; игроки возбужденно вскрикивали, а в комнате стоял сладковатый дурманящий запах опиума, доносившийся из курильни, располагавшейся здесь же, за занавеской.

Местечко, где собрались игроки, представляло собой, в сущности, сплошные развалины – стены подпирались бревнами, а потолок в паутине трещин был готов вот-вот рухнуть на головы играющих. Но игра на удачу, на судьбу шла в китайском квартале годами, и даже землетрясение не заставило китайцев отказаться от нее.

Лаи Цин потрогал деньги, лежавшие в кармане, и мысленно их пересчитал – там было двадцать долларов, выигранных у Чанг Ву вместе с не стоившей и гроша бумажкой на владение участком земли в Гонконге, и еще десять долларов, оставшихся от суммы, выданной Китайским кредитным товариществом. У Лаи Цина существовало строгое правило – никогда не проигрываться до нитки и иметь денежный резерв. Этот резерв нынче состоял из пяти долларов мелкой монетой, которые были аккуратно завернуты в тряпочку и лежали в его соломенной корзине. По собственному выражению Лаи Цина, они были отложены на «черный день», хотя, по правде говоря, почти каждый день в его жизни мог бы именоваться «черным».

Итак, Лаи Цин наблюдал за игрой, в то же время осуждая игравших. Он не видел мудрости в их подходе к игре, а лишь один азарт – своего рода болезнь, сходную с лихорадкой. Он, Лаи Цин, играл с умом, его мысленный взор проникал в самую суть игры, он легко просчитывал все положения фигур и их возможные комбинации и был в состоянии предсказать результат задолго до конца партии. Одно всегда было плохо – все его партнеры были так же бедны, как и он сам, и он никак не мог выиграть достаточную сумму, чтобы начать игру с серьезными игроками. Ситуация, сходная с попыткой определить, что появилось раньше – яйцо или курица. Но сегодня, по-видимому, в связи с постигшим всех бедствием в маленькой комнате собрались игроки самого разного уровня, и были даже такие, о которых он только слышал, но никогда не видел. Это были настоящие мастера, легендарные личности, своим искусством не уступавшие ему.

Он продолжал размышлять о тридцати пяти долларах в кармане и о своих новых обязанностях, возникших с появлением в его жизни Фрэнси, сыночка и Энни. По правде говоря, ему следовало бы вернуться на работу и собирать яблоки и сливы или ухаживать за молодыми побегами риса, но эта работа едва ли была в состоянии прокормить его одного, не говоря уже о семье. Он знал, что ему следовало зарабатывать столько, чтобы его близкие не нуждались. В противном случае он потерял бы перед ними лицо. Ради себя самого следовало рискнуть, но для страховки он решил начать обычную игру «по маленькой» с привычными партнерами.

Он терпеливо ждал, когда освободится место за столом, и вот его ожидание увенчалось успехом – бородатый старик резко отодвинул свой стул и, крепко поругивая неблагосклонную к нему судьбу, выбрался из-за стола. Лаи Цин мгновенно занял его место и вступил в игру. На столе мелькали старые кости, испещренные по бокам красными, зелеными и белыми драконами, на игральных досках мельтешили различные символы, изображавшие ветры, цветы и времена года, заросли бамбука, окружности, древних героев и комбинации цифр. Кости с треском вылетали из стаканчика, и через некоторое время Лаи Цин стал улыбаться – к нему пришла удача, и гора фишек возле него принялась быстро расти. Через пять минут его десятидолларовая купюра, которую он поставил на кон, превратилась в шестьдесят долларов, через полчаса выигрыш составил уже триста долларов, и его партнеры, сердито ругаясь, один за другим вышли из игры.

Положив выигрыш в карман, Лаи Цин перешел к другому столику, расположенному у окна, в котором, правда, не было стекол. Красный, вышитый драконами платок закрывал пустой оконный проем, чтобы прохожие не заглядывали в комнату и не мешали игре. Платок колыхался от ветра, и его длинные свободные концы метались подобно крыльям летучей мыши. За столом сидела шестерка игроков, соревновавшихся в старинной китайской карточной игре чрезвычайной сложности. Они кидали карты на стол при тусклом свете единственной свечи и курили трубки. Табачный дым смешивался с опиумным, поднимался к потолку и придавал сумраку, царившему в комнате, голубоватый призрачный отсвет.

Лаи Цин облокотился о стену и, придав своему лицу бесстрастное выражение, принялся следить за игрой. Он хорошо знал эту игру, требовавшую от партнеров острого ума, опыта и молниеносной реакции, но играл в нее редко, поскольку его обычные компаньоны были слишком медлительны и невежественны. Он незаметно исследовал лица игравших – они были непроницаемы и сурово смотрели прямо перед собой. Количество же долларовых банкнот, лежавших перед ними, заставило на один миг замереть его сердце. Он понял, что перед ним солидные люди, приехавшие сюда скорее всего из Той-Шаня. Тем не менее, все предзнаменования на этот день были для него удачными, и он подумал, ощупывая секретный внутренний карман с деньгами, что судьба предоставляет ему редкий шанс, возможно, единственный в жизни, сыграть, сделав крупную ставку. Поэтому, как только один из игроков вышел из-за стола, он занял его место.

Сердце Лаи Цина впервые за вечер по-настоящему екнуло, когда он взял первые карты: это были двойные шестерки и двойные восьмерки – очень удачные комбинации. Но глаза его по-прежнему ничего не выражали, а лицо оставалось неподвижным, словно вода в пруду в безветренный день. Когда он выкладывал на стол двести долларов в качестве первой ставки, рука его не дрогнула, хотя все внутри сжалось от напряжения. Цифры и комбинации карт с огромной скоростью мелькали в его голове по мере того, как шла игра, и уже через несколько секунд он знал, какие карты на руках у партнеров, а еще через полминуты подсчитывал свой первый выигрыш.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, в следующей партии он поставил на кон целиком весь выигрыш. Внутри у него все возликовало, когда розданные карты при ближайшем рассмотрении оказались девяткой и двумя тузами. Лучшей комбинации и представить себе было нельзя – ведь девятка считалась самым главным номером в этой игре и, согласно символике цифр, означала «полноту мира», в противовес единице – «началу». Воистину все в тот день складывалось удивительным образом, суля удачу Лаи Цину.

Игроки, сидевшие рядом с ним за столом, поначалу с подозрением поглядывали на его поношенную одежду, но когда он выиграл во второй раз, в их холодных глазах мелькнуло нечто, похожее на уважение. А потом он выиграл следующий кон. И каждый раз поднимал ставки. В конце концов, боги были на его стороне, а кто он такой, чтобы идти против их воли?

В комнате давно уже все присутствующие бросили игру и собрались вокруг их столика. Они охали и ахали, глядя на кучу денег, лежавшую около Лаи Цина и выглядевшую уже как небольшой холм. Зрители замирали в самые патетические моменты, когда Лаи Цин, раз за разом испытывая судьбу, вновь ставил на кон все, выигранное прежде, и снова оказывался в выигрыше, который составлял уже тысячи долларов. Многие бормотали: «Удача, несомненно, вот-вот повернется к нему спиной». Или: «Лаи Цин искушает судьбу, выигрывая такие огромные суммы».

Через час партнеры Лаи Цина, взглянув друг на друга, разом отодвинули свои стулья из-за стола и прекратили игру. Он встал, вежливо поклонился, в то время как его партнеры поздравляли его с большой удачей. Однако глаза их смотрели холодно, и Лаи Цин знал, что они злы на него. Собрав со стола деньги, он прежде всего отыскал глазами бедняков, у которых выиграл первые триста долларов, и вернул им их проигрыш.

– Вы принесли мне удачу, – объяснил он. – Без вас я не смог бы играть по-крупному.

Выходя из комнаты, Лаи Цин почувствовал себя другим человеком – впервые в жизни он заметил в глазах других людей уважительное выражение по отношению к его скромной особе. Ему казалось, что он сразу стал выше ростом – ведь когда тебе улыбается фортуна, ты чувствуешь, как на тебя нисходит благословение богов, и начинаешь вести себя соответственно. Лаи Цин начал игру ничтожным бедняком и за одну ночь превратился в богача.

В хижину он вернулся только перед рассветом. Фрэнси и сынок мирно спали. Как только первый утренний свет начал проникать через занавеску, служившую дверью, Лаи Цин пересчитал добычу и едва не потерял дар речи, когда осознал, какая сумма лежит перед ним. Почти двенадцать тысяч долларов. Он потрогал холмик из долларовых купюр и, пораженный, сложив на груди руки и прислонившись спиной к зыбкой стене хижины, сложенной из досок и обломков бревен, предался размышлениям.

Он вспоминал свою жизнь, вернее, ее лишения, побои, постоянные страх и нищету; он думал о школе, в которой никогда не учился, о своей семье, обрекшей его с рождения на трудную крестьянскую долю, хотя он никогда не чувствовал к ней призвания. Всю свою прошлую жизнь он много и тяжело работал. Но еще совсем ребенком, двигаясь вслед за буйволом по залитому водой рисовому полю и с усилием вытаскивая ноги из холодной грязи, он знал, что на свете есть кое-что получше этого. Он наблюдал за белыми утками, бесконечно и бессмысленно бултыхавшимися в деревенском прудике, и понимал, что их судьба, подобно его собственной, была определена высшими силами еще до того, как они вылупились из яиц. Это знание заставляло его по-другому оценивать и самого себя. Временами он чувствовал себя в деревне чужаком, только по ошибке родившимся в убогом селении, принцем среди нищих, мудрецом среди невежественных и тронутых умом. У него не хватало ни знаний, ни слов, чтобы сформулировать ниспосланное ему откровение, но он отлично сознавал, что оно поселилось в его душе и пробудет с ним до смерти. И вот теперь, заполучив груду американских долларов, он наконец был в состоянии до конца испытать судьбу и попытаться ухватить за крыло синюю птицу счастья. И еще – Лаи Цин решил никогда больше не играть, поскольку большая удача не приходит дважды.

Он с нетерпением ждал, когда проснется Фрэнси, сожалея, что не знает заклинаний, которые помогли бы ему разгладить морщинку, появившуюся у нее на лбу, и прогнать горестные вздохи, срывавшиеся с ее губ даже во сне. Теперь, когда Лаи Цин знал все, что ей пришлось пережить, он бескорыстно радовался, что сможет быть по-настоящему полезным девушке.

Но вот она стала постепенно выбираться из объятий сна, и Лаи Цин вышел наружу и принялся растапливать маленькую железную печурку. Потом набрал в ведерко воды из колонки в конце улицы и поставил ее кипятиться. Затем взял маленький бело-голубой чайник с поломанной ручкой, аккуратно насыпал в него ложечкой чай, пахнущий жасмином, и влил кипящую воду. Когда он наконец вернулся в хижину, Фрэнси уже сидела на своем ложе и, потирая кулачком глаза, с удивлением рассматривала рассыпанные на убогом столике доллары.

– Лаи Цин, – строго спросила она, – откуда все это? Ты что, ограбил банк?

Тот налил в чашки чай и, предложив одну из них Фрэнси, ответил:

– Вчера судьба была ко мне благосклонна. Я обыграл знаменитых игроков из Той-Шаня. Я постоянно поднимал Ставки, и, когда игра закончилась, я стал обладателем двенадцати тысяч американских долларов. Это настоящая удача, Фрэнси. Теперь мы богаты.

Фрэнси слушала его рассказ с огромным волнением, – хотя Лаи Цин не спал всю ночь, глаза его были, как всегда, спокойны и внимательны, а все его существо излучало непривычное для нее состояние уверенности в себе. Лаи Цин словно родился заново. И действительно, двенадцать тысяч Долларов – большая сумма, которой хватит не только на ботиночки для сынка, свечи и подушки. Эти деньги – шанс для Лаи Цина полностью изменить свою жизнь, и она не собиралась смотреть сквозь пальцы на то, как он станет их постепенно проигрывать, тихо удаляясь по ночам в очередной притон.

– Тебе необходимо начать собственное дело, – строго сказала она ему. – Подумай только о возможностях, которые предоставляет землетрясение расторопному человеку! Да это сродни золотой лихорадке в прошлом веке, когда мой дедушка был торговцем. Он составил огромное состояние, покупая и продавая все, что требовалось людям, копавшимся в земле в надежде найти золото. Ты только подумай, сколько всего нужно хотя бы здесь, в одном китайском квартале, – китайские специи и привычная для китайцев пища, восточная одежда, обувь, табак. Люди купят все, поскольку сейчас у них ничего нет.

Лаи Цин раскуривал свою трубку, и она поняла, что он размышляет над сказанным. Молчал он довольно долго, потом вынул из соломенной сумки кусок алого шелка, тщательно завернул в него доллары и двинулся к выходу, зажав сверток с деньгами под мышкой. Он не повернул головы и даже не взглянул на Фрэнси. Она вздохнула. Было похоже на то, что она проиграла и китаец снова отправился в игорный дом.

Лаи Цину, как обычно, пришлось долго пробираться среди развалин, однако через полчаса он уже стучался в дверь одного из уцелевших домов в китайском квартале. Старик, живший в этом доме, являлся одним из самых влиятельных старейшин китайской общины Сан-Франциско. Он контролировал большую часть денежных средств, которыми располагало Китайское кредитное товарищество. Все займы и перемещения денег осуществлялись под честное слово членов товарищества, а понятие о чести, необычайно развитое у китайцев, не позволяло должникам задерживать необходимые выплаты, поскольку в противном случае считалось, что они «потеряли лицо». Таким образом, отказавшихся платить было крайне мало. Если же бизнес какого-нибудь члена товарищества прогорал, то его родственники полагали своим священным долгом помочь ему и совместными усилиями возвращали заем. Но у Лаи Цина не было родственников, готовых помочь. Единственное, чем он располагал, была его идея, а также честь и двенадцать тысяч долларов.

Дверь открыла женщина, и он сообщил ей, что хотел бы видеть почтенного старца.

– Кто ты такой, что пришел к нему прямо домой? – подозрительно спросила она, наполовину уже закрыв дверь.

– Доложи достопочтенному старейшине, что Ки Лаи Цин из провинции Ан-Вей хочет побеседовать с ним о деле.

Впервые за много лет он назвался семейным именем – Ки, которое прозвучало чуждо и странно даже для его собственного слуха.

Старуха захлопнула дверь прямо у него перед носом, так что вновь обретенное Лаи Цином чувство самоуважения подверглось жестокому испытанию, пока он ждал ответа за закрытой дверью. Он еще раз напомнил себе, что у него в свертке под мышкой двенадцать тысяч долларов и что теперь он солидный и ответственный господин. От подобных мыслей он подтянулся и выше поднял голову.

Наконец, дверь снова распахнулась, и старуха, продолжая сохранять на лице недоверчивое выражение, тем не менее впустила Лаи Цина и повела за собой в глубь дома. Оказавшись в просторной комнате на первом этаже, он осмотрелся, удивляясь про себя: каких только сокровищ не хранил в своем чреве такой с виду непритязательный дом. Лаи Цин дивился на фарфоровые вазы, на резные статуэтки из жада, изображавшие животных, на мягкие шелковистые ковры и шелковые ширмы, вышитые жемчугом. На стенах висели расписанные иероглифами свитки и другие образчики китайской каллиграфии, изящные светильники и маски из черного дерева. В комнате находился также резной деревянный алтарь времен династии Мин, а на нем коллекция бронзовых предметов: туалетные зеркальца, сосуды из жада, оправленные в бронзу, и небольшого размера скульптуры, отлитые еще в эпоху династии Тан. Элегантные стулья из черного дерева были расставлены среди лакированных столиков и укладок, отделанных перламутром. Не менее дюжины часов китайской работы на полу и стенах отсчитывали мгновения быстротекущего времени. На всей большой сумрачной комнате лежал отсвет богатства, накопленного почтенным старейшиной за долгую жизнь. Лаи Цин боялся пошевелиться из опасения повредить или разбить что-нибудь из окружавших его драгоценных предметов.

В комнату вошел старик. Он кутался в шелковую стеганую куртку и зябко поводил плечами, пытаясь избавиться от холода, постоянно терзавшего его дряхлую плоть. Лысая голова сверкала в свете лампы, брови стояли торчком, а длинные висячие седые усы у подбородка переходили в остренькую седую бородку. Лаи Цин быстро отвесил три церемонных поклона, изо всех сил стараясь держаться с достоинством в присутствии столь важного и богатого человека.

– Достопочтенный дедушка, – нервно начал он, называя старика «дедушка», чтобы показать свое глубочайшее уважение к возрасту хозяина, – я пришел к вам по делу. В связи с землетрясением в китайском квартале не хватает самого необходимого. Людям нечего есть и надеть на себя, а наши торговцы не торопятся заниматься делами. Конечно, они тоже сильно пострадали во время бедствия, но все равно слишком медлительны. У меня есть желание распрощаться с прежним низким положением и стать купцом. Вещи же и продукты я бы хотел ввозить непосредственно из Китая.

Глаза старика буквально впились в Лаи Цина, оценивая его ветхое одеяние, худобу и печать бедности, еще не стершуюся с его облика.