355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элизабет Адлер » Удача – это женщина » Текст книги (страница 13)
Удача – это женщина
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 00:13

Текст книги "Удача – это женщина"


Автор книги: Элизабет Адлер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

– Внезапно мы стали проваливаться в бездну, и вокруг нас все рушилось. Казалось, что ночной кошмар происходит во сне. На мою грудь навалилось что-то очень тяжелое, а рот был забит пылью. Я задыхалась и никак не могла набрать в легкие достаточное количество воздуха. Потом, наконец, я смогла открыть глаза и сразу же попыталась отыскать глазами Джоша. Мы по-прежнему лежали друг у друга в объятиях, но по той тяжести, которая давила на меня, я догадалась, что он закрывал меня своим телом, подставив сыпавшимся вокруг обломкам не защищенную ничем спину. Немного света проникало в крохотное отверстие наверху, и я увидела, как огромная балка, пробив перекрытия, обрушилась на него и буквально придавила ко мне. Я слышала его тяжелое дыхание в сантиметре от собственного уха и попыталась выбраться из-под него, но он оказался слишком тяжелым, да еще сверху на него давил груз. Я чувствовала на своих губах привкус крови и не знала, его это кровь или моя. Но в одном я была уверена – необходимо было найти людей и позвать на помощь. Дюйм за дюймом я принялась медленно выбираться из-под Джоша. Не помню, сколько времени на это ушло, может, минуты, а может быть, и часы. Но, в конце концов, мне удалось освободиться и подняться на ноги. – Фрэнси помолчала минуту и продолжила свой рассказ. Казалось, она не могла остановиться.

– Я по-прежнему слышала хриплое дыхание Джоша и вспомнила, что так же дышала моя мать, когда умирала. Через некоторое время он начал стонать, и я заткнула уши ладонями, чтобы не слышать, как он страдает. Но я не могла просто так стоять и ждать, когда он умрет. Я попыталась приподнять балку, прижимавшую его к полу, но даже не смогла сдвинуть ее хотя бы на дюйм. Тогда я опустилась рядом с ним на колени и, приподняв за плечи, постаралась вытащить из-под давившего груза. Одно мгновение мне казалось, что у меня получится, но вот земля затряслась снова, и я, посмотрев вверх, увидела, как на нас падает часть каменной стены. Инстинктивно я отпрыгнула назад и, присев, закрыла голову руками. Вся каменная кладка обрушилась на него и почти совершенно его засыпала. Я снова бросилась к нему, не зная, что делать. Он лежал неподвижно, и мне сначала показалось, что он умер. Внезапно он приподнял голову и посмотрел на меня… – Задрожав всем телом, она взглянула на Лаи Цина, словно не решаясь вспоминать дальше, но потом собралась с силами и медленно проговорила: – Его лицо… лицо доброго ангела… превратилось в кровавую кашу, в которой тускло блестели обломки костей…

Лаи Цин молчал. Он не сделал ни малейшего усилия, чтобы успокоить ее. Он знал, что слова мало значат в этой жизни, и существуют вещи, которые невозможно вытравить из памяти, и человек хранит их в душе до самой смерти.

– Я замерла, – прошептала Фрэнси, – и продолжала беспомощно сидеть рядом с ним, слушая, как его дыхание становится все слабее и слабее… пока не прекратилось совсем, и тогда я поняла, что он умер. Я взяла лежавшее рядом одеяло и прикрыла его. А потом ушла, оставив его в этом каменном гробу.

Не помню как, но я оказалась на улице. На самом деле никакой улицы уже, разумеется, не было, только развалины кругом и обломки. Повсюду чернели дымы от начинающихся пожаров и бежали в разные стороны люди, только я не знала; куда… Я последовала за одной стайкой беженцев… кто-то помог мне… они забинтовали мне голову и дали одежду. Потом подвели к передвижному медицинскому пункту, который располагался на простой повозке, – ведь главный госпиталь города был разрушен до основания, и по улице метались уцелевшие больные, медицинские сестры и врачи. Я пошла прочь от толпы – вдруг я решила, что мне надо домой. Надо же было взглянуть, как обошлось землетрясение с семейством Хэррисонов. В глубине души я хотела, чтобы мой отец умер тоже.

Я двинулась к дому. Вы уже были рядом с ним и видели все, что там произошло. Мое желание исполнилось, – бесцветным голосом закончила она свое повествование и посмотрела на Лаи Цина, внимательно слушавшего ее исповедь.

Китаец понял, что она ждет его сочувствия, и торжественно сказал:

– Мое сердце разрывается от сострадания к тебе, сестричка. Но не твое желание убило твоего отца и разрушило твой дом. Твой отец похитил у тебя юность, а все свое достояние отдал сыну. Не ты убила его, так же как твой любимый погиб не по твоей вине. Все это судьба. Настало время, сестричка, брать свою судьбу в собственные руки. Ты должна позабыть, что еще молода и страсти бушуют в тебе, и взять судьбу за горло, чтобы она не относилась к тебе с презрением, столь недостойным тебя. Настало время научиться управлять колесницей, имя которой жизнь, и, не оглядываясь назад, двигаться дальше.

Фрэнси вытерла набежавшие на глаза слезы. Обхватив колени руками и нагнувшись вперед, она ловила каждое его слово. Она вглядывалась в него, словно видела впервые в жизни. Ее спаситель был уже не молодым человеком, хотя она и не смогла бы с точностью определить его возраст. Овальное лицо китайца очень украшали глубокие миндалевидные черные глаза, а твердая линия рта придавала ему решительное, целеустремленное выражение. Он был строен, даже тонок в кости, и на всем его облике лежала печать перенесенных лишений. Однако было в его лице нечто, что никак не вязалось с потрепанной одеждой и отсутствием денег в секретном карманчике. Сквозь тонкие черты проступала мудрость многих и многих поколений древнего народа, к которому принадлежал Лаи Цин, мудрость наперекор страданиям и бедности, сопутствующим большинству китайцев. И эту многовековую мудрость она была не в состоянии постигнуть.

– Какой ты умный, Лаи Цин, – тихо произнесла она. – И загадочный, словно древний китайский мандарин.

Тот поклонился.

– Тебе надо спать, – сказал он. – Ты должна забыть плохое, забыть удары, постигшие тебя. Спи, сестричка, а завтра начнешь жить заново. Все забыть невозможно – это правда. Но зато ты сможешь нести бремя воспоминаний, не оглядываясь назад.

Она подчинилась и легла рядом с мальчиком, а Лаи Цин заботливо укрыл их одеялом. Потом он устроился поудобнее у огня и стал думать о Гормене Хэррисоне, поскольку знал о нем больше, чем думала его дочь. Через некоторое время он отогнал от себя дурные воспоминания и повернулся так, чтобы видеть спящих. Они напоминали ему двух детей, особенно Фрэнси. Судьба лишила их обоих детства, точно так же, как в свое время и его. Теперь она свела их вместе, и они вместе будут смотреть в глаза судьбе. Начиная с завтрашнего дня.

Глава 15

Прошел дождь – короткий, но необыкновенно частый, который внезапно оросил землю, пролившись из невесть откуда взявшихся туч. Фрэнси поднималась вверх по холлу, направляясь в сторону Калифорния-стрит. На вершине она ненадолго задержалась, чтобы перевести дух. От крутого подъема ее щеки раскраснелись, а капельки дождя застряли в волосах, выбившихся из-под косынки. Прошло три недели с того дня, как Сан-Франциско был разрушен дьявольским землетрясением, а Джош погиб. Три недели минули также с тех пор, как Гарри Хэррисон предал огню тело своего отца.

Ей пришлось отогнать от себя его призрак. Она прочитала в газете «Кроникл», что в ближайшее время должна состояться заупокойная служба по Гормену Хэррисону. В газете также говорилось, что его сын Гарри, проявивший немалое мужество ввиду постигшей его личной драмы, объявил, что восстановит фамильный дом на Ноб-Хилле, дабы «показать всему свету, что уничтожить Хэррисонов не в состоянии и сам Господь Бог».

В статье подчеркивалось, что Гормен Хэррисон являлся самым богатым гражданином города и что он завещал все свое состояние единственному сыну. Было, правда, сделано одно исключение – ранчо в долине Сонома, принадлежавшее умершей много раньше жене покойного, согласно ее последней воле, переходило в собственность их дочери Франчески, но, поскольку ее никто не видел с момента землетрясения, считалось предположительно, что она погибла.

Фрэнси медленно шла по Калифорния-стрит, с чувством скрытого страха рассматривая обуглившиеся руины отеля «Фаирмонт». Рабочие метр за метром методично очищали территорию, пробираясь сквозь завалы со своими тачками, на которые грузили мусор и обломки. Правда, все, что можно было продать или использовать в хозяйстве – будь то куски мозаичного панно, мраморный бюст или атласная женская туфелька, – они оставляли себе.

От всего их старого дома остался только один фасад. Фрэнси прошла мимо знаменитых на весь город когда-то белых дорических колонн и поднялась по знакомым мраморным ступеням в холл. Она глянула наверх – огромный стеклянный купол исчез, и дождь свободно проникал во внутренние помещения. Фрэнси ногой расчистила небольшой участок пола и обнаружила, что черно-белые плиты мрамора, покрывавшие холл, потрескались и готовы были рассыпаться на тысячи мелких кусочков. И тут до нее вдруг дошло, что среди мусора и хлама, заполнявшего когда-то роскошный холл, есть и частицы праха ее отца. От этой мысли ей стало не по себе – она ощутила его незримое присутствие здесь, в доме, и даже рядом с ней. Это ощущение было настолько острым, что она бы не удивилась, встретив его во плоти.

Задрожав от ужаса, она выбежала из дома, или, вернее, из тех развалин, что от него остались, и помчалась со злополучного холма что есть силы. Она была рада, что ей ничего не перепало из отцовского наследства, пусть уж лучше она останется бедной и свободной.

Фрэнси уже привыкла к виду разрушенных и обезлюдевших улиц, поэтому она удивилась, наткнувшись у подножия холма на сборище народа, отдаленно напоминавшее гулянье в ярмарочный день в провинции. Люди стояли у своих импровизированных жилищ или, лучше сказать, просто нор, куда они уползали на ночь, и непринужденно, по-соседски болтали. По краям улицы, на тротуарах стояли, наподобие садовых скамеек, разнокалиберные стулья, кресла и диваны, на которых важно восседали дети и престарелые горожане. Женщины готовили пищу на скроенных впопыхах очагах и печурках. Некоторые мужчины с деловым видом сколачивали столы из ящиков для транспортировки апельсинов. Мальчишки стайками носились вокруг, забираясь на каменные холмы и горки, сотворенные стихией из когда-то вполне пристойных домов, словно специально на потеху юным разбойникам. Девочки плясали под звуки неизвестно каким чудом уцелевшей фисгармонии. Как ни странно, но в разрушенном Сан-Франциско царил дух веселья и братской любви. Люди, как могли, старались забыть свои печали. «В конце концов, – говорили они друг другу, – все мы находимся в одной лодке».

Как и все оставшиеся в живых двести пятьдесят тысяч горожан, Фрэнси, Лаи Цин и маленький китаец старались воспользоваться всеми привилегиями, которые предоставлялись беженцам. Они обедали за пятнадцать центов в кухнях Общества спасения или вообще бесплатно, предъявляя талоны, выданные обществом Красного Креста, когда деньги у них кончились. На завтрак можно было получить кашу и горячие бисквиты с кофе, на обед – тарелку супа и мясо с овощами и, наконец, порцию тушеного мяса с картофелем и хлеб с чаем – на ужин. Подобно многим, они жили в импровизированной хижине на границе китайского квартала и старались сделать свою жизнь более-менее сносной.

Лаи Цин сидел на деревянном ящике внутри их рукотворной развалюхи и учил мальчика считать на старых деревянных счетах. Он улыбнулся, увидев Фрэнси, вынул из секретного карманчика деньги и вручил ей, не забыв похвалиться:

– Смотри, сколько монет имеет моя!

Она быстро пересчитала деньги и с удивлением посмотрела на него:

– Но, Лаи Цин, здесь больше ста долларов!

– Одна сотня, три доллара и двадцать центов, – подтвердил Лаи Цин, светясь от радости. Он выхватил из кармана небольшую черную книжечку и, продемонстрировав ее Фрэнси, объявил:

– Китайское кредитное товарищество снова открылось сегодня. Деньги не сгорели, как боялась моя. Сегодня они выплатили моя все.

Он снова широко улыбнулся, и Фрэнси улыбнулась ему в ответ:

– Ну что ж, Лаи Цин, как выяснилось, ты богач.

– Сегодня вечером моя играет пан-гау, – сообщил он конфиденциальным тоном, пряча деньги в карман, – и становится еще богаче.

Она взглянула на него, пораженная:

– Ты хочешь сказать, что сегодня вечером пойдешь играть на деньги?

Его лицо внезапно превратилось в неподвижную маску.

– Это моя работа, – сказал он коротко и отвернулся.

Тоскующим взглядом она следила, как Лаи Цин пробирался через людную улицу, лавируя среди швейных машинок, тазов с замоченным бельем, подлезая под многочисленные веревки с бельем, натянутые прямо посередине улицы, обходя стоящие прямо на тротуаре шифоньеры, столы, раскрашенные ширмы и импровизированные печи, изготовленные из обломков металла и кирпичей. Она думала о том, сколько всего можно было бы накупить на сто три доллара и двадцать центов. Прежде всего – ботинки для мальчика, подушки, свечи и мыло. За еду можно было бы платить, а не жить за счет чужой благотворительности. Но потом Фрэнси покачала головой. Деньги принадлежали не ей, а Лаи Цину, и он имел право распорядиться ими как душа пожелает. А вот ей не мешает подумать о работе.

Она вернулась в хижину и принялась готовить мальчику ужин, состоявший из хлеба и молока. Вдруг, к ее удивлению, занавеска, заменяющая им дверь, отодвинулась и в хижину вошел Лаи Цин. Он быстро сунул ей в руку пятьдесят долларов и скороговоркой произнес:

– Раньше моя жила одна. Сейчас моя чувствует ответственность. Сейчас моя не может проиграть все деньги. Мы должны купить сынку ботиночки и другие вещи, в которых нуждается сестренка. – Закончив свою речь, он торопливо поклонился, и был таков.

Фрэнси от неожиданности присела на ящик, продолжая сжимать в кулаке пятьдесят долларов. Мальчик на минуту оторвался от своего счета и посмотрел на нее, улыбаясь. «Сынок» – так называл Лаи Цин мальчика, а ее – «сестренка». У Фрэнси потеплело на душе. Оказалось, что Лаи Цин и мальчик стали для нее родными людьми – куда более родными, чем настоящие родственники, ее плоть и кровь.

Лаи Цин вернулся очень поздно. Даже в тусклом пламени свечи было видно, до чего он утомлен. У него вытянулось лицо, и он прямо-таки упал на ящик, служащий им стулом. Утвердившись на ящике и спрятав лицо в ладонях, китаец траурным голосом затянул нараспев:

– Удача покинула моя сегодня, сестренка. Совсем от моя ушла.

У Фрэнси оборвалось сердце.

– О, Лаи Цин, ты проиграл все деньги? – простонала девушка.

Он покачал головой:

– Моя очень хороший игрок. Моя выиграла. Но человек, с которым моя играла, не имел денег, чтобы давать мне. Вместо он дал моя эта бумага. Он сказал мне, что она стоит восемьдесят долларов, может, больше…

Фрэнси взяла бумагу у него из рук. Это был тонкий пергамент, в верхней части исписанный китайскими иероглифами. Там же находилась красная печать. Под иероглифами уже по-английски было начертано следующее: «Договор об аренде на срок в девятьсот девяносто девять лет. В аренду отдается участок земли в центральном районе Гонконга между улицами Де Во и Королевы Виктории. Точное положение участка можно определить по карте, которая прилагается ниже…»

Фрэнси с удивлением посмотрела на Лаи Цина:

– Это договор на аренду земли в Гонконге. Но здесь указано, что арендный договор был продан компанией Мон Ву Ланд господину Хуангу Ву.

Лаи Цин кивнул:

– Хуанг Ву был дедушкой Чанг Ву. Когда он умер, земля перешла в собственность Чанг Ву, а теперь она моя. Вот его письмо, свидетельствующее, что участок принадлежит мне.

Он протянул ей другой листок, но текст был написан по-китайски, и она вернула листок назад.

– Ты должен перевести мне, что тут написано.

Лаи Цин подержал бумагу на расстоянии вытянутой руки от глаз, откашлялся и дернул ногой. Через минуту он отрицательно помотал головой и уставился в пол в некотором замешательстве. Потом скорбным голосом изрек:

– Сестренка, моей сокровенной печалью является то, что моя не научилась писать и читать.

Фрэнси вспыхнула – сама того не желая, она унизила его, заставила «потерять лицо», хотя постепенно стала уже понимать, сколь важен для китайцев покров уважения и вежливости в каждом деле.

– Прошу меня извинить, – пробормотала она смущенно. Лаи Цин пожал плечами, и его лицо вновь приобрело бесстрастное выражение.

– Моя семья была бедная. Среди нас никто не ходил в школу. Не было денег и времени, чтобы учиться. Моя знает только цифры. Моя пошла работать, когда моя было только четыре года, и моя работала на плантациях, где росли тутовые деревья, мы собирали листья тутового дерева и укладывали их в тюки. Моя еще работала на рисовом поле и помогала высаживать новые ростки, а также моя работала на ферме, где разводили уток. Фермой владел деревенский богатей. Мне всегда хотелось посеять что-нибудь дельное в собственной голове, а не на поле, но судьба не захотела, чтобы моя училась. Нас было семь сыновей и одна дочь, и мы все должны были работать. Если бы мы не работали, мы бы умерли от голода, – тут Лаи Цин вздохнул. – А теперь мне больше тридцати, и моя все еще бедная, как моя была в четыре года. Такова судьба, сестренка. Она не хочет, чтобы Лаи Цин учился и стал великим человеком.

– Нет, это не так, – искренне возразила Фрэнси. – Ты еще можешь стать великим человеком, и уж куда более великим, чем этот ваш сельский феодал. И ты будешь учиться! Я сама научу тебя читать и писать.

Он печально улыбнулся ей через стол, на котором чадила свеча.

– Моя сам был такой, как ты, когда молодой, – мягко проговорил китаец, – молодой и полный глупых надежд. Сейчас моя старше и умнее, и моя говорит себе: Лаи Цин, ты неграмотный игрок в азартные игры. И в этом твоя судьба.

Он устроился на полу рядом с Фрэнси и продолжал рассказывать:

– Моя не такой, как другие китайцы из Сан-Франциско. Они приехали из Той-Шаня. Моя деревня находится в провинции Ан-Вей. На берегах Янцзы, которую мы зовем Та-Чианг, что значит «Великая река», потому что она – ворота Китая и его главный путь. Она начинается в горах Тибета и кружит вокруг его высочайших гор и глубоких пропастей, направляя свои воды на восток, через великие равнины к Шанхаю и дальше в Китайское море. Каждый год, после муссонных дождей, она поднимается и выходит из берегов. Иногда она разливается так широко, что ее воды доходят и до нашей деревни. Тогда Великая река пожирает наш урожай, и в такие годы беда приходит в каждый дом, потому что у людей нет ни пищи, ни денег. Моя деревня была очень бедная. Вся земля принадлежала помещику, а крестьяне ее обрабатывали. Наши дома сделаны из желтой глины, из которой мы формуем кирпичи. В каждом хозяйстве есть внутренний дворик, который образуется деревянными галереями, служащими для того, чтобы люди могли ходить из комнаты в комнату. Еще в хозяйстве имеется кухонька на первом этаже, где собираются женщины, чтобы готовить пищу, и глубокий колодец, откуда берут воду. На коньках крыш обычно помещают разных деревянных летучих мышей, покрытых красным лаком. Говорят, они отгоняют беду, хотя до сих пор трудно понять, отчего люди верят в эти деревяшки, пережив столько голодных и бедных лет.

Лаи Цин замолчал. Он достал откуда-то из угла трубку, напоминающую кальян, и зажег ее от свечи. Потом с удовольствием затянулся. Фрэнси терпеливо ждала, когда он покурит и продолжит свое повествование.

– Окна в наших домах затягивают рисовой бумагой, – наконец снова заговорил Лаи Цин. – И я помню, как бумага трепетала, когда начинали дуть зимние ветры, выстуживая маленькую комнатку с единственной маленькой железной печкой, вокруг которой зимой собирались все домочадцы. Зато летом в наших комнатках было не продохнуть от жары. Семья у нас была большая – отец, его вторая жена, наложница и десять человек детей, правда, трое из них умерли еще в детстве. Двое уже от рождения были не жильцы, зато маленький Чен, мой любимец, получился вполне удачным, здоровым мальчиком – круглолицым, темноглазым и очень веселым. Ему уже исполнилось три годика, и он вел себя вполне самостоятельно, хотя я и присматривал за ним. Я брал его с собой, когда отправлялся работать на рисовое поле, делился с ним последним куском лепешки, поскольку мой братик рос очень прожорливым ребенком, и по ночам согревал его своим телом, если ночи были холодные. А потом он внезапно заболел лихорадкой, которую подцепил, играя в заболоченной низине у реки, и в течение одного дня его не стало.

Мой отец сообщил о смерти ребенка деревенским старейшинам, и на следующую ночь они явились с корзинкой и унесли маленький трупик. Хотя мне и не разрешали, но я побежал за ними. Слезы жалости бежали по моим щекам, но я не осмеливался громко реветь – старейшины говорили, что Чен умер слишком юным и душа его еще не сформировалась, оттого и печалиться его близким не следует. Они даже не стали его хоронить, а просто положили в корзине в специальную ямку у корней дерева, чтобы птицы и собаки пожрали его плоть и таким образом вернули его земную оболочку Матери-земле. Я знал, что старейшины должны были вернуться в деревню перед восходом солнца, поэтому подождал, пока они ушли, и открыл корзинку. Я целовал его славное личико и прощался с ним. В этот момент послышался шорох крыльев больших хищных птиц, а кустарник неподалеку зашевелился, потому что дикие собаки уже подбирались к своей добыче. Я испугался и побежал назад в деревню. По существовавшему обычаю, мои близкие никогда больше не упоминали его имени.

Он опять замолчал. Аккуратно выбил из кальяна пепел и посмотрел на Фрэнси:

– Моя еще ни разу никому об этом не рассказывала, – задумчиво проговорил он. – Вся моя жизнь заперта внутри меня на ключ, слова выбиты на каменных плитах, окружающих мое сердце, а воспоминания ранят, словно острый меч. – Он покачал головой, – Лучше не говорить о подобных вещах и не вспоминать о них.

В пламени свечи он различил блеск слез в голубых глазах Фрэнси и взял ее за руку.

– У тебя нежное сердце, сестренка, – сказал он тихо. – И очень доверчивое. Однажды моя был похож на тебя – мои раны были столь же глубоки, а печали еще более велики, чем твои. Обещаю тебе, что наша жизнь пойдет своим путем и все знаки беды в твоей душе в один прекрасный день будут стерты временем.

– Сегодня я старалась прогнать от себя тень отца, – прошептала Фрэнси, закутываясь поплотнее в одеяло, потому что при одном воспоминании о Гормене ее бросало в дрожь. – Но у меня ничего не получилось. Его дух по-прежнему там, в развалинах дома, он ищет меня, чтобы причинить зло…

Лаи Цин отложил свою врубку и притянул девушку поближе к себе. Потом он взял ее лицо в свои узкие ладони, повернул его сначала одной стороной к огню, затем другой, ощупывая нервными тонкими пальцами виски и мочки ушей. Затем он взял ее руки, положил их на свои ладонями вверх и внимательно осмотрел большие пальцы, а также линии и знаки на поверхности ладоней.

– Твоя судьба записана здесь, – сообщил он серьезно Фрэнси, закончив осмотр. – Вот линия, которая говорит о мужестве, проявленном тобой в детстве. Эти кресты указывают на болезни и печали. Моя также видит в твоем лице ум и способности – у тебя есть дар повелевать другими людьми, и они будут поступать так, как ты им прикажешь. Твоя сила заключена у тебя в голове, а знание о ней написано на ладони. Ты станешь очень богата. Ты объездишь многие земли, и тебя все будут уважать. На твоем пути встретятся трудности, но ты преодолеешь их. Твоя воля сильнее воли твоих противников. И у тебя будут дети, возможно, двое, – тут он замолчал и странно посмотрел на нее.

– Но я не выйду замуж. Никогда, – с присущей ей страстью заявила Фрэнси. – Ни за что.

Темные миндалевидные глаза китайца, казалось, совсем загипнотизировали девушку – она была не в состоянии оторвать от них свой взор.

– В твоей жизни будут мужчины, – продолжал он. – Ты красива, и скоро в тебе проснется женственность. Мужчины не пройдут мимо тебя, они будут любить тебя. И это тоже твоя судьба.

Она стыдливо опустила глаза и впилась взглядом в свои ладони, все еще лежавшие в ладонях Лаи Цина.

– В твоей жизни тебе предстоит столкнуться с насилием. Его будет много, и будут времена, когда ты не сможешь его избежать. И это принесет тебе великие печали.

– Получается, что моя судьба уже решена, – испуганно прошептала она, глядя на китайца.

Лаи Цин кивнул:

– Судьба уже раскинула сети. Нам остается лишь попытаться ее перехитрить. Я мог бы многое рассказать тебе о своих попытках обмануть рок.

Она следила за тем, как он набивал свой кальян.

– Пожалуйста, расскажи мне об этом, – попросила Фрэнси.

Но Лаи Цин отрицательно покачал головой:

– Не сейчас, но когда-нибудь такой день настанет, сестричка.

Фрэнси устроилась в уголке на матрасе, где уже спал мальчик. Она в который раз всматривалась в его невинное лицо, по-детски нежное и пухлое. Этот ребенок лишился дома и родителей, он пережил землетрясение и убегал от огня. Тем не менее, он спал сном ангела. Фрэнси укрылась одеялом и прилегла рядом с малышом. Убаюканная его ровным дыханием и бульканьем воды в кальяне, она быстро заснула.

Лаи Цин просидел до рассвета, покуривая кальян и предаваясь воспоминаниям. В свете разгорающегося утра его лицо казалось серым и болезненным, а глаза еще больше потемнели. Наконец он убрал трубку и лег на матрас у входа в хижину, отвернувшись от спящих ребенка и девушки, словно опасался, что его печали смогут потревожить их сон. Он подумал о Фрэнси и вздохнул, представив себе трудности и испытания, которые ей предстояло перенести. Потом он заснул, но спал чутко, как кошка, не теряющая бдительности даже во сне.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю