Текст книги "Удача – это женщина"
Автор книги: Элизабет Адлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)
Глава 11
1906
Рыхлый молочный туман наползал на город со стороны залива, обволакивая здания недавно построенных верфей и трогая влажными пальцами окна огромных домов на Ноб-Хилле. Его холодные прикосновения ощущали торопящиеся домой женщины, которые скользили темными силуэтами по пустынным ночным улицам, вздрагивая от малейшего шума и поминутно оглядываясь через плечо, словно каждую минуту за их спиной мог появиться убийца.
Фрэнси спала мертвым сном, каким спят только совершенно истощенные люди. Она не слышала, как открылась дверь, она даже не знала, что в комнате находится Джош, до тех пор пока не почувствовала прикосновение его руки и его дыхание на своей щеке.
– Какая холодная у тебя рука, – пробормотал он, – какая ты вся холодная, девушка.
Фрэнси так испугалась, увидев его, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Расширившимися от страха глазами она наблюдала, как он прошел по комнате и запалил газовую лампу. Потом проследовал к окну и долго смотрел на туман за стеклом, нахмурив брови и о чем-то размышляя. Затем Джош перевел взгляд на нее и вдруг заметил газету, лежавшую рядом на кровати. Он поднял газету и прочитал кричащий заголовок.
– Сэмми рассказал мне все, – рыдая, с трудом проговорила Фрэнси. – Я не поверила ему и сказала, что он все это придумал, потому что ревнует тебя ко мне. Но все случилось именно так…
Джош сел рядом с ней на кровать и, взяв ее за подбородок, внимательно посмотрел в глаза:
– Ты веришь ему, Фрэнси?
Она не отвела взгляд, хотя ей по-прежнему было страшно. Но по мере того как она смотрела на лицо человека, которого любила, человека, который спас ей жизнь, а вовсе не угрожал ей, страх рассеивался. От Джоша исходило только добро, даже милосердные сестры-монахини признавали это. Тем не менее, он всю ночь отсутствовал, а в это время…
Джош тихо спросил:
– Ты поверишь мне, если я признаюсь, что за всю жизнь не убил ни единого живого существа, даже маленькой мышки?
– Но Сэмми…
– Да, я знаю, он умеет убеждать. Я и сам много раз страдал от этого. Совсем еще малышами мы поклялись никогда не разлучаться и во всем поддерживать друг друга. «Толстый и тонкий» – вот как нас называли. И мы оба оставались верны нашей клятве…
С печалью в голосе он продолжал:
– Сэмми, наверное, поведал тебе, как мы скрывались от полиции? Тогда я не мог и не хотел верить, что мой друг совершил все эти страшные преступления, но сейчас у меня нет никаких сомнений. Вчера вечером он ввалился в наш бар и завел какой-то совершенно безумный разговор со мной – он говорил, что ты теперь все знаешь о моих якобы преступлениях. Я понял, что он побывал у тебя, Фрэнси, и испугался за твою жизнь. Потом он ушел, а я последовал за ним. Я шел за ним из одного бара в другой, из одного танцевального зала в другой танцевальный зал. Я заметил, что он танцевал с девушкой, но потом потерял из виду и его, и его партнершу. А вот теперь случилось это. Он самый настоящий безумец, – закончил Джош.
На всем его облике лежала печать жесточайшего горького разочарования. Он протянул руку и, указывая на газету, произнес:
– Пожалуйста, верь мне, Фрэнси. Убийца – Сэмми, а не я.
– Ну, конечно же, я верю тебе, Джош. Я всегда тебе верила, – воскликнула она с облегчением, и ее нежное лицо засветилось от любви.
Он принял ее в свои объятия и принялся целовать волосы, глаза, губы.
– Ты выглядишь утомленной, – мягко сказал он, – и я готов поклясться, что ты ничего не ела. Пойдем-ка в кафе.
Пока они рука об руку спускались по лестнице вниз, мысли о Сэмми и страшных убийствах, мучившие ее последние два дня, стали забываться и отходить в прошлое, подобно дурному сну, от которого хочешь избавиться. Фрэнси была настолько счастлива, что опять не обратила внимания на краснолицего грузного господина в шляпе, который отделился от толпы рядом с танцевальным залом «Венера» и последовал за ними на некотором удалении по направлению к Пасифик-авеню.
Она не знала также, что Сэмми Моррис слышал каждое слово, произнесенное в ее комнате, и стук закрываемой двери, когда они выходили. Дождавшись, пока они спустятся по лестнице, он быстро проследовал из своей комнаты в комнату Фрэнси. Злоба и отчаяние исказили его лицо, когда перед ним предстало зрелище разобранной и смятой постели, на которой недавно вместе лежали Фрэнси и Джош. Он заметил и брошенную на пол газету с кричащим заголовком. Он потрогал рукой большой складной нож, лежавший у него в кармане, и попытался представить себе, что происходило между Фрэнси и Джошем на этой постели ночью. Воображение услужливо нарисовало ему такую картину, от которой он буквально затрясся и побледнел. Раздираемый ревностью и злостью, он повернулся на каблуках и, нахлобучив на голову кепку, вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.
Гормен Хэррисон в сопровождении своего младшего сына Гарри поднимался по ступеням Большого оперного театра Сан-Франциско, расположенного около Мишн-стрит. Сезон в опере начался не слишком удачно, но сегодняшний спектакль «Метрополитен-опера» должен был с лихвой возместить все издержки местным любителям пения, поскольку знаменитая труппа давала «Кармен» с великим Энрико Карузо, исполнявшим партию Хозе. Все, кто претендовал на то, чтобы играть хотя бы малейшую роль в жизни Сан-Франциско, собрались в театре. Гормен приветствовал знакомых рукопожатием или просто кивком головы, пока они с Гарри важно шествовали в свою ложу. Оркестр заиграл увертюру, огромные люстры стали постепенно гаснуть, и наконец занавес медленно поднялся. Блестящая публика, тихо переговариваясь, занимала места в партере и в ложах.
Спектакль и в самом деле оказался великолепным, но Гормен никак не мог сконцентрировать свое внимание на сцене. У него из головы никак не шли мысли о дочери. Он много раз убеждал себя, что все женщины одинаковы, но Фрэнси уж слишком походила на его собственную мать – проститутку из борделя собственного имени в Вирджиния-Сити. Память о мамаше не давала ему спокойно жить и жгла, как горячие угли. Доктора нашли у него язву желудка и обнаружили, что кровяное давление мистера Хэррисона иногда поднимается угрожающе высоко. Они советовали ему не волноваться и позабыть про неприятности, но Гормен был не в состоянии следовать советам врачей. Вот и теперь он нервно барабанил пальцами по обтянутому бордовым бархатом подлокотнику кресла, в то время как его глаза беспокойно рыскали по залу, погруженному в полумрак, стараясь поймать чей-нибудь любопытный взгляд. Но тщетно, за ним никто не наблюдал. В последнее время Гормена более всего волновал вопрос, что о нем говорят в городе и как далеко зашли сплетни, излюбленной темой которых стала его собственная дочь.
Он впился глазами в сына. Тот сидел, подавшись вперед и подперев рукой подбородок, ловил каждый звук. Гормен подумал, что вряд ли есть на свете что-нибудь, что было бы в состоянии испортить репутацию Гарри. Но тем не менее он, Гормен, не успокоится, пока не водворит Франческу в приют для умалишенных, чтобы она никогда больше не угрожала родовому имени Хэррисонов.
После спектакля Гормен повез сына на прием с шампанским, который давал сеньор Карузо для своих почитателей в отеле «Палас», а потом они отправились на поздний ужин, так что домой вернулись только в пятом часу утра. Привратник открыл двери даже раньше, чем роскошный автомобиль «стенли стимер» затормозил у подъезда, а дворецкий объявил, что мистера Хэррисона ожидает некий джентльмен.
– Я говорил ему, что вы будете очень поздно, но он сказал, что подождет. Он настаивал на том, что вы примете его.
Краснолицый господин маячил на заднем плане, прижимая широкополую шляпу к груди мясистыми пальцами. Гормен проговорил, обращаясь к дворецкому:
– Проведите его в мой кабинет, я буду там через несколько минут.
– Кто это, отец? – с удивлением спросил Гарри, разглядывая странного визитера.
– Отправляйся к себе, сын. То, что он должен мне сообщить, не предназначено для твоих ушей.
Когда отец скрылся в кабинете, а дворецкий вернулся к себе в комнату, Гарри на цыпочках спустился в холл и припал ухом к двери отцовского кабинета.
– Я засек девушку, сэр, как только она вошла в салун, что у танцевального зала «Венера», – услышал он голос краснолицего. – Я сразу увидел, что она полностью соответствует описанию. Она выглядела бледной и нервной, и у нее на голове был повязан шарф, но, тем не менее, я разглядел, что у нее светлые волосы и голубые глаза. Она интересовалась у бармена человеком по имени Джош Эйсгарт. Бармен сообщил, что означенного человека на месте нет, но я догадался, что упомянутый Джош Эйсгарт работает в салуне. Естественно, я последовал за ней и обнаружил, что она направилась вверх по лестнице, ведущей в меблированные комнаты, имеющиеся при заведении, они расположены на втором этаже прямо над баром. Я ясно выражаюсь?
– Да, да, – нетерпеливо ответил Гормен.
– После бармен сообщил мне, что Эйсгарт также проживает в меблирашках над баром, а кроме того, платит за комнату, предназначенную для некой особы женского пола.
Тут Гарри услышал, как отец с шумом втянул в себя воздух, а потом разразился потоком ругательств в адрес дочери, сопровождая их ударами тяжелого кулака по столу.
– Сегодня вечером, сэр, я наконец увидел их вместе. Они шли рука об руку по Пасифик-авеню, направляясь в кафе. После чего, сэр, они вернулись назад в меблированные комнаты в указанном салуне. Рука мужчины лежала на ее талии, сэр, и они вдвоем зашли в комнату девушки. Я подождал некоторое время, но мужчина из комнаты так и не вышел. Полагаю, что они и сейчас там, сэр.
– Я убью ее, – прорычал Гормен. – На этот раз я ее точно убью.
Гарри отпрыгнул от двери и спрятался под лестницей, ведущей из кабинета к парадным дверям. Через минуту он выглянул из своего укрытия и увидел, что краснолицый вышел из кабинета отца, с довольной ухмылкой засовывая в карман несколько крупных банкнот. Затем ночной сторож проводил его через черный ход на улицу.
Следом за незнакомцем в холл стремительной походкой вышел из кабинета отец. Его лицо, обезображенное гримасой ярости, пылало. В руке он сжимал пистолет, и Гарри понял, что он решил выполнить свое обещание и раз и навсегда разделаться с дочерью. Но Гарри знал, что даже Гормен Хэррисон не сможет безнаказанно убить человека. Он выскочил из своего укрытия под лестницей, бросился к отцу и с неожиданной силой схватил его за руку:
– Нет, отец, не надо… нет.
– Я убью ее, – прорычал Гормен. – Ты не представляешь себе…
– Нет, отец, я все знаю. Я все слышал. Но ты не можешь ее убить просто так. Это вызовет еще больший скандал, не говоря уже об ответственности. Лучше отстегай их кнутом, отправь в сумасшедший дом, как ты собирался. Тогда никто тебя не упрекнет!
Гарри осторожно забрал у отца пистолет. Потом он побежал в кабинет и аккуратно положил оружие в ящик стола, запер его, а ключ спрятал в карман. Затем, прихватив с собой кожаный поводок, бегом вернулся назад в холл.
– Вот, высеки их обоих, – сказал он жестко, протягивая кнут Гормену, – а уж потом мы придумаем, что делать с сестричкой дальше.
Гормен направился к выходу. У двери он остановился, чтобы с гордостью взглянуть на сына – высокого, красивого и трезво мыслящего молодого человека, – и сказал:
– Гарри, ты только что не дал мне совершить глупейший в моей жизни поступок. Ты сохранил ясный рассудок даже при таких печальных обстоятельствах. Спасибо тебе, мой мальчик.
Над городом разгорался рассвет. Воздух раннего апрельского утра был чист и свеж и содержал в себе обещание прекрасного весеннего дня. Гормен ехал в автомобиле по улице, когда часы на церкви Девы Марии пробили пять. Его мысли были заняты скандальным поведением дочери и ее любовником, поэтому он чуть не налетел на большой воз с капустой, запряженный лошадьми, медленно поворачивавший на Пасифик-авеню и оказавшийся внезапно на его пути. Гормен с силой нажал на тормоза и одновременно прогудел в клаксон. Лошади в ужасе отпрянули назад перед сверкающим автомобилем, перевернули воз и заодно сбросили на мостовую своего возницу. Человек лежал не шевелясь среди раскатившихся по всей улице кочанов капусты. Гормен окинул взглядом эту картину и обозвал несчастного идиотом, поскольку перевернувшийся воз, напуганные лошади и рассыпавшаяся капуста полностью перекрыли ему дорогу.
Рабочие с расположенного рядом продовольственного рынка кинулись на помощь, стараясь оттащить с дороги брыкающихся лошадей. Несколько человек склонились над бездыханным кучером и многозначительно качали головами, а один побежал за врачом.
– Проклятый дурень, – в сердцах проговорил Гормен, указывая на распростертого возницу. – Он едва меня не переехал. Ему следовало бы быть поосторожнее, управляя такой тяжелой подводой, ведь он мог меня убить.
– Похоже на то, что он убился сам, – проворчал рабочий, одетый в рубашку с короткими рукавами.
– Убился? – Гормен пожал плечами. – Надо благодарить Бога, что перед вами только один труп.
Вокруг стала собираться толпа, и он почувствовал себя неуютно под взглядами всех этих людей, которые с неодобрением рассматривали его шикарный автомобиль, белый галстук, фрак и другие видимые доказательства его богатства. Гормен взял с сиденья кожаный поводок и резко сказал, словно скомандовал:
– Я пришлю своего шофера забрать автомобиль. А если кто-нибудь из вас тронет его или испортит что-нибудь, то будет иметь дело с Горменом Хэррисоном.
Похлопывая кожаной плеткой по бедру, он пошел прочь, сгорая от желания отомстить всем женщинам на свете. Улица, по которой он шагал, была запружена возами и подводами, возвращавшимися с рынка, и он заодно обругал про себя всех возниц, которые, как ему казалось, не в состоянии управлять своими одрами, поскольку животные в упряжке вели себя кто как хотел, взбрыкивая, сбивая ряды, или просто перегораживали улицу тяжелыми колымагами. При этом лошади ржали, словно в один миг все они взбесились. Внезапно раздался странный громоподобный звук, и Гормен взглянул на небо, ожидая увидеть собирающиеся грозовые тучи, но небосвод был чист и невинен. Однако шум нарастал, подобно приближающемуся скоростному поезду, и Хэррисон снова посмотрел вокруг, на этот раз с некоторым беспокойством. Вдруг мостовая перед ним заколыхалась, вздыбилась, как морская волна, и бросила его на булыжник. Он попытался подняться и укрыться от разбушевавшейся мостовой в ближайшем подъезде, но тут шум перешел в грохот, и земля заходила под ним с такой силой, что он снова рухнул на камни мостовой. Стальные конструкции – скелеты домов – со страшным треском ломались, кирпичные стены на глазах распадались и рушились, сверху падали деревянные пристройки, мансарды и рассыпались на составляющие их элементы. Потом Гормен расширившимися от ужаса глазами увидел, как заколебалось многоэтажное здание прямо над его головой и стало медленно оседать, складываясь, как карточный домик. Стоя на четвереньках и подвывая от страха, подобно испуганному животному, он принял на себя десятки тонн кирпича и камня от расколовшегося дома, который, рухнув на тротуар, превратился в бесформенный могильный курган для мистера Хэррисона и для других, большей частью безымянных жителей города.
Фрэнси проснулась внезапно от ощущения надвигающейся беды. Джош мирно спал рядом, одной рукой обнимая ее и, казалось, защищая даже во сне. Она услышала страшный, постепенно нарастающий шум и, сев на постели, заткнула уши руками. Но шум все нарастал, переходя в немыслимый рев, и даже сама комната стала сотрясаться. Ваза с увядшими нарциссами упала на пол и разбилась. Джош, тоже проснувшийся, обхватил Фрэнси руками и прижал изо всех сил к себе. Было похоже, что земля трясется и шевелится под ними, комната ходила ходуном, а оконное стекло разлетелось на тысячи крохотных осколков. Стальные перекрытия лопнули, и все здание обрушилось. Так, лежа в постели, на которой они недавно занимались любовью, Джош и Фрэнси, не выпуская друг друга из объятий, низвергнулись с четвертого этажа прямо в подвал салуна, находившегося рядом с танцевальным залом «Венера».
Часть II
МАНДАРИН
Глава 12
1906
Лаи Цин был достаточно высок для китайца, чисто выбрит и имел пронзительные черные глаза, блестящие черные волосы и светлую кожу. Он носил синюю куртку со стоячим воротником, черные бумажные брюки и черные же полотняные туфли на веревочной подошве. Все его пожитки умещались в соломенной корзине за спиной. Он держал за руку маленького мальчика лет четырех.
Они медленно шли вверх по Стоктон-стрит в компании сотен других китайцев, спасавшихся бегством от землетрясения и огня, полыхавшего повсюду. Семьи двигались в полном составе с отцами во главе, следом, приотстав на два шага, поспешали жены, а за ними цепочкой семенили ребятишки, ухватившись за складку на блузе бегущего впереди, называвшуюся поросячьим хвостом, так что дети выглядели будто бы связанными одной веревочкой и оттого не могли потеряться. Все несли на себе, катили или тащили волоком различные предметы домашнего обихода – сундуки и корзины, заполненные древними свитками и картинами, горшки и блюда, детские колыбельки и птичьи клетки, стулья и табуретки. Все сгибались под тяжестью ноши, но старались не растерять свои пожитки.
Лаи Цин остановился на вершине холма, где до землетрясения находился угол Калифорния-стрит, и взглянул на то, что осталось от Сан-Франциско. Стена серого дыма закрывала весь город целиком, а снизу подкрашивалась оранжевым отсветом бушевавших пожаров. Огонь уже уничтожил почти все крупные здания, камень и мрамор горели, подобно дереву, а деревянные постройки превращались просто в пепел. Целые районы были разрушены до основания, и пожарные взрывали еще уцелевшие дома в отчаянной попытке перекрыть дорогу огню и спасти то, что еще можно было спасти. Но огонь уже зажил своей собственной жизнью и, вырвавшись на волю, с легкостью перешагивал через улицы и крыши. Он пожирал район за районом – монументальный отель «Палас» давно превратился в дымящиеся руины, как и большинство зданий на Маркет-стрит вокруг Русского и Телеграфного холмов. И вот теперь огонь перепрыгнул через Керни-стрит в китайский квартал. У его обитателей нервы были напряжены до предела, но люди вели себя дисциплинированно и сейчас молча стояли на холме, с восточной невозмутимостью прощаясь с горящими домами, в которых еще недавно жили.
Когда миновал первый, самый ужасный час землетрясения, горожане бросились выкапывать из-под обломков мертвых и раненых, но городской госпиталь был разрушен, а прочие больницы сильно повреждены. К тому же начались пожары, остановить которые не представлялось возможным. Лаи Цину казалось, что само небо было объято пламенем, и он знал, что к полуночи от всего китайского квартала останутся только кучки пепла.
Тем не менее, лицо его внешне оставалось бесстрастным, когда, взяв мальчонку за руку, он продолжил путешествие по Калифорния-стрит. Рабочие торопливо выносили предметы искусства и картины из старого дома Марка Гопкинса, который вдова миллионера превратила в школу изящных искусств и картинную галерею и передала в дар городу. Пока еще этот дом, как и другие роскошные дома на Ноб-Хилле, стоял неповрежденным, но огонь уже распространялся в угрожающей близости от них, несмотря на героические усилия пожарных.
Не слишком понимая, что делать дальше, китаец присел на ступени дома и посадил усталого малыша к себе на колено. Мальчик был плохо одет, его синяя рубашонка разорвалась, и он поглядывал вокруг черными испуганными глазенками. Лаи Цин дал ему рисовый колобок, но воды у него не оказалось, и малыш зашелся в беззвучном плаче, как будто испуг, поселившийся в глубине его узких глаз, навсегда отбил у него способности воспроизводить какие бы то ни было звуки.
– Не плачь, все хорошо, сынок, – утешал ребенка Лаи Цин. – Не горюй по папе и маме, теперь я буду о тебе заботиться.
Через некоторое время ребенок заснул, засунув большой палец в рот и сдвинув набок свою крошечную яркую шапочку, расшитую яркими лентами. Вот тогда Лаи Цин и заметил девушку.
Ее лицо было пепельно-серым, все в кровоподтеках и синяках, а сквозь шарф, которым она обмотала голову, виднелись запачканные кровью бинты. На ней были надеты старые юбка и блузка, и она казалась растерянной, но вдруг ее глаза вспыхнули – Лаи Цин догадался, что она увидела знакомый дом.
Фрэнси не подозревала, что за ней наблюдают. Она посторонилась, когда мимо нее проехал небольшой экипаж и остановился недалеко от их дома. Она видела, как с козел спрыгнул человек, а из экипажа вышел другой. Потом они аккуратно извлекли из кареты носилки и, старательно подтыкая одеяло вокруг лежавшего на них тела, понесли их ко входу в дом.
Ее глаза расширились еще больше, когда она увидела Гарри, стоявшего на пороге. Его лицо выглядело напряженным и бледным, а голубые глаза пылали от сдерживаемого гнева.
Она быстро подалась назад, в спасительную тень портика, и услышала, как брат скомандовал:
– Внесите моего отца в дом, пожалуйста.
Люди повиновались. Сквозь распахнутые двери Фрэнси видела, как они поставили носилки на большой дубовый стол в холле, после чего вышли, пряча в карманы полученные за работу золотые монеты.
Вокруг стола собрались слуги, а Гарри отдернул одеяло, и взорам присутствующих предстало переломанное и окровавленное тело Гормена Хэррисона. Его глаза уже остекленели, но, казалось, по-прежнему злобно взирали на мир, которого не могли больше видеть. Гарри поднял стиснутый кулак к сводчатому стеклянному потолку, полыхавшему оранжевыми и багровыми бликами от расширявшегося вокруг пожара.
– Это ты убила его, Франческа, – мстительно выкрикнул он. – Если бы он не отправился за тобой, то был бы сейчас жив. Тем самым ты убила его так же точно, как если бы вонзила в него нож. Но Бог свидетель, я увижу твою смерть, хотя бы это стало последним зрелищем в моей жизни.
Скрываясь в тени портика, Фрэнси дрожала. Она знала, что ее брат слов на ветер не бросает, и его ненависть, возможно, даже более велика, чем ненависть покойного. Если Гарри разыщет ее, то выполнит свое обещание.
Лаи Цин заметил тем временем, что к дому подкатил роскошный экипаж черного цвета, принадлежавший похоронному агентству, из него извлекли гроб с серебряными ручками и торопливо внесли в дом. Однако куда больший интерес, чем богатые похороны в разгар пожара, у китайца по-прежнему вызывала девушка, прятавшаяся в тени и наблюдавшая за происходившими в доме событиями. Она не обращала никакого внимания на быстро приближающийся огонь, хотя ветер уже доносил сюда жар от горящих внизу домов, а зловещее потрескивание предупреждало о грозящей опасности. Наконец Лаи Цин увидел, как из дома Гопкинса повалил черный дым, а сквозь крышу прорывались угрожающие яркие языки пламени.
Прижимая спящего ребёнка к груди, он поднялся, наблюдая и выжидая. Пожарные уже пробегали по улице, предлагая жителям покинуть опасную зону. Жители же ясно осознавали, что у пожарных нет никакой надежды на спасение как самих домов, так и сокровищ, собранных в них.
Фрэнси ощутила жар недалекого огня на собственной коже, но все еще была не в силах тронуться с места. Она наблюдала за происходящим в доме словно загипнотизированная. Вот спустя несколько минут Гарри снова отворил двери. Он выпустил на улицу кучку испуганных слуг и горничных, прижимавших к себе свои чемоданы и сумки, затем проследил, как конюхи выводят из конюшни лошадей, насмерть перепуганных все усиливающимся запахом дыма и всеобщей суматохой. В конце этой процедуры дворецкий в сопровождении полудюжины мужчин снова поднялся по ступенькам и вошел в дом. Фрэнси придвинулась поближе, стараясь разобрать, что происходит внутри, но не выходя, однако, на свет из спасительной тени.
– Следует ли нам выносить гроб, сэр? – спросил дворецкий, в то время как остальные торжественно обнажили головы.
Гарри находился у дверей. Он впился глазами в черный гроб, стоявший на массивном дубовом столе в холле, и отрицательно покачал головой.
– Этот дом был воздвигнут стараниями моего отца, и он по праву принадлежит ему, – сказал он с горечью. – Этот дом был памятником великому человеку, а теперь он станет его могилой.
Фрэнси вздрогнула, когда порыв горячего ветра пронесся по улице и достиг ее убежища. В отеле «Фаирмонт» со звоном вылетели стекла, и следом из пустых оконных проемов рвануло пламя.
В последний раз кинув прощальный взгляд на гроб отца, Гарри закрыл дверь и повернул в замочной скважине ключ. Фрэнси горящими глазами следила за тем, как он спустился по ступеням и пешком двинулся вдоль по Калифорния-стрит, сопровождаемый слугами.
Лаи Цин тоже не спускал глаз с Гарри, и когда тот скрылся из вида, китаец медленно приблизился к девушке.
Она продолжала неподвижно стоять на месте, словно ожидая чего-то.
– Пойдем со мной, – сказал Лаи Цин по-английски, но она даже не повернула головы. Озадаченный ее странным поведением, он взглянул в том направлении, куда напряженно смотрела она. Вся улица по соседству пылала, и у них оставалось не так уж много времени, чтобы спастись.
Фрэнси глубоко вздохнула, когда крыша дома, где она когда-то жила, начала дымиться. Потом послышался пронзительный свист, ярко вспыхнуло пламя, и через мгновение весь огромный дом горел, как факел.
Девушка медленно повернула голову и взглянула на китайца.
– Смотри, – тихо произнесла она. – Он горит. Проклятый дом гибнет. Я поклялась, что увижу его лежащим в гробу. И он лежит. Там, в доме.
Потом, не говоря ни слова, последовала за ним, и они вместе пошли вниз по улице, прочь от огня и дыма, навстречу надвигающейся ночи.
