Текст книги "Вторая звезда (ЛП)"

Автор книги: Элиза Б. Шейнмел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 19

Я смахиваю слезы, выезжая по покрытой камышом дороге, которая ведет меня из Кенсингтона. Растения сгибаются под машиной, как будто я не раздавила их буквально несколько часов назад, когда ехала в противоположном направлении. Я должна была знать с того самого мгновения, когда Белла сказала мне, что они пара, о том, что ему нельзя доверять. Я должна была быть в состоянии видеть сквозь его ложь. Я отличница, хорошая дочь, я никогда не прогуляла ни одного занятия, даже в выпускном классе с сокращенным днем. Я никогда раньше в жизни не теряла цели.

Мне нужно было сдать экзамены по вождению, и я сделала это. Я хотела стать редактором школьного ежегодника, и я стала. Я хотела поступить в Стенфорд, и я поступила. Я хотела найти моих братьев, и я провалилась. Что за название для волны – «Ведьмино дерево»? Кто знал, что даже волны имеют названия? Может, подразумевалось нажиться на этом, как на имени собственном. Своим внутренним взором я видела голое белое дерево, растущее на гребне волны – его ветви захватывают серферов как жадные руки и тянут их вниз. Где бы, черт возьми, не было это Ведьмино дерево, туда я и должна была сейчас отправиться.

Но, как только дорога свернула с грязи к бетону, я нажала на тормоза. Прямо передо мной был дом Джеса; так близко, музыка была такой громкой, что я могла слышать только собственные мысли. Мои братья жили с Питом, но они были наркоманами. Они все еще занимались сёрфингом, или наркотики полностью завладели их жизнями? Я попыталась представить их тощими – мускулы, которые они качали годами сёрфинга, атрофировались, их кожа побледнела от постоянного времяпрепровождения за закрытой дверью.

Это единственное место в Кенсингтоне, где они могли взять наркотики. Единственный человек, который мог ответить на мои вопросы.

Вместо того, чтобы повернуть направо и покинуть Кенсингтон, я переношу свою ногу с тормоза на газ и направляюсь прямо к подъездной дорожке Джеса, чуть не ударившись об одну из машин, которые уже здесь.

– И куда это, думаешь, ты собираешься, маленькая леди?

Я в удивлении поднимаю брови на тщедушного вида парнишку, стоящего у двери Джеса.

– Не думаешь, что ты слишком молод, чтобы использовать термины вроде “маленькая леди”? – спрашиваю я, подстегиваемая гневом.

Он медленно улыбается, как будто у него есть все время мира.

– Возраст не что иное, как число, сестренка, – говорит он, и я содрагаюсь от слова “сестренка”.

– Мне нужно поговорить с Джесом, – говорю я наконец. – Мне нужно всего несколько минут, – добавила я, когда он начал трясти головой.

– Ты можешь получить все время, которое тебе нужно, – говорит он, и я потянулась к дверной ручке, но он заблокировал мне путь.

– Только сначала ты должна внести плату за вход.

– Послушай, мне просто нужно поговорить с Джесом. Я здесь не для вечеринки.

– Все здесь для вечеринки, – ответил парнишка и, как волшебник, вытянул маленькую белую таблетку из воздуха, держа ее на ладони, прямо под моим подбородком. – Либо ты на вечеринку, либо ты не попадешь внутрь.

– Что это?

– Если ты не знаешь, что это, малышка, тогда ты в неправильном месте.

– Нет, – трясу головой. – Мне нужно увидеть Джеса.

– Ну, тогда ты знаешь, что нужно делать, – усмехнулся он.

Я глянула вниз, на землю, заметив, что его ноги босые. Я заинтересовалась, был ли он серфером, прежде чем попал в мир Джеса; интересно, были ли его ноги грубыми и мозолистыми от бега босиком по горячему песку.

Я смотрю на таблетку в его руке. Она вообще ни на что не похожа. Это могло быть что угодно: ибупрофен или противоотёчное средство. Нет ничего, что бы делало ее на вид опаснее, чем что-либо в нашей аптечке дома. Это всего лишь одна таблетка, только на одну ночь. Я никогда не слышала о препарате, к которому ты можешь пристраститься с одного приема. Не то, чтобы я вообще много слышала о наркотиках. Конечно, я была на одной или двух вечеринках, где кое-кто покуривал травку, и я научилась распознавать запах по смешкам Фионы и глупым шуточкам Дэкса насчет запаха скунса в воздухе. Я никогда в жизни не была пьяна по-настоящему. Я потягивала пиво, которое мальчики вручали мне годами, но мне просто недостаточно нравился вкус, чтобы много пить. Я всегда думала, что еще успею с этим.

Я никогда не собиралась превращаться в паиньку. Точно не уверена, когда это произошло. Сейчас это казалось неактуальным, потому что эта маленькая таблетка – цена за вход, и я собираюсь попасть внутрь. Я не уеду из Кенсингтона, не поговорив с Джесом, в этом я уверена.

– Прекрасно, – говорю я, хватая таблетку у него с руки, которая, я не могла не заметить, была горячей и липкой.

– Порядок, – сказал парнишка, ухмыляясь. Он в самом деле казался горд тем, что сделал свою работу. – Давай “подсадим” тебя.

– У тебя есть вода? – спрашиваю я, поднося таблетку ко рту.

– Нет. В любом случае, “вставит” быстрее, если ты разжуешь ее.

Я кусаю ее, и меня почти тошнит.

– Вкус как у дерьма, – говорю я, в то время как горький вкус наполняет мой рот; таблетка меловая и плотная, застревающая между зубами. Может быть, поэтому она зовется пылью, так как буквально покрывает твой рот.

– Запомни этот вкус до следующего раза. Так ты поймешь, что получила настоящий продукт.

Я качаю головой:

– Следующего раза не будет.

Мальчишка смеется.

– Я слышал это раньше, – говорит он, его голос переходит в пение, когда парень, наконец-то, открывает передо мной дверь. – Только помни, – добавляет он, когда я вхожу внутрь дома. – Лишь первый раз бесплатно.

Несмотря на то, что дом Джеса был зеркальным отражением дома Пита, это место не было похоже ни на одно из тех, где я была прежде. Начиная с запаха. Это как физическая атака: соленая вода и песок, дым и ликер, пот и кожа, все застарелое, смешанное вместе во что-то совсем другое, что-то горячее, темное и подавляющее. Попытка сделать глубокий вдох только делает все это хуже.

Раздвижные двери, ведущие на задний двор, широко открыты; двор залит светом, как будто он в огне. Прожектора, понимаю я. Там, позади бассейна, Ди-Джей крутит запись; у него машины для световых эффектов и пуска дыма. Он, должно быть, использует генератор. У Джеса, скорее всего, все это место работает на генераторах, как будто мы выжившие в каком-то стихийном бедствии.

Отсюда мне видно бассейн, наполненный водой небесно – голубого цвета – ярче и голубее, чем вода, обрушивающаяся на пляж внизу. Люди плавают в бассейне полностью одетые, в купальниках, кое – кто даже голышом. Они танцуют, занимаются любовью, смеются. Запах, мерцающие огни, пульсирующая музыка – они переполняют меня так, что все, чего я хочу, это сбежать – обратно к скалам, обратно к Питу, где я была только с океаном и нашим дыханием. Это место – сумасшедший дом. Не удивительно, что цена за вход – наркотики. Что-нибудь, чтобы заставить стихнуть звуки, чтобы принести немного мира в это биение, такое устойчивое и безжалостное, как пульс.

Я пытаюсь представить себе моих братьев, прогуливающихся на одной из этих вечеринок. Может быть, как и я, они пришли сюда не в поисках кайфа. Может быть, как и я, они были вынуждены принять таблетки, чтобы проникнуть внутрь. Может быть, как и я, они не собирались принимать наркотики во второй раз. Может быть, они хотели только узнать, из-за чего вся эта суета.

Я иду сквозь толпу в самый конец двора, протискиваясь между горячими телами и холодным потом, наступая на сигареты, которые все еще тлеют в сухой траве – ждущие, чтобы случился пожар, обходя лужи липкого алкоголя из стаканов, которые были брошены и забыты на земле. Может, я смогу выбраться отсюда прежде, чем наркотики “вставят”. Я держусь края, делая огромный круг вокруг вечеринки, пока не замечаю его. Методика, вроде этой, усвоена от учителей. Найти Джеса и получить “Пять”. А я всегда получаю “Пятерки”.

Я держу руки в карманах. Никогда не была хороша в вечеринках. Никогда не хотела идти на танцпол или вливать в себя пару рюмок дешевой водки. Однажды, на вечеринке на пляже прошлой осенью, я вылила пиво из моей банки, когда мой приятель (с которым у меня было свидание) не смотрел, только для того, чтобы попросить его взять мне еще банку, а затем еще и еще. К концу вечера он думал, что я выпила больше него, и не мог перестать говорить о том, как высока должна быть моя толерантность. Когда я рассказала Фионе, она подумала, что это было весело. Дэкс думал, что было стыдно впустую потратить все это пиво.

Трудно разглядеть лица между вспышками цветомузыки. Я ахаю, когда кто-то спотыкается, падая в бассейн, но он всплывает, смеясь, даже несмотря на то, что его губы кровоточат. Это именно то, что делает “пыль”? Я трясу головой, и когда я это делаю, огни прожекторов, кажется, ускользают из поля моего зрения. Я полагаю, что вскоре разберусь со всем этим.

Мой круг наполовину завершен, я останавливаюсь рядом с пультом Ди-Джея, не смотря на то, что здесь музыка настолько громкая, что мне не слышно даже собственных мыслей. Я становлюсь на цыпочки, вытягиваю шею, чтобы видеть поверх тел, подпрыгивающих вверх и вниз вместе с музыкой. Мальчик без рубашки, переносящий скейтборд, выглядит как Майкл сзади, но затем он поворачивается, и я вижу его глаза – темные, грязно-коричневые – не такие, как у моих братьев. Я слышу смех, звучащий как смех Джона, но я никогда в жизни не смогу найти человека, от которого он исходит. Внезапно, музыка останавливается – перерыв между песнями, которого даже худшие Ди-Джеи знают, как избежать.

Но я благодарна за тишину; за то, что тела прекратили танцевать; за неподвижность, позволившую мне оглядеться вокруг. Там, прямо напротив меня, в стороне от вечеринки – Джес, прислонившийся к стене дома. Он удивленно поднимает брови, когда видит меня, глазеющую на него, и я немедленно опускаю взгляд, глядя на его обувь – ботинки, выглядывающие из-под темных облегающих джинсов, выделяются на фоне моря шлепанцев, сандалий и босых ног. Музыка начинается снова – громче, чем прежде. Когда я поднимаю взгляд, Джес уже исчез. Дерьмо.

– Вау, – говорю я, и слово чувствуется липким во рту, как будто я только что проглотила полную ложку сиропа. – Вау, – говорю я снова, медленнее на этот раз, припоминая, что мальчишка у дверей сказал мне: возьми все время, которое тебе нужно.

Все время, которое мне нужно для чего?

Чтобы найти Джеса, точно. Я улыбаюсь. Подождите, я все время улыбаюсь. Я улыбаюсь так широко, что у меня болит челюсть, но потом это перестает быть болью. Это сладкая боль. Я прижимаю руки к щекам – мягким, как шелк. Мягким, как поцелуй.

Даже мои зубы ощущаются, как атлас.

Я трясу головой.

Я ищу Джеса. Я ищу Джеса. Я ищу Джеса.

– Не нужно кричать, сладкая, – говорит кто-то. Я смотрю вверх и вижу мальчика, одетого в футболку и пляжные шорты, как почти каждый здесь. У него бутылка пива в одной руке, второй рукой он обвивает талию одетой в бикини девушки. Я даже не осознавала, что кричала. Я даже не осознавала, что говорила вслух.

– Он прямо вон там.

– Где? – спрашиваю я, глядя в указанном им направлении.

Там снова те же голубые глаза, такие яркие даже в темноте. Мне интересно, на что это будет похоже – стать ближе к этим голубым глазам. Будет ли это также тепло, как стоять рядом с огнем, или также холодно, как стоять рядом с огромной глыбой льда?

Джес прямо там, где я видела его, прислонившийся к стене. Может быть, он и вовсе не уходил. Медленно, стараюсь не моргать – не хочу снова потерять его из вида – я начала пробираться через двор к Джесу.

Ногами чувствую неровности на верху деревянного крыльца – подождите, когда это я успела снять обувь? – а затем я чувствую, будто невесома, будто гравитация совсем перестала существовать, и нет ничего – нет вещей, привязывающих меня к земле; и я плыву к прекрасному мальчику в темных джинсах и черных ботинках.

Но если здесь нет притяжения, то не должно быть и никаких волн, но даже с музыкой, стучащей в моих ушах, я все еще могу слышать волны, разбивающиеся о пляж внизу.

– Где мои братья? – выкрикиваю я, и голубые глаза Джеса сужаются в замешательстве. Я говорю это снова. Я произношу их имена. Я говорю – «Ведьмино дерево». Или, может быть, я не говорю ничего. Не чувствуется, чтобы мой рот шевелился. Я пытаюсь снова: братья, Джон и Майкл, «Ведьмино дерево». Но выражение лица Джеса не меняется, не двигается даже в малейшем намеке на узнавание. Вместо этого он добирается до меня.

– Венди, как много ты приняла, милая? – он притягивает меня ближе, и его руки, такие холодные рядом с моей кожей, освежающие, как дождь.

Я позволяю себе прислониться к нему – моя спина рядом с его грудью. Я закрываю глаза; кажется, будто Джес собирается позаботиться обо мне, обернувшись вокруг меня, как одеяло. Он вкусно пахнет – как прилив, соль и пиво.

– Не волнуйся, скоро это пройдет, – шепчет он слова в волосы на моем затылке. Его дыхание мягкое, прохладное и успокаивающее, а его голос глубокий.

Откуда он знает мое имя? Я никогда не говорила ему этого. Подождите, точно, Белла сказала ему мое имя. Белла, которая знала моих братьев; знала, что они были наркоманами. И Джес снабжает наркоманов.

– Нет, – говорю я, качая головой и отстраняюсь от него, несмотря на то, что в мгновение, когда мое тело отделяется от его, я скучаю по его прикосновениям. Что за хрень в этих наркотиках, что они заставляют меня хотеть быть ближе к человеку, который продавал “пыль” моим братьям?

– Нет, – повторяю я, более уверенно на этот раз. Я снова говорю слова: братья, Джон и Майкл, «Ведьмино дерево». Но в этот раз, когда Джес достигает меня, я умудряюсь увернуться от него. Я могу чувствовать, как мое лицо падает, крошась – как будто оно сделано из бумаги, и кто-то льет воду на него.

Не вода. Слезы. Я плачу. Но слезы ощущаются такими прекрасными на моей коже, что скоро я рыдаю как дитя.

– Ты не можешь поймать меня! – кричу я, ликуя, как маленький ребенок, играющий в салки. Но затем я спотыкаюсь, сильно ударяясь о землю.

Джес подходит ближе, озабоченно хмуря брови, но я хочу сказать ему, что все в порядке. Падение не причинило боли. Даже гравий под моей щекой ощущается приятным. Я ощущаю что-то, что сначала не могу распознать.

Кровь. Я, должно быть, укусила себя. На вкус это ощущается так же хорошо, как шоколадный торт. Я встаю; это ощущается, словно я отскакиваю от земли. Джес приближается ко мне снова; я думаю, что, может быть, он хочет поймать меня, но уже мчусь прочь. Он снова догоняет меня, хватая за руки. Мышцы на руках восхитительно болят от всей той гребли, что я проделала сегодня после обеда. Разве это было сегодня после обеда? Кажется, как будто миллион лет назад.

Для меня больше нет причин оставаться здесь с Джесом. Он даже не понимает, о чем я говорю; даже не знает имен моих братьев. Но я больше не хочу уходить. Не тогда, когда все здесь ощущается таким классным.

Глава 20

Я уже не во дворе. Меня нет нигде. Или, может быть, я везде. Моя кожа всегда была такая мягкая? Я сижу на ступенях. Но плитка здесь не прохладная, как пол в доме Пита или в стеклянном доме на холме. Эти плиты мягкие, удобные и такие горячие, что мне кажется, будто они в огне.

Огонь такой красивый. Действительно, он делает такие же волны, как и океан. Я не одна. Кто-то удерживает меня за талию и тянет вверх, вверх, вверх по ступеням.

Ковер. Эти ступени покрыты ковром.

– Все будет в порядке, Венди, – говорит Джес, его голос глубокий и мягкий. Он так близко, что я все еще чувствую его запах.

Подождите, здесь тихо. Очень тихо. Здесь нет музыки, нет вечеринки. В доме, наполненном светом, через окно ярко светит солнце. Сейчас день. Должно быть, вечеринка закончилась несколько часов назад. Но не для меня. Я чувствую спиной танцующий солнечный свет, под ногами – мягкий и теплый ковер. Забавно, что в доме Джеса ковровое покрытие. В домах у пляжа обычно пустые полы. Ковры могут испортиться от песка или, еще проще, от соли.

Джес смеется:

– Эти новые таблетки останутся с тобой надолго.

Я отрицательно качаю головой. Что он имеет в виду, под “этими новыми таблетками”? О, точно, пыль. По какой-то причине это кажется безумно смешным, и я начинаю смеяться так сильно, что думаю о том, что никогда не остановлюсь; так сильно, что чувствую, как мышцы живота содрогаются от усилий, пытаясь сделать следующий вдох, но я не могу остановиться.

Венди Дарлинг не из тех девушек, кто принимает наркотики. Венди Дарлинг даже не нарушает комендантский час. Но нет больше никакого комендантского часа, не там, где я живу сейчас, не с Питом в доме на скалах. В доме Пита они могут остаться на пляже на всю ночь, просто чтобы утром, прежде всего, убедиться в том, что они здесь, когда волны достигнут пика.

Я отрицательно качаю головой. Я больше не живу в доме на скалах. Мне жить здесь, с Джесом? Нет. Джес плохой. Мне не нравится Джес.

– Ты мне не нравишься, – в моем голосе все еще слышен смех. – Это все твоя вина.

Мои слова, должно быть, удивили его, потому что он выпускает мою руку, и следующее, что я знаю – я бегу, убегаю от него. Из его дома вниз к старой, деревянной, грязной и покрытой песком лестнице. Затем я чувствую песок под ногами. Я на пляже. Солнце светит желтым, красным и розовым мне в спину – подождите, это закат, а не рассвет. Когда это произошло? Весь пляж для меня, и я кружусь, кружусь, танцуя под музыку, которую слышу только я.

Но потом он снова рядом, танцует вместе со мной.

Почему он пошел за мной? Почему не выпускает из поля своего зрения?

– Пожалуйста, Венди, возвращайся в дом, – он говорит это так вежливо, так мягко, с такой улыбкой, играющей по краям его губ, что я соглашаюсь и позволяю ему вести меня обратно наверх, через скалы. От океана поднимается прохладный ветерок, следуя за нами к дому Джеса и заставляя меня дрожать. Интересно, как долго мы танцевали на пляже и сколько времени провели вместе.

Стоп, я ведь и раньше была с Джесом на пляже.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что я выглядела по-другому?

– О чем ты говоришь, милая?

– На пляже. Ты говорил о жителях Кенсингтона и соглашался со мной.

Зубы Джеса такие белые, когда он улыбается – я уверена, что он отпугивает акул.

– Я имел в виду, что ты выглядела красивой, Венди.

Я смеюсь. Какое забавное слово.

– Краа-сиии-ваая! – кричу я, каждый слог заставляет меня смеяться сильнее.

Я в кровати. Это самая мягкая кровать во всем мире, она даже мягче, чем кровать в доме на Брэнтвэй. Я снова начинаю смеяться: я действительно помогала грабить дом? Простыни в этой кровати из хлопка, но они шелковистые, как атлас, и подушки такие пушистые под моей головой. В комнате темно, но мои глаза широко открыты.

Внезапно у меня появилась жажда, такая, какой еще не было никогда в жизни. Я открываю рот, чтобы попросить воды, но в горле слишком пересохло, и я не могу сказать ни слова. Но потом я поворачиваюсь; большой стакан воды стоит на полу возле кровати, ожидая меня.

Сажусь рядом со стаканом – он все еще здесь. Пополнив мой стакан, предлагая мне кофе и чай, печенье и фруктовое мороженое. О Боже, сейчас мороженое такое вкусное. Откуда он это знает?

Ну, конечно, он знает. Он точно знает, что нужно человеку после пыли. Что напоминает мне, почему, в первую очередь, я приехала к нему.

Почему, в первую очередь, я взяла этот наркотик. Открываю рот, чтобы задать вопрос, но вместо того, чтобы говорить, я кашляю. Он протягивает мне еще один стакан воды, такой холодной, такой вкусной, что я удивляюсь: почему я, в первую очередь, трачу время впустую, вместо того, чтобы пить ничего, кроме воды.

Я сижу. Я стою. Я кричу, вопрос за вопросом, и клянусь, что могу видеть, как мои слова поражают Джеса, словно пули, скользящие по его телу, как чернила.

Я роняю пустой бокал на пол и падаю на кровать. Его рука тянется ко мне, убирая волосы с лица. Я воркую, как ребенок. Его прикосновения такие приятные. Он роняет руку и скатывается на пол, пятясь от кровати, оставляя расстояние между нами. Но он остается там, где я могу его видеть, исчезая лишь для того, чтобы принести мне воды, мороженного на палочке со вкусом апельсина или тарелку, заваленную крекерами и печеньем.

Почему он до сих пор со мной? Почему заботится?

Глава 21

Я проснулась на земле.

Я не должна быть здесь. Я должна проводить это лето дома, с родителями, покупая полотенца и подушки, чтобы взять с собой в Стэнфорд осенью. Я должна быть на пляже с Фионой, намазываться толстым слоем солнцезащитного крема, пока она брызгается маслом для загара, наблюдать с расстояния пока она и Дэкс брызгаются друг с другом в волнах.

– Все это неправильно, – говорю я вслух, и мое горло как будто горит. Я глотаю и съеживаюсь от кислого вкуса во рту.

Кто-то хватает меня. Я поворачиваюсь в сторону шума, ожидая увидеть Джеса, но вместо него я вижу лицо Фионы и слышу, как голос Фионы произносит:

– Боже мой, Венди, что с тобой случилось?

Даже если она стоит прямо рядом со мной, это звучит так, как будто она в милях от меня. Она повторяет свой вопрос, на этот раз громче. Она в пижаме, ее глаза по-прежнему мутные от сна. Я, должно быть, разбудила ее. Аромат эвкалипта подсказывает мне, о том, где я нахожусь. Я сижу на крыльце Фионы; мои пальцы по-прежнему нажимают на ее дверной звонок. Я роняю руку на колени. Меня колотит. Как я сюда попала?

Закрываю глаза, готовая вспомнить все, что произошло со мной за последние несколько дней. Помню поцелуй Пита на скале. Я думала, что никогда себя не чувствовала так хорошо, как во время этого поцелуя – я не о чем не думала. Но мгновенно я вспоминаю вечеринку Джеса. Даже поцелуй Пита не чувствовался таким хорошим, как падение вниз, когда я была под пылью.

Я пошла на вечеринку, чтобы найти ответы о моих братьев. Я даже не помню, спрашивала ли Джеса о них? Не знаю. Интересно, что с ними случилось: что, если они просто забыли вернуться домой, после того как приняли наркотики, что, если забыли о том, что я с родителями ждали, пока они вернутся в наш стеклянный дом?

Я помню спуск вниз на пляж, волны, разбивающиеся в идеальном ритме: одна против другой – рай для серфера. Помню еще чью-то тень рядом со мной. Помню обращение Пита и обнаружение Джеса.

Я позволяю Фионе поднять меня с земли и отвести в ее дом. Мой автомобиль припаркован на подъездной дорожке рядом с нами, но я не понимаю, как могла приехать сюда в таком состоянии.

Я, наверное, никогда не перестану плакать. Иногда это переходит в удушающие, губительные рыдания, а иногда это безмолвные слезы, текущие по моему лицу и наполняющие горло вкусом соленой воды. Я плачу до тех пор, пока не думаю, что почти не осталось никакой воды во мне для слез, и тогда плачу еще сильней.

Мама Фионы стоит на пороге. На ней халат.

– Венди? – спрашивает она, как если она не уверена, что это правда я. – Что ты здесь делаешь? – она смотрит на меня и Фиону, десяток вопросов только и ждут, чтобы быть заданными.

Но, прежде чем она задаст хотя бы один, я спрашиваю:

– Сколько времени?

– Шесть часов утра, – ответила она.

– Точно?

Она едва взглянула на часы позади нее.

– Шесть – ноль семь, – говорит она.

На самом деле, я на секунду перестаю плакать. Это такое хорошее чувство, знать точно, сколько сейчас время. Фиона шепчет, что мне следует идти к ней в комнату. Даже в своем ужасном состоянии, я точно знаю, как дойти от парадной двери к комнате Фионы; помню бесчисленные годы ночевки, как сильно Фиона ненавидит, когда просыпаются рано утром.

Я лезу в ее кровать, ее розовые простыни знакомы мне как собственные. Я морщу нос, потому что я не узнаю того запаха здесь. Что-то новое, смешанное с шампунем Фионы и причудливым моющим средством, которым пользуется ее домработница.

Это Дэкс, начинаю понимать я. Запах Дэкса повсюду.

Я устраиваюсь поудобнее и забираюсь глубже под покрывало, позволяя себе впитать ее запах и Дэкса тоже, оставляя запахи Кенсингтона, пляжа, Пита и Джеса.

– Венди, – говорит Фиона медленно, – я звоню твоим родителям.

– Нет, – удается мне выдавить между рыданиями.– Подожди.

Я действительно не знаю, почему так плачу. Я никогда не была большой скандалисткой. Может эти слезы просто химическая реакция, погружение в мой нейротрансмиттер (прим. пер.– химический передатчик импульсов между нервными клетками) от этого наркотика. Он все еще проходит свой путь через мою систему как змей.

– Я солгала тебе, – говорю я осторожно, стараясь сохранить свой голос ровным.– Я не была все это время в гостинице, тоскуя.

Фиона, кажется, разочаровалась во мне.

– Где ты была? – спрашивает она осторожно.

– Я искала братьев, – говорю я, и тогда меня прорывает.

Я рассказываю ей все: про пляж Кенсингтон, про волны, которые льются с точностью часового механизма, и про песок такой мягкий как мука. Я рассказываю ей о Джесе и о том, как уснула, о братьях, которых выгнали и которые остались для серфинга у Ведьминого дерева, о скалах и кафеле в доме, который никогда не пачкался. Я даже рассказываю ей о вечеринке и наркотиках настолько мощных, что они вызвали легкое кровотечение и удовольствие от боли. Я рассказываю все.

Все, кроме Пита. Я не решаюсь оставлять его, не совсем так. Но, когда я рассказываю историю, я просто не упоминаю о нем. Может быть, я все еще сбита с толку, потому что влюбилась в него, когда мне только нужны были ответы.

Пока я говорю, Фиона держит меня за руку, а иногда останавливается, чтобы обнять меня. Она кивает, и ее глаза расширяются, когда нужно, в них даже появляются слезы, когда я говорю, что мои братья подсели на наркотики.

В конце я говорю:

– Я знаю, это звучит безумно. Знаю, что должна выглядеть сумасшедшей.

Фиона дружественно качает головой.

– Нет, – говорит она. – Все это имеет смысл.

Я так благодарна за ее понимание, что снова начинаю плакать, и Фиона притягивает меня в свои объятия.

– Тебе нужно немножко отдохнуть, – говорит она успокаивающе. – Приляг. Поспи.

– Мне нужно немного отдохнуть, – эхом повторяю я, вспоминая, что вытворяла всю ночь. Фиона укрывает меня одеялом, как маленького ребенка, и осторожно закрывает за собой дверь.

Прежде чем она закрывается, она произносит:

– Все будет хорошо.

Я закрываю глаза и охотно засыпаю.

Я просыпаюсь от чьего-то шепота.

Я не знаю с кем Фиона горворит, но кто бы это ни был , она рассказывает мою историю: рассказывает им о пляже Кенсингтон, о “пыли” и о моих братьях. Я встаю и открываю дверь.

Фиона и мои родители стоят в коридоре.

– Мам, пап, – говорю я, и они резко смотрят на меня, с сожалением, почти виновато, как будто они делали что-то за моей спиной. Я стараюсь игнорировать пульсирующую головную боль.

– Мне жаль, что я не рассказала вам сразу. Я думала, что смогу справиться сама. Я была не права. Вы позвоните в полицию? Скажите им, чтобы они возобновили дело? Чтобы они направились к “Ведьминому дереву” , и где это находится? – я стараюсь улыбаться, но мои родители выглядят настолько опустошёнными, что это невозможно.

– Венди, – говорит отец мягко.– Твои братья…

– Я знаю, я знаю. Они наркоманы. Это плохо. Но…

– Нет, – говорит он твердо. – Нет.

– Я не хочу верить в это, снова.

– Венди. Твои братья мертвы.

Я качаю головой, они не понимают.

– Венди. Твои братья умерли несколько месяцев назад. Они нашли их доски на побережье, уничтоженными.

Я смотрю на Фиону, отчаянно запутавшись.

– Я думала, ты рассказала им…

– Я рассказала, Венди, я рассказала.

– Но тогда…

– Венди…

Я качаю головой:

– Ты не веришь мне?

– Венди, как я и сказала, это имеет смысл. Мы даже звонили горе – консультанту и она согласилась. Ты так помешана на потере своих братьев, что твой мозг построил эти, эти…

Она ищет слова. Где-то в этом доме, я знаю, есть лист бумаги с нацарапанными примечаниями, которые они сделали во время беседы с консультантом.

Наконец, она говорит:

– Это альтернативная реальность, чтобы защитить себя от того, что произошло на самом деле.

– Я знаю, что на самом деле произошло, – говорю я. Моя голова пульсирует так сильно, что, я могла бы танцевать в такт этого ритма.

– Ты говорила, что принимала наркотики, – говорит моя мама тонкими губами. – Это все вид какой-то психической болезни.

– Это то, что ты им сказала? – спрашиваю я, поворачиваясь к Фионе. – Просто потому, что я уехала на несколько недель?

Фиона отрицательно качает головой.

– Это началось до того, как ты уехала. У костра, в ночь, когда мы выпустились. Даже Дэкс думал, что ты ведешь себя странно…

– Ну, уж если Декс так думал, это должно быть правдой. Он ведь так хорошо знает меня.

Фиона кусает губу и смотрит на свои ноги. Я поворачиваюсь лицом к маме.

– Мама ты должна выслушать меня…

Она качает головой.

– Мы едем домой.

Я открываю рот, чтобы протестовать, настаивать, умолять. Но моя мама выглядит такой беспомощной, такой разбитой, такой опустошенной, что вместо этого я просто киваю и иду с родителями за дверь. Я даже позволяю Фионе обнять меня на прощание, в то время как то, что я действительно хочу сделать, так это накричать на нее, может быть, даже ударить ее за то, что она не верит мне, за то, что предает меня.

Нана ждет у двери, но она не бежит ко мне, как она обычно делает, когда я прихожу домой.

Вместо этого, она пятится от меня, настороженно, словно она не признает меня. Как будто я – незнакомка. Я начинаю плакать заново.

– Я знаю, милая, – говорит отец, подойдя сзади и положив руку мне на плечо. – Я знаю.

Мама вытаскивает мою сумку из машины – я даже не помню, брала ли ее из дома Пита, очевидно, да – расстегивает ее на кухонном столе и начинает осматривать ее, как будто ищет предмет контрабанды. Это занимает секунду, чтобы понять, что она ищет наркотики.

– Мам, там нет ничего плохого. Только одежда и немного наличных денег.

Она даже не смотрит на меня, только обыскивает мою сумку.

– Почему бы тебе не пойти в свою комнату, милая? – говорит отец в конце.

– Я наказана?

– Конечно, нет.

– Тогда почему ты отправляешь меня в свою комнату?

Он вздыхает:

– Потому что они сказали нам, что делать. Что-то о восстановлении влияния.

Я качаю головой. Интересно, что если бы родители не узнали о том, что я ушла, если бы не вернулась бы в таком состоянии как сейчас. Если бы я не сделала вывод, я думаю, крошечная часть меня была бы рада, что они внимательно слушают. Даже если они не правы – обо мне, о братьях, о Кенсингтоне – они, кажется, начали выходить из тумана, в котором жили последние девять месяцев.

– Кто вам сказал это делать?

– Люди в центре.

– Что за люди?

– Это для людей с проблемами как у тебя.

Ни у кого нет такой проблемы, как у меня – думаю я, но молчу.

Он продолжает:

– Предположительно, лучшие в стране. Они признают тебя, как только ты откроешься.

Как только откроешься.