Текст книги "Дитя фортуны"

Автор книги: Элис Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Однажды в январе Лайла поднялась к себе в спальню, но вниз не спустилась. Она пролежала в постели три дня, чувствуя ужасную боль внизу живота. Она отказывалась говорить с Ричардом и отказывалась показаться врачу. Ричард не мог заставить себя ходить на работу, но не мог и попасть в собственную спальню. Он часами сидел на кухне, но кусок не лез ему в горло. Он не понимал, почему чувствует себя так, словно потерял жену.

На четвертый день, хорошенько выплакавшись, Хелен поднялась наверх. Войдя к Лайле без стука, она села у ее кровати:

– Можешь не объяснять, что с тобой происходит. Скажи мне одно: тебя может вылечить отъезд из Нью-Йорка?

Лайла так долго молчала, что почти потеряла голос, а потому хрипло произнесла:

– Да. Если я останусь здесь, то умру.

Тогда Хелен достала из шкафа чемоданы молодых и собственноручно их упаковала. Затем позвонила Джейсону и попросила пригнать фургон, который он ремонтировал, чтобы заменить им старый «крайслер». После этого Хелен спустилась на кухню и закрыла за собой дверь. Пока Джейсон Грей и Ричард таскали в фургон вещи и усаживали в него Лайлу, Хелен испекла медовый кекс. Она положила в него и миндаль, и сладкие коричневые груши, а когда лакомство было готово, осторожно упаковала его в коробку, которую отнесла в машину. Передав кекс Лайле через окно, Хелен дважды крепко поцеловала Ричарда. Лайла держала коробку на коленях, словно исходящее от нее тепло могло ее вылечить. Когда они выехали на Лонг-Айлендское шоссе, Лайла неожиданно попросила Ричарда свернуть на Манхэттен.

– Понимаю, – сказал Ричард. – Ты хочешь попрощаться с родителями.

Нет, она не этого хотела. Казалось, все так просто: Лайла вбежит в дом, схватит мать за плечи и будет трясти ее до тех пор, пока не вытрясет из нее имя и адрес людей, укравших ее дочь. Затем Лайла вернется к Ричарду и скажет, что мать упросила ее взять к себе маленькую кузину и воспитать ее как собственную дочь. Когда они подъедут к дому, где живет ее дочь, Лайла тихо проскользнет в дом, завернет ребенка в теплое одеяло и вместе с ним быстро вскочит в машину. Всю дорогу до самой Калифорнии она будет держать дочь на коленях – она ни за что не выпустит ее из рук, пока над ними не раскинется небо Запада, а они не поедут мимо черных холмов и корралей, полных полудиких лошадей.

Они подъехали к дому Лайлы, но Ричард смог найти места для парковки только в квартале от дома. Лайла вышла из машины – и остановилась на тротуаре. Чувство ожидания куда-то исчезло. Лайла поднялась на третий этаж и постучала в дверь. Никто не ответил. Она постучала еще раз, потом еще, с каждым разом чувствуя все сильнее, что проиграла. В этом холодном коридоре планы выкрасть дочь показались ей смехотворными. И когда Лайла вышла на улицу, она была даже рада, что никого не оказалось дома.

Фургон, где сидел Ричард, застрял в общем потоке автомобилей. Лайла обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на свой дом, и тут ей показалось, что в одном из окон гостиной шевельнулась занавеска. Там, на третьем этаже, спрятавшись за занавесками, стояла мать Лайлы и смотрела вниз. Увидев, что Лайла ее заметила, она поспешно отошла от окна. Но даже после этого Лайла видела тень матери – черный силуэт на фоне белой занавески.

Когда фургон подкатил к краю тротуара, Лайла забралась на сиденье, откинула голову и заплакала.

– Может быть, они и не лучшие в мире, но это твои родители, – сказал Ричард. – Нелегко расставаться с близкими.

Лайла вытерла глаза подолом платья.

– Ты уверена, что хочешь уехать? – спросил Ричард. – Можно ведь и не ехать в Калифорнию. Мы еще можем повернуть назад.

Даже не глядя вверх, Лайла знала, что мать по-прежнему за ней наблюдает. Сев так, чтобы Ричард мог обнять ее за плечи, она закрыла глаза. Они направились в сторону туннеля Линкольна и вскоре выехали из Нью-Йорка, оставив его навсегда.

Сначала ей казалось, что это лишь вопрос времени. Но прошел год, за ним второй, третий, а она все никак не могла забеременеть. Лайла принимала теплые ванны с витамином Е, дважды в неделю заставляла себя съедать порцию телячьей печени, отказалась от кофеина, шоколада и специй. Каждое утро, прежде чем вылезти из постели, она мерила температуру, а время овуляций изобразила в виде диаграммы, которую повесила на двери в уборной. Но в глубине души Лайла все поняла, что другого шанса у нее больше не будет. Всякий раз, как Ричард заговаривал о ребенке, который непременно у них появится, Лайла впадала в отчаяние. Когда же ей исполнилось тридцать, она потеряла всякую надежду.

В те ночи, когда они занимались любовью, Лайла не могла уснуть. Дождавшись, когда дыхание Ричарда станет ровным, она тихо выбиралась из постели и выходила в сад, где садилась на резную скамейку под лимонным деревом. Тапочки Лайла оставляла в комнате. Ее мало заботило, что было холодно, что по выложенным плиткой дорожкам ползали улитки. С этим садом с самого начала было что-то неладно. Соседи предупреждали, что в нем не растет ничего, кроме сорняков, которые упорно появляются вновь и вновь, даже если их выдернуть с корнем. В задней части двора возле низкого деревянного заборчика какой-то умник высадил страстоцвет. Со временем он так разросся, образовав сплошные заросли, что начал душить сам себя. Сидя в ночной тиши, Лайла почти что слышала, как растет страстоцвет, все гуще оплетая забор.

Утром Лайла тихо забиралась в постель, и Ричард ни разу не догадался, что ночи она проводила в саду. Он по-прежнему говорил о сыне, который у них когда-нибудь появится, о дочери, которая будет вылитая Лайла, однако с каждым годом в его голосе чувствовалось все меньше уверенности. Когда со дня свадьбы прошло пятнадцать лет, Ричард сказал: «Похоже, детей у нас с тобой не будет. Интересно, это худшее, что могло с нами случиться?»

Лайла ответила, что, конечно нет, но сама так не считала. Бездетные женщины вызывали у нее отвращение. Она ощущала их присутствие в супермаркете и булочной, она смотрела на них и видела лишь белый прах и кости. Но хуже всего ей приходилось, когда приезжали родители Ричарда. Чем больше они старились, тем сильнее им хотелось иметь внуков, но даже и они со временем перестали об этом заговаривать. Когда Лайле исполнилось тридцать девять, приехавшая к ним в гости Хелен Грей впервые не сказала, что из их комнаты для гостей получилась бы прекрасная детская. Но иногда Лайла все же ловила на себе пристальный взгляд свекрови, словно только Хелен знала, как скверно обошлась с ее сыном Лайла.

В то время Лайла вновь занялась гаданием. Она гадала не за деньги – к тому времени Ричард уже обзавелся собственной мастерской, – просто она вдруг нашла утешение, сталкиваясь с чужим горем. Лайла начала осторожно, со своих соседей, которых несказанно удивило ее желание узнать их будущее. Прошло время, и клиенты Лайлы уже молились на нее. Ее советы не обсуждались, они были руководством к действию. Лайла с удовлетворением замечала, как некоторые из клиентов без нее уже шагу не могут ступить. Поездки, путешествия, ультиматум мужу – все зависело от результатов гадания на чайных листьях. Однажды ее ближайшая соседка миссис Грэм пришла на сеанс гадания с племянницей. К их приходу на столе уже лежала красная скатерть, а на плите кипел чайник. Лайла начала с миссис Грэм – вопрос о том, стоит ли усыплять ее заболевшую собаку, был отложен на потом. Затем наступила очередь племянницы, которая только что вернулась из Чикаго, расставшись с мужем, и сейчас обдумывала, стоит ли разводиться.

– Мне хочется знать, что будет, если я вернусь? – спросила племянница. – Я ему все время уступаю, вот в чем дело. Если он мне говорит, что потратил все деньги, я отвечаю: «Ну, ничего страшного», хотя на самом деле я готова его убить.

Лайла кивнула и налила в чашку кипяток. Она могла бы сказать племяннице, что та вернется к мужу, чтобы дать ему еще один шанс. Лайла равнодушно смотрела на чайные листья, плавающие на поверхности воды. Племянница выпила чай и протянула ей чашку, и Лайла, заглянув в нее, внезапно разрыдалась. Клиенты, чинно сидевшие на краешке стульев, завопили от восторга, когда Лайла сообщила племяннице, что та беременна.

– Подождите, что будет, когда я скажу об этом мужу, – заявила племянница. – Да он просто свихнется!

После их ухода Лайла заперлась в ванной, включила холодную воду и больше никогда не пускала в дом миссис Грэм. Лайла до конца месяца с содроганием вспоминала знак, увиденный ею на дне чашки: маленький неподвижный ребенок. Ей и раньше приходилось видеть знаки смерти, однако на сей раз ее бедное сердце едва не разбилось. С тех пор она стала осторожной: если клиентка намекала на возможную беременность, Лайла ей больше не гадала. И все же один раз она прокололась. На сеанс гадания вместе с матерью пришла школьница старших классов. Лайла беспечно налила девушке чашку чаю, чтобы та не скучала, пока будут гадать ее матери. После окончания сеанса Лайла понесла на кухню пустую чашку девушки и внезапно увидела знакомый знак. Она прямо-таки окаменела. Когда мать девушки пошла заводить машину, Лайла под каким-то предлогом затащила девушку обратно в дом. Сообщив ей о беременности, Лайла так расстроилась, что, похоже, сама нуждалась в утешении.

– Не бойтесь, со мной все будет в порядке, – сказала девушка Лайле. – Честное слово.

– Ты знала, что беременна? – спросила Лайла.

– Догадывалась, – ответила девушка.

Лайла не нашла в себе сил сказать ей все, что она увидела. Ей было невыносимо слышать, как девушка доверительно сообщила о своем намерении посещать специальную школу для молодых мам, когда, конечно, будет совершенно ясно, что ребенок жив.

В ту ночь у Лайлы поднялась температура. Утром ее подушка была насквозь мокрой от слез. Тогда она почти отказалась от гадания, особенно после того, как, посмотревшись однажды в зеркало, увидела, что стала похожа на старую гадалку из Нью-Йорка. И все же клиенты к ней ходили. Лайле удалось убедить себя, что ее работа ничем не хуже любой другой и что вряд ли она способна видеть будущее. Но иногда ей все же казалось, что видит она немного больше, чем ей хотелось бы.

Это случилось в середине теплой сухой зимы. Однажды поздно вечером раздался телефонный звонок. Лайла сразу подумала о Хелен. Сев на постели, она напряженно вслушивалась, что говорит в телефонную трубку Ричард. Было так тепло, что одежда, которую Лайла на ночь повесила сушиться, уже не была даже влажной. Но когда Ричард вернулся в спальню, он увидел, что Лайла сидит, укутавшись в шерстяное одеяло.

– Это насчет моей матери, – сказал Ричард. – Она в больнице.

Ричард опустился на краешек кровати, Лайла придвинулась к нему, но он этого даже не заметил.

– Она умирает, – произнес Ричард.

– О нет, – простонала Лайла, хотя в ее голосе слышалось: «Пожалуйста, не покидай меня».

– Завтра я уеду. Иначе может быть слишком поздно.

Лайла заказала по телефону билет, затем достала чемодан и упаковала в него вещи Ричарда.

Они ждали такси у входной двери, как вдруг Лайле показалось, что где-то рядом гудят пчелы.

– Поехали со мной, – попросил Ричард.

Но для Лайлы Нью-Йорк исчез, растворился, его больше не было на карте.

– Тебе лучше поехать одному, – ответила она. – Ты ее единственный сын. Она тебя хочет видеть.

– Ну, я покажу отцу, когда приеду, – сказал Ричард. – Почему он мне раньше не позвонил?

– Не стоит, – бросила Лайла. – Ты же знаешь своего отца.

И тогда Ричард начал плакать.

– Ну, пожалуйста, не надо, – упрашивала его Лайла. – Что толку теперь плакать?

– Не знаю, как он будет жить без нее. Вот что меня тревожит.

Подъехало такси, и Лайла проводила Ричарда до крыльца, но смотреть, как он уезжает, не стала. Они расстались впервые за много лет. И хотя Лайла панически боялась одиночества, ей нужно было побыть одной: на этой неделе у нее должны были начаться месячные, и если на этот раз снова ничего не будет, то тогда получится три месяца подряд. Каждое утро Лайла осматривала простыни. На пятый день в голове мелькнула сумасшедшая мысль о беременности, но, разумеется, она ошиблась. Лайла села у открытого окна. Близилась ночь, и Лайла все сильнее чувствовала, как ее тело словно горит в огне. Нервы обострились до предела. Она просто физически ощущала, как они пульсируют под кожей.

Ей следовало бы радоваться. Сколько лет она пыталась забеременеть только для того, чтобы порадовать Ричарда. Но на самом деле ей был нужен только один ребенок – тот, которого она потеряла. Ранняя менопауза спасла бы ее от необходимости любить ребенка, которого она считала бы чужим. Но теперь, когда прекратилось все, что делало ее женщиной, Лайла расстроилась гораздо больше, чем ожидала. Она впала в глубокое уныние: не отвечала на стук соседей, не одевалась, а когда Ричард звонил ей из Нью-Йорка, не узнавала его голос. Через восемь дней, когда Ричард вернулся, Лайла поняла, что они оба уже не такие, как прежде. Такси подъехало к дому поздно вечером. Лайла уже спала, когда Ричард тихо вошел в спальню и лег рядом с ней. Почувствовав на себе его взгляд, Лайла проснулась. Ей снилось, что в родительской квартире, где она когда-то жила, вместо мебели были одни циновки, а чай наливали из серебряного самовара, стоявшего на полу посреди комнаты.

– Она сильно мучилась? – спросила Лайла.

– Она меня не узнала, – ответил Ричард.

– Не может быть. Ты ее единственный сын и, конечно же, она тебя узнала.

Ричард так устал, что не мог расстегнуть пуговицы на рубашке, которую не снимал два дня.

– Кусты совсем разрослись, – произнес он. – Пора стричь. Я это сразу заметил, как только вылез из такси.

– Она тебя узнала, – повторила Лайла.

– Нет, – ответил Ричард. – Она назвала отца по имени, а меня она уже не помнила.

– Ты не понимаешь – сказала Лайла. – Самое страшное для матери – это оставить своего ребенка. Она нарочно не узнала тебя, чтобы не покидать, понимаешь?

На следующее утро Лайлу разбудил какой-то гул. Прислушавшись, она различила ритмичные удары топора. Лайла вылезла из постели и накинула халат. Задняя дверь, ведущая из кухни в сад, была приоткрыта. Ночью пошел дождь, на земле образовались лужи, и, когда Лайла ступила на влажную землю, ногам сразу стало холодно. В дальнем конце двора Ричард рубил плети страстоцвета, опутавшие забор. Топор, хранившийся у них в гараже, был очень острым, и скоро на земле образовалась куча срубленных веток. Весь двор был усыпан белыми цветами с зеленой серединкой, словно пролетел ураган и сорвал с ветвей все цветы.

В Восточном Китае в это время года все растения замирали. Луковицы лилий спали в промерзшей земле, персиковые деревья и азалии стояли совсем голые. Ричард и Лайла уезжали из Нью-Йорка в середине зимы, но небо над ними было ярко-синим. Хелен положила кекс, который спекла им в дорогу, в красную металлическую коробку. И поскольку кекс был еще горячим, то коробка, казалось, сама излучала сияние. Лайла все оглядывалась назад – Хелен шла и шла за машиной. Она проводила их до конца грязной проселочной дороги, которую весной развозило так, что Джейсону, чтобы выехать на шоссе, приходилось часами откапывать машину из грязи. Хелен остановилась и стала махать им вслед. Джейсон Грей стоял на крыльце, курил сигарету и, облокотившись о деревянные перила, молча смотрел вслед отъезжающей машине, дожидаясь, когда жена вернется в дом.

Дождь шел не переставая, и Лайла плотнее запахнула халат. Каким-то образом она дожила до сорока шести лет, сама не понимая, как так получилось. Может быть, в Калифорнии время течет особенно быстро? Здесь не было зимы, которую надо было еще пережить, здесь времена года растворялись в ярком солнечном свете. Никто не мог сладить со временем в таком месте, где даже розы, перепутав все на свете, цвели круглый год.

Ричард уже почти закончил очистку забора. Он работал так яростно, словно от ударов топора зависела его жизнь. Потом Лайла сварит ему кофе. Пока он будет мыться, она посидит на краешке ванны, просто чтобы оказаться поближе к мужу. Но сейчас она ждала. Здесь, на заднем дворе, под дождем, который вымыл из сада всех улиток, Лайла и Ричард переступили некую невидимую черту. И пусть такое казалось невозможным, но они стали старше, чем были Хелен и Джейсон Грей в тот день в Восточном Китае, когда повсюду лежал лед, а небо было таким холодным и таким голубым.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В ноябре, когда луна стала чистой и белой, а деревья акации начали источать горьковатый аромат, Рей решила, что потеряла ребенка. И дело тут было вовсе не в выражении лица гадалки, которая смотрела в чашку с чайными листьями. Дело было в том, что Рей почувствовала это сама. Первые три месяца она мучилась от постоянной усталости и таких частых позывов к рвоте, что даже видеть не могла вареные яйца. Но теперь она легко засиживалась допоздна, с удовольствием ела острый чили и чувствовала в себе такой прилив жизненных сил, что, придя с работы, с радостью бралась за уборку в квартире. Чем лучше она себя чувствовала, тем сильнее ей казалось, что здесь что-то не так, однако в одном она была уверена совершенно точно: за все эти месяцы она ни разу не ощутила толчков ребенка.

Перечитав массу информации о болезнях новорожденных, Рей пришла к выводу, что ошиблась: она вовсе не беременна. Она принимала горячий душ, ела много соли, поднимала руки над головой, и пуповина обмоталась вокруг шеи ребенка. В глубине души она сознавала, что прибавка каждого нового фунта веса – это всего лишь шутка со стороны ее тела. Ее беременность – фарс, который продлится очень недолго. Скорее всего, кто-нибудь вскроет ее живот и достанет оттуда то, что там будет находиться, тем дело и кончится. Рей перестала ходить к гинекологу и наотрез отказалась отвечать на вопросы Фредди о ее здоровье. Но Фредди обо всем догадался сам. Однажды, пригласив ее на ланч в китайский ресторанчик, он протянул ей пятьсот долларов.

– Вы что, смеетесь? – спросила Рей. – Вы предлагаете мне деньги?

– Считай, что я даю их тебе в долг, – сказал Фредди. – Прежде всего, Рей, тебе нужна новая одежда.

– Вы собираетесь меня уволить? – поинтересовалась Рей.

Им с Джессапом удалось скопить четыре тысячи долларов – чековая книжка на эту сумму лежала в буфете, под горой вилок и ложек. И если бы Рей действительно пришлось рожать и если бы Фредди ее уволил, она достала бы эти сбережения, чтобы заплатить за больницу.

– Я вовсе не собираюсь тебя увольнять, – сказал Фредди, – Но, честно говоря, вся эта история с беременностью меня слегка выбила из колеи.

– Меня тоже, – согласилась Рей.

– Мне вот что хотелось бы знать, – заметил Фредди. – Где этот твой наемный убийца? Сейчас тебе нельзя быть одной.

– Я не возьму ваши деньги, – твердо заявила Рей.

– Да брось! К тому же у меня процент меньше, чем в банке.

Рей не смогла сдержать смех.

– Я серьезно, – сказал Фредди. – Это мой подарок.

Понимая, что Фредди ее просто жалеет, Рей тоже стало себя жалко. Она положила на стол палочки для еды и стала смотреть, как Фредди выписывает чек, не в силах его остановить, не в силах признаться, что никакого ребенка у нее не будет. Ну почему они с Джессапом не уехали из Калифорнии?! Все тогда было бы по-другому. Ведь хотели же они потратить свои сбережения, чтобы поселиться на Аляске. Разговоры об этом всегда заводил Джессап.

– Эта страна мала для меня, – поделился он с Рей как-то раз ночью.

– Правда? – спросила она, стараясь скрыть насмешку.

– Да, – ответил Джессап. – Здесь все какое-то затасканное, засиженное. Здесь нет простора, свободы.

– А как насчет Аляски? – поддразнила его Рей. – Там тоже нет простора?

Увидев его взгляд, она подумала: «Вот дерьмо, а ведь он не шутит».

– А что, можно подумать, – протянул Джессап. – Неплохая идея, даром что твоя.

– Только не на Аляску, – выпалила Рей.

– Знаешь что, – произнес Джессап, – давай это просто обсудим – и все.

Они лежали в постели, и Рей обняла его.

– Хорошо, – согласилась она. – Только обсудим, но учти, я туда не поеду.

Теперь она жалела о своих словах. Если бы они уехали на Аляску, то остались бы вдвоем, остались бы вместе. Снег заметал бы их хижину до самой крыши, а по ночам все вокруг покрывалось бы голубым инеем: ледники, белые волки, совы, живущие под карнизом. Ребенок, родившийся на Аляске, был бы таким здоровым, что сам потянулся бы к тебе, едва появившись на свет.

– Думаю, мне пора идти, – сказала Рей.

Придя домой, Рей распахнула в квартире все окна. Внезапно она почувствовала тоску по Бостону, и, хотя терпеть не могла зиму, ей захотелось вдохнуть чистого и холодного ноябрьского воздуха.

Как-то раз во вторник, после школьных каникул по случаю Дня благодарения, Рей сидела на кухне и пила кофе, когда туда вошла Кэролин в пальто из верблюжьей шерсти и черной вязаной шапочке.

– Слушай-ка, – сказала Кэролин, – не ходи сегодня в школу.

Рей вопросительно взглянула на мать, но та не стала ничего объяснять. Они по-прежнему не общались друг с другом, а говорили только при необходимости: скажем, «передай масло», или «передай мне соль», или «тебе звонят». Но в тот день у Рей была контрольная по математике, а еще, возможно, сложный тест по французскому.

– Хорошо, – ответила Рей.

Они поехали в центр города, в Музей изящных искусств. Поставив машину на стоянку, Кэролин, прежде чем выключить зажигание, обернулась к Рей и сказала:

– Я подумываю о том, чтобы записаться в какую-нибудь школу. Может быть, даже юридическую.

Это Рей уже слышала.

– Записывайся, – бросила она.

– Не знаю, получится ли у меня, – засомневалась Кэролин.

– Тогда зачем об этом говорить? – огрызнулась Рей.

– Знаешь, в чем моя проблема? – спросила Кэролин. В машине становилось холодно, и Рей заерзала на сиденье. – Я всегда боялась, что останусь одна.

– Правда? – равнодушно отозвалась Рей.

– А теперь я вижу, что ты повторяешь мою ошибку. У тебя с Джессапом будет то же самое, что было у меня с твоим отцом.

– Господи боже, ну не начинай ты опять! – взвилась Рей. – Пошли лучше в музей.

Выйдя из машины, она захлопнула за собой дверь и, пройдя вперед, остановилась возле входа в музей. Осматривая древнегреческие руины, Рей старалась держаться подальше от матери, чтобы не возвращаться к прежнему разговору.

– Извини, – сказала, наконец, Кэролин, когда они проходили зал японских кимоно. – Я не хотела тебя обидеть. Просто я вижу, как ты бегаешь за своим Джессапом.

– Вовсе не бегаю, – возразила Рей.

– Ну, ходишь, какая разница, – заметила Кэролин. – Но учти, когда он разобьет тебе жизнь, я уже ничем не смогу тебе помочь – тогда уж ко мне не обращайся.

В зал вошла молодая пара и прошла мимо Кэролин и Рей. Та отодвинулась от матери. Кэролин подошла к следующей витрине с кимоно. Над ним трудились более двадцати женщин – по розово-золотому шелку были разбросаны ветви ив и водяные лилии.

– Я лишь однажды не чувствовала себя одинокой, – разоткровенничалась Кэролин, – когда была беременна. Когда ты родилась, я уже и представить себе не могла, как жила без тебя. Как мне удалось выжить? Кого я любила?

В сувенирной лавке перед выходом из музея Кэролин, несмотря на протесты Рей, купила ей подарок – постер с картиной Моне, изображающей водяные лилии, которые после японских кимоно почему-то показались Рей примитивными.

– Прекрасно подойдет для твоей комнаты, – шепнула Кэролин Рей, пока продавец заворачивал постер в коричневую бумагу.

Рей кивнула, вежливо поблагодарила мать, хотя знала: они с Джессапом скоро уедут и постер с картиной Моне так и останется висеть в ее опустевшей комнате.

Когда они вышли из музея, было четыре часа. Начинало смеркаться. Рей, держа постер под мышкой, сунула руки в карманы. Если бы она пошла в школу, то уже давно была бы дома и, глядя в окно, ждала бы Джессапа.

– Не знаю, почему так, но в ноябре пахнет дымом, – сказала Кэролин. – Может, я сошла с ума, но мне этот запах ужасно нравится.

Глубоко вдохнув, Рей поняла, что мать права: воздух был восхитителен. Внезапно Рей почему-то захотелось взять мать под руку, чтобы дотронуться до пальто из верблюжьей шерсти, которое Кэролин каждое лето убирала в кедровый шкаф. Но они уже подошли к машине, и Кэролин, что-то напевая себе под нос, искала в кармане ключи. Рей почувствовала тяжесть в груди и несколько раз глубоко вздохнула. Пока Кэролин открывала машину, Рей, вдыхая голубой дымный воздух, думала о том, почему ей вдруг стало жаль свою мать и почему одной прогулки по Музею изящных искусств оказалось достаточно, чтобы почувствовать себя такой потерянной.

В Массачусетсе Рей видела из окна каштаны, белые звезды, облака, набегающие на луну. Здесь, в Калифорнии, из окна кухни ей была видна лишь часть улицы. Собаки не уходили, она это чувствовала. С наступлением жары их стаи бродили вокруг домов в поисках воды и костей. И точно: прижавшись лицом к оконному стеклу, Рей ясно увидела во дворе крупного черного Лабрадора. Она быстро опустила жалюзи. Ночью, в десять минут первого, Рей позвонила Лайле Грей.

– Вы с ума сошли? – возмутилась Лайла, когда Ричард передал ей трубку. – Да как вы смеете звонить мне в такой час?! И вот что я вам скажу – больше я вам гадать не буду. Вы меня поняли?

Ричард сел на постели, прислушиваясь к разговору.

– Не обращай внимания, – сказала ему Лайла. – Спи.

– Дело вот в чем, – медленно произнесла Рей, словно не слыша Лайлы, – мне кажется, с моим ребенком что-то случилось.

Лайла откинулась назад, прижавшись головой к деревянному изголовью кровати. Внезапно у нее пересохло во рту.

– Не спрашивайте меня почему. Я в этом не разбираюсь, – сказала Рей. – Просто знаю: с ним что-то не так.

– Вам нужен мой совет? – спросила Лайла.

Ее била дрожь. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Ричард повернулся на другой бок и перестал на нее смотреть. Тот неподвижный ребенок – знак на чайных листьях в чашке Рей – никак не хотел исчезать.

– Идите к врачу, – посоветовала Лайла.

– Я не могу, – быстро ответила Рей.

– Завтра, как только встанете, позвоните гинекологу и запишитесь на прием, – велела Лайла.

Рей не ответила. Подняв жалюзи, она смотрела на черную собаку, которая, растянувшись во дворе, видимо, собиралась провести здесь ночь.

– Вы меня слушаете? – спросила Лайла, чувствуя, как ее голос дрожит от ужаса.

Чтобы успокоиться, она схватила Ричарда за руку, и их пальцы переплелись.

– Да, – ответила Рей.

– И прошу вас больше мне не звонить, – потребовала Лайла.

– Вы меня ненавидите. Я угадала? Звонить незнакомому человеку в столь поздний час – это, конечно, было слишком. В такое время матери поднимаются в детскую, чтобы успокоить детей, которым снятся кошмары. Они прижимают к себе своих сыновей и дочерей, гладят их по волосам и убаюкивают, чтобы те поскорее уснули.

– Вызовите врача, – мягко сказала Лайла.

– Хорошо, – согласилась Рей.

– Вот и умница, – похвалила ее Лайла.

Повесив трубку, Рей никак не могла успокоиться. Наутро она стала звонить в ближайшую клинику, но ее голос звучал так хрипло, что ей пришлось говорить шепотом. Рей сказали, что врач примет ее в тот же день. Сидя в приемной, она пыталась представить себе, что Джессап сидит рядом с ней, хотя прекрасно знала, что он никуда бы не пошел. Она уже собралась уходить, когда появилась медсестра и назвала ее имя, а потом повела в маленькую комнатку, чтобы взять анализ крови. Рей не волновалась до тех пор, пока не вошла в кабинет врача. Им оказалась женщина, причем весьма молодая, и Рей поняла, что пришла зря.

– Мне кажется, я пришла не вовремя, – сказала Рей.

– Правильно, – ответила врач. – Вы должны были прийти еще два месяца назад.

Рей разделась, надела бумажный балахон и легла на смотровой стол. Во время осмотра она лежала, закрыв глаза, и когда врач сказала, что с ней все в порядке, Рей решила, что попала к полной дуре.

Отвечая на вопросы для заполнения медицинской карты, Рей чувствовала, что начинает замерзать. Да, это к лучшему. Она не станет матерью-одиночкой, такая у нее судьба. И если уж ей суждено потерять ребенка, то сейчас самое время, пока он не начал шевелиться, пока она не почувствовала, как он поворачивается во сне.

– Что-то не так? – спросила врач, которая в это время подробно расписывала Рей, как ей теперь нужно питаться и какие принимать витамины. – Похоже, вам это совсем не интересно.

– Как долго вы работаете врачом? – спросила Рей.

– Четыре года. Вам этого достаточно?

– Да-да, вполне, – ответила Рей, слегка смутившись. – Просто вы кое-чего не заметили. Мой ребенок мертв.

– Понятно, – произнесла врач. – Вы в этом уверены?

Рей ужасно замерзла. Ей даже показалось, что у нее начала стынуть кровь. Присмотревшись, она увидела, что ее руки и ноги слегка покраснели.

– А вы считаете, что нет? – спросила Рей. – Думаете, я ничего не понимаю?

– Ложитесь, – велела врач.

Рей поняла: сейчас ее вскроют, сейчас эта докторша запустит руки в ее тело и вытащит оттуда ребенка, а потом зашьет, будто ничего и не было.

– Знаете, вы лучше ко мне не прикасайтесь, – запротестовала Рей.

И не узнала собственного голоса. Это не мог быть ее голос. Врач подкатила к столу какую-то высокую металлическую машину. Но только она собралась начать осмотр, как Рей решительно заявила:

– Не прикасайтесь ко мне!

Нет, все-таки это был ее голос. Господи, да она почти визжала. Она была в ужасе не оттого, что ее будут вскрывать, а оттого, что все это произойдет именно сейчас. Вот сейчас начнется операция. Сейчас она потеряет ребенка.

– Не понимаю, чего вы так испугались, – удивилась врач. – Я просто хочу послушать биение сердца вашего ребенка.

Рей чуть было не расхохоталась. Эта женщина что, думает так ее успокоить? Слушать, как бьется сердце, которое молчит?!

– Ну как, можно начинать? – спросила врач. Бросив на нее холодный взгляд, Рей пожала плечами. Откинувшись на спину, она закрыла глаза.

– Этот прибор усиливает звук, – объясняла врач, намазывая живот Рей каким-то гелем.

Лежа с закрытыми глазами и отчаянно замерзая, Рей вспомнила, как они с Джессапом однажды зимой ездили на автобусе в Рокпорт. Гавань была покрыта льдом, но в доках, куда они пришли, было слышно, как подо льдом бьется вода. Наклонившись, они стали смотреть вниз и увидели, что лед шевелится вместе с водой.

– Вот, послушайте, это плацента, – сказала врач.

– Если б я жил в этом городе, то точно бы свихнулся, – заявил тогда Джессап. – Ну как можно спать, когда тебе в уши постоянно дудит этот чертов океан?

– А мне здесь нравится, – заявила Рей.

Это был один из тех редких случаев, когда она не согласилась с Джессапом. И сразу почувствовала на себе его внимательный взгляд.

– Ну, может, к шуму привыкаешь, если слушаешь его каждую ночь, – наконец нехотя согласился он.