Текст книги "Дитя фортуны"

Автор книги: Элис Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Они сидели на полу в гостиной и были так увлечены дыхательными упражнениями, что не заметили, как она вошла. Лайла стояла в дверях, чувствуя, как внутри все холодеет. Рей лежала на подушках, согнув ноги и закрыв глаза, и дышала мелко и часто. Ричард стоял возле нее, вслух отсчитывая секунды. Из магнитофона на кофейном столике звучала не музыка, а вой ветра, резкого и холодного. Этот звук пронизывал насквозь, навевая тоску и мысли об одиночестве.

Насмотревшись на это зрелище и решив, что с нее достаточно, Лайла отпустила ручку чемодана, и тот с глухим стуком шлепнулся на пол. Ричард и Рей, подскочив от неожиданности, разом повернулись к двери. Стояла такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как по комнате ходят потоки воздуха. Сквозь занавески лился матовый свет, в комнате царил полумрак, и нужно было прищуриться, чтобы хоть что-то разглядеть. Разглядеть, чтобы увидеть, но к Лайле это не относилось. Всю дорогу от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса она думала о том, как войдет в свой дом и вернется к прежней жизни. Теперь стало ясно, что это невозможно.

– Ничего-ничего, продолжайте! Не обращайте на меня внимания, – сказала она.

Лайла ушла на кухню и, закрыв за собой дверь, стала думать, что ей теперь делать. Она даже не заметила, что не сняла теплое пальто и сапоги. У нее возникло странное чувство: будто она попала не только не в то место, но и не в то время. Еще в самолете она представляла себе, как вернется домой – с чувством вины, конечно, – но такого предательства она не ожидала. Лайла даже забыла, что, так же как и Ричард, не сидела в одиночестве. И привезла с собой свою дочь.

Когда Ричард вошел на кухню, Лайла уже решила, что будет вести себя как ни в чем не бывало. Она налила чайник и поставила его на плиту. Правда, каждое движение давалось ей с трудом. Атмосфера дома давила на нее, как давит воздух в реактивном самолете сразу после взлета.

– Ну и как это называется?! – произнес Ричард. – Тебя так долго не было, а теперь ты проходишь мимо, не удосуживаясь хоть что-то объяснить?

Лайла взяла с подоконника лимон и разрезала его на четыре части. Заметив, что рука, в которой она держит нож, дрожит, она бросила нож в раковину.

– Почему ты не хотела со мной говорить, когда я звонил? – спросил Ричард. – Почему отец вел себя так, словно у вас была какая-то чертова тайна?

Было слышно, как в гостиной Рей встает, обувается, собирает с пола подушки, перематывает магнитофонную ленту. Звук перематываемой пленки очень напоминал булькающие звуки, точно кто-то тонул.

– Я могла бы догадаться, что ты обязательно с ней свяжешься, – сказала Лайла.

– В каком смысле? – поинтересовался Ричард. – Ты уехала, и она осталась без помощника.

– Ты с ней спишь? – спросила Лайла.

– Ты что, с ума сошла?! – воскликнул Ричард.

– Не знаю, – ответила Лайла. – Разве это ненормально – желать, чтобы муж был тебе верен?

– Не понимаю, как это тебе удается, – сказал Ричард. – Как тебе удается повернуть все так, что я всегда оказываюсь в чем-то виноватым?

Находясь высоко над землей, где-то над Мичиганом, Лайла внезапно поняла: еще немного – и она кого-то потеряет. И если ей придется выбирать, то она уже знает кого. Салон самолета был залит светом. Чтобы разглядеть облака или землю внизу, нужно было надеть темные очки и прищуриться. Это как подбросить монетку и с замиранием сердца ждать, что будет – орел или решка.

– Ты можешь объяснить, почему ты уехала? – спросил Ричард.

Чайник вскипел, и Лайла достала из сушилки чашку с блюдцем. Если бы она привезла с собой взрослую молодую женщину, то объяснила бы ему, что нашла свою дочь. Она сказала бы, что давным-давно, в холодную зимнюю ночь, когда замерзал огонек зажженной спички, с ней произошло нечто страшное и справиться с этим у нее не хватило сил. Она могла лишь судорожно цепляться за матрас и кричать до хрипоты, заранее зная, что ей не суждено выиграть. И она проиграла – окончательно и бесповоротно. Какая разница, что у нее не было никаких доказательств, не было ребенка из плоти и крови, которого она могла бы представить мужу? Она все же была матерью, пусть даже ее дочь давно уже превратилась в призрака.

– Объясни мне, что происходит, – попросил Ричард. – Я что, слишком многого хочу?

Лайла открыла шкафчик над плитой. Заглянув в него, она поняла, что их брак распадается. Вспоминая день своей свадьбы, сейчас она не могла даже сказать, какие цветы росли у дома. В шкафчике больше не было коробок с чаем. Ричарду даже в голову не пришло, что, переставляя баночки в шкафчике и убирая в другое место коробки с чаем, он подводит черту под их совместной жизнью.

– Куда ты подевал чай? – спросила Лайла.

Ричард распахнул другой шкафчик, рядом с холодильником. Коробки с чаем стояли теперь рядом с консервами, сухими супами, солонками и серебряными приборами.

– Так гораздо удобнее… – начал было объяснять Ричард.

– Как ты мог так со мной поступить?! – воскликнула Лайла. – Как ты мог это сделать?

Бросив на нее испуганный взгляд, Ричард провел рукой по волосам.

– Бред какой-то, – сказал он. – Все это просто безумие.

Напряжение на кухне нарастало, и виной тому был не пронзительный свисток чайника – напряжение возникло между ними. Они стояли, не в силах отвести глаза друг от друга, и оба понимали: один промах – и дело зайдет слишком далеко.

Рей, сидевшая в гостиной, знала, что ей нужно уйти, только не знала как. Ей очень хотелось, чтобы один из супругов вышел к ней из кухни, и тогда она немедленно распрощалась бы с ними. Лучше бы это был Ричард. Но, судя по голосам, о ней давно забыли. Тогда Рей сделала то, что было, по ее мнению, проявлением вежливости. Она деликатно постучала в дверь кухни.

– Простите, мне пора идти, – сказала Рей.

– Господи! – простонала Лайла, чувствуя, что Рей, как и при их первой встрече, вытягивает из нее энергию. – Ты не мог бы ее отсюда выпроводить? – попросила она Ричарда.

– Она здесь совершенно ни при чем, – ответил он.

Но даже сквозь закрытую дверь кухни Лайла ощущала тяжесть тела Рей и медленные движения ее ребенка, ворочающегося во сне. Хуже всего было то, что она чувствовала счастье Рей, ее сладкое чувство ожидания, которое жгло Лайлу, словно оголенный электрический провод. Не задумываясь над тем, что делает, Лайла бросилась к шкафчику и принялась вышвыривать из него вещи. На пол полетели солонки, серебряные безделушки, собачий зуб, который они с Ричардом как-то нашли во дворе, три серебряных ножа, чай из разорвавшегося пакетика, куриная косточка. По кухне поплыло облако пыли. Наклонившись над кучей вещей, Лайла принялась их перемешивать, мысленно желая Рей рожать так же, как когда-то рожала она. Из своей кухни Лайла призывала боль, страх, страдания, кровь, одиночество и обман.

Ричард, зажав Лайлу в углу, безуспешно взывал к ней, пытаясь привести в чувство. Но Лайла его не слушала.

– Убери ее отсюда! – выкрикнула она.

Ричард молча вышел в холл и помог Рей найти в шкафу пальто. Лайла слышала, как они разговаривают. Судя по тону Ричарда, он извинялся. Проводив Рей, он пошел назад. Лайла мерила шагами кухню. Нервы ее были на пределе. Казалось, далее дуновение воздуха причиняло ей сильнейшую боль.

– Она ушла, – сообщил Ричард. – Теперь мы можем поговорить.

Искоса взглянув на него, Лайла засмеялась.

– Пожалуйста, – попросил Ричард, – поговори со мной.

И в голосе его слышалась мольба. Лайла заставила себя отвести от него взгляд. Ей нельзя отвлекаться. Если она сконцентрируется, то сможет собрать энергию в кончиках пальцев. И вызвать призрак ребенка, умершего в Восточном Китае.

Опасное занятие. Это все равно, что ходить по тонкому льду: одно неверное движение – и ты проваливаешься вниз, туда, где потерянные дети безуспешно зовут своих матерей, и постепенно их голоса замирают, растворяясь во мраке. Лайла заставила себя отогнать все чувства, которые испытывала к Ричарду, и медленно, целенаправленно, затаив дыхание, переступила черту, за которой находилось прощение.

– Неужели ты ничего не понимаешь? – крикнула она. – Мне не о чем с тобой разговаривать!

Ричард отпрянул. В общем, нечто подобное она и ожидала, и все же ей стало больно. У Хэнни был такой же вид – человека, раненного в самое сердце, когда Лайла отказалась с ней говорить. Она, как обычно, принесла старой гадалке кипяток и булочки с изюмом, но, когда Хэнни попросила ее присесть за столик, Лайла сделала вид, что не слышит. Она быстро ушла и спряталась на кухне за ящиками, где хранились листья салата. Когда двери на кухню открывались, Лайла, выглянув из-за ящика, видела лицо Хэнни: на нем было написано отчаяние человека, который понял, что с ним порвали раз и навсегда.

На заднем дворе три сойки кружили возле кормушки для птиц. Ричард стоял совершенно неподвижно, как в день их первой встречи, когда от жары плавился асфальт и чайки хватали корм прямо из рук. Когда же, повернувшись, он вышел из кухни, Лайла старалась слышать только один звук: свист закипевшего чайника. Но вот хлопнула входная дверь, и этот звук эхом разнесся по дому. Оставшись на кухне совсем одна, Лайла наконец поняла, что же она натворила.

Она бросилась за мужем, но Ричард уже сел в машину и завел мотор. Лайла толкнула входную дверь и, выскочив на крыльцо, окликнула его, но он не услышал. В это время дня горизонт над городом кажется фиолетовым. В это время года воздух становится голубым и непредсказуемым. И тогда легко забыть, каким обманчивым бывает февраль в Калифорнии. Вы думаете, что погода будет такой-то, а она возьмет да одурачит вас и выдаст то, чего вы меньше всего ожидали – шторм или жару. Сегодня все было похоже на лето. Воздух был пронизан тем лимонно-желтым светом, какой бывает в августе, пахло сухой травой и эвкалиптами. И что самое удивительное – на розовых кустах не было ни единого бутона. Приглядевшись повнимательнее, Лайла увидела на листьях мучнисто-белый налет – явный признак того, что за розами никто не ухаживал и они заболели.

Лайла вошла в дом. Опустила жалюзи и заперла дверь. Затем внесла свой чемодан в спальню и принялась его распаковывать. Сильно болела голова. Так сильно, что стоило Лайле закрыть глаза, как перед ней появлялся Ричард. Его машина была припаркована на автостоянке возле винного магазина в Ла Бри. Тихо работал двигатель, играло радио. Все, кто проходил мимо, слышали этот звук, но, как законченные эгоисты, входили в магазин. Они покупали вина гораздо больше, чем следовало, и, слушая радио, думали, что поет Рей Чарльз и потому им хочется напиться по-настоящему. Но на самом деле все было не так. Кто-то сидел в своей машине, одинокий и несчастный. А ночь была такой чудесной, трогала душу, если, конечно, ее туда впустить. И Ричард мучительно соображал, чего же он хочет больше – бурбона или виски.

Так и не сняв пальто и сапоги, Лайла приняла две таблетки аспирина. В небе пролетел самолет, в чьем-то саду завыла собака. Разложив вещи по местам, Лайла подошла к бюро и достала оттуда три серебряных браслета. Она надела их на руку, и браслеты зазвенели, как кубики льда в стакане. Лайла подумала о свекре. В Нью-Йорке уже ночь, и он наверняка спит в своей гостиной. Ричард рассказывал, что, вернувшись с похорон Хелен, Джейсон Грей заперся в кладовке и там плакал. Потом они вместе пообедали – обед им прислала жена нового владельца автозаправки. Джейсон продал бизнес несколько лет назад. Ричард то и дело поглядывал на отца, боясь, что тот вновь расплачется. Но отец выдержал: съел то, что лежало у него в тарелке, выпил кофе и в девятом часу отправился спать. Ричард спал в своей старой спальне. Около полуночи его разбудил какой-то шум. Ричард подошел к окну и увидел отца, который копал в саду яму. Как потом Ричард рассказывал Лайле, сначала он решил, что отец копает себе могилу. Луна в ту ночь была полной и оранжевой. Ричард подумал, что отец, вероятно, потому и не плакал за обедом, поскольку принял твердое решение похоронить себя заживо.

Ричард смотрел в окно, не в силах пошевельнуться. Джейсон Грей перестал копать. Опершись о лопату, он стоял и смотрел вверх, на небо. И тогда Ричард увидел, что яма, которую копал отец, для человека была бы маловата. Это больше походило на могилу для маленькой собачки. Джейсон что-то вынул из кармана. Прижавшись лицом к стеклу, Ричард увидел, что лежало на ладони Джейсона. Драгоценности Хелен Грей – ее обручальное кольцо, маленькая аквамариновая брошка, нитка искусственного жемчуга, серебряный медальон сердечком. Джейсон Грей встал на колени и, бережно сложив все эти вещи в яму, принялся их закапывать. После этого он не ушел, а так и стоял, пока Ричард не отошел от окна и не отправился спать.

Вернувшись через несколько дней в Лос-Анджелес, Ричард сказал Лайле, что в ту ночь, когда он смотрел, как отец копает в саду яму, у него появилось какое-то нехорошее чувство. И только на следующее утро он понял, что же ощутил на самом деле: горе отца, то горе, которое человек носит в себе годами.

Сев на край кровати, Лайла сняла с руки браслеты. Как трогательно: свекор ночью один копает в саду яму и опускает в нее драгоценности жены, чтобы отпустить ее душу. Однако правда состояла в том, что это было совсем другое. Собака на соседнем дворе звякнула цепью и заскулила. Небо потемнело. Не стало видно даже птиц на ветвях лимонного дерева, устроившихся там на ночлег. Нет ничего страшнее, чем смерть ребенка. Эта смерть словно вбирает в себя тысячу других смертей. Замкнутый круг, конец всего, чем мог бы стать твой ребенок: десятилетней девочкой, двадцатилетней девушкой. Единственная потеря, с которой невозможно смириться.

Если бы Лайла была там, если бы видела, как холодеет тело ее дочери, если бы металась по Восточному Китаю в поисках гробика, она, возможно, и смирилась бы. Она последовала бы совету свекра: отпустить, оставить мертвых мертвым. Отпустить, выкручивая себе руки, чтобы боль в руках – крошечные булавочные уколы – осталась с ней навсегда. Но Лайла решила не предаваться горю. Вместо этого она вынула из чемодана маленький белый свитер. Она держала его в руках до тех пор, пока перед глазами не встала сплошная белая пелена. А когда ткань в ее руках начала медленно нагреваться, Лайла зажмурилась и стала звать свою дочь.

Ричард вернулся после одиннадцати. Так сильно он еще никогда не напивался. Оставив машину прямо на дорожке, он, стараясь сохранить равновесие, двинулся к дому. На улице не было слышно ни звука, тишину нарушали лишь его неуверенные шаги. Он подошел к входной двери, но не смог заставить себя войти в дом. Усевшись на крыльце между двух розовых кустов, Ричард погрузился в размышления. Он пытался понять, что же на самом деле произошло.

Лайла слышала, что он вернулся, и понимала: стоит ей сделать хотя бы одно движение и дальше все пойдет само собой. Нужно только встать, накинуть халат, выйти в холл и открыть дверь. Но она была не в состоянии это сделать, ибо не могла расстаться со своими мыслями даже на одну секунду. Ее мысли должны быть чисты, как луч света. И Лайла даже не шелохнулась, когда Ричард отпирал дверь и входил в дом.

Постояв перед закрытой дверью спальни, он пошел в кладовку, где хранилось постельное белье, и вытащил несколько простыней. Затем разделся в столовой, не зажигая света. Ричард уже было собрался лечь на диванчик, как вдруг почувствовал запах гари. Идя на запах, он вышел на кухню, где пахло еще сильнее. В кухне было совсем темно. Горел только какой-то голубой огонек. Ричард сперва испугался, но потом зажег свет и увидел, что это всего лишь не выключенная конфорка, на которой стоит чайник. Вода в нем давно выкипела, а дно, покрытое черной копотью, уже начало дымиться и плавиться. Ричард выключил газ и поставил чайник в раковину под холодную воду. Чайник громко зашипел, испуская пар. Когда он остыл, Ричард бросил его в мусорное ведро и открыл окно, но запах горелого по-прежнему витал в воздухе, впитавшись в стены и занавески.

Ричард не стал стелить себе постель, а просто мешком повалился на диван и стал думать о Лайле, вспоминая, какой она была. Он влюбился в нее с первого взгляда, а когда впервые овладел ею, то чуть не заплакал – так он ее хотел. Каждый вечер он смотрел, как она сто раз проводит по волосам металлической щеткой. Потом, когда она засыпала, он все так же не мог отвести от нее глаз. Засыпая, Лайла всегда старалась прижаться к нему, а он прижимался к ней все теснее, и тогда начинало казаться, что в постели лежит один человек и бьется одно сердце.

Однако в эту ночь Лайла не тянулась к своему мужу, она даже не думала о нем. Она лежала в постели, изо всех сил пытаясь сосредоточиться, пока, наконец, комната не поплыла у нее перед глазами. Кровь в ее жилах бежала все быстрее, кончики пальцев стали горячими. Через некоторое время Лайла почувствовала, что слабеет, и поняла, что у нее больше не осталось сил. Простыни промокли от пота, она чувствовала: сейчас что-то произойдет – кости начали подниматься вверх, словно рыба из воды, кожа была не в состоянии выдержать такого притока энергии. И Лайла решила, что с нее достаточно, но вдруг почувствовала, как что-то шевельнулось у нее в руках. Лайла сжала зубы и решила продолжать. Она сконцентрировалась еще сильнее, мысленно рисуя в своем воображении крошечные пальчики, вспоминая, что происходило в первые секунды после рождения ребенка: и вот появилась щека дочки, ее темные ресницы, запахло кровью и молоком. Наконец Лайла почувствовала, что рядом с ней что-то лежит. Затаив дыхание, она медленно открыла глаза – и увидела свою дочь.

Глаза ребенка были закрыты, а веки были белыми как мрамор. Веки тихо затрепетали, и на Лайлу глянули два серо-голубых глаза. Ребенок лежал в круге света. Лайла прижала его к себе, но свет не исчез. И когда Лайла поняла, что девочка узнала ее, она расплакалась и плакала так долго, что залила солеными слезами и себя, и дочь.

Свет, который окружал девочку, был виден сквозь щель под дверью спальни. Он медленно выполз в холл, откуда разлился по всем комнатам. Ричард заметил бы его, если бы в это время не лежал на спине, уставившись в потолок. Ему так хотелось прижаться к жене, но было уже поздно, и он не осмелился беспокоить Лайлу. Другое дело, если бы она сама позвала его. Ричард тут же заснул, наверное, потому, что понял: спать в столовой ему придется еще очень и очень долго. Но каждую ночь, перед тем как идти спать, Ричард стоял под дверью их спальни, и каждую ночь Лайла слышала, что он там. Но ни один из них не мог сделать шаг навстречу другому. Между ними возникла тонкая стеклянная перегородка. И стояла до тех пор, пока они не отдалились друг от друга настолько, что расстояние между ними было как до ближайшей звезды.

Однажды, в начале восьмого месяца беременности, Рей проснулась и пришла к выводу, что ей не справиться. Дело было не в беременности – к ней она привыкла, так же как к постоянной бессоннице, сердцебиению, давлению на спину и необходимости вставать на колени каждый раз, когда нужно было поднять с пола туфли. Рей с ужасом думала о предстоящих родах. Всю жизнь от нее скрывали все, что было связано с этим вопросом. И он так и остался для нее тайной за семью печатями. Ну а теперь ей начали улыбаться женщины с маленькими детьми. Сперва Рей думала, что они ей просто сочувствуют – ведь она такая огромная и неуклюжая – или вспоминают те сладостные дни, когда сами готовились к рождению ребенка. Теперь она поняла, что дело в другом: в жалости к непосвященной, в воспоминаниях, которые возвращают их в те времена, когда они сами были так неопытны. Никто и никогда не посвящал Рей в тайны деторождения. Ни Ламас, ее тренер, ни врач, ни даже собственная мать. Никто не удосужился объяснить ей, что роды – это очень больно.

Она училась сама: читала специальную литературу, еще раз проверила сумму своей страховки, спрашивала молодых матерей, далее прошла курсы молодых родителей при Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, где ей вручили куклу и показали, как купать младенца в ванночке и как мерить ему температуру. И все же при мысли о том, что ей придется взять в руки ребенка, Рей приходила в ужас. За всю свою жизнь она сама ни разу даже не меняла пеленок. Один-единственный раз, когда ей пришлось посидеть с ребенком, она продемонстрировала свою полную несостоятельность. Однажды ее попросили присмотреть за соседским ребенком, девятимесячным малышом. Когда Рей пришла к ним, ребенок уже спал. В то время ей было шестнадцать, и она была по уши влюблена в Джессапа. Она попросила его прийти к ней примерно через час после того, как родители малыша уйдут в кино. Рей и Джессап сидели на диване и целовались, когда ребенок проснулся. Без всякого предупреждения – ни тебе кряхтения, ни возни – малыш внезапно принялся орать как резаный.

– Вот дерьмо! – выругался Джессап, развалившийся на диване. – И зачем только сюда притащился?

Рей побежала наверх, в детскую. Ночник мерцал темно-красным светом. Ребенок стоял в кроватке, уцепившись за перекладину, и вопил так, что в жилах стыла кровь. Немного постояв, Рей побежала вниз. Джессапа она нашла на кухне: открыв холодильник, тот смотрел, нет ли там пива. Увидев Рей, Джессап удивился:

– Почему ты его не заткнешь?

– Я не знаю как, – призналась Рей.

Джессап вытащил из упаковки банку пива и сорвал с нее крышку.

– Ты сменила ему подгузник? – спросил он.

От криков ребенка у Рей голова шла кругом.

– Я не знаю, как это делается.

– Не знаешь? – переспросил Джессап. – Ты взялась посидеть с младенцем и даже не знаешь, как нужно менять подгузники?

Рей отвела глаза и пожала плечами.

– А покормить его ты можешь?

– Я не знаю, чем его нужно кормить, – тихо ответила она.

– Господи Иисусе, Рей! – сказал Джессап. – Если тебя еще попросят посидеть с ребенком, меня не зови. Договорились?

Джессап шмякнул на стол банку с пивом, вынул из холодильника бутылочку с детской смесью, подогрел и вышел из кухни, предоставив Рей в одиночестве заливаться слезами. Она была в отчаянии: ребенок начал вопить еще сильнее, и Рей уже подумывала о том, чтобы заткнуть ему рот рукой, а потом трясти, пока он не замолчит. Но прошло несколько минут – и крики стихли. Сняв туфли, Рей осторожно поднялась в детскую. Заглянув в дверь, она увидела, что Джессап уже сменил малышу подгузник и, сидя в кресле-качалке, поил его из бутылочки. Стоя в дверях, Рей слышала поскрипывание кресла-качалки и жадное чмоканье ребенка.

Почувствовав себя лишней, она повернулась, тихо спустилась в гостиную и села на диван.

Джессап присоединился к ней, когда ребенок уснул. Взяв банку с пивом, он плюхнулся рядом с ней на диван и положил ноги на кофейный столик.

– Как тебе это удалось? – спросила она.

– Что удалось? – переспросил Джессап, словно никуда и не выходил.

Но тут щелкнул замок входной двери, и Джессап вскочил на ноги. Он опрометью кинулся на кухню и выскочил в заднюю дверь еще до того, как родители малыша переступили через порог. Увидев на столике открытую банку пива, они, к огромному облегчению Рей, заявили, что больше никогда не позволят ей сидеть не только со своим младенцем, но и вообще с детьми во всей округе.

После того случая она попыталась выведать у Джессапа, как он догадался, что нужно делать.

– У меня есть парочка двоюродных братьев, – пожав плечами, ответил он. – Все дети одинаковы: когда они писаются, им нужно менять подгузники. Потом ты даешь им поесть, чтобы они писались снова и чтобы ты снова менял им подгузники. Подумаешь, большое дело!

И все же Рей никак не могла понять одного: как Джессап догадался, покормив ребенка, уложить его себе на плечо и поглаживать ему спинку, чтобы тот поскорее уснул. Рей видела это собственными глазами, так как стояла в дверях. Но потом ей начало казаться, что в детской было темно, ночник отбрасывал неясную тень и вообще все это ей просто привиделось. Может быть, Джессап вовсе не был так нежен с ребенком. Может быть, он и не думал мурлыкать ему колыбельную, а ей просто показалось, что она слышит эти убаюкивающие звуки, которые ей, между прочим, слышать не полагалось.

Сейчас Рей скучала по Джессапу больше обычного. Он ей даже снился. Ей снилось, что она одна, в пустыне, поздно ночью. Кругом ни души. Рядом стоит их «олдсмобиль». Рей сидит на капоте и смотрит на небо. Раздается стук копыт, и Рей знает, кто это: одна из маленьких лошадок Джессапа, размером меньше пони, шерстка цвета ночи – черно-голубая. Лошадка подходит к Рей. Та знает, что ее прислал Джессап. Лошадка говорит, что Джессапа держат в плену посреди пустыни. Тогда Рей начинает плакать, лошадка тоже. От их слез образуется озерцо, в котором плавают серебристые рыбки, поблескивая в темной воде. Рей наклоняется к воде и видит, что вместо жабр у рыбок маленькие детские ручки, а в озерце уже плещутся не рыбки, а сотни детишек.

В другой раз ей приснилось, что они с Джессапом занимаются любовью. Проснувшись, Рей затосковала. А потом она все утро чувствовала слабость в коленках, словно только что выбралась из постели любовника. Скучая по Джессапу, Рей особенно остро чувствовала, что, в сущности, никому нет до нее никакого дела. Фредди Контина практически поселился в офисе, просиживая там ночи напролет и ломая голову над тем, почему ни один кинотеатр не хочет показывать фильмы, привезенные им из Европы. Разговаривать с ним Рей не хотелось, как, впрочем, и с Ричардом. С Ричардом явно творилось что-то неладное, это было видно невооруженным взглядом. Когда во время занятий в классе Ламаса Ричард опустился возле Рей на колени, она сразу поняла, что он не в себе, и сбилась со счета. После занятий они вместе шли на автостоянку, и Рей чувствовала, что его мысли где-то витают. Рей попыталась поговорить с ним о Лайле, но он отказался.

«Выбросьте ее из головы», – заявил он.

Но Рей не могла выбросить Лайлу из головы. Иногда, проснувшись среди ночи, Рей спрашивала себя, как ей заплатить Лайле за ту печаль, что была написана у нее на лице, когда она застала их с Ричардом в гостиной. Этот взгляд напомнил Рей о Джессапе. Наверное, она смотрела на него так же, когда поняла, что он собирается ее бросить.

Рей по-прежнему не верила, что Джессап ушел от нее навсегда, и все же старательно пыталась стереть его из своей памяти. Всю его одежду она отнесла в пункт приема одежды для бедных. Она отправила заявление на почту, сообщив, что такой-то адресат здесь больше не проживает. Она больше не подбегала к окну, заслышав чьи-то шаги. В тот день, когда она обычно праздновала годовщину их первого поцелуя, Рей отправилась в ближайший китайский ресторанчик и заказала там все, что Джессап терпеть не мог: креветки с соевым соусом, баклажаны со специями и курицу с каким-то странным, специфическим вкусом.

В воскресенье, в первых числах марта, когда Рей уже почти удалось забыть Джессапа, она вышла из душа и вдруг услышала, как в дверь кто-то стучит. Рей замерла, стоя посреди комнаты с полотенцем на голове. Ее словно обдало жаром. Рей быстро накинула купальный халат и пошла открывать дверь, отчаянно желая, чтобы это был Джессап. Но на пороге стоял Хэл, его партнер, и Рей не смогла скрыть разочарование.

Перед тем как постучать, Хэл некоторое время стоял под дверью, собираясь с духом. Он принес Рей гвоздики, подкрашенные красной краской, и у нее не хватило решимости выставить его. Сварив Хэлу кофе, Рей пошла в ванную комнату, чтобы одеться. Когда она вернулась на кухню, Хэл все еще мешал ложкой кофе. Казалось, его больше интересует то, куда Рей поставила его гвоздики, чем сам кофе. Усевшись за стол напротив Хэла, Рей внимательно на него посмотрела.

– Надеюсь, тебя не Джессап прислал? – спросила она. – А то, может, он вдруг решил узнать, как я себя чувствую и не нужно ли мне чего?

– Джессап? – смутившись, переспросил Хэл.

– Я знаю, Джессап на это не способен, – вымученно улыбнулась Рей.

– Ты меня извини, – сказал Хэл. – Если бы он мне сказал, что у него есть ты, я никогда не взял бы его в партнеры. Честно говоря, я вообще жалею, что с ним связался. – Хэл пригубил кофе и покачал головой. – Черт бы его побрал! Как только у него что-нибудь кончается – посуда или чистое белье, – он делает такой удивленный вид, будто всего этого у нас было навалом. Знаешь, Рей, с ним невозможно жить.

– А я жила, – бросила она.

– Ну, ты его любила, – сказал Хэл и положил себе еще сахару. Затем, словно внезапно что-то вспомнив, добавил: – Только не говори, что и сейчас его любишь.

– Если ты решил, что между нами все кончено, то выкинь это из головы, – заявила Рей.

– Я просто хотел тебе помочь, – ответил Хэл.

Он так упорно избегал ее взгляда, что Рей могла спокойно разглядывать его лицо.

– Зачем? – наконец спросила она.

– То есть как зачем? – искренне удивился Хэл.

– Не знаю, – ответила Рей.

– Мне же не трудно один раз заехать к тебе и помочь, если что нужно, – сказал он, – Может, мне хочется что-нибудь для тебя сделать.

Рей пообещала, что подумает, и, когда в следующее воскресенье в дверь снова постучали, у нее уже не возникло радужных надежд. Она точно знала, кто это. Рей позволила Хэлу снести вниз корзину с бельем, сменить масло в «олдсмобиле», но от этого ей почему-то стало еще хуже. А когда она провожала Хэла к пикапу, который они покупали вместе с Джессапом, Рей внезапно ощутила желание. Машина была красного цвета, и Рей была уверена, что такой цвет выбрал именно Джессап. Как можно искреннее поблагодарив Хэла за помощь, Рей в тот момент думала только о Джессапе. Она представляла себе, как он сидит в ресторанчике «Пончики Данкина» в Барстоу, краем глаза наблюдая за официанткой Полетт.

Вечером, отправляясь спать, Рей была уверена, что ее будут мучить кошмары. Наверное, ей приснятся мужчины ее жизни: Джессап будет от нее уходить; Хэл постучит в дверь, подняв ее среди ночи; Ричард отвезет ее не в ту больницу и бросит в приемном покое, когда у нее уже начнутся роды. Однако в ту ночь Рей приснилась Лайла. И когда утром Рей проснулась, то была напугана, как маленькая девочка, которая плакала во сне и звала маму. Ночь за ночью ей снилась Лайла: то у Рей была высокая температура и помочь могла только Лайла; то Рей блуждала по саду, и хотя впереди виднелся дом Лайлы, выйти к нему было невозможно, так как все дорожки вели к зарослям акации. В детстве, когда Рей боялась снова увидеть кошмары, Кэролин учила ее поступать так: перед сном нужно вымыть волосы лимонным соком, а потом взять с собой в постель какое-нибудь шитье или вышивку и работать, пока не уснешь. Однако теперь запах лимонного сока казался Рей слишком острым, а игла для вышивания до крови колола пальцы.