Текст книги "Возрождение"
Автор книги: Элинор Глин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
XV.
Я был ужасно рад снова увидеть старину Мориса – он загорел, и выглядит не так изыскано, хотя носки, галстук и глаза гармонируют так же хорошо, как всегда. Он поздравил меня с улучшением моего здоровья и рассказал все новости.
Одетта, в заботах о своей красоте, употребила какое-то новое средство для укрепления кожи, которое изуродовало ее на некоторое время и заставило удалиться в родовое имение под Бордо, где она может оплакивать свою судьбу, пока не восстановится цвет ее лица.
Как сказал Морис – «очень неудачно для нее» – так как она почти поймала бродячего английского пэра, пользовавшегося во время войны «тепленькими местечками» и отдыхавшего в Довилле от краснокрестных усталостей, а теперь, благодаря слухам об испорченной коже, он перенес свое внимание на Корали, что послужило причиной раздора между грациями. Скорбность Алисы пленила очень богатого гражданина одного из нейтральных государств, поставлявшего великосветским дамам филантропические планы, она надеется вскоре повенчаться.
Кажется, что в самом надежном и счастливом положении Корали, так как она уже устроена и может развлекаться без тревоги. Морис намекнул, что если бы не ее «увлечение» мною, она могла бы подцепить пэра, развестись с бедным Ренэ, ее покладистым военным мужем и сделаться английской графиней.
– Ты все перевернул, Николай. Дюкьенуа в отчаянии и говорит, что Корали изменилась сразу же после того, как увидела тебя здесь, а потом, чтобы рассеяться и забыть тебя, отбила у Одетты лорда Брокльбрука.
– Ах, ты старый плут! – и Морис погладил меня по спине.
Он прибавил, что они были в восторге от моих подарков и стремились скорей вернуться в Париж и поблагодарить меня.
Война становилась досадным неудобством, и чем скорее она кончится, тем лучше будет для всех.
Еще некоторое время он бродил кругом и около и, наконец, приблизился к самому важному.
Он встретил нескольких моих родственников со стороны Монт-Обен – к счастью для меня, весь этот год они были вдали от Парижа – и они с беспокойством спрашивали его, не думаю ли я о женитьбе. И вообще о том, что я делаю теперь, когда заживают мои раны.
Я рассмеялся.
– Как я рад, что моя мать была единственным ребенком и что все они недостаточно близки для того, чтобы иметь право надоедать мне. Лучше бы они продолжали заниматься благотворительностью в Биаррице. Мне говорили, что лазарет для выздоравливающих, который содержит моя кузина Маргарита, настоящее чудо. Я посылал ей частые пожертвования.
Тут Морис рискнул…
– Вы не… не связаны чем бы то ни было с вашей секретаршей, друг мой? – спросил он.
Я уже заранее решил, что не буду сердиться ни на что из того, что он скажет, так что был готов к этому.
– Нет, Морис, – и я налил ему второй стакан портвейна. К этому времени Буртон уже покинул нас. – Мисс Шарп не знает, что я существую, она здесь только для того, чтобы выполнять свою работу, причем лучшей секретарши нельзя и желать. Я знал, что Корали внушит вам какую-нибудь глупость.
Морис отхлебнул свое вино.
– Корали сказала, что, несмотря на очки этой девушки, в ее виде и походке есть что-то, выделяющее ее среди других, и что она знала и чувствовала, что вы заинтересованы ею.
Я сохранял бесстрастный вид.
– Конечно, это так, я необычайно заинтересован. Я хочу знать, кто она на самом деле. Она – женщина из общества и, более того, женщина из нашего общества. Я хочу сказать, что она знает вещи об Англии – в которой она никогда не была – которые не могла бы знать, если бы ее семья не говорила постоянно о них. Среди этих тем она бессознательно чувствует себя в своей среде и сроднилась с ними до того, что это прямо поражает. Не можете ли вы узнать для меня, старина, кто она такая?
– Конечно постараюсь. Шарп… ведь это не особенно аристократическое имя… нет.
– Без сомнения, это не настоящее ее имя.
– Но почему вы не спросите ее сами?
– Хотел бы я видеть человека, у которого хватило бы мужества спросить ее о том, что она не хочет сказать.
– Эта девчоночка! Но она кажется смирной, некрасивой и порядочной, Николай. Вы интригуете меня.
– Хорошо, Морис, пустите в ход свою сообразительность и не говорите о чем-либо другим. Я был бы очень рассержен, если бы вы сделали это.
Он заверил меня всем, чем угодно, что будет молчалив, как могила, а затем перешел к вопросу о Сюзетте. Он сожалел, что я дал ей «отставку», так как мне будет трудно заменить ее. Таких честных и не слишком хищных, как она, довольно трудно найти. С тех пор, как он услышал, что Сюзетта не является больше моей подружкой, он приглядывал что-нибудь для меня, но до сих пор не мог найти ничего подходящего.
– Вам нечего беспокоиться, Морис, – сказал я ему. – Я совершенно покончил с этой частью моей жизни и теперь мне ненавистна даже мысль об этом.
Морис посмотрел на меня с серьезной озабоченностью.
– Дорогой мой, это становится серьезным. Ведь вы не влюблены в вашу секретаршу, не правда ли? Или, может быть, вы пускаете пыль в глаза и она заменила Сюзетту, а вы не хотите разговоров по этому поводу?
Я почувствовал, что мое лицо заливает горячая краска. Одна мысль о моей обожаемой девочке, занесенной в категорию Сюзетты! Я готов был ударить своего старого друга, но у меня хватило смысла обсудить положение. Морис говорил только так, как говорил бы всякий, принадлежащий к парижскому свету. Секретарша, в которой очевидно заинтересован мужчина, недалека от кандидатки на звание любовницы.
Он совсем не хотел выказать неуважения именно к Алатее. Для него женщины или принадлежали к обществу, или нет. Конечно, существовал и промежуточный класс – «славные люди» – мещанки, служанки, машинистки и т. д. Но заинтересоваться одной из них можно было только по единственной причине. Таковы были вещи в представлении Мориса. Я знал его взгляды, может быть, в известной степени я и сам разделял их до своего перерождения.
– Вот что, Морис, я хотел бы, чтобы вы поняли, что мисс Шарп во всех смыслах дама из общества, я уже сказал вам это; но вы кажется этого не уловили. Она пользуется моим величайшим уважением и мне очень больно при мысли, что кто-либо может говорить о ней так же, как вы сейчас. Правда, я знаю, что вы не думали ничего дурного, вы, старая сова. Она обращается со мной так, как если бы я был старым надоедливым хозяином, которого она должна слушаться, но с которым не обязана разговаривать. Она не позволит ни малейшего дружелюбия или фамильярности со стороны какого бы то ни было мужчины, для которого ей придется работать.
– Значит, ваш интерес серьезен, Николай.
Морис был совершенно поражен.
– Мое уважение серьезно, мое любопытство горячо и я хочу получить сведения.
Морис старался почувствовать облегчение.
– Предположите, что вашу семью постигло разорение, старина, будете ли вы считать вашу сестру менее порядочной женщиной оттого, что ей придется зарабатывать хлеб в качестве машинистки?
– Конечно, нет, но это было бы ужасно. Мари… О, я и подумать не могу об этом.
– Тогда постарайтесь вбить себе в свою тупую голову, что мисс Шарп – это Мари, и ведите себя соответственно. Так смотрю на нее я.
Морис обещал, что сделает это, и наш разговор перешел на герцогиню – по дороге сюда, он видел ее на одной из станций, где скрещиваются поезда, и узнал, что на следующей неделе она вернется в Париж. Эта мысль утешила меня. Он уверил меня, что все вернутся к пятнадцатому октября, и тогда мы снова сможем развлекаться.
– К тому времени вы окончательно поправитесь для того, чтобы обедать вне дома, Николай, а если нет, вам нужно будет переехать вместе со мной к Ритцу, чтобы развлекаться на месте, дорогой мой.
Затем мы заговорили о книге. Для моих раскопок мебель действительно интересная и изысканная тема. Морис с нетерпением ждал возможности прочесть корректуру.
Когда он оставил меня, я откинулся в кресле и спросил самого себя, что случилось со мною такого, из-за чего Морис и вся эта компания кажутся на столько же миль удаленными от меня, насколько были удалены в своей банальности во время юношеских обсуждений важных вопросов в Итоне.
Как я должен был опуститься в последовавшие за тем годы, чтобы находить хотя бы развлечение среди людей, подобных Морису и «дамочкам». Мне внезапно показалось, что даже одноногий и одноглазый человек может сделать кое-что для своей страны в политическом смысле, – это была бы великолепная картина, если бы, в один прекрасный день, я мог войти в Парламент, имея рядом с собой Алатею, вдохновляющую и поддерживающую во мне все лучшее. Как скажется в английском политическом обществе ее манера держаться, ее ум и критические способности. Не говоря уже о том, что я люблю каждый дюйм ее миниатюрного тела, какой поддержкой для всякого мужчины был бы ее ум. И я грезил у камина о сентиментальных, полных восторга вещах, о которых ни один мужчина не мог бы высказаться вслух или поделиться ими с кем-либо. Без сомнения, дневник большое утешение, – не думаю, что я мог бы прожить этот ужасный год моей жизни без него.
Как я хотел бы, чтобы Алатея была моей женой и чтобы у нас были дети! Быть не может, что я написал это. Я ненавижу детей вообще – они до смерти надоедают мне. Даже два забавных ангелочка Соланж де Клерте, но иметь сына с глазами Алатеи… Боже… что я чувствую при этой мысли. Как я хотел бы сидеть с нею и разговаривать о том, как мы воспитаем его. Я протянул руку, попал на томик Чарлза Лэмба, и прочел «Детей Мечты», а кончив главу, почувствовал это идиотское, сдавливавшее горло, ощущение, которое познал только с тех пор, как Алатея разбудила что-то во мне, а может быть с тех пор, как находятся в напряжении мои нервы, не помню, чтобы когда-либо перед войной я чувствовал себя таким растроганным, слабым и глупым.
А теперь что предстоит мне?
Воля такая же сильная или сильнее моей. Глубочайшее предубеждение, которое я не в силах разубедить. Знание, что я не в силах удержать любимое мною, что во мне нет ничего духовного или физического, что могло бы привлечь ее, ничего, кроме материальной стороны – денег – считаться с которой она, может быть, и нашла бы нужным, благодаря своей великой самоотреченности и желанию улучшить жизнь любимых ею существ. Моя единственная возможность получить ее вообще – это купить ее при помощи денег. А купив ее, когда она будет здесь, в моем доме, устою ли я перед искушением воспользоваться создавшимся положением? Смогу ли я тянуть день за днем, не прикасаясь к ней, не зная радости, пока величие моей любви не растопит ее неприязнь и презрение ко мне?
Хотел бы я знать!
Она никогда не выйдет за меня, если я не дам слова, что это будет только пустым обрядом – в этом я уверен, даже если обстоятельства помогут мне принудить ее сделать это. Честное слово надо держать. Не вызовет ли это еще более адские страдания, чем те, которые теперь.
Может быть, подобно Сюзетте, мне лучше всего отравиться на берег моря и постараться разбить цепь и забыть ее.
Я позвонил Буртону и, когда он укладывал меня в постель, рассказал ему о своем новом плане. На неделю мы отправимся в Сен Мало, я распорядился, чтобы он позаботился о необходимых разрешениях. В настоящее время путешествие куда-либо сопряжено с бесконечными трудностями.
Не поддаваясь слабости, я написал Алатее, прося ее продолжать в мое отсутствие приводить в порядок рукопись и отметить те места, которые, по ее мнению, должны быть еще изменены. Я писал возможно более холодным и деловым слогом. После этого, я отправился спать и спал лучше, чем за все последнее время.
____________________
Сен Мало.
Как забавны подобные места! Я здесь, в этом пустынном заброшенном уголке, около моря, где отель удобен и почти не затронут войной. Я несчастлив – воздух приносит мне пользу, вот и все. Я привез с собой книги и не стараюсь писать, а только читаю и пытаюсь заснуть – так проходят часы. Я постоянно повторяю себе, что не интересуюсь больше Алатеей, что я выздоровею и уеду в Англию, что я вышел из-под ее влияния и снова человек со свободной волей – мне гораздо лучше.
В конце концов, не нелепо ли с утра до ночи думать о женщине?
Через год или два, когда у меня будет новая нога и все будет залечено, смогу ли я ездить верхом? Ну, конечно, без всякого сомнения и даже немного играть в теннис. Во всяком случае я смогу охотиться – если только нам будет разрешено сохранить рябчиков и фазанов, когда кончится война.
Да, конечно, жизнь великолепная вещь. Мне нравится, когда мне в лицо дует сильный ветер, и вчера, к большому неудовольствию Буртона, я выехал на парусной лодке.
Как я мог быть настолько неосторожен и рисковать, что случайное резкое движение вновь отодвинет мое выздоровление на несколько месяцев назад? Но иногда приходится рисковать. Никогда поездка на парусной лодке не доставляла мне подобного наслаждения, и это было именно благодаря этому риску.
____________________
Прошла неделя с тех пор, как мы приехали сюда, на край земли, и я снова чувствую беспокойство, быть может, потому, что как раз сейчас пришел Буртон с письмом в руках. Я немедленно же узнал почерк Алатеи.
– Я взял на себя смелость перед отъездом оставить наш адрес молодой лэди, сэр Николай, на случай если ей нужно будет сообщить нам что-нибудь: теперь она пишет и просит не буду ли я так добр спросить у вас, не взяли ли вы с собой главу седьмую, она нигде не может найти ее.
Затем, с видимым напряжением, он заявил мне, что в остальной части письма было сообщение, что когда она работала в пятницу, явилась «Мадемуазель ла Блонд» и, миновав открывшего дверь Пьера, настояла на том, чтобы повидать ее. (Конечно, это была мамзель, сэр Николай! – резко объявил Буртон). Она хотела узнать мой адрес, но мисс Шарп чувствовала, что не вправе дать его ей, и сказала только, что письма будут пересланы.
– Надеюсь, что эта особа не устроила сцены молодой лэди, сэр Николай, – проворчал Буртон. – Конечно, она не говорит об этом в письме, но очень похоже, что так и было. Ни за что на свете я не хотел бы чтобы ее оскорбили!
– Я также, – сердито ответил я. – Сюзетта должна была бы лучше соображать теперь, когда я дал ей все, чего она желала. Не будете ли вы добры и не дадите ли вы понять, что это не должно повторяться.
– Я посмотрю за тем, чтобы адвокат сделал это – это единственный способ разговаривать с подобными особами – хотя мамзель была одной из лучших. Кажется мне, сэр Николай, что они причиняют беспокойства больше, чем стоят. Я всегда говорил это, даже когда был моложе. Куда бы они не шли, за ними следом идут неприятности.
Как я был согласен с ним!
Значит, между мной и Алатеей выросло новое препятствие, которое я не могу рассеять объяснением. Единственное утешение, которое я извлекаю из всего этого, это то, что дорогую, очевидно, подгоняет крайняя нужда, иначе она ни единой минуты не могла бы мириться с подобными вещами и отказалась бы от места одновременно с этим письмом.
Если она так нуждается в деньгах, быть может, несмотря ни на что, я получу ее согласие на замужество со мной. Одна мысль об этом заставила сильнее забиться мой пульс и мое спокойствие улетучиться. Все разумные, начинавшие влиять на меня, рассуждения, испарились. Я знал, что снова нахожусь во власти ее привлекательности, как в ту минуту, когда мои страстные губы коснулись ее губ, нежных и сопротивляющихся. Ах, что за мысль! Что за воспоминание! Будучи наедине, я не позволял себе предаваться ему, но теперь, когда было сломано всякое сопротивление, я провел остаток дня в мечтах о радости этого поцелуя – и к ночи был безумнее весеннего зайца и находился в еще более жестоком беспокойстве, чем когда-либо.
Я ненавижу это место – я ненавижу море. Все это ни к чему – я еду обратно в Париж.
XVI.
Первое, о чем я узнал, когда мы приехали домой, было, что герцогиня вернулась и хочет видеть меня. Это было хорошей новостью – даже не протелефонировав Морису, я сел в свой одноконный экипаж и отправился к ней.
Когда я прибыл, герцогиня была наверху, у себя в будуаре. На ее лице было странное выражение. Я не был уверен, что ее приветствие было так же радушно, как прежде. Не дошли ли и до ее ушей слухи?
Я сел рядом с нею и она нежно, с не изменяющим ей инстинктивным отношением к раненым, взяла мой костыль.
Я решил, что начну сразу, прежде, чем она скажет что-либо, что сделает вопрос невозможным.
– Мне хотелось видеть вас, герцогиня, чтобы спросить, не можете ли вы помочь мне узнать, кто такая моя секретарша мисс Шарп. Как-то я видел ее здесь в коридоре и думал что вы, может быть, можете установить ее личность.
– Вот как?
– Ее имя Алатея – я слышал, как ее называла так ее маленькая сестренка, когда как-то встретил их в Булонском лесу. Они не заметили меня. Она – женщина из общества и я чувствую, что «Шарп» не ее имя.
Герцогиня надела очки.
– Дала она понять, что хочет, чтобы тебе стала известна ее история?
– Нет…
– В таком случае, сын мой, думаешь ли ты, что это очень хороший вкус стараться узнать ее?
– Может быть и нет, – я попался и мне было очень неприятно, что герцогиня была недовольна мною, но я продолжал, – боюсь, что она очень бедна – и, как я знаю, недавно умер ее младший брат, а я отдал бы все на свете, чтобы только помочь им каким-нибудь образом.
– Иногда помогаешь больше, выказывая скромность.
– Значит вы не хотите помочь мне, герцогиня? Я чувствую, что вы знаете мисс Шарп.
Она нахмурилась.
– Николай, если бы я не любила тебя действительно, я бы рассердилась. Разве я из тех, кто предает друзей – предположив, что у меня есть друзья – для любопытства молодого человека?
– Но право, это не любопытство, это потому, что я хочу помочь…
– Отговорки!
Теперь рассердился я.
– Вы предполагаете, что ваша секретарша барышня из общества, – продолжала она, – если вы зашли уже так далеко, то должны были бы знать, что в старых семьях еще осталась честь и правила приличия, а зная это, вам следовало бы относиться к ней с почтением и уважать ее инкогнито. Все это не похоже на вас, сын мой.
Герцогиня перестала обращаться ко мне на «ты» – это обидело меня.
– Но я и хочу относиться к ней с уважением, – возразил я.
– Тогда, поверьте мне, вам не к чему знать ее имя – я не совсем довольна вами, Николай.
– Дорогая герцогиня, это печалит меня, и я хотел бы объясниться. Я только хотел выказать свое хорошее отношение, а я не знаю даже ее адреса и не мог послать цветы, когда умер ее брат.
– Может быть, они и не хотели цветов. Примите мой совет – лучший, что я могу дать. Платите своей секретарше жалованье, самое высокое, какое только она примет, а затем относитесь к ней так, как если бы ей было пятьдесят лет и она носила очки.
– Но она и носит очки – ужаснейшие, желтые в роговой оправе, – возбужденно заявил я. – Разве вы их никогда не видели?
Герцогиня сверкнула глазами.
– Я не говорила, что встречалась когда-либо с мисс Шарп, Николай.
Я знал, что дело было безнадежно и что, продолжая подобным образом, я только рисковал навлечь на себя неудовольствие моего старого друга. Таким образом, я отступил. Инстинктивно я знал также, что не встречу симпатии, если заявлю о своих честных намерениях.
– Я ничего больше не скажу об этом, герцогиня, кроме одного – если вы знаете этих людей и если когда-либо вам станет известно, что я могу чем-либо помочь им, обратитесь ко мне не считаясь с размерами помощи.
Она испытующе поглядела на меня и лаконически ответила:
– Хорошо.
Затем мы заговорили о других вещах и я постарался снова попасть в милость. Военное положение улучшалось. Фош[12]12
Фердинанд Фош (франц. FerdinandFoch, 1851–1929) – французский военный деятель, военный теоретик. Французский военачальник времен Первой мировой войны, с 6 августа 1918 года маршал Франции. После начала «Весеннего наступления», масштабной операции Германской империи с целью прорыва фронта, Фош был назначен главнокомандующим союзными войсками. В начале Первой мировой войны в августе 20-й армейский корпус под командованием Фоша принимал участие в «Пограничном сражении» и «Лотарингской операции». С конца августа он командовал армейской группой, состоявшей из нескольких корпусов и дивизий. 4 сентября эта группа была преобразована в 9-ю армию, которая участвовала в битве на Марне. В 1915 году возглавил группу армий «Север». В мае 1917 года был назначен начальником Генерального штаба, 3 апреля 1918 года стал верховным главнокомандующим союзными войсками. Британский фельдмаршал (19 июля 1919 года), маршал Польши (13 апреля 1923 года). Сыграл значительную роль в победе союзников над коалицией центральных держав. 11 ноября 1918 года в своем железнодорожном вагоне Фош подписал Компьенское перемирие, завершившее Первую мировую войну.
[Закрыть] воспользуется своим преимуществом и в ближайшем будущем наступит какой-то конец. Когда я отправлюсь в Англию? Мы обсуждали все эти темы.
– Когда я выйду из рук докторов и у меня будут новые нога и глаз, я вернусь, и хочу тогда войти в Парламент.
Герцогиня сразу воодушевилась. Это было как раз по мне, это, а затем женитьба на какой-нибудь славной девушке моего круга – в выборе не должно было быть недостатка, так как большинство мужчин в моей стране убито на войне.
– Я хочу иметь такую исключительную женщину, герцогиня.
– Не тоскуйте по луне, сын мой. Будь доволен, если она будет достаточно воспитана для того, чтобы вести себя прилично – манеры современных девушек возмущают меня. Я стараюсь не отставать от времени, но эти новые моды прямо отвратительны.
– Вы думаете, что женщина должна быть совершенно невинна и не должна знать жизни, чтобы брак был счастлив?
– Никогда нельзя быть уверенным в том, что заключается в уме молодых девушек, но поведение должно быть прилично во всяком случае так, чтобы было что-либо, сдерживающее их, так же как и религия – теперь далеко не такая всепоглощающая, как в былые времена.
– Герцогиня, я хотел бы иметь кого-либо, кто мог бы страстно любить меня и кого я мог бы любить так же.
– Этого не ищут среди девушек, мой бедный мальчик, – вздохнула она, – это приходит уже после того, как знаешь и умеешь разбираться. Выкинь это из головы, такие вещи – искушения, которым противостоишь, если можешь, и во всяком случае не делаешь из них скандала. Любовь! Мой Бог, песня поэтов, которую нельзя найти на земле и получить удовлетворение. Она должна приносить вечную боль. Исполняй долг перед своей расой и классом, стараясь не примешивать к этому сантиментов.
– Значит, нет надежды, что я могу найти кого-либо, кого смогу полюбить по-настоящему.
– Не знаю, может быть, и сможешь в своей стране. Здесь обыкновенно всем очарованием обладает чужая жена, и если бы не правила приличия, общество не могло бы существовать. Все, чего можно требовать от молодежи, это, чтобы они действовали с достаточной скромностью и достигли бы осени своей жизни без скандала, сопровождающего их имя. Если добрый Бог прибавляет к этому и любовь, – тогда они действительно счастливы.
– Но, герцогиня, вы, с вашим великим сердцем, разве вы никогда не любили?
Казалось, ее глаза стали снова прекрасными и молодыми, они испускали огонь.
– Любила, Николай? Все женщины любят, хоть раз в жизни – и счастье, если это не сжигает их души. Счастье, если Господь Бог позволяет этой любви превратиться в любовь к человечеству. – Тихие слезы затуманили синий блеск ее глаз.
Я наклонился вперед и с глубоким чувством поцеловал ее руку, а в это время вошел старик слуга и она была отозвана в палату, но, уходя оттуда, я чувствовал, что, если бы между Алатеей и мной встало препятствие в виде семьи, для меня было бы бесполезно взывать к герцогине. Она могла понять горе, войну, страдания и самопожертвование. Она понимала любовь и страсть и все, из них вытекавшее, но все это сходило на нет перед значением фразы «благородство обязывает», господствовавшей в восьмидесятые годы, когда Аделаида де Монт-Оргейль вышла замуж за герцога де Курвиль-Отевинь. Единственное, что осталось – это протелефонировать Морису.
Он зашел на несколько минут, как раз перед обедом.
Он снова переспросил Ольвуда Честера из американского Красного Креста, и тот сказал ему, что мисс Шарп всегда была мисс Шарп, в течение всего времени, пока она работала у них, и что никто не знал ничего больше о ней.
Но если ее отец каторжник, ее мать в сумасшедшем доме, а сестра чахоточная я все-таки хочу иметь ее.
Правда ли это? Смогу ли я лицом к лицу встретить болезнь и безумие, входящие в мою семью?
Не знаю. Все, что я знаю это то, что какое бы проклятие не висело над остальными, оно не задело ее. Она олицетворенное здоровье, уравновешенность и правда. Каждое ее действие благородно и я люблю ее… люблю ее… вот!
На следующее утро она пришла, как всегда в десять, и принесла все главы книги, просмотренные и отмеченные. Так как ее отношение ко мне было холодно, насколько только возможно, то я не могу сказать, прибавилась ли к нему хоть тень презрения ко мне со времени ее последнего свидания с Сюзеттой. Может быть, Буртон сможет постепенно выяснять, что произошло между ними.
Я овладел собой и вел себя с деловой сдержанностью. У нее не было повода, чтобы обрезать меня или обеспокоиться. В двенадцать она собрала бумаги – и когда она оставила комнату, я вздохнул. В течение почти двух часов я украдкой наблюдал за нею. Ее лицо было маской, может быть, она и в самом деле сосредоточилась над работой. Ее руки заметно белеют. Думаю, их краснота была в какой то зависимости от ее брата, может быть, ей приходилось класть ему на грудь что-нибудь очень горячее. Никогда я не видел такой белой кожи, рядом с ее дешевым черным платьем она подобна перламутру. Линия ее горла напоминает мне мою очаровательную «Нимфу с раковиной», да и рот не так уж не похож на нее. Хотел бы я знать, есть ли у нее ямочка… но мне лучше не думать о таких вещах.
Теперь я решил сделать ей предложение при первом случае, когда только смогу достаточно собраться с духом для этого. Я решил даже, что я скажу. Я буду возможно деловитее и даже не скажу, что люблю ее – я чувствую, что если мне удастся обеспечить ее за собою, впоследствии у меня будет больше шансов.
Если она подумает, что я люблю ее, благодаря честности своей натуры, она может решить, что подло заключать со мной такую неравную сделку, но если она будет думать, что нужна мне только для исполнения обязанностей секретарши и игры на рояле, даже, если к моим чувствам к ней примешивается доля чего-то животного, презираемого ею, что я обещаю сдерживать, – она может почувствовать, что с ее стороны не будет ничего дурного, если она примет мое имя и деньги и не даст мне ничего взамен.
После завтрака, проведенного нами врозь, пришел Джордж Харкур и развлекал меня до четырех часов.
После длинного разговора на военные темы, мы, как обычно, перешли на Виолетту.
Она была совершенством. Она выполнила все, чего он когда-либо требовал от женщины, но все же, или, вернее, именно поэтому, она наскучила ему в то время, как новая самка без сердца и с умом кролика, страшно притягивала его.
– Как же вы поступите, Джордж?
– Конечно обману ее, Николай. Это печальная необходимость, на которую меня вынуждает мое доброе сердце.
В раздумье он курил.
Я рассмеялся.
– Видите ли, дорогой мой, нельзя быть жестокими с милыми созданиями, так что это единственный путь, ибо их ограниченная способность рассуждать не дает им возможности понять, что нет ничьей вины, когда перестаешь любить – все зависит от их собственного ослабевающего увлечения. Приходится продолжать и притворяться, пока им не наскучит самим или пока они случайно не заметят, что любовь принадлежит другой.
– Вы не думаете, что существуют некоторые, которым можно сказать правду?
– Если они и существуют, то я не встречал ни одной.
– Если бы я был женщиной, меня оскорбило бы больше, если бы мужчина счел меня настолько глупой, что меня можно обмануть, чем если бы он откровенно сказал, что не любит меня больше.
– Возможно, но женщины рассуждают не так. Вы можете доказать по всем законам логики, что это произошло потому, что они сами разочаровали вас, потому, что вы не можете контролировать свои чувства, – и все же, в конце ваших разглагольствований, вас будут обвинять в том, что вы ветреное животное и будут считать себя оскорбленной невинностью.
– Все это так трудно! – бессознательно вздохнул я.
– Что, у вас тоже какая-нибудь передряга, сынок? – сочувственно спросил Джордж. – В вашем случае с Сюзеттой деньги всегда могут все загладить – может быть, последнее время она причиняла вам неприятности?
– Я совершенно покончил с Сюзеттой. Джордж, как человек расплачивается за все свои безумства! Выходили ли вы из всех своих связей хоть когда-нибудь совершенно свободным.
Джордж откинулся в кресле, его выхоленное лицо, носящее, как правило, выражение добродушного цинизма, стало строгим и даже голос изменился.
– Николай, расплачиваться приходится каждый раз. Мужчина платит драгоценностями, деньгами, позором, сожалением или раскаянием и должен заранее рассчитать насколько то, чего он желает, стоит цены, которую нужно будет заплатить. Не рассчитывает или жалуется при расплате только безмозглый идиот. Я признаю, что для меня женщины представляют высший интерес и что общество и привязанность, покупная или иная, необходимы для моего существования. Таким образом, я покорно расплачиваюсь с долгом каждый раз.
– Как же вы расплатитесь теперь с Виолеттой, которая, по вашим словам, является безупречным ангелом?
– Я проведу несколько ужасных минут неловкости и угрызений совести и буду чувствовать себя моральным Синей Бородой. Безнаказанно я не уйду.
– А она? Ей это не поможет.
– Она слезами заплатит за то, что была достаточно слаба, чтобы полюбить меня, будет испытывать утешение мученичества – и скоро позабудет меня.
– Но не думаете ли вы, что, злоупотребляя этими вещами, навлекаешь на себя несчастье? Я думаю сейчас о Сюзетте, мне причиняет сейчас неприятности не какое-либо действие, которое она позволила себе по отношению ко мне, а можно сказать, ее тень, отбрасываемая судьбой.
– Это тоже часть цены, мой мальчик. Вы не можете украсть что бы то ни было или преступить законы человеческие, моральные или духовные, без того, чтобы вам не надо было заплатить за них, так что нечего брыкаться перед тем или скулить после. Надо как можно раньше в жизни научиться разбираться в том, что действительно стоит этого и что вы действительно желаете прежде, чем ставить себе какие-нибудь ограничения.
– Это правда.
– Теперь давайте проанализируем ваши выгоды и убытки в деле с Сюзеттой. Давайте рассмотрим сперва выгоды. В течение нескольких месяцев боли и усталости, у вас была милая маленькая подружка, которая помогла вам пережить трудные минуты. Вы не злоупотребляли ее временем. Быть другом героев войны – это ее профессия, и вы платили ей высокую цену в твердой валюте. Вы ничем ей не обязаны. Но закон решил, что мужчина не должен иметь незаконных связей, и сила этого течения или уверенности, что бы это ни было, заставляет вас заплатить какую-то цену за то, что вы нарушили этот закон. Примите и пройдите через это, а если цена была слишком высока, обещайте себе не делать больше подобных долгов. Все неприятности произошли потому, что вы не заглядывали вперед, мой мальчик. Когда я был совсем юнцом и только что вступил в батальон с Бобби Бультилем, братом Хартльфорда, произошел случай, который может иллюстрировать то, что я хочу сказать. Он сплутовал, играя в карты. Он был кузеном моей матери, так что вся семья ужасно чувствительно отнеслась к скандалу. Конечно, его сейчас же вышибли и он был окончательно кончен, а лэди Гильда Маршал немедленно же убежала с ним, бросив мужа. Она обожала этого, обладавшего бесконечным очарованием, парня. Ну вот, этого то и не стоило делать. Слишком трудно загладить даже подозрение в шулерстве. Вы видите, что он был просто безумцем. Рискуйте, но никогда не в том случае, если весы стоят под углом в сорок пять градусов.
