Текст книги "Возрождение"
Автор книги: Элинор Глин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
После этого, кончив сигару, Джордж поднялся в наилучшем настроении.
– Можете поверить мне, Николай – это звучит старомодно – но поступать, как джентльмэн и быть всегда готовым заплатить по своим обязательствам, это лучшее жизненное правило! Ата-ата, милый мальчик. Я скоро загляну к вам! – и он ушел.
Конечно, на его рассуждения нечего было возразить. Значит, мне лучше примириться с тенью Сюзетты, падающей на мои отношения с Алатеей, и постараться достигнуть цели, несмотря на нее. А какова моя цель?
Само собой, не провести остаток своей жизни в качестве мужа Алатеи только по имени, голодным, тоскующим и несчастным, но добившись некоторой дружбы с ее стороны, преодолеть ее предрассудки, победить ее отвращение и заставить ее любить меня. Но, чтобы иметь возможность сделать все это, для меня абсолютно необходимо все время находиться рядом с нею. Так что моя мысль о женитьбе не так уж неразумна.
А если она когда-либо согласится на это, на любых условиях, если только они не будут требовать раздельного жительства, я поверю, что половина битвы уже выиграна и буду чувствовать себя бодрее. Какую пользу приносят здравые рассуждения, даже, если они так резки и грубы, как у Джорджа.
XVII.
Алатея (Harriet Hammond) и Сюзетта (Renée Adorée). Сцена из фильма "Man and Maid".
Сегодня вечером, одевая меня к обеду, Буртон сообщил мне некоторые сведения. Он узнал теперь от Пьера как вела себя Сюзетта, когда ворвалась к Алатее. Она вошла в комнату – пролетев мимо Пьера без того даже, чтобы спросить его позволения, а он, со своей деревянной ногой, не так прыток, как раньше. Она подошла к письменному столу и спросила мой адрес. «Деловой вопрос, который должен быть улажен немедленно», заявила она. Стоявший в дверях Пьер слышал все это.
– Он сказал, что мамзель была так надушена и расфранчена, что мисс Шарп должна была понять кто она такая, – прибавил Буртон.
Алатея ответила с достоинством, что не получила распоряжения давать кому-либо адрес, но что письма будут пересланы.
Она обращала не больше внимания на мамзель, чем если бы та была стулом, – сказал ему Пьер, который, благодаря своим собственным неприятностям с женщинами, приготовился присутствовать при столкновении. Сюзетта пришла в замешательство и, немного выйдя из себя, сказала Алатее, что надеется, что та так же хорошо воспользуется положением, как пользовалась она сама. Алатея продолжала писать, как будто и не слышала этого, а затем очень вежливо сказала ей по-французски, что, если та будет так добра, и оставит какие-либо письма, она позаботится, чтобы они ушли еще сегодня, а затем прибавила:
– Больше я вас не задерживаю.
Сюзетта рассвирепела и, топая ногой, сказала, что она мадемуазель ла Блонд, и имеет больше права быть здесь, чем Алатея.
Тут вмешался Пьер и, схватив Сюзетту за руку, вытащил ее из комнаты.
Я горел от стыда и гнева. Чтобы существо, которое я уважаю больше всего на свете подверглось бы подобной сцене… Буртон тоже был в ужасе…
Я испытывал ужаснейшее чувство неловкости, самый факт того, что я услышал обо всем этом через прислугу был достаточно отвратителен без того, чтобы и события были настолько унизительны.
Что должна думать обо мне Алатея! А я не могу даже упомянуть об этом. Как поразительно было ее достоинство, ведь она не позволила и лишней тени презрения проскользнуть в свои манеры.
Как теперь у меня хватит храбрости предложить ей выйти за меня замуж? Я собираюсь сделать это завтра, когда она придет.
Суббота.
Запишу события последних дней без комментариев.
Когда пришла Алатея, я вышел в гостиную. Она работала за своим столом, в маленьком салоне. Я заглянул туда и спросил не придет ли она поговорить со мной, а затем сел в кресло. Она послушно вошла с блоком в руке, готовая начать работу.
– Садитесь пожалуйста. – сказал я, указав ей на стул, стоящий прямо против меня и света так, что ни единая тень в выражении ее лица не могла быть потеряна для меня. (Я стал теперь настоящим экспертом в разглядывании выражений рта. Мне приходилось так подробно изучать ее рот.)
Я чувствовал себя менее нервным, чем всегда, когда я с нею. Мне показалось, что в ее манерах была еле заметная настороженность.
– Я хочу сказать нечто, что очень сильно удивит вас, мисс Шарп, – начал я.
Она немного подняла голову.
– Я объясню вам в чем дело совершенно открыто. Как вы знаете, я богат и все еще ужасен с виду, я одинок и хочу иметь компаньонку, которая могла бы играть мне на рояле, помогать мне писать книги и путешествовать со мной. Я не могу иметь ничего из этих несложных вещей из-за скандала, который поднимут люди, так что мне остается только один выход, а именно – брачная церемония. Мисс Шарп, на каких условиях вы согласились бы выйти за меня замуж?
Ее положение стало напряженным, лицо не покрылось краской, а наоборот, побледнело. Минуту она хранила полное молчание. Я испытывал то же самое ощущение, что когда-то, перед тем, как перебраться через край окопа – род странного возбуждения и любопытства, останусь цел или нет.
Так как она не отвечала, я продолжал.
– Я не рассчитываю ни на что с вашей стороны, кроме вашего общества – в некоторой мере. Нет и речи о том, чтобы вы жили со мной, как моя жена, и я обещаю сдерживать даже ту сторону, которую вы как-то видели, о чем я очень сожалею. Я положу на ваше имя крупную сумму и дам вашей семье все, что вы пожелаете, вам я надоедать не буду, вы будете совершенно свободны – я хотел бы только, чтобы вы интересовались моей работой и играли бы мне… даже, если вы и не будете разговаривать со мной.
К концу мне немного изменил голос и я почувствовал это, а также то, какой это было слабостью с моей стороны. Ее руки внезапно сжались, казалось, она хотела заговорить, но все же молчала.
– Разве вы совсем не ответите мне? – просительно сказал я.
– Это такое странное предложение – я хотела бы отказаться сразу…
– Видите ли, оно совершенно прямолинейно, – быстро прервал я. – Я хочу купить вас, вот и все, а вы можете назвать цену. Я знаю, что, если вы согласитесь, это будет только по той же причине, по которой вы работаете. Я предполагаю, что вы делаете это для вашей семьи, а не для себя и, таким образом, рассчитываю, что это повлияет на вас. Что бы вы не пожелали для вашей семьи – я буду в восторге дать вам это.
Она заломила свои, сплетенные вместе руки – первый признак действительного волнения, который я заметил у нее.
– Вы хотите жениться на мне, ничего обо мне не зная! Это так странно!
– Да. Я считаю, что вы в высшей степени умны, и хотел бы, чтобы вы иногда разговаривали со мной. Я хочу войти в Парламент – когда меня совсем починят и я буду выглядеть приличней – и думаю, что вы будете для меня большой помощью.
– Вы хотите сказать, что все это только деловое соглашение?
– Я уже заявил это.
Она вскочила на ноги.
– Сделка, – продолжал я, – будет вполне честной. Я хочу купить то, что не предназначается для продажи, а поэтому готов дать ту цену, которая соблазнит владельца. К этому делу я не примешиваю личных чувств. Я хочу, чтобы ваш ум участвовал в намеченной мною схеме жизни, а странное цивилизованное общество, к которому мы принадлежим, не позволяет мне нанять его, так что я должен его купить. Я изложил вам все откровенно – существует ли путь, посредством которого мы можем привести эту сделку в исполнение?
Ее губы дрожали.
– Вы будете говорить это вне зависимости от того, что вы услышите о моей семье?
– Меня совершенно не интересует ее история. Я наблюдал за вами, а вы обладаете качествами, какими должен обладать партнер, который поможет мне прожить мою новую жизнь. Для меня вы только личность (храбро солгал я), а не женщина.
– Могу ли я верить вам? – спросила она почти без дыхания.
– Вы думаете о том дне, когда я поцеловал вас.
Ее внезапно сжавшиеся губы сказали мне, что она была взволнована.
– Видите ли, мисс Шарп, я предполагаю, что вы достаточно знаете мужчин, чтобы вам было известно, что у них бывают неожиданные искушения, которые, однако, может преодолеть сильная воля. В тот день меня очень растрогало ваше горе, а подавленное чувство и волнение, которое вы вызвали во мне, вывели меня из равновесия – больше это не повторится… Даю вам слово, если вы выйдете за меня замуж, я никогда не прикоснусь к вам и не буду ожидать от вас ничего, не входящего в условия. Вы будете вести свою собственную жизнь, я свою.
Внезапно я почувствовал, что последние слова были не особенно удачны, так как могли навести ее на мысль, что я буду продолжать иметь друзей, вроде Сюзетты. Я поторопился прибавить…
– Вы будете пользоваться моим глубочайшим уважением и, в качестве моей жены, к вам будут относиться с должным почтением и вежливостью.
Она снова села и подняла руки, как бы для того, чтобы снять очки, но тотчас же опомнилась и опустила их.
– Я вижу, что сегодня вы не хотели бы отвечать, мисс Шарп; может быть, вы предпочитаете уйти и подумать об этом?
– Благодарю вас. – Она встала и, не прибавив ни единого слова, вышла снова в маленький салон, а когда она ушла, я, совершенно истощенный благодаря сильному напряжению, закрыл свой глаз.
Но у меня не было чувства совершенной безнадежности – до тех пор, пока не пришел Буртон и не сказал мне, что завтрак готов и что Алатея ушла.
– Молодая лэди сказала, что, по всей вероятности, не вернется и взяла с собой все свои перья и карандаши. Могу вам дать слово, сэр Николай, она была бела, как лилия.
Мне стыдно сказать, что тут я почувствовал легкую дурноту. Но переступил ли я границу и увижу ли я ее когда-нибудь еще?
К обеду должна была придти вся компания «дамочек» и мы старались провести очень веселый вечер. Я заказал свой экипаж и отправился на прогулку в Булонский лес, чтобы успокоиться, а деревья, в их раннем осеннем уборе, казалось, насмехались надо мной – в них было столько красоты, что это причиняло боль. Все причиняло боль. Это был несомненно худший день после того, в который я свалился на «ничьей земле» под Лангмарком. Но, думаю, за обедом я хорошо играл свою роль, так как Корали и остальные поздравили меня.
– Совсем поправились, Николай. А, что за шик. Ого!
После обеда мы играли в покер, ставки были высоки и я все время выигрывал до тех пор, пока не увидел, как беспокойство закрадывается не в один глаз, (я хочу сказать пару глаз, я так привык писать о «глазе» в единственном числе, что часто забываюсь). У нас было много шампанского, Морис достал для меня нескольких экзотических музыкантов и голую индусскую танцовщицу.
Все бесились, в большей или меньшей мере.
Они ушли около четырех утра, все несколько пьяные – если только нужно писать об этом. Но, кажется, я становился все трезвее и беспокойнее, чем больше я пил, до того, что, когда я весело распрощался со всеми и очутился наконец в своей кровати, я почувствовал себя так, как если бы это был конец и смерть была следующей – и единственной хорошей – вещью, которая могла случиться со мною.
Никогда я не испытывал в такой степени этого странного чувства оторванности, как в ту ночь. Как будто неудовлетворенный агонизирующий дух стоял рядом со страждущим телом и наблюдал его слабые движения, сознавая всю их тщетность, сознавая, что прикован к нему, и зная только возмущение и агонию.
Буртон дал мне усыпительное, и на следующий день я проснулся поздно, еще несчастнее, чем всегда, одержимый презрением к себе и чувством приниженности.
Среди дня я получил записочку от Мориса, в которой он писал, что случайно узнал от одного из служащих Американского Красного Креста, что тот видел паспорт мисс Шарп, когда она ездила для них в Брест и что там ее имя было Алатея Бультиль Шарп. Судя по тому, что первая фамилия могла принадлежать к числу известных английских имен, он поторопился сообщить мне об этом на случай, если это может послужить указанием. Я не мог вспомнить где, за последнее время, я слышал это имя и с каким воспоминанием оно было связано в моей памяти. Я чувствовал, что оно стояло в какой-то связи с Джорджем Харкуром. На некоторое время я был озадачен, а затем проглядел предыдущие страницы моего дневника и нашел, что записал его разговор – Бобби Бультиль, брат Хартльфорда, сжульничавший в карты и женатый на лэди Гильде Маршан…
Ну конечно… Теперь мне все было ясно! Это могло объяснять все. Я встал и, проковыляв к книжному шкафу, достал «Пэрство». Найдя титул Хартльфорда, я отметил братьев – достопочтенных Джона Синклера, Чарльза Генри и Роберта Эдгара; последний, должно быть, и есть «Бобби». Затем я прочел обычную вещь – «воспитывался в Итоне и Христчерче», и т. д., и т. д., «бывший капитан гвардейцев. Женился в 1894 – лэди Гильда Ферузль, единственная дочь маркиза Бракстед (выморочный титул) и разведенная жена Вильяма Маршан, эсквайра. «Потомство – Алатея, род. 1894, Джон Роберт, род. 1905 и Гильда, род. 1907…»
Казалось, передо мной встала вся трагическая история.
Алатея, дитя великой любви и самопожертвования своей матери – я снова перечел слова Джорджа – «Она обожала этого, обладавшего бесконечным очарованием парня…» – «Его мог отвергнуть весь свет, но одна верная женщина пожертвовала домом, именем и честью, чтобы последовать за ним в его позор – это была настоящая, хотя и дурно помещенная, любовь». Я снова посмотрел на числа и, приняв во внимание время, которого требуют разводы, высчитал, что моя милая девочка избегла незаконного рождения благодаря только, быть может, нескольким часам.
Какова была ее жизнь? Я представил себе ее. Должно быть, в течение ужасных лет они прятались по заброшенным углам. Человек, подобный Бобби Бультилю, должен был быть, как сказал Джордж, малодушным существом. Хартльфорды были бедны, как церковные мыши, и не похоже, чтобы они помогали шалопаю, обесчестившему их. Помню слухи, что после смерти старого лорда Бракстеда, много лет тому назад, их родовое поместье Бракстед было продано Меррион-Вальтерсам, железопромышленникам из Лидса. Без сомнения, старик оставил их даже без традиционного гроша, но, даже в таком случае, они должны были бы иметь несколько сот фунтов годового дохода. Что же, в таком случае, значила бедность Алатеи? Значит, все время существовала какая-то утечка. Не могло ли это происходить потому, что этот шалопай все время продолжал игру? Это кажется самым возможным объяснением.
Я был охвачен безумным преклонением перед моей любимой. Ее великолепный альтруизм, ее благородное самопожертвование, ее достоинство, ее спокойствие! Я готов был целовать землю под ее ногами.
Я заставил Буртона провести невыразимо много времени, телефонируя в посольство, а затем в Версаль, чтобы спросить полковника Харкура не пообедает ли он со мной. Он очень сожалел, что был занят, но согласился придти на следующий день к завтраку. Я едва мог вынести предстоявший мне долгий вечер в одиночестве. Наконец, доведенный до отчаяния, я спросил Буртона, когда тот раздевал меня.
– Слышали ли вы когда-либо что-нибудь о Хартльфордах, Буртон? Их семейное имя Бультиль.
– Не могу сказать, чтобы слышал лично, сэр Николай, – ответил он, – но, конечно, когда я был совсем мальчишкой и занимал свое первое место четвертого лакея у ее светлости герцогини Вальтшайр, перед тем, как поступить к вашему отцу, сэру Гюи, я не мог не слышать о скандале во время карточной игры. Вся аристократия и дворянство были взволнованы этим и ни за одним обедом не говорилось ни о чем другом.
– Постарайтесь рассказать мне все, что вы помните об этой истории.
Таким образом, Буртон рассказывал в течение четверти часа. Не было возможности сомневаться в преступлении – это было неделю спустя Дерби, и Бультиль крупно проиграл как говорили. Он был пойман с поличным и в ту же ночь отправлен за границу, а его дело, по всей вероятности, было бы замято, если бы не добавочная сенсация бегства с ним лэди Гильды. Это окончательно взбудоражило общество и вся история стала гвоздем сезона. Мистер Маршан был «вдребезги разбит» этим и откладывал развод, так что, насколько помнил Буртон, капитан Бультиль не мог жениться на лэди Гильде еще почти целый год спустя. Все это совпадало с тем, что я уже знал. Лорд Бракстед тоже «ужасно расстроился» и умер, как говорили, от разбитого сердца, все до копейки оставив на благотворительные дела. Потомство прекратилось уже за поколение до того, так что с его смертью исчез титул.
Я не сказал Буртону о своем открытии и лежал долгие часы в темноте думая и думая.
Что означало отношение герцогини? В глазах герцогини де Курвиль-Отевинь, урожденной Аделаиды де Монт-Оргейль – сжульничать в карты было худшим из всех смертных грехов. Человек, подобный Бобби Бультилю, должен был быть отделен от себе подобных. Возможно, что она знала лэди Гильду, (она часто гостила в Англии у моей матери) и, может быть, она чувствовала неодобрительную жалость к бедной женщине. Великое милосердие ее ума должно было быть растрогано состраданием, если это сострадание было очевидно, и, возможно, она испытывала привязанность к Алатее. Но никакая привязанность не может перекинуть мост через пропасть, отделяющую детей изгнанника из общества от ее света. Грехи отцов должны пасть на детей неминуемо, по неписаному закону и, несмотря на то, что она сама могла любить Алатею, она не могла бы одобрить ее союза со мной. Дочь человека, сплутовавшего в картах, должна уйти в монастырь. Я инстинктивно чувствовал, что такова должна быть ее точка зрения.
Знало ли Алатея о трагедии с ее отцом? Да, конечно, и ей приходилось жить всегда под этим проклятием. О! что за грусть!
Утро нашло меня более беспокойным и несчастным, чем когда-либо и не принесло мне ни малейшего знака от моей любимой.
XVIII.
В это утро Джордж Харкур был отозван в Лондон, так что на некоторое время я был лишен даже возможности услышать от него о Бультилях. Несколько дней я провел в жесточайшем беспокойстве. Не было и признака Алатеи. Я позволял Морису вытягивать меня и проводил вечера между себе подобными.
За последнее время было убито большое количество моих старых товарищей – что за насмешка, когда война, как кажется, приближается к концу. Все же, в воздухе висят напряженность и беспокойство.
После ужасной недели Джордж Харкур вернулся и зашел повидать меня. Я сразу открыл огонь и попросил его рассказать мне все, что он знает о Бультилях, в особенности о его старом товарище по полку, Бобби.
– У меня есть личные причины, чтобы просить об этом, Джордж, – сказал я.
– Любопытно, что вы заговорили об этом, Николай, так как, как раз теперь, во Французском Иностранном Легионе заварилась чертовская каша из-за этого проклятого бездельника – я узнал это по службе.
– Он снова нечисто играл?
Джордж кивнул.
– Расскажите мне с самого начала.
Он начал, многое я уже знал. Лэди Гильда была его большим другом и он особенно напирал на полную страдания жизнь, которая выпала ей на долю.
– Я думаю, что было несколько лет страстной любви и какого-то счастья, а потом их деньги начали истощаться и безумное желание Бобби играть завело их в самое сомнительное общество Баден-Бадена, Ниццы и других тепленьких местечек. В те времена бедная Гильда, обыкновенно, следовала за ним, пристыжено и в то же время, вызывающе убегая от всех старых друзей или смотря поверх их головы. Во время своих бродяжничеств, я раз или два натыкался на них, а затем на несколько лет потерял их из виду и следующее, что рассказал мне кто-то, было, что бедная женщина стала совершенным инвалидом на нервной почве и что у нее один за другим родились двое детей – первой тогда было около одиннадцати, – и что вся семья прямо-таки нищенствует. Я думаю, что в то время помогли родственники при условии, что к ним никогда больше не будут обращаться. С тех пор я ничего не слышал о них до того, как на этих днях узнал, что старшая – ей теперь должно быть больше двадцати – содержит всю семью. Один из детей недавно умер, а теперь Бобби подлил последнюю каплю. Мне жаль их, но Бобби невозможен.
О! Бедная моя девочка – что за жизнь! Как бы я хотел избавить ее от этого.
Он продолжал.
– Странно, как некоторые характеры проявляют себя в различных положениях. Бобби не трус и если разговаривать с ним и встречаться раз-другой, – он производит впечатление совершенного джентльмэна: он очень начитал, отлично знает классику и историю, а поет, как птица. У него великолепные манеры и он может увлечь любую женщину, хотя чтобы отдать ему должное, надо сказать, что в течение нескольких лет он был верен лэди Гильде.
– Думаю что так, – негодующе сказал я. – После ее жертвы.
– Ничто не вечно, дорогой мой, и это не основание. Бобби был бездельником насквозь, так что не мог вести себя порядочно по отношению к женщине, которая всем пожертвовала для него, если только она потеряла свое обаяние. Но что-то неуловимое, свойственное всем людям хорошего происхождения, заставило его поступить в Иностранный Легион, как только была объявлена война, и вести себя очень храбро.
– Что вызвало последний эпизод?
– Может быть он соскучился на неинтересном посту, на котором находился; за последнее время не приходилось много сражаться, он принялся за старый способ, чтобы покрыть свои проигрыши, которых не мог заплатить и имел несчастие быть пойманным вторично – я уже говорил вам, что он безумец и не умеет рассчитывать цену своих безумств.
– Когда вы услышали об этом?
– Только вчера вечером, по возвращении. Предстоит отвратительный скандал, опять всплывет старая история – и это прескверно для англичан.
– Могут деньги заглушить это, Джордж?
– Предполагаю, что так, но где найдется дурак, готовый заплатить за подобного парня?
– Я готов и заплачу, если вы сможете устроить это без того, чтобы упоминалось мое имя.
– Дорогой мой, как это интересует вас! Но к чему вы совершите подобное сумасбродство? Нужны двадцать пять тысяч франков.
– Только двадцать пять тысяч франков? Я сию же минуту дам вам чек, Джордж, если вы только сможете выручить беднягу.
– Но, Николай… вы с ума сошли, милый мальчик. Или у вас есть основательная причина, о которой я не знаю.
– Да, у меня есть причина – я хочу выручить его не ради него самого, а ради его семьи, – подумайте, что должны были пережить эта бедная женщина и несчастная девушка.
Джордж устремил на меня свои умные циничные глаза.
– Это ужасно порядочно с вашей стороны, Николай, – было все, что он сказал, а я потянулся за чековой книжкой и выписал чек на тридцать тысяч.
– Вам могут понадобиться лишние пять тысяч, Джордж. Я рассчитываю на то, что вы все уладите возможно скорее.
После этого он ушел, обещая сразу же заняться этим делом и протелефонировать мне результаты, а я попытался обсудить значение всего происшедшего.
Алатея не знала об этом, когда на прошлой неделе я просил ее выйти за меня замуж. Она никогда не должна узнать о том, что оплатил я, хотя бы это и облегчило ее возможность отказа мне. Я уверен, что причиной ее долгого молчания является эта новая, свалившаяся на нее, беда и чувствую себя ужасно оттого, что не в силах утешить ее. Вся эта тяжесть, лежащая на таких юных плечах…
____________________
Вчера, как раз в то время, как я записывал это, вошел Буртон, чтобы сказать, что мисс Шарп в маленьком салоне и хочет повидать меня. Я отправил его просить ее войти. Когда она вошла, я привстал с кресла, чтобы поклониться, – мы никогда не пожимаем друг другу руки. Мне было ужасно больно видеть, как она переменилась. Ее бледное личико осунулось и побледнело, побелели даже губы и весь вид не был так горд, как обычно.
– Не присядете ли вы, – сказал я, вложив в голос все почтение, какое только я мог выразить.
Я знаю, что она была так унижена и несчастна, что сняла бы даже очки, если бы я попросил ее об этом, но, конечно, я не сделал этого.
Казалось, ей было трудно начать. Я взволновался за нее и сказал:
– Я ужасно рад, что вы вернулись.
Она сжала вместе руки в потертых черных замшевых перчатках.
– Я должна была придти, чтобы сказать вам, что, если сегодня, среди дня, вы дадите мне двадцать пять тысяч франков, я приму ваше предложение и выйду за вас замуж.
В своей бесконечной радости я протянул ей руку, но постарался подавить выражение всякого чувства в голосе.
– Это очень хорошо с вашей стороны, и я сказать не могу, как я вам благодарен, – сказал я голосом, звучавшим совершенно спокойно. – Без сомнения я дам вам все на свете, что вы только пожелаете, – и снова я достал чековую книжку и выписав чек на пятьдесят тысяч, протянул его ей.
Взглянув на него, она вспыхнула.
– Но я не хочу всего этого – достаточно двадцати пяти тысяч. Это цена сделки.
Я не позволил себе обидеться.
– Так как вы согласились стать моей женой, я имею право давать вам все, что мне вздумается – вам может понадобиться больше, чем вы думаете, а я хочу, чтобы все шло возможно глаже и согласно вашему желанию.
Она дрожала с ног до головы.
– Я… сейчас я не могу спорить… мне нужно немедленно же идти, но я обдумаю это и потом выскажу свое мнение.
– Если вы собираетесь стать моей женой, вы должны понять, что все, что принадлежит мне, будет вашим, таким образом, какую разницу могут составить несколько тысяч франков больше или меньше. А если вы чувствуете по этому поводу какую-либо неловкость, вы можете вернуть мне их из своих первых ежемесячных карманных денег! – и я постарался улыбнуться.
Она вскочила.
– Когда я снова увижу вас? – умоляюще спросил я.
– Через два дня.
– Когда мы повенчаемся?
– Когда вам будет удобно.
– Вы должны уйти сейчас?
– Да… я должна… я очень благодарна за вашу щедрость. Я выполню свою часть сделки.
– А я свою.
Я старался встать, она протянула мне мой костыль и, подойдя к дверям, обернулась.
– Я приду в пятницу, как всегда, в десять часов. До свиданья, – и она поклонилась и оставила меня.
Что за странный способ становиться женихом! Но в эту минуту меня наполняла только радость, я хотел петь, кричать и благодарить Бога.
Алатея будет моей, теперь это только вопрос времени, в которое я заставлю ее полюбить меня – ее, мою девочку.
Я позвонил Буртону – должно быть очень сильно, так как он торопливо вошел.
– Буртон, – сказал я, – поздравьте меня, друг мой. Мисс Шарп обещала стать моей женой.
На один раз Буртона покинула его невозмутимость, он почти пошатнулся и поднес руку к голове.
– Прости меня Господи, сэр Николай, – ахнул он. – Простите, сэр, но это лучшая новость, которую я слышал когда-либо в жизни.
Его милые старые глаза были полны слез и он яростно высморкался.
– Венчание будет очень тихим, Буртон. Мы проделаем это в консульстве и я думаю, в церкви на улице д’Ажессо, – если мисс Шарп протестантка, – я никогда не спрашивал об этом.
– Венчание не имеет такой роли, сэр Николай. Главное, что молодая лэди будет всегда здесь, чтобы присматривать за вами.
– Без очков, Буртон.
– Ваша правда, сэр, – без этих роговых штук. – В его добрых глазах был целый мир понимания.
Он был так возбужден, что оставил комнату походкой мальчика, а я остался один и каждый нерв во мне дрожал от торжества. Не могу сказать, с каким нетерпением я жду пятницы.
Среди дня зашли Морис, Ольвуд Честер и мадам де Клерте, которые воскликнули в один голос при виде улучшения во мне.
– Но вы выглядите, как миллион долларов, Николай, – сказал Ольвуд. – В чем дело, старина?
– Я поправляюсь, вот и все.
– В воскресенье мы даем вечеринку, чтобы познакомить вас с очаровательнейшей девушкой в Париже, – заявила Соланж, – дочерью моей подруги. Она не обладает большим приданным, но для вас это не играет роли. Мы думаем, что вы должны жениться – и жениться на француженке.
– Очень мило с вашей стороны, я уже показал, как я ценю девушек, не правда ли?
– Не совсем, – она рассмеялась. – Но теперь пришло время.
Мне было забавно. Что подумает Алатея обо всех них – моих друзьях? Соланж еще лучшая из них.
Под напускной дружеской заботливостью Мориса скрывалось беспокойство. Он достаточно тонок, чтобы почувствовать настроение человека, независимо от его слов. Он чувствовал, что со мною произошла какая-то большая перемена и не был вполне уверен, как это отразится на нем самом. Посадив мадам де Клерте в автомобиль (теперь у нее тоже есть бензин) он вернулся обратно и его забавное женственное добродушное смуглое личико было моляще.
– Ну, друг мой? – сказал он. – Что-то произошло, Николай, что именно? Помогло вам добытое мною указание?
– Да, тысяча благодарностей, Морис, я смог выяснить всю историю. Мисс Шарп происходит из очень благородной, известной мне, семьи. Ее дядя всего на всего граф – хотя, правда, это достаточно почтенный титул, особенно, если он десятый граф. А ее дедушка с материнской стороны – маркиз.
– Правда?
– Чистая правда.
Морис был заинтересован в должной степени.
– Значит вы были правы относительно породистости, это всегда дает себя знать.
Мне было трудно не сообщить ему мои новости, но я счел более разумным промолчать до пятницы. Пятница! День из дней!
Морис чувствовал, что за всем этим что-то кроется, и не знал какой путь ему лучше всего избрать – сочувствия или неведения. Остановившись на последнем, он покинул меня.
После этого, я телефонировал Картье, чтобы мне прислали несколько колец на выбор. Я чувствовал, что должен быть очень осторожен в подарках Алатее, иначе она может воспротивиться и почувствовать, что сделка, с моей стороны, не является вполне деловой. Боюсь, что, во время нашего разговора, я выразил слишком большое удовольствие, в пятницу мне нужно будет быть безразличнее и холоднее.
Думаю, что жемчуга моей матери будет лучше всего отдать уже после церемонии. Интересно знать, будет ли история, когда я посоветую ей заказать свои платья на Рю де ла Пэ. Я готов к тому, что всякое мое желание будет встречать упрямое сопротивление.
Как примет все это герцогиня? Быть может, философски, коль скоро это будет совершившимся уже фактом.
В эту минуту Буртон принес мне записку, как раз от нее. Я нетерпеливо вскрыл ее, но содержание заставило меня улыбнуться.
Герцогиня писала мне, напоминая мое заявление, что если известная мне семья будет находиться в беде, то я помогу им в любых размерах. В настоящий момент были абсолютно необходимы двадцать пять тысяч франков и, если я смогу послать их с подателем сего, я буду знать, что сделал доброе дело.
В третий раз за этот день я достал чековую книжку и выписал чек, но на этот раз, уже точно на просимую сумму, а когда Буртон принес мне бумаги, присовокупил к этому маленькую записочку герцогине. Оставшись снова один, я громко расхохотался.
Трое твердо решившихся на это людей, без сомнения, должны спасти этого повесу. Хотел бы я знать, кто из них будет первым.
Я не хотел обедать где-либо вне дома, я хотел остаться один, чтобы поразмыслить над странным оборотом, который приняла судьба. Влияют ли на события сильные желания? Или эти вещи предопределяются заранее? А может быть, значат что-нибудь перевоплощения, в которые верит Алатея, и действия, совершенные в одной жизни, являются причиной того, что кажется судьбой в другой? Надеюсь, что нам предстоит много разговоров на эту тему.
