Текст книги "Эликсир от бессмертия"

Автор книги: Елена Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Практическая польза от бессмертия – дело небыстрое, Виталий Петрович, – сказал Анисимов, стараясь, чтобы в голосе не прозвучала насмешка. – Что касается расширения групп добровольцев, об этом я говорил еще десять лет назад, и, думаю, все мои коллеги согласятся, что это было бы крайне желательно...

Федералы начали переглядываться, готовясь к обороне. Расширять группы им не хотелось. (Между прочим, добровольцы при словечке «федералы» как-то морщились. Георгий объяснял, что в начале века этим словом называли не ФСБ, а что-то армейское, но какой именно род войск, Анисимов не уловил.) Замминистра потихоньку вздохнул и принялся промакивать платком лоб и лысину. Неужели у главных начальников всея медицины тоже бывает похмелье?..

Перед медосмотром объекты 0142DX и 1564MD встречались с членами комиссии. Они стояли рядом, касаясь плечами, будто сопляки-влюбленные, которым мука мученическая отлипнуть друг от дружки хоть секунду. Как всегда, не было в них ничего нечеловеческого, и все-таки... Спокойствие на молодых лицах, словно и не разглядывают их, как обезьян в зоопарке, самые большие начальники. Вместо хотя бы легкого волнения – симпатия и сочувствие, почти не оскорбительное: что это вы так постарели, старые знакомые, как же вас угораздило, вроде во всем подобны нам, а такие хрупкие, так быстро снашиваете тела... Эльфы драные, подумал Анисимов. Ему было и жутковато, и смешно, и чуть-чуть обидно. Как и всем присутствующим, наверное.

– Рад вас видеть вновь, – с официальной улыбкой произнес Виталий. – Ну что же, Марина, Георгий, какие-нибудь пожелания, сообщения?

– Есть сообщение, – сказал Георгий, и все сразу подобрались и навострили уши. – Мы решили завести ребенка.

– Ага, ага, – прервал молчание Петров, как никогда похожий на злого колдуна. – Я правильно понял, что нас ставят перед фактом?

– Да, – сказала Марина.

– Ну, поздравляю вас, наконец-то надумали! Ста лет не прошло!

Кто-то из медиков засмеялся, сразу же пошли деловые перешептывания. Профессиональный рефлекс: при виде беременной женщины одобрительно кивать. На лицах федералов, наоборот, появилось выражение озабоченности.

Совещание окончилось быстро, в связи с новыми обстоятельствами всем специалистам сразу потребовалось время на размышление. Анисимов собирался уйти, когда Виталий попросил его задержаться.

За овальным столом в соседней комнате уже сидели полковних ФСБ и замминистра, Николай Сергеевич, как вспомнил Анисимов, – по-прежнему с таким видом, будто проглотил живую жабу.

– Введите Игоря Антоновича в курс дела, – сказал полковник, и Анисимов понял, что все хреново – так плохо, как только может быть, или еще хуже.

– Мне вчера принесли данные по генетической паспортизации, – суконным голосом сообщил замминистра. – Ежегодные данные. Восемьдесят процентов москвичей...

– Николай Сергеевич, если можно, к делу.

– Ваш вектор, – сказал замминистра, не глядя на Анисимова. – Обнаружен у контингента. Пятьдесят два случая. Что вы по этому поводу скажете?

– Этого не может быть, – быстро сказал Анисимов, чувствуя, как тело становится отвратительно легким и теряет устойчивость, – потому что этого не может быть никогда. Терапевтические конструкции не вирулентны.

Полковник хмыкнул. Виталий безмолвствовал.

– Я прошу генетические материалы передать моей службе, – произнес Анисимов как мог твердо. – Чем скорее мы разберемся, тем лучше.

Виталий кивнул.

– А данные на зараженных – нам, – добавил полковник.

Компьютерный поиск, как уже говорилось, эффективнее эксперимента. Пока ученые вкалывали, выяснилось, что почти половина носителей вируса бессмертия оказались тем или иным образом связана с добровольцами.

– ...А этот кто? Ищенко Кирилл, девятнадцать лет?

– Студент, подрабатывает официантом в «Максе». Наши наблюдатели отфиксировали: она с ним в приятельских отношениях. Кофе вместе пили.

– Часто?

– Ну, не то чтобы... Да, пожалуй, часто. Всегда одна, без мужа.

– Стойте, а чьи это контакты?

– В смысле – чьи? Добровольцев.

– Они что у вас – сиамские близнецы?!

– Понял. Минуту... Слушайте, точно! Смотрите сюда: все это ее знакомые. Ни одного, кто бы общался с ним, но не с ней.

– Думаете, из-за... беременности?

– Научники скажут. Им же теперь грехи замаливать.

– Это мы узнали раньше вас, – равнодушно сказал полковник. – Мы проанализировали списки пострадавших. Источник инфекции – 1564MD. Передается, очевидно, через прикосновение.

– Ладно, сейчас расскажу, чего еще не знаете, – парировал Анисимов. Трепетать он перестал вчера. – В организме 1564MD вектор продолжает копироваться, но gld43 не экспрессируется, соответственно, альтернативный хозяйский ген уже не нокаутирован.

Переводить не требовалось: все давно научились понимать эту тарабарщину.

– Хотите сказать, она больше не...

– Используя неофициально принятую в проекте терминологию, Марина больше не бессмертна, – проговорил Анисимов. – Физиологи утверждают, что нет оснований предполагать быстрое старение. Ожидаемая продолжительность жизни – обычная для здоровой тридцатилетней женщины.

– Так что случилось-то? Это все потому, что она забеременела?

– Мои сотрудники над этим работают. Но с вероятностью 90% могу ответить «да». То есть и появление вирулентных частиц, и репрессия гена – следствия беременности. Кстати, с эволюционной точки зрения это понятно. Или вечная жизнь для всех – или размножение. Вместе это не получается, корму не хватит. Вы обращали внимание, что в литературных памятниках мужчин-долгожителей вообще больше, чем женщин?

– Больше?! Но ведь ненамного?

Анисимов покачал головой. Дикий, в сущности, образ: вечно молодой, бессмертный вождь племени, царь, князь, и его женщины – стареющие, сменяющие друг друга, рожающие сына за сыном... А ведь так, очевидно, и было. Жаль Георгия, когда он узнает.

– Ну хватит, – с неожиданной резкостью сказал Виталий. – Вы им сказали?

– Пока нет.

– Скажите.

– Надо ли?

– Скажите! – рявкнул замминистра. – Хватило наглости не советоваться с врачами, пусть теперь поплачет! Нам теперь эпидемию объявлять!

– О чем сказать? – подал голос Петров. Держался старикашка молодцом, Анисимов даже позавидовал. – Об эпидемии, как вы изволили выразиться, бессмертия – или о том, что она теперь смертна?

– О том и о другом, – ответил Виталий и поднялся с места.

Весна была здесь. Снег еще не стаял, и даже подсыпало новенького, но деревья приняли более вольные позы, избавясь от зимнего окоченения. Небо и ветер были такими, будто за ближайшим горизонтом шевелится северное море – Белое или Балтийское. И почему-то это вызывало блаженную тоску, как если бы поехать к морю было делом абсолютно невозможным.

Марина вышла в переулок – Георгий обещал позвонить ей, когда закончит разговор. Ее никто не остановил, очевидно, приказа пока не поступало.

Им клялись, что их разговоры и почта не отслеживаются. Марине не очень в это верила, но выбора не оставалось. Если с ней поступят, как положено поступать с носителем вируса, Влад, не найдя ее нигде, устроит такое... Она не очень представляла себе, что именно. Но, судя по тому, что он вытворял в «веселые сороковые», когда действительность расходилась с его планами, – способен он был почти на все. Правда, теперь он был немолод, зато его знала вся Москва, и для достижения того же эффекта можно было говорить гораздо тише. В общем, неплохие предпосылки для скоропостижной кончины известного поэта. Марина помнила адрес Влада наизусть, но воспользовалась им впервые – вызвала его коротким письмом в магазин на людной улице, в которую впадал переулок.

Но столкнулась с ним прямо тут, в трех шагах от сверхсекретной штаб-квартиры! Она даже отшатнулась, прижав ладони к лицу.

Пожилой безумец галантно поклонился, просиял зубами-имплантатами – в переднем резце, по какой-то варварской моде, сверкал инкрустированный сапфир. Проклятущее ископаемое в дурацкой своей куртке! Марине захотелось смеяться и плакать: в последние дни ей часто хотелось плакать. Но Петров ей только что велел «носить себя как хрустальную вазу, ни о чем не думать и ни в каком случае не психовать».

– Ты с ума сошел, – тихо сказала она. – Я тебе где написала быть?

– Давно сошел, – согласился Влад. Вид у него был совершенно счастливый. —Что случилось?

– Я могу... на время исчезнуть. Нет, ничего страшного... – Можно было бы сказать, что это связано с беременностью. Но почему-то она не могла. – Это вроде карантина. Я просто хотела сказать, чтобы ты не пугался, если я не буду появляться.

– Карантин? – Темные глаза смотрели ей прямо в лицо, и у Марины возникло странное ощущение, будто бы она слишком молода для того, чтобы врать взрослому человеку. – А что, это мысль. Я слишком долго ждал, – и он взял ее за запястье, низко наклонясь, поднес к губам тоненькую руку и медленно поцеловал тыльную сторону кисти, ладонь, пальцы.

От этой наглости Марина сперва оторопела, потом, тихо ахнув, вырвала руку:

– Нет, ты точно больной! Я же... Ты же теперь...

– Именно так. Если это карантин, мы будем там вместе.

И, проигнорировав ее возмущенное: «Не надейся!», он снова вежливо наклонил голову, помахал «топтуну», стоявшему на другой стороне переулка, и скрылся в арке.

– Вы все продумали? – спросил Анисимов.

– Да, Игорь Антонович, – ответил Георгий. – Мы оба, я и Маришка.

– Вы хотите получить инъекцию с геном ингибитора?

– Да. И если это возможно, прямо сейчас.

Анисимов поглядел на бородатого парня в кресле напротив. Истерикой тут не пахло. Иногда, честно говоря, это их улыбчивое спокойствие даже доставало. Было в нем что-то от религиозной секты, помешанной на медитации и сыроядении до потери пульса. Хотя, судя по отчетам телохранителей, более мирских ребят, чем эти двое, трудно представить.

– Это достаточно сложно. Видите ли, ситуация пока не взята под контроль.

– Нам обещали, что прекратить эксперимент можно будет когда угодно, по нашему желанию, – напомнил Георгий.

– Знаете, Георгий, когда вам это обещали, никому в страшном сне не снилось, что вирус может быть вирулентным, – веско сказал Анисимов. – Кто знает, может, если вам сейчас выключить ген, вы тоже станете разносчиком инфекции?.. Поймите правильно, это не отказ, это отсрочка. Пара дней вас не спасет и не погубит. Давайте пока сделаем все анализы, какие нужно. Я ребятам уже сказал, они работают.

– Хорошо. Но в любом случае я хочу быть с ней.

– А Марина как отнеслась к вашему решению? – брякнул Анисимов.

– С пониманием. – Георгий улыбнулся. – Не отговаривала.

– Не хотите расставаться?

– Не хотим.

– И не страшно? Ни ей, ни вам?

– А должно быть страшно? Мы ведь и раньше не знали своего срока. А теперь знаем: как у всех.

– Ну, раньше-то было, с высокой долей вероятности – больше, чем у всех.

– Не такая уж это радость, Игорь Антонович. Я уже однажды пережил свою дочь.

– Да, пожалуй. Есть вещи похуже, чем смерть.

– Я бы не так сказал. Есть вещи получше, чем бессмертие.

– Не знаю, я человек простой, мне трудно это понять. Значит, бывает так, чтобы жизнь надоела?

– Да нет, не надоела... Это как... Вы никогда сочинительством не баловались?

– Сочинять не доводилось. Статьи, заявки на грант – было дело. Монография вот скоро выйдет...

– Когда вы заканчивали экспериментальную часть и переходили к заключению, вы жалели, что экспериментальная часть уже написана? Хотели еще ее продолжать?

– Хотел. Когда данных было маловато.

– А когда достаточно, тогда как?

– Тогда радость: наконец-то отвязался.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Георгий. – Умирать не страшно, страшно не дожить.

– Извините. Мой жизненный опыт говорит, что и восьмидесятилетнему бывает страшно.

– Так я говорю о полной продолжительности. Какой она была прежде, до потери гена. Вы же сами писали, что в древние времена нормой могло быть двести...

– Мало ли что я писал, – буркнул Анисимов. – Болтать не мешки кидать... Что у тебя, Маша?

Девочка, войдя в кабинет, молча подсунула ему экранчик-блокнот с несколькими словами. Анисимов прочитал и снова взглянул на собеседника.

– Ну и что вы мне голову морочите? – сказал сварливым тоном участковой врачихи. – У вас, молодой человек, ген заблокирован, как и у супруги вашей. А два дня назад был активен. Как вы это сделали? Поделитесь секретом!

Просиявший Георгий развел руками.

Потом Анисимов сидел в одиночестве, прихлебывал холодный чай. Сотрудники к нему не совались.

Последнюю попытку прочитать Ветхий Завет он предпринимал лет пятьдесят назад (потом только выверял цитаты, когда они бывали нужны). Повысить свой культурный уровень полным прочтением памятника литературы ему не удалось и в студенчестве, но это место он хорошо знал. Помнил, как его, второкурсника биофака, смешили и несусветные сроки жизни патриархов, и не менее дурацкий рефрен в конце каждой «краткой биографии»: «И он умер». А что еще, скажите на милость, было делать землянину, родившемуся тысячи лет назад?! Что за глупая манера констатировать очевидное?

Как будто это было дело их личного выбора – умереть, не умереть.

– Поясните, пожалуйста, – сказал Виталий. – Вы действительно думаете, что это может зависеть от желания носителя гена?

– Желание желанию рознь, – ответил Анисимов. Они снова собрались «малым составом», вчетвером. – Понятие о психогенном феноптозе существовало еще сто лет назад. Если человек не хочет жить – действительно не хочет, а не так, девушек пугает – в организме включается программа смерти. Инфаркт, инсульт. Причем не только у человека: психогенный феноптоз описан у обезьян, у собак... А вот у мышей – нет. Но у мышей и не найден аналог gld43: наша трансгенная линия – это монстры. Поэтому и прожили агасферовы жизни.

– Но здесь же другой случай! Не инфаркт, не инсульт...

– Здесь ген gld43, которого с древних времен и до самых недавних пор в человеческой популяции не было. При нем все может быть иначе.

– Как же именно?

– Пока не могу сказать наверняка, но кое-что, исходя из общих соображений... Скорее всего, в начале беременности ген инактивируется сразу, однако вектор продолжает копироваться. При этом образуются вирусные частицы – носительница может заражать других людей вирусом бессмертия, разрешу себе эту вольную формулировку. Но копирование вектора идет все медленней, концентрация его падает и постепенно должна сойти на нет – процесс имеет характер необратимости. Кстати, насчет необратимости – это касается и мужчины. Что до людей, случайно получивших ген бессмертия, эпидемия будет распространяться и дальше, если среди них есть или появится хотя бы одна дама в положении. Но контагиозность не столь велика, чтобы быстро заразить всю популяцию. Возникнет расслоение.

– То есть?

– Лет через двадцать у нас будут две субпопуляции: смертных и бессмертных. Рискну предположить, что гармонии между этими группами не будет: человеку свойственно завидовать. Что произойдет дальше – надо считать на компьютере, тут все зависит от баланса между скоростью распространения инфекции и естественной убылью бессмертных.

– Стойте, почему убыль? Если смертность сойдет на нет...

– Смертность на нет не сойдет – помимо всего прочего, их же будут убивать смертные. А рожать бессмертные будут редко: многие ли женщины захотят иметь ребенка? Столько лет им внушали, что мать имеет полное право выглядеть ровесницей собственным детям, достаточно прикупить лечебной косметики и абонемент в бассейн, и вдруг выясняется, что бездетность – это вечная молодость, а беременность – гарантированное старение? А как в такой ситуации может выглядеть принуждение со стороны партнера? Поймите вы, наши ребята – нетипичные образцы. Надо быть Мариной, чтобы рискнуть завести ребенка, не боясь ни полной неизвестности, ни нас, ни вас, – он поклонился полковнику и Виталию. – Надо быть Георгием, чтобы самому пойти за ней. Многие ли московские обыватели готовы это повторить? Может быть, за двести лет жизнь и научила бы их совершенству, да только будут ли у нас эти двести лет? Добавлю еще, что жрать, пить и, возможно, колоться бессмертный может практически безнаказанно, без вредных последствий для его драгоценного здоровья. Оптимизация обменных процессов...

– Ну, хорош! – наконец-то взорвался полковник. – Вы, уважаемый, нас-то со счетов не сбрасывайте. Мы здесь для того и сидим, чтобы пресечь все это в корне. Пятьдесят человек – не цифра, ну, пусть даже сто. Проведем поголовное обследование, изолируем их, создадим приемлемые условия...

– Лет на тысячу вперед, – иронически сказал замминистра.

– А это не ваша забота!

– Игорь Антонович, вы закончили? – тихим голосом сказал Виталий.

– Еще нет. Боюсь, меня неверно поняли. Я отвечал на поставленный вопрос: что будет, если ген gld43 появится в популяции. Я пока не касался альтернативы. Существует ген ингибитора, об этом позаботился еще Арцельский. Безопасность манипуляций с генами тогда была больной темой, люди огурца в рот не брали, не убедившись, что он генетически девствен...

– Погодите с огурцами. То есть это что – вакцина?

– Вот именно, вы очень точно выразились. Вакцина от бессмертия. Продукт этого гена препятствует копированию гена gld43 и в конце концов приводит к его исчезновению из организма. Человек избавляется от бессмертия раз и навсегда, отсутствие рецидивов гарантировано.

– Фу ты, елкин корень, так с этого и начинали бы! – шумно вздохнул полковник. – Вакцинацию организовать – это пара пустяков. Николай Сергеевич, ваше мнение?

– Согласен, – сказал замминистра. – Проведем как противогриппозную или что-нибудь наподобие...

– Я могу сказать только одно, – снова заговорил Виталий. – Жизнь распорядилась за нас. Но мне не кажется, что с вакцинацией надо так уж спешить. Как я понимаю, действие гена, который был объектом нашей с вами работы, начинает казаться неестественным не так быстро. Лет пять люфта, во всяком случае, у нас есть. С другой стороны, статистически значимое увеличение продолжительности жизни, пускай даже только в Москве, – это то, ради чего стоит работать. Именно на это сориентирована наша последняя программа. Я доложу о наших с вами результатах...

– Да откуда оно возьмется, статистически значимое, – несколько десятков против миллиардов?

– Согласен с вами. Тогда, возможно, стоит подумать о вакцинации в два этапа? Сперва один ген, а через несколько лет – другой... Игорь Антонович, вам нехорошо? Попейте воды.

– Лучше коньячку, – нагло заявил ученый. Его душил смех. Государственная программа снабжения населения живой и мертвой водой – нет, черт подери, зря я жалел Арцельского, ему еще повезло, что он не дожил до этого дня!

– Сейчас распорядимся! – весело ответил представитель президента. – Сегодня вы именинник, Игорь Антонович, и я попрошу вас не принимать близко к сердцу, если кто-то из присутствующих погорячился, сказал лишнее. Все в конечном итоге обернется к лучшему, я уверен!

– Владислав, за вас, – сказал Георгий. Влад кивнул и поднял бокал, в котором тут же преломился ослепительный солнечный луч. Марина пила сок, мужчины – белое грузинское вино. – Слушайте, Игорь Антонович сильно удивился, когда вы пришли к нему сдаваться?

– Порядком. Он, оказывается, читал мои стишки. – Влад больше не ухмылялся, но и печален не был. – Замечательный дядька. Кажется, я его уговорил.

– Он будет настаивать, чтобы вас включили в эксперимент?

– Ага. Как он деликатно выразился, «в возрастном добровольце этот их ген заслуживает особого изучения».

– Может, ты теперь помолодеешь, – кокетливо сказала Марина. Муж показал ей кулак. (Что он выставляется перед ней, этот сопляк... этот реликт... Верх идиотизма, но Георгий, кажется, в самом деле ревновал!)

– Если я помолодею, мне снова будет больно смотреть на тебя, – в тон ей ответил Влад. – Не хочу. А вот прожить еще двадцать лет – это было бы здорово. Не страшно умереть, страшно не успеть, тут вы правы, а я должен успеть еще кое-что. За это потом тоже выпьем.

Завтра и послезавтра

Ключ от дома

– Постарайтесь расслабиться, ни о чем не думать. Затем сосредоточьтесь и расскажите о том, что придет вам в голову. Все просто, правда?

– Все просто, – доброволец улыбнулся. Микрофон доносил его ровное дыхание. В боксе он был один, Ким сидел за перегородкой, в аппаратной. Обычная практика нейрофизиологического эксперимента. Иначе вместо искомого нового кандела запросто получишь что-нибудь вроде: «А ученый-то, что ли, кореец?» или: «Чем он там шуршит?»

Корейцем был не он, а его прадед. Вообще-то Кима звали Александром, но коллеги вспоминали об этом редко. При такой короткой фамилии зачем человеку имя?

– Готовы?

– Да.

– Начали.

Три. Два. Один. Есть! Один. Два. Пульс растет...

– Ветер. И бубен. – Донор откашлялся.

– Подробнее, пожалуйста.

– Ну... Пасмурный день. Небо серое, темное, как бы дождь вот-вот пойдет. Ветер дует, и бубенчики.

– Ветер холодный?

– Н-нет. Не знаю. Воет, гудит. И эта... кожа на бубне тоже гудит.

– Как выглядит бубен?

– Круглый, звякает чем-то. Вы говорили – ассоциации отсекать.

– Да, конечно. А что насчет эмоций? Вам приятен, неприятен этот образ? Что-то пугающее или, наоборот, радостное?

Человек в боксе задумался.

– Да вы знаете, и то, и то. Вроде я жду чего-то. Мне так кажется.

– Вы можете сказать, с чем связано воспоминание?

– Нет. Бубен какой-то... Не знаю. Может, из фильма. Я эти бубны в реале вообще не видел никогда, не увлекаюсь всеми этими вещами.

– Очень хорошо, спасибо. Эксперимент завершен, сейчас подойдет ассистент и вам поможет.

В прошлом веке было модно называть нейроны человеческого мозга «ячейками памяти», по аналогии с памятью компьютерной. Этот миф продержался долго. Лишь к концу века стало ясно, что дело не в одних нейронах, а в связях между ними.

Информация – образ, слово, запах, звук – отражается в мозгу как сигнал, переданный по цепочке нейронов. Новая информация – новая цепочка. Это все знали. А на рубеже тысячелетий Нобелевскую премию по физиологии и медицине получил худой старик в допотопных огромных очках, австриец по происхождению, чьи родители некогда бежали от нацистов в Америку. Он показал, что память из кратковременной превращается в долговременную, когда связи между нейронами изменяют структуру. В одной отдельно взятой цепочке раз и навсегда снижается сопротивление, сигнал легко пробегает от первого нейрона к последующим – как выражаются литераторы, вспыхивает воспоминание.

Серая сеть нейронов – всего лишь канва для вышивки. Или, если кому больше нравятся технические аналогии, печатная плата, на которой чертят блестящие дорожки впечатление, опыт и память. Сотни, тысячи клеток, соединенных повышенной проводимостью, – буква «А», или пение зяблика, или чье-то лицо. В экспериментах даже получалось избирательно включать и выключать воспоминания у трансгенных животных. Но только не у людей. На людях генетические эксперименты ставить нельзя, что вы!

О расшифровке человеческой памяти, об установлении соответствия между образом и цепочкой нейронов мечтали давно. Нанотехнологии сделали это возможным. Псевдоциты, клетки-роботы, можно ввести непосредственно под паутинную оболочку, инъекцией в висок или затылок. Дальше они разберутся сами: выделят одну цепочку среди миллионов, включат ее, вызвав экспериментальное воспоминание. А если будет надо, то и проложат новую цепочку, понизив сопротивление в нужных местах.

Мысли на расстоянии, оказалось, передаются микрохирургическим путем. Если известна конфигурация одной цепочки в мозгу индивида, почему бы не создать аналогичную последовательность в мозгу другого? Подарить ему чужое воспоминание – и тут же спросить: «О чем вам думается, уважаемый?».

Международный проект HBC («Human Brain Code») работал восемь лет, с 2035-го, и до завершения было далеко. Опыт всех предыдущих восхитительных головоломок человечества, от Шампольона с его Розеттским камнем до расшифровки генетического кода – мог пригодиться здесь в очень малой степени.

То, что заданная последовательность нейронов всегда означает нечто определенное, обнадеживало. Такую цепочку стали называть «кандел», по имени нобелевского лауреата – термин «энграмма», популярный до старта проекта, в итоге не прижился. Созвучие с единицей силы света никого не смущало, многим даже нравилось, а студенты в кофейнях распевали песенки о «мозге силой в три свечи».

Но проблема в том, что всякая мысль порождает лавину других, иначе она не может существовать. Чтобы воспринять вновь увиденное, его надо сравнить с тем, что видел раньше, подобрать название и объяснение. Чтобы вспомнить, нужны ассоциации. В этом узелковом письме есть отдельные слова и в то же время нет отдельных слов, и, следовательно, значение кандела можно установить только статистически.

Считываешь цепочку у донора, воспроизводишь ее у реципиентов. И если одному вспомнятся корабельные снасти, другому – санки в детстве и как бечевка врезалась в ладонь, а третья расскажет о плетеных кашпо, можно с некоторой вероятностью предположить, что данный кандел – веревка, вервие простое... Работа, как любил повторять начальник Кима, дураков любит. Иногда на одно «слово» требовались сотни добровольцев, прививающих себе кусочки чужой памяти.

Операция, испытанная на животных и в клинике, считалась практически безопасной – псевдоциты, сделав свое дело, распадались на жирные кислоты, которые уходили с кровотоком. Другое дело, что малоприятно может быть подцепить чужое воспоминание, мало ли гадостей в голове у честного налогоплательщика! Но, во-первых, экспериментаторы старались избегать канделов, очень уж туго завязанных на эмоции, а все доноры были кристальнейшими людьми – без пятен в биографии, без каких-либо особенных несчастий в прошлом, со средним IQ. А во-вторых, пардон, не задаром же! Половина бюджета проекта шла на вознаграждения для волонтеров.

По неписаному правилу, добровольцами побывали все участники проекта, ведущие экспериментальную работу. Ким – тоже. Ребята потом хохотали, рассказывая и показывая, как он вопил с диким восторгом неофита: «Цвето-очек! У меня цветочек!» Память о четырех желтых, шелковистых лепестках и тонком мохнатом стебле (цветочек оказался степным маком) он хранил бережно, пока образ не превратился в воспоминание о воспоминании.

Академик РАМН Виталий Васильевич Захаров рассматривал свою коллекцию. Он знал, что самая разумная запись кандела – численно-буквенная формула, отражающая количество нейронов и их структурно-функциональную принадлежность. Он не приписывал причудливым формам нейронных цепочек никакого таинственного смысла. Сказки о голографической записи информации в мозгу давно канули в прошлое. Просто – канделы были красивы, и Захаров, в отличие от многих, никогда об этом не забывал.

Картинки в его коллекции были всего лишь компьютерными моделями, созданными по сигналам псевдоцитов, – нет микроскопа, который позволял бы рассматривать клетки живого мозга. Но модели соответствовали истинным формам звездчатых и пирамидных клеток, точно представляли их расположение в коре, изгибы аксонов и дендритов.

Огненные вышивки опыта по серой канве мозга. Где тонкие, ажурные, весь каркас на трех ниточках, где густые, сплошными зигзагами. Которая из вас, невестушки, выткет мне ковер всех краше... Этот кандел – как непролазная чаща деревьев, тесно стоящих, сплетенных ветвями. Этот – морской цветок с тоненьким корешком и гигантским раструбом. Этот – полуразрушенный облачный замок. По правде, если что и отражали сии причудливые формы, то анатомию и гистологию мозга: знакомые еще по студенческому атласу очертания зон неокортекса, слои и колонки нейронов...

Вот раннее, самое начало проекта. Ветвистые молнии, бесконечно разнообразные и все-таки чем-то сходные: буквы латинского алфавита. А это развесистое чудо, лихими струнками длинных аксонов соединившее теменные, височные и лобные доли – начертание иероглифа «путь». Когда этот кандел получали добровольцы, не владеющие японским, они просили карандаш и рисовали нечто бессмысленное – кроме единственного чудака с непомерно развитыми ассоциативными зонами, который не слишком красиво, зато правильно вывел иероглифы «карате-до», страшно удивив экспериментаторов и самого себя.

Вот – обобщенный образ человеческого лица: четыре пятна, расположенные по системе «двоеточие-минус-скобка», один из многочисленных зрительных синонимов понятия «человек». Вот несколько вариантов головы Нефертити, излюбленного объекта спецов по психологии восприятия. Только этот образ, эти туманные глаза, детские губы и наклоненная шея, только на него откликается группа, выделенная огненно-желтым, похожая на наконечник копья, жестко связанная с канделами «лицо», «глаза», «губы» – и все же неповторимая. Светлая кружевная кайма вокруг – различия образа у разных людей, особенности мысленного произношения. Не мешающие, впрочем, взаимопониманию при трансплантации образа.

Самый обширный и, черт подери, самый красивый кандел принадлежал художнику. Добровольцы, получившие его, восторгались: «О, Нефертити, очень ясно ее вижу, так и стоит перед глазами». И наоборот, кандел, полученный от левополушарного типа, восторгов не вызывал, хотя и читался: «Нефертити – только, не пойму, перерисованная, что ли...»

Захаров переместил новый файл в каталог, раскрыл. Тоже красиво – кольцевидная лента, увенчанная зубцами, словно корона. Ввел название: «Ветер и бубен». Традиции предписывали именовать неидентифицированные канделы по версии донора. Но в любом случае, чем бы это ни оказалось, – место в коллекции оно заслужило. Если верно то, что сообщил Ким...

«Мария, 25 лет.

Сирень. Кусты сирени, нет, не цветет еще. Листья темные, гладкие. Это мы с подругой стоим у ее дома... Да, я поняла, отсекать. Значит, просто: сирень, листья.

Сергей, 46 лет (опыт проводится повторно, по причине сбоя аппаратуры).

Есть, теперь получилось! Вы мне стихи скачали?! Правильно? Сейчас, минутку... (Скандирует.) Не надо мне – ни света, ни привета. Звезда в окне – и мне довольно света. Прости мне бред – глухих гитар гавайских. На свете нет – зеленых вод бискайских. Зеленых вод – бискайских, где, мерцая – корабль плывет – как бабочка большая... Всё! (Смеется.) Ну вот, не такой уж я тупой...

Илья, 52 года.

Вы знаете, это что-то связанное с религиозным чувством – «не умрете, но будете иметь жизнь вечную». Так? (С оттенком раздражения.) Слушайте, вы уверены, что не зря взялись за эти дела?

Jane, 31 год. (Перевод протокола с английского.)

Как странно. Кирпичный свод, арка, из красных таких кирпичей, понимаете? А под аркой висит колокол, и его раскачивает ветер, он звонит. Невозможно, ведь они тяжелые, ваши колокола, правда? А внизу вода, целое озеро, стены поднимаются из воды. Странно. Будто сон. Это все».