Текст книги "Маньяк по вызову"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

– Ну что, может, нам и правда в Москву смотаться? – Это были первые слова, которые произнесла Нинон, открыв глаза и более-менее проморгавшись. Ресницы ее были все еще мокрыми от слез.

– Сама решай, – дипломатично ответствовала я, хотя мне до смерти хотелось поскорее унести ноги из этой распроклятой Дроздовки, в которой что ни ночь кого-нибудь убивают.

– Все, все! – Нинон вскочила с кровати и забегала по комнате, да так резво, что у меня в глазах зарябило. – Собираем манатки и отчаливаем на ближайшей электричке, пока нам здесь глотки не перерезали!

– Почему глотки? – поинтересовалась я, наблюдая за ее порывистыми передвижениями. – Остроглазову и ту, неизвестную, кажется, задушили…

– Да какая разница! – Нинон вытряхнула из стенного шкафа почти все содержимое и теперь, судорожно разгребая завалы, выбирала, что захватить с собой, устремляясь в паническое бегство. – Придушит, разрежет на куски, изжарит на сковородке… Уж лучше я буду жить с Генкой и с его новой одалиской или… или на вокзале… – Нинон страдальчески поморщилась.

– Ну зачем же сразу на вокзал? Пока все утрясется, можешь пожить у меня, – неуверенно предложила я и мысленно поежилась, представив, как к этому отнесутся мои соседки – старые коммунальные волчицы. – Конечно, у меня не пятизвездочный отель, но…

– Ты что несешь? – возразила Нинон. – Что мы там будем делать вдвоем в твоей комнатушке, пятки друг другу оттаптывать? Нет уж, раз такое дело, то я найду, где голову преклонить, только… – Она в бессилии опустилась на кровать. – Что будет с домом? От этого маньяка можно ожидать чего угодно, возьмет и запустит красного петуха. С чем я тогда останусь?

Я молчала, предоставив Нинон возможность самостоятельно принять решение, а она все еще пребывала в смятении.

– Да, дом, конечно, жалко, – рассуждала она, набивая вещами снятый с антресолей чемодан, – но, с другой стороны, жизнь дороже.

– Вот именно, – поддакнула я, довольная тем, что обстоятельства складываются в пользу наиболее благоприятного для меня сценария. Уехать, уехать, скорее убраться из этого страшного места…

– Тук-тук! – сказал кто-то внизу. – Милые барышни, вы дома?

– Это еще кто? – Нинон хлюпнула носом. – Опять следователь, что ли?

– Понятия не имею. Надеюсь, во всяком случае, что это еще не маньяк. – Я вышла на лестницу и, перегнувшись через перила, посмотрела вниз.

А там стоял поэт-песенник. Увидев меня, Широкорядов приветственно помахал рукой, словно я сходила по трапу самолета, а он меня встречал, и объяснил причину своего визита:

– Решил узнать, как ваши дела…

– Отлично, – буркнула я, – как раз вещички упаковываем…

– Решили, значит, в Москву перебраться, – усмехнулся Широкорядов. Надо же, какой догадливый! Будто у нас был выбор!

– А что делать, что делать? – задышала мне в спину Нинон, которая тоже вышла на лестницу. – Страшно все-таки.

– Да уж, фабула почти как у Агаты Кристи, – согласился поэт-песенник, – действующие лица выбывают один за другим…

– В том-то все и дело, – судорожно всхлипнула Нинон. – Ну скажите, зачем понадобилось убивать Сеню? Ведь безобидный же был парень!

– Вижу, вы уже обо всем знаете. Ну, конечно, следователь у вас ведь тоже наверняка побывал. Что до Сени, то он действительно был неплохой парень, проворный такой, услужливый, – кивнул Широкорядов. – Правда, в его безобидности я не очень-то уверен. Все-таки он был каким-никаким, а коммерсантом, а коммерция в условиях нашего дикого рынка – дело рискованное. Конкуренты там всякие, «крыши» и прочее…

– Что вы хотите этим сказать? – въедливо осведомилась я, почти как мой бывший возлюбленный, он же следователь по особо важным делам.

Поэт-песенник преспокойненько опустился на уютный диванчик, на котором я вчера приходила в себя после переживаний, связанных с железнодорожной аварией, и закинул ногу на ногу.

– Этим я хочу сказать, что ни одной минуты не верю в маньяка-убийцу.

– Как это? – опешила Нинон. – Что же тогда, все эти преступления нам приснились, что ли?

– Нет, не приснились, – возразил поэт-песенник, – только они никак не связаны между собой. В смысле, все они совершены разными людьми, и их совпадение во времени и пространстве не более чем случайность. И в этом коренное отличие наших ужасов от увлекательных романов Агаты Кристи. Очевидно, так же думает и московский следователь, этот бедняга, который совсем с ног сбился. М-да, вот уж кому не позавидуешь. Кстати, после меня он отправился к этому неприятному типу с недостроенной дачи, у которого вагончик со строителями сгорел, а уезжая, зачем-то прихватил его с собой.

Нинон медленно, как сомнамбула, спустилась по лестнице и остановилась в двух шагах от Широкорядова:

– Они задержали Овчарова?

– Этого я не утверждаю, – уклончиво ответил поэт-песенник, – я всего лишь видел, как его усадили в машину, а машина отбыла в сторону Москвы.

– Ты что-нибудь понимаешь? – Ниной покосилась на меня.

– Я тебе что, ясновидящая Ванга, что ли? – огрызнулась я, озабоченная лишь тем, чтобы Нинон, не дай бог, не передумала съезжать с дачи.

Между тем Широкорядов как-то странно повел носом и принюхался:

– Чем это у вас тут пахнет? Нинон тоже шумно втянула воздух в ноздри и растерянно пробормотала:

– Правда, пахнет, чем-то кислым…

– Наверняка труп в подвале разлагается, – мрачно пошутила я, однако что-то такое в моей голове забрезжило. Вино! Боже, мы опять забыли про смородину!

Узнав про наши с Нинон эксперименты в области виноделия, поэт-песенник пришел в страшное возбуждение и пожелал самолично ознакомиться с промежуточным продуктом. Мы повели его в подвал, где мошек стало в два раза больше, чем накануне. Про запах я молчу.

– Да, винокурня у вас знатная, – крякнул Широкорядов и осведомился; – А спирт-то есть?

– Где-то был, – безразлично отозвалась Нинон, водя отсутствующим взором по стеллажам, заставленным банками, в основном пустыми. Хозяйка из Нинон ничуть не лучше, чем из меня.

– Тогда нужно отжать мездру и закрепить. – Между прочим, поэт-песенник мыслил в том же направлении, что и я. – И тогда долгими зимними вечерами вы будете потягивать смородиновую настоечку.

– До того ли сейчас… – горестно вздохнула Нинон, однако на кухню сбегала и принесла трехлитровую банку спирта, почти полную. – Вот, – протянула она банку Широкорядову, – этот спирт мне тоже Сеня привез, я просила пол-литра для растирки и всякого такого, а он банку достал: берите, говорит, спирт хороший, недорого. Я ему: зачем мне так много, а он: не прокиснет.

Нинон снова жалостно шмыгнула носом, а поэт-песенник самоотверженно взялся за доводку нашей настойки до нужной кондиции. Причем достаточно квалифицированно. Я наблюдала за его действиями с профессиональным интересом, а Нинон еще пару раз летала на кухню то за одним, то за другим.

Когда дело было сделано, а спирта в банке убавилось наполовину, поэт-песенник задумчиво посмотрел на оставшуюся часть:

– А этим можно Сеню помянуть… И с его легкой руки, вместо того чтобы продолжить сборы в Москву, мы с Нинон стали собирать на стол прямо на кухне. Нинон метала из холодильника продовольственные запасы, сделанные, кстати, при самом непосредственном участии покойного Сени, я орудовала ножом, по-быстрому сооружая бутерброды. А поэт-песенник прямо из банки разливал спирт по рюмкам.

Первую мы выпили молча. Не успели закусить, а Широкорядов уже наполнил рюмки во второй раз.

У Нинон глаза по-прежнему были на мокром месте, но алкоголь ее несколько подбодрил. Я грустно посматривала на часы, прикидывая, на какой электричке мы сможем уехать, если сможем вообще, потому что Нинон больше уже не выказывала таких намерений.

А тут еще и поэт-песенник подлил масла в огонь (кто его просил?):

– Лично я никуда уезжать не собираюсь. Чего это я должен бежать из собственного дома? Здорово будет, когда мы все сделаем отсюда ноги и бросим дачи на произвол судьбы. Ну нет, я так не согласен.

Я решила обратить его выступление в свою пользу:

– Ну, раз вы остаетесь, может, заодно и за дачей Нинон присмотрите?

– Да пожалуйста, только я ведь не буду сидеть, как пес на цепи, и ночью я сплю довольно крепко. Слушайте, милые барышни, зачем вам уезжать? Оставайтесь! Когда еще представится такая замечательная возможность пощекотать нервишки!

– Оригинально же вы смотрите на вещи, – покачала я головой.

– И вообще, – невозмутимо продолжал этот краснобай, – ни мне, ни вам ничего не грозит.

– Как вы можете быть таким уверенным? – взорвалась я, уже подогретая спиртом: еще не хватало, чтобы он уговорил Нинон остаться.

– Элементарно, – Широкорядов опрокинул третью рюмашку, – просто я все рассчитал.

Мы с Нинон молча на него воззрились, а он разглагольствовал на полную катушку:

– Мне лично все ясно. Эти убийства мне понятны, так же как и следователю. Что-то мне подсказывает, что мы мыслим с ним водном направлении.

Я глупо хохотнула:

– Понятны? Тогда вы знаете, кто убил жену банкира?

– Конечно. – Поэт-песенник поднял рюмку со спиртом и зачем-то посмотрел ее на свет. – Да и вы знаете, все знают. Остроглазову прикончил шабашник-молдаванин, по пьяной лавке, скорее всего с целью грабежа.

– А кто же поджег строительный вагончик? – не унималась я.

– А вот здесь изначально не правильная посылка, – погрозил мне пальцем Широкорядов. – Между прочим, странно такое слышать от трезвомыслящей девушки вроде вас. – На что он намекал, неужели на мою идиотскую риторику на тему поэзии? – Кто сказал, что вагончик подожгли? Насколько я понимаю, это еще не доказано. Погоревшие ребята, царство им небесное, были очень даже не прочь заложить за воротник, а по пьяной лавке все возможно, как вы понимаете. Но даже если поджог был… О чем нужно думать? Нужно думать о том, кому он был выгоден в первую очередь!

– Ну и кому? – икнула Нинон и стыдливо прикрыла рот ладонью. Лично мне было ясно, куда клонил поэт-песенник.

А он не стал долго интриговать недогадливую Нинон:

– Разумеется, их хозяину. Во-первых, они могли что-нибудь не поделить, во-вторых, не исключено, что ему не хотелось расставаться с дензнаками.

Черт, да он просто читал мои мысли!

– А Сеня? – Нинон опередила меня.

– А с Сеней, не исключено, еще проще. Я уже говорил: коммерция, коммерция…

Умопостроения Широкорядова выглядели если не бесспорно, то по крайней мере логично. Мы с Нинон были вынуждены взять тайм-аут. И все-таки я нашла слабое звено в его стройной на первый взгляд теории:

– А как же тогда та первая, неизвестная жертва, которую нашли неподалеку от платформы?

Поэт-песенник сразу погрустнел и признался:

– Вот здесь у меня пока нет объяснения, но я уверен, что это тоже не более чем совпадение.

– То-то и оно, – подытожила я и скомандовала, глядя на пустеющую прямо на глазах банку со спиртом (здоровы же пить отечественные поэты-песенники!):

– Все, сворачиваем скатерть-самобранку, пока еще в состоянии передвигаться.

– Ну вот, так хорошо сидели, – разочарованно произнес Широкорядов, – так нет, обязательно надо все испортить.

Я оставила его жалобы без ответа и целиком и полностью переключилась на свою подружку, которая, похоже, совсем позабыла, что еще полчаса назад ломала руки и причитала подобно чеховским сестрам: «В Москву, в Москву!»

– Эй, Нинон, нам пора.

– Куда? – Нинон посмотрела на меня совершенно осоловелыми глазами. Неужто ее так пробрало?

– Как куда? Мы же собирались в Москву возвращаться. Ты что, забыла?

– Да? – Близорукие глаза Нинон затуманились. Точно, развезло! Впрочем, чему тут удивляться. Кто же пьет спирт с утра и на голодный желудок?

Я схватила со стола бутерброд с красной икрой и стала совать его Нинон со словами: «Закусывай, закусывай», а Нинон отбивалась: «У меня кусок в горло не лезет!»

Естественно, меня зло взяло: кусок у нее, видите ли, в горло не лезет, а спирт, между прочим, никаких препятствий на своем пути не встречает!

– Нинон, Нинон, кончай глупить! – рявкнула я на нее и побежала наверх за чемоданом, который Нинон успела собрать, прежде чем к нам нагрянул поэт-песенник, совративший мою подружку с пути истинного.

Кроме чемодана, я захватила и свою сумку, приволокла все это дело в гостиную, торпедой влетела на кухню и остолбенела: пока я отсутствовала, Нинон успела махнуть еще рюмашку, и теперь они с Широкорядовым сидели в обнимку и душевно выводили песенку из репертуара «чернобурок» – «горжеток».

– Черт! – ругнулась я. – Да это же просто… дурдом какой-то! Пьяная вакханалия!

– Вот именно, – с готовностью подхватил поэт-песенник, словно только и дожидался моей подсказки, – и я предлагаю ее продолжить! Будем пить, пока на нас не снизойдет озарение и мы не поймем, кто из нас маньяк! – Широкорядов похабно захихикал.

– Ура! – пьяным голосом подхватила Нинон, у которой после всех пережитых потрясений крыша съехала окончательно и бесповоротно.

Глава 22

Стоит ли уточнять, что мы с Нинон так никуда и не уехали. Зато Сенины поминки удались на славу. Нинон и Широкорядов допили оставшийся спирт (не без моего посильного участия, впрочем). Именно посильного, ибо я мужественно приняла удар на себя, все еще надеясь, что мне удастся направить Нинон на путь истинный. Однако, как я ни старалась, так ничего и не добилась. А примерно через час Нинон была уже не только нетранспортабельна, но и практически недвижима. Зато меня – удивительное дело – хмель не брал, в отличие от той позорной истории, когда я заблевала всю машину несчастному банкиру. Мое счастье, что убитый горем Остроглазов не обратил на это внимания, не до того ему было. Хотя в данном случае говорить о счастье не очень-то ловко.

К моему ужасу, Нинон развезло до такой степени, что она отключилась прямо за столом, тихо и мирно заснула в кресле. Я повернулась к поэту-песеннику и зло осведомилась:

– Ну что, вы довольны? Широкорядов развел руками:

– Честно говоря, я сам такого не ожидал. Нинон всегда была по этой части очень крепкой женщиной, первый раз вижу, чтобы ее так разобрало…

– Крепкая… – прошипела я. – А стресс вы во внимание не принимаете? К тому же она почти не закусывала!

– Ну это она зря, – изрек Широкорядов, поднялся со стула и направился к двери.

– Стоять! – заорала я так, что крепко спящая Нинон во сне зачмокала губами.

– А в чем дело? – растерянно обернулся перепуганный поэт-песенник.

– А в том, что я никуда вас не отпускаю! – решительно заявила я. – Вы эту кашу заварили, вы ее и расхлебывайте. Вы обязаны отвезти нас в Москву, понятно?

– Н-но… Как же я вас отвезу, когда я выпил? Меня первый же милиционер остановит!

Черт, а ведь он прав!

– Тогда довезете нас до платформы, тут нам никто из ГИБДД не попадется, – сказала я и покосилась на совершенно никакую Нинон. – Довезете и поможете мне загрузить ее в электричку.

– Это можно, – согласился Широкорядов, хотя и без особенного энтузиазма, – только… Вы уверены, что в Москве она пойдет своими ногами?

– Ничего, такси поймаю, – сказала я, а сама прикинула, как мне тащить Нинон от электрички до стоянки такси. Носильщика, что ли, нанять?

– Так я за машиной пошел? – снова отклеился от стула поэт-песенник. – Нужно же машину подогнать.

– Сидите, – снова остановила я его, – придется все-таки подождать, когда она немного очухается.

Широкорядов снова покорно приклеился к стулу. Похоже, он был вполне приручаемой мужской особью.

– А что делать будем? – спросил он.

– Ждать, – сурово сказала я.

– Надеюсь, не до первой звезды? – усмехнулся он.

– Я тоже на это надеюсь, – пробурчала я, бросив недовольный взгляд на спящую Нинон.

Как выяснилось, надеялась я зря, потому что события продолжали развиваться совсем не по тому сценарию, который предполагался утром. Едва Нинон стала подавать признаки жизни – а это случилось через час-полтора, – как на кухне возник новый персонаж. Вдовствующий банкир Остроглазов.

* * *

Вдовствующий банкир окинул нас тусклым взглядом и таким же невыразительным голосом констатировал:

– Все в сборе. Понятно.

Что именно было ему понятно, оставалось только гадать.

Потом они обменялись рукопожатием с поэтом-песенником.

Нинон успела настолько прийти в себя, что не только узнала Остроглазова, но даже и поприветствовала:

– О, нашего полку прибыло! И, прищурившись, посмотрела на опустевшую банку:

– Черт, да у нас уже ничего не осталось!

– А по какому поводу праздник? – осведомился банкир.

– Сеню убили, – жалобно всхлипнула Нинон.

– Я уже знаю, – вздохнул Остроглазов. – Этот следопыт из Генпрокуратуры явился прямо в банк и битый час душу из меня вытряхивал. Где вы были от стольких до стольких?.. Где-где, спал в своей кровати. А кто это может подтвердить? А никто!

– У меня то же самое, – поспешил его утешить поэт-песенник, – у меня тоже нет алиби. Я тоже спал. Правда, мы с этой милой барышней, – Широкорядов кивнул в мою сторону, – похоже, были последними, видевшими этого беднягу живым. Или предпоследними, ведь кто-то побывал у него позже нас, и кончилось это плачевно.

– Черт, как я устал от всего этого, – простонал Остроглазов и рухнул на стул. – Как будто мне сейчас до каких-то там Сень! Разумеется, я против этого Сникерса ничего не имею, и мне его даже жалко, но у меня свое горе, между прочим, да еще какое!

Я сосредоточилась, выбирая удобный момент, чтобы закинуть удочку на предмет привлечения банкира к операции по транспортировке отяжелевшего тела пьяной Нинон, но тут она сама все испортила, плаксивым тоном предложив:

– А давайте Ирку помянем, ребята! Я прямо вся похолодела, в то время как безутешный вдовец отнесся к ее идее вполне благосклонно и отправился к себе за бутылкой. Пока он отсутствовал, я напрасно взывала к разуму Нинон и поэта-песенника. Впрочем, зря – их разум не отозвался. Нинон вообще меня не слушала, только мурлыкала под нос идиотский шлягер Широкорядова, а этот бездарный рифмоплет твердил одно и то же:

– Помянуть нужно, обязательно, иначе мы его обидим…

А Нинон мстительно напомнила:

– А кое-кого кое-кто, между прочим, на хорошую работу устроил…

Я чуть было не лопнула от возмущения: насчет выгодной работы еще бабушка надвое сказала, я всего лишь анкету заполнила, и что будет дальше – пока неизвестно. А потом плюнула и решила пустить весь этот бардак на самотек: как будет, так будет. В конце концов, соберусь и уеду в Москву сама, электрички до часу ночи ходят. Так что, когда Остроглазов вернулся с двумя бутылками – водки и коньяка, – я уже никак не отреагировала.

Зато Нинон и поэт-песенник воодушевились, у них словно второе дыхание открылось. В общем, водка пошла на «ура». Мне тоже пришлось выпить за упокой души убиенной банкирши, поскольку мой категорический отказ выглядел бы не очень дипломатично. Еще два раза по пятьдесят проскочили по инерции, а дальше дело пошло… Остальное я помню не очень четко, а посему цельной картины того вечера, едва не закончившегося для меня самым плачевным, даже трагическим образом, у меня нет по сей день.

Например, я так и не могу выстроить логическую цепочку, приведшую к тому, что я разоткровенничалась и выдала нашу с Андреем страшную тайну. Кажется, это случилось уже после того, как мы прикончили водку и коньяк, принесенные несчастным вдовцом, и отправились к поэту-песеннику, чтобы вплотную заняться его стратегическими запасами, состоящими из начатой бутылки виски и литрухи итальянского вермута. Еще у него имелось шампанское, но Нинон его отвергла, авторитетно заявив:

– Градус понижать нельзя! Видимо, вскорости после этого я и раскололась. Да, точно, все случилось на той знаменитой лужайке возле дома поэта-песенника. Сам Широкорядов в этот момент в очередной раз отлучился за закуской, и мы остались втроем: я, Нинон и Остроглазов. Последний, правда, уже давно клевал носом, а на все обращения реагировал крайне неадекватно, странными репликами, типа:

– Маржа? Какая маржа? Или того хлеще:

– Срочно переводим средства на Каймановы острова!

Вот под такой-то аккомпанемент мы с Нинон и вели душещипательные беседы на тему, как же нам, хорошим и красивым, не везет в личной жизни. В кратчайшие сроки мы сошлись во мнении, что все мужики сволочи и козлы, после чего перешли к конкретизации, выхватывая из общего стада то одну, то другую паршивую особь и внимательно рассматривая ее сквозь лупу объективности. Сначала мы пересчитали всех блох на красавце Генке, а потом переключились на мужчину моих несбывшихся снов, который поначалу фигурировал под псевдонимом «этот гад», а потом… потом, сама того не заметив, я назвала его Андреем. И если бы дело тем и ограничилось, а то ведь пошло дальше. Слово за слово, язык мой развязался, и я сказала то, чего не должна была говорить ни при каких обстоятельствах.

Главное, хоть убейте меня, не могу понять, как все произошло, как я проболталась Нинон! Когда я поняла свою оплошность, чуть язык себе не вырвала, да поздно было. Нинон, пьяненькая, разомлевшая Нинон, сразу встрепенулась и навострила ушки. Она закатила глаза и звонко хлопнула в ладоши:

– Ну вот, я же чувствовала, чувствовала… Сердце мое вещее меня не обмануло… Значит, это он тебя подобрал, когда ты поскользнулась на банановой кожуре?

– На какой еще банановой кожуре? – возразила я, словно это было так уж принципиально важно. – Не на кожуре, а на льду!

Нинон же принялась пытать меня с еще большим пристрастием. Деваться мне было некуда, и я продолжала колоться, взяв с Нинон обещание держать мою тайну при себе. Нинон поклялась, что будет нема как рыба, но я уже чувствовала угрызения совести, и – главное дело – перед кем! Перед негодяем, обманувшим мои надежды на тихое женское счастье, на которое я имела полное право! Но, видно, такая уж я дура, и ничего с этим не поделаешь.

Нинон требовала от меня новых и новых подробностей, а я изнемогала под бременем раскаяния за собственную болтливость, так что явившийся с закуской поэт-песенник оказался очень кстати. Я приложила палец к губам, и Нинон послушно замолчала, только ее глаза-изумруды подернулись влагой.

Широкорядов осклабился и неверной, заметно подрагивающей рукой плеснул вермута в бокалы. И мы опять выпили. И я при этом уповала на то, что увеличение концентрации алкоголя в крови Нинон сослужит мне добрую службу – завтра она уже не вспомнит, чего я ей наплела по пьяной лавке.

Итак, повторяю, мы приступили к распитию итальянского вермута. Это я еще помню, а вот дальше у меня пробел, вернее даже, большая черная дыра. Следующее воспоминание: я уже не на лужайке, а в доме поэта-песенника (как, интересно, я там оказалась, неужто своими ногами?), сижу на краю огромной, как цирковой манеж, кровати, за окном – чернильные сумерки, автор бездарных виршей – рядом со мной и почему-то гладит мои коленки, а я наблюдаю за всем этим как бы со стороны и немного удивляюсь. Затем Широкорядов говорит: «Минуточку», встает и куда-то уходит, а я остаюсь одна.

Спустя минуту я слышу шорох за спиной, хочу обернуться, но не успеваю, потому что на моей шее смыкаются чьи-то холодные пальцы…

– Нинон, ты, что ли? – спрашиваю я. – Кончай дурить.

Никакого ответа, только пальцы сжимаются все сильнее. Я пытаюсь вырваться, извиваюсь ужом, кашляю… Я задыхаюсь, задыхаюсь… Да сделайте же хоть что-нибудь! Этот кто-то, совершенно невидимый, совсем даже не собирается униматься. Он сопит и пыхтит, навалившись мне на спину, но силенок придушить меня разом у него не хватает. Он то сдавливает мне горло так, что в ушах у меня начинает звенеть, то ослабляет хватку, чтобы самому шумно хватить воздуха ртом, а потом заняться мною с прежним упорством. Я уже не сижу, а лежу, барахтаясь и отчаянно цепляясь руками за холодные пальцы, впившиеся в меня…

Наверное, мы боролись не так уж долго, но мне этот короткий отрезок времени показался вечностью, в продолжение которой я уж, конечно, успела озадачиться вопросом, кто же это всерьез разохотился меня задушить.

Ну, разумеется, не Нинон. Тогда кто, кто? Значит, поэт-песенник. Но почему? И тут из моего одурманенного алкоголем подсознания выплыла фраза, сказанная утром мужчиной моих несбывшихся снов: «Держись подальше от творческих натур». Кого он имел в виду? Ну, разумеется, разумеется, только Широкорядова. Кого же еще, кроме него?!

Озаренная этим открытием, я напружинилась и, изловчившись, уперлась ногами в стену, а затем всем своим весом обрушилась на своего противника. Хватка холодных пальцев ослабела, мне удалось вырваться. Потная, растрепанная, я вскочила с кровати и со всех ног бросилась к двери. Толкнула ее и… влетела в объятия Широкорядова. Тогда кто же душил меня там, на кровати? Я обернулась и увидела… Лизу, которая сидела на ковре, уткнувшись лицом в колени, и что-то нечленораздельно бормотала.

– Да что тут… – начал Широкорядов, но договорить ему не дала зычная команда:

– Стоять! Ни с места!

Я посмотрела на Широкорядова, а он – на меня, при этом мы оба застыли как изваяния.