Текст книги "Маньяк по вызову"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

Я ненадолго забежала домой, чтобы захватить кое-что из одежды, раз уж мое пребывание у Нинон затягивалось на неопределенное время. Между прочим, я положила в сумку купальник, чтобы, пользуясь случаем, хоть немного позагорать. Да, чуть не забыла, в прихожей на тумбочке лежало для меня письмо. Из Барнаула. Я сразу сообразила от кого: от двоюродной племянницы моего бывшего мужа (подумать только, все у меня бывшие: и муж, и любовник), той самой девчушки, что поздравляла меня со всеми праздниками, вплоть до Дня Конституции, обращаясь ко мне «дорогая тетя Женя» и подписываясь «Светик».

Усмехнувшись, я распечатала письмо и наскоро пробежала его глазами. То, что я из него узнала, повергло меня в некоторое смятение. Во-первых, я с удивлением уяснила, что «Светик», обладавшая круглым детским почерком, полтора месяца назад окончила школу, во-вторых, что эта самая двоюродная племянница зачем-то собиралась в Москву и спрашивала, может ли она остановиться у меня. Только этого мне и не хватало! В конце концов, почему бы этой девице не обратиться с такой трогательной просьбой к своему дядюшке, который тоже живет в Москве и, между прочим, в отличие от меня, не в коммуналке, а в отдельной квартире?

Я распалила себя до такой степени, что даже решилась позвонить Ивану, чего не делала ни разу с самого нашего развода, хотя он и оставил мне свой телефонный номер. Пожалуй, пришел момент воспользоваться его любезностью. Уже кончив крутить телефонный диск, я сообразила, что Ивана я вряд ли застану дома в такое время – наверняка он на работе.

Мои опасения подтвердились умилительным детским голоском, громко сказавшим в трубку:

– Але, але!

Я даже трубку от уха отодвинула и растерянно спросила:

– Девочка, а папа дома?

– Я не девочка, а мальчик, – обиженно произнесла трубка, потом в нашу беседу вмешался женский голос, который спросил: «С кем ты там разговариваешь?» Затем, судя по шорохам И шумам, последовала непродолжительная борьба за трубку, завершившаяся традиционным «Але, кто говорит?».

Я догадалась, что это жена моего бывшего мужа, и чуть малодушно не бросила трубку, но в последний момент все-таки решилась:

– Могу я поговорить с Иваном? Женский голос не сразу, а после короткой паузы ответил мне встречным вопросом:

– А кто его спрашивает?

– Бывшая жена, – пошла я ва-банк, заранее уверенная, что совершенно напрасно позвонила. Даже если Иван и дома, никто мне его не позовет.

Однако, вопреки моим ожиданиям, Иван не только находился дома, но и был незамедлительно приглашен к телефону.

– Жень, ты, что ли? – услышала я его слегка заспанный басок. – Что-нибудь случилось? – Я при этом ровным счетом ничего не почувствовала, ничто во мне не дрогнуло и не отозвалось.

Тут я заметила, что дверь одной из моих двух соседок, никак не отреагировавшей на мое появление и даже не вышедшей поздороваться, чуть-чуть и совершенно беззвучно отошла от косяка, и понизила голос, хотя ничего секретного в нашем с Иваном разговоре не было:

– Слушай, мне прислала твоя племянница из Барнаула письмо, она собирается в Москву и хочет остановиться у меня, а я, сам понимаешь… Иван меня перебил:

– Постой, это какая племянница, что-то я такой не знаю…

– Двоюродная, – терпеливо пояснила я, – Светой зовут.

На другом конце провода случилась достаточно продолжительная заминка, разрешившаяся недоуменным мычанием:

– Гм-гм… С-света? М-м-м, это чья же дочка? Аньки, что ли, но у нее три пацана. Или Федора? Но ту, кажется, зовут Танькой, и ей уже лет двадцать восемь, если я не ошибаюсь. Что же это за Света такая загадочная, а? А может… Ну да, скорее всего она дочь моей двоюродной сестры Галки, но тогда она мне не двоюродная племянница, а троюродная…

Меня порядком утомил телефонный Иванов экскурс по генеалогическому древу.

– Танькина она или Галкина, для меня не имеет никакого значения, – отрезала я, – но принять я ее не могу. Двоюродные они или троюродные, но это твои родственники, так что пусть они к тебе и едут.

– Ну конечно, конечно, – поспешил согласиться Иван, – ты это… не бери в голову и не беспокойся: никто к тебе не приедет. Я сам разберусь со своими родственниками.

Я хотела сказать: «Давно пора», но смолчала. Главного-то я добилась.

– Тогда все, – сказала я.

– А… а как у тебя дела?

– Нормально, – сухо ответила я и положила трубку.

Сразу после этого дверь моей соседки беззвучно затворилась, будто подхваченная легким сквознячком. Я показала ей язык. Не соседке, конечно, а двери.

, Разрешив проблему с Ивановой племянницей, я подхватила сумку и направила свои стопы на вокзал. Вернее, не только на вокзал, потому что по дороге я еще ненадолго заглянула к матери, и это посещение, как оказалось впоследствии, сыграло немаловажную роль в моей истории. Не в прямом смысле, правда, а в опосредованном. Короче говоря, если бы я не решилась по пути на вокзал заскочить к матери, я бы не опоздала на электричку в 19.50 и мне не пришлось бы ехать на той, что отправлялась в половине девятого вечера. Какая разница? Да не такая уж большая, в сущности.

Только эта самая электричка, отходящая с вокзала в половине девятого, до Дроздовки так и не дошла, застряла в десяти километрах, на платформе Плещеево. Полчаса я, как и прочие пассажиры, просидела в вагоне, недоумевая, что случилось, а потом машинист сообщил по скворчащему и шипящему радио:

– На железнодорожном пути произошла авария, поезд дальше не пойдет.

* * *

Недовольный народ с сумками, кошелками и рюкзаками высыпал на платформу. Одни кинулись к кассам, чтобы до конца выяснить, что за авария произошла на железнодорожной ветке, другие бросились к автобусной остановке, третьи – ловить проходящие мимо машины. Я тоже понадеялась на автобус, но обнаружилось, что из Плещеева до Дроздовки таковые не ходят. Тогда я решила вернуться в Москву и была жутко разочарована, узнав, что и это невозможно: по причине все той же аварии поезда не ходили ни в ту, ни в другую сторону. Я приуныла. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать, причем неизвестно, как долго.

Помыкавшись по платформе, я углядела свободное местечко на одной из скамеек, присела и принялась изучать купленную в киоске газету. Я выучила ее чуть ли не наизусть, а мегафон на платформе все еще повторял через каждые пятнадцать минут:

– Поезда из Москвы и на Москву задерживаются из-за аварии на железнодорожной ветке.

Через два часа начало заметно темнеть и свежеть, я даже накинула на плечи кофту, благо я сунула ее в сумку наряду с купальником. Людей на платформе становилось все меньше и меньше, хотя я не совсем понимала, куда они девались. В общем, с каждой минутой мне становилось все тоскливее и тоскливее. Масла в огонь подлил благообразный старичок, сидевший неподалеку, который грустно изрек, глядя в пространство выцветшими подслеповатыми глазами:

– А в 23.45 последняя электричка…

Я вскочила и снова забегала по платформе, против своего обыкновения пристала к совершенно охрипшей кассирше, которой приходилось отдуваться за всю железную дорогу, но ничего нового не узнала. От нечего делать обошла обшарпанный домик, в котором помещались кассы, и обнаружила на одной из стен выцветшую и обтрепанную милицейскую листовку, точно такую же, какую я видела в Дроздовке, с фотографией неизвестной девушки, убитой маньяком. Впрочем, это, кажется, еще не доказано. В любом случае созерцание посмертного снимка молодой жертвы настроения мне не прибавило. Неужто мне придется ночевать на улице? Бр-р, веселенькая перспективка!

В конце концов я решилась – вышла на обочину шоссе. Однако поднять руку решилась не сразу. Машины проносились мимо не так уж часто, с перерывом в три-пять минут, и следовало думать, что ближе к полуночи их станет еще меньше. Я оглянулась на оставшихся на платформе пассажиров, может, кто-нибудь из них присоединится ко мне? Но нет, никто из безнадежно ожидавших такого намерения не выказал. И где я, дура, была раньше, нужно было мне позаботиться о себе часа два назад, тогда бы мне наверняка подобралась компания до Дроздовки.

Проторчав у обочины минут двадцать, я уже собралась вернуться на платформу и провести ночь на лавочке, как вдруг совсем рядом со мной взвизгнули тормоза автомобиля. Пролетевшая метров пятьдесят вперед светлая машина остановилась и медленно сдала назад. Я поняла, что ее владелец хочет меня подвезти, и не знала, радоваться мне или пугаться. На всякий случай я отступила в сторону.

Мужчину в автомобиле такой маневр несколько озадачил.

– Эй, – сказал он, – так вы едете или нет?

– Я? – переспросила я, как последняя идиотка.

– Ну вы, вы, кто же еще? – раздраженно ответил он, и в этот момент я его узнала. Да это же поэт-песенник Широкорядов!

– Еду, еду! – обрадованно заорала я и с готовностью нырнула в предупредительно открытую заднюю дверцу. Плюхнулась на сиденье и сконфуженно сказала:

– Извините, я вас не сразу узнала.

– Бывает, – пробормотал поэт-песенник, трогаясь с места и глядя в зеркало заднего обзора, потом поинтересовался:

– А как вы здесь оказались?

– Из Москвы ехала, а электричка застряла, говорят, где-то на пути авария, – выдохнула я, жутко счастливая тем обстоятельством, что мои мытарства благополучно подходят к концу.

– Авария? – уточнил поэт-песенник. – Наверное, опять грунт осыпался, – предположил он, – в прошлом году уже такое было, после дождей. – Он повертел ручкой приемника, и салон наполнился звуками музыки. Широкорядов прибавил громкость и осведомился:

– Что, нравится?

Я вежливо сосредоточилась на льющихся из приемника звуках, но ничего толком не поняла. Тонкий женский голосок выводил заунывную мелодию.

– Мои стихи, – самодовольно пояснил поэт-песенник.

Я сосредоточилась в другой раз, уловила традиционный набор рифм «любовь-кровь-вновь», а также «подожди-дожди-впереди» и из последних сил выдавила из себя улыбку, довольно кислую, по всей вероятности. И чтобы поэт-песенник не счел меня невежливой, призналась:

– Я не такая уж меломанка, медведь на ухо наступил.

– Ну а к поэзии как относитесь? – не унимался Широкорядов.

Этот вопрос застал меня врасплох, потому что считать поэзией то, что тоненький голосок выводил под фонограмму, мне не позволяло мое приличное гуманитарное образование.

– К поэзии? – Я тоскливо взглянула сквозь стекло автомобиля. По моим прикидкам, до Дроздовки нам предстояло добираться еще минут десять. Честно говоря, ввязываться в литературную дискуссию мне совершенно не хотелось, вдруг да скажу что-нибудь нелицеприятное, а оскорбленный Широкорядов меня за это высадит в чистом поле. Тогда уж мне придется ночевать даже не на скамейке, а под кустиком.

В общем, я отделалась ничего не значащими фразами, а поэт-песенник переключился на тему недавнего пожара, свидетелем которого мы стали, и извинился за выходку Лизы. Меня так и подмывало расспросить о последней поподробнее, но, как и подобает воспитанной девушке, я задушила свое нездоровое любопытство еще в зародыше.

Скоро мы уже были на маленькой площади возле платформы Дроздовка, где поэт-песенник ненадолго остановился, чтобы купить сигареты в круглосуточном киоске, где дежурил все тот же веснушчатый Сеня. Пока Сеня отсчитывал Широкорядову сдачу с пятидесятирублевой купюры, они обменялись короткими фразами об аварии на железной дороге и удушающей жаре. А еще Сеня спросил, как Широкорядову понравилось шампанское, которое тот покупал у него на прошлой неделе.

– Шампанское? – Похоже, Широкорядову пришлось вспоминать. – Да вроде бы ничего… – И, помахав Сене рукой, сел за руль.

Потом испросил у меня разрешения закурить и жадно затянулся.

Оставшийся отрезок пути мы проехали в полном молчании, а когда автомобиль поравнялся с поэтовой дачей, стоящей слегка на отшибе, я сказала, что дальше доберусь сама.

– Ну нет, – возразил поэт, – я довезу вас до самого дома, тем более что у нас здесь такие дела творятся…

Я не стала возражать. Машина медленно, на первой передаче, поползла вдоль заборов, а я от нечего делать уставилась в окно. Банкирская дача тонула в кромешной тьме – то ли неутешный вдовец завалился спать с вечера, то ли остался ночевать в Москве, – а вот недостроенная, та, на которой позавчера случился страшный пожар, напротив, просто расцвела огнями. Впрочем, здесь я немного преувеличиваю – особенной иллюминации не было, но на веранде и в двух окнах второго этажа свет точно горел. Так же, как и на даче Нинон, которая, наверное, места себе не находила, беспокоилась за меня.

– Ну все, приехали, – объявил поэт-песенник, – а вы мне так и не сказали, как относитесь к поэзии.

Я заметила тень, мелькнувшую в окне первого этажа, – это Нинон, услышавшая шум мотора, приникла к стеклу, – и выпалила:

– Все зависит от поэзии. Хотя даже самая лучшая, на мой, конечно, абсолютно субъективный взгляд, напоминает секс по телефону.

– Это как? – Широкорядов был откровенно заинтригован.

– Очень просто. Мне кажется, что поэты – это люди, которые предпочитают описывать чувства, а вовсе не испытывать их.

– Интересное мнение, – почему-то серьезно отозвался Широкорядов.

Я вышла и торопливо пошла к дому. И только на ступеньках террасы меня осенило: не примет ли Широкорядов такую мою сентенцию за намек?

Глава 20

– Ну где ты пропадала? – набросилась на меня Нинон, едва я переступила порог. – И кто тебя привез?

Прежде всего я рухнула на диван и расслабилась, сложив руки на груди и вытянув ноги.

– 0-ох… – выдохнула я, сбросила туфли и пошевелила пальцами.

– Да что с тобой стряслось? – Нинон пристально глянула на меня из-под очков.

– Электричка… Электричка застряла в Плещееве: авария какая-то впереди произошла. В общем, я там три часа проторчала и, наверное, заночевала бы прямо на рельсах, если бы не поэт-песенник…

– Значит, это Широкорядов тебя подвез? А я уж думала, что такое случилось? Уже два часа места себе не нахожу. То в окна выглядываю, то к калитке бегаю… Мысли всякие в голову лезут насчет маньяка… Хотела идти встречать тебя, да тоже боязно как-то… Если бы хоть Остроглазов был, я бы его попросила подвезти меня до платформы, но его, как на грех, нету. Видно, решил в Москве заночевать, – щедро делилась со мной своими переживаниями Нинон. – Я даже знаешь что в конце концов удумала? Пошла к этому нелюдимому типу Овчарову с недостроенной дачи – он сегодня здесь, – говорю: куда-то моя подружка пропала, не подбросите ли до платформы, а то мне самой идти через перелесок страшно. А он буркнул, мол, машина не на ходу, и дверь захлопнул прямо перед носом…

– «А сердитый зверь опоссум дверь захлопнул перед носом…» – Я сладко потянулась. Приятно все-таки очутиться на уютном мягком диване после трехчасовых мыканий в полной неизвестности.

– Опоссум? – не поняла Нинон. – Какой еще опоссум?

– Детский стишок есть такой, – беззаботно отозвалась я и вспомнила свой двусмысленный разговор с поэтом-песенником. Ну и бог с ним!

– Опоссум? – Похоже, Нинон относилась к поэзии серьезнее меня. – И как он выглядит, этот опоссум?

Я задумалась:

– Честно говоря, я точно не знаю. По-моему, у него такая жесткая торчащая шерсть…

– Тогда похож, – серьезно сказала Нинон. – Ты видела, какие у него брови? Просто непроходимые заросли! Если кто и похож на маньяка, то именно он!

Я не разделяла мнения своей подруги:

– По-твоему, преступника можно вычислить по внешности? Ты что, детективы не читала? Там всегда убийцей оказывается тот, на кого в жизни не подумаешь. А иначе все было бы ясно на первой же странице.

– Стану я читать эту лабуду, – презрительно бросила Нинон, – полистала тут как-то пару образчиков от нечего делать, ну я тебе скажу… Героиня непременно хороша, как утренняя звезда на небосклоне, умудряется совершенно одновременно быть секс-бомбой и исповедовать строгие нравственные принципы, стреляет по-македонски и в одиночку борется с мафией. Разумеется, в конце концов, перебив десятка полтора профессиональных киллеров, она остается с чемоданом долларов и с красивым мускулистым мужиком. И при этом, чем все дело кончится, ясно если не с первой страницы, то по крайней мере с двадцать первой…

– Ну и что, – усмехнулась я, совершенно разомлевшая в тишине и уюте, – главное – народу нравится.

– Ну не знаю… Есть хочешь? – И Нинон подкатила к дивану сервировочный столик, на котором стояли накрытые салфеткой блюдо с бутербродами, заварной чайник и две чашки тончайшего фарфора.

Только теперь я почувствовала, что здорово проголодалась. И опять с опозданием сообразила, что ничего не привезла с собой из города, а еще призадумалась, каким образом Нинон восполняет запасы провианта, если безвылазно сидит на даче.

– А! – беспечно отмахнулась Нинон. – Меня Сеня снабжает. Конечно, чуть-чуть подороже выходит, но зато никаких забот.

– Снабжает – это как? Домой, что ли, привозит? – допытывалась я, придвигая к себе поближе бутерброды с тем, чтобы вплотную ими заняться.

– Ага! – подтвердила Нинон, разливая чай по чашкам. – Один раз в неделю. Он ведь все равно ездит на оптовый рынок за товаром, вот я и заказываю, что мне нужно. Этот Сеня, кстати говоря, неплохой парень и неглупый. Учился в институте, потом по глупости ввязался в какую-то пьяную драку, за что и получил на полную катушку – два года общего режима. Между прочим, один за всех, остальные условными сроками отделались: за кого родители взятку заплатили, у других заступники нашлись. А за Сеню словечко замолвить некому было, вот и загремел. Из института, разумеется, отчислили, а чтобы восстановиться, деньги нужны, теперь же на бесплатное отделение не попадешь. Вот он и зарабатывает на учебу в своем ларьке.

– Да, – философски заметила я, мысленно сосредоточившись на внешнем и внутреннем содержании ларечника Сени, – что ни человек, то судьба. А на вид – обычный сникерсник.

Я еще работала челюстями, когда Нинон испортила мое умиротворенное настроение – выдала мне пилюлю, от которой меня чуть не перекривило:

– Да, чуть не забыла! Часов в шесть вечера здесь опять наш горячо любимый «особо важный» появлялся. Сначала к Остроглазову лыжи навострил, там, само собой, никого, тогда он ко мне. Где, спрашивает, ваш сосед. Я говорю, отбыл в столицу нашей родины город-герой Москву. Однако этим он не ограничился и стал тобою интересоваться. Что-то, мол, подружки вашей не видно. А я ему подробнейшим образом отвечаю, что подружка моя тоже уехала в Москву все с тем же Остроглазовым – устраиваться на работу. А он как-то так заудивлялся, с чего, совершенно непонятно.

– Нинон, ты опять за свое? – обиженно сказала я, мысленно призывая на голову своего бывшего возлюбленного все возможные кары.

– А что я? Я же просто повествую, как дело было, – заерзала на стуле Нинон. – Лучше расскажи, что там у тебя с работой, все нормально?

– Да вроде бы… – пожала я плечами. – Совместная фирма, «Омега» называется, в приемной фифа сидит – прямо с обложки, начальничек тоже представительный, в костюмчике за тыщу баксов…

– Так, – согласно кивнула Нинон, на которую фирма «Омега», видимо, произвела положительное впечатление уже заочно. – А делать-то что будешь?

Я открыла рот: а ведь главного-то я и не спросила!

* * *

…Меня положили в длинный прямоугольный ящик, потом накрыли крышкой и стали медленно опускать в глубокую яму, из которой тянуло сыростью. Раскачиваясь, ящик опускался все ниже и ниже и наконец достиг дна. Мне стало страшно, я захотела вырваться, но какая-то странная дрема сковала меня. А еще через минуту в крышку ударили тяжелые комья земли…

– Выпустите, выпустите меня отсюда! – закричала я и проснулась в испарине.

Я лежала не в ящике, а на софе, а вот удары продолжались.

– Что? Кто там? – завопила за стеной Ниной.

Я как была в короткой сорочке на голое тело, так и выскочила на лестницу. Там уже протирала глаза Нинон, недовольно бормоча:

– Черт… Без очков ничего не вижу. Какой идиот там ломится в такую рань?

В такую рань? Я взглянула на настенные часы, которые показывали без четверти шесть. Надо полагать, утра.

– Эй, девки, вы живые? – загремел мощный бас с террасы.

– Анискин, – узнала Нинон обладателя баса. – Что там у них опять?

– Эй, есть кто-нибудь? – снова раздалось снизу.

И Нинон, тихо чертыхаясь и запахиваясь в халат, пошла к двери открывать.

– Ну слава богу, живые, – обрадовался возникший в дверном проеме участковый.

– А в чем дело? – громко зевнула Нинон и прикрыла рот ладонью.

– Опять у нас происшествие, уважаемые. – Анискин снял фуражку и утер платком вспотевший лоб.

– Ой, только не пугайте! – нервно взвизгнула Нинон и отступила в глубь гостиной.

– Да я уж сам не рад, – озабоченно сказал Анискин, – пять лет я здесь участковым, а такого не припомню… Ну, значит, у вас все в порядке? – уточнил он. – Тогда я пошел, а у вас скоро будут визитеры, так что вы уж больше не ложитесь, все равно не дадут. Кстати… Сосед этот ваш, вдовец, он тут ночует или в Москву укатил?

– По-моему, он здесь не ночевал, – растерянно протянула Нинон, обернулась, бросила на меня подслеповатый взгляд и дрожащим голосом спросила:

– Да что же все-таки случилось, говорите!

– Случилось, уважаемые, случилось. – Анискин замялся, а потом махнул рукой. – Ладно, скажу, все равно узнаете. Парня, что торгует в киоске возле платформы, ночью убили.

– Что-о-о? – Нинон даже зашаталась. – Убили? Сеню? Не может быть!

Эта новость потрясла меня не меньше, чем Нинон, я чуть с лестницы не свалилась.

– Как же это произошло? – Нинон рухнула в кресло.

– Это вы у «особо важного» спрашивать будете, – загадочно изрек Анискин, водрузил на свою лысоватую голову форменную фуражку и шагнул за дверь.

Нинон подняла на меня полные слез глаза и прошептала:

– Ну как же так, как же так… Сеню-то за что? Ведь совсем молодой парень, всего двадцать четыре года ему было… Господи, да что же тут происходит? Ужас, ужас, какой ужас!

Похоже, нервы у Нинон сдали окончательно. Она уронила голову на подлокотник кресла и громко, в голос зарыдала. Я спустилась вниз, склонилась над Нинон и стала молча гладить ее взлохмаченные со сна белокурые волосы. Хоть я и не рыдала, подобно Нинон, однако чувствовала себя преотвратно. Смерть приветливого и услужливого ларечника не укладывалась у меня в голове. Впрочем, как и прочие дроздовские ужасы.

– 0-ой! – жалобно простонала Нинон. – Зря я тебя здесь задерживала. Если хочешь, уезжай в Москву первой же электричкой. Ты не обязана умирать от руки маньяка из-за моих проблем.

– Что ты плетешь, Нинон, – возразила я, – никуда я не уеду. Если только с тобой…

– Кхм-кхм! – прокашлял кто-то совсем рядом, и взгляд мой уперся в начищенные до блеска черные ботинки.

* * *

Мужчина моих несбывшихся снов выглядел совсем неважнецки. Под глазами синие круги, видимо, от длительного недосыпа, глаза мутные. В какой-то момент сердце мое сочувственно екнуло, и, чтобы избавиться от постыдной жалости к этому негодяю, я растравила себя воспоминанием о трагической встрече в «Таганском» гастрономе. Дабы возненавидеть его посильнее, я даже нафантазировала, чего не было. Представила, как я бросаюсь ему на шею, а тут подбегает беременная жена и начинает кричать дурным голосом:

– Граждане, посмотрите на эту нахалку! Да кто ей, спрашивается, позволил вешаться на чужого мужа без всякого разрешения?

Отвлек меня от этих умозрительных ужасов опять-таки мой бывший возлюбленный, когда задал очередной вопрос:

– Вы не могли бы поточнее припомнить, когда видели Круглова в последний раз?

– Круглов – это кто? – переспросила я.

– Это Сеня, – подсказала мне Нинон.

– Этой ночью, – угрюмо доложила я, – что-то около полуночи. Спросите у Широкорядова, может, он на часы смотрел.

– А как все произошло? Я шумно выдохнула.

– Мы остановились возле киоска, Широкорядов купил сигарет. Минуты две они разговаривали, потом мы отъехали, – монотонно, как пономарь, пробубнила я.

– О чем они разговаривали?

– О погоде, об аварии на железной дороге… Парень спросил Широкорядова, как тому понравилось шампанское, которое тот у него покупал. Все!

– Точно все?

– Точно! – выпалила я и закатила глаза. Быть важной свидетельницей такое утомительное занятие!

Но Андрей продолжал гнуть свою профессиональную линию:

– Так… А что вы видели, когда проезжали по поселку?

Я рассказала ему, что в доме «опоссума» Овчарова горел свет.

Потом он взялся за Нинон, которая, всхлипывая, поведала о том, как Сеня навестил ее днем, когда завез продукты, а также о том, как она обратилась к «опоссуму» Овчарову с просьбой подбросить ее к платформе, а тот ее даже на порог не пустил, заявив, что его машина сломана.

Сообщение о сломанной машине особенно заинтриговало Андрея. Он вскинул голову и пристально посмотрел сначала на меня, а потом на Нинон:

– А позже, уже после полуночи, вы не слышали шума отъезжающей машины?

Мы с Нинон синхронно замотали головами. Лично я спала как убитая и не услышала бы не только отъезжающего автомобиля, но и пролетающего на бреющем полете самолета.

Когда вопросы нашего следопыта иссякли (оказывается, бывает и такое), совершенно раскисшая Нинон снова начала хныкать, и мне пришлось проводить ее наверх, в спальню. Там она легла на кровать, накрылась с головой и попросила ее не беспокоить. Я решила, что Нинон полезно будет выспаться, и оставила ее в одиночестве.

Потом спустилась вниз, с удивлением обнаружив, что мой бывший любовник никуда не ушел, а терпеливо ждал моего возвращения. Чтобы, как выяснилось позже, дать мне несколько «дружеских советов».

Совет номер один звучал так:

– Почему бы тебе не вернуться в Москву?

Я ничего не ответила, только брезгливо поморщилась.

– Здесь становится довольно опасно, – прибавил он.

– С чего бы такая трогательная забота? – фыркнула я.

– Все еще злишься? у – Напротив, я в восторге!

Тогда он поднялся со стула и направился к двери, бросив на прощание:.

– По крайней мере, будь осторожнее и… не очень-то доверяй творческим личностям.

Как это понимать, интересно? Как предупреждение?