Текст книги "У Вечной реки."
Автор книги: Елена Сенявская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Новелла третья
ПАТРИЦИАНКА
Этот сон удивительно зримо
Повторяется, словно в бреду:
Я по улицам Древнего Рима
В пыльном паллии тихо иду.
Все знакомо вокруг – и забыто,
По воде разбежались круги,
Но замшелые стертые плиты
Узнают и чеканят шаги…
Я встречаю застывшие лица,
Зачарованный всполох огня…
Это статуй пустые глазницы
Провожают в дорогу меня…
Им века, что песчинка в ладони.
Что им, каменным, тысячи лет…
И проносятся римские кони,
Высекая на мраморе след…
* * *
Она брела по улицам мертвого города, и холодные камни узнавали ее, статуи поворачивали к ней слепые лица… Три тысячи лет… Сейчас она войдет в дом, тот самый, который так хотела забыть. И юная женщина с фрески глянет на нее со стены… Зачем она вернулась? Как глупо ходить среди развалин… Три тысячи лет!.. Теперь никто не вспомнит, как ее звали тогда. Ей самой стало казаться, что это – сон. И не было ничего… Только спящий Везувий смотрит в небо. И камни Помпей узнают забытые шаги…
* * *
– Ливия! – веселый голос брата как всегда поднял на ноги весь дом.
Марк Ливий Виктóр, только что вернувшись из Капуи, куда ездил по делам, желал немедленно видеть сестру. В пыльной дорожной одежде, неутомимый и шумный, он внес суету и переполох одним своим появлением. Господина нужно было помыть, приготовить ему одежду, накормить с дороги. И рабы сновали по дому с редкой для них расторопностью.
Ливии поселились в Помпеях всего полгода назад, приобрели богатый дом и загородную виллу. Жили уединенно, но при этом сорили деньгами, скупая произведения искусства и образованных рабов – художников, поэтов, музыкантов. Никто не знал, для чего Виктóру, отпрыску знатного патрицианского рода, понадобилось покидать Рим и оседать в провинции. Говорили, будто он повздорил с сыном Веспасиана, а когда сам Тит Флавий стал императором, почел за благо оставить столицу. Возможно, причиной ссоры была красавица-сестра, с холодной невозмутимостью отвергавшая блестящие предложения о замужестве. Но все эти домыслы были бездоказательны, а рабы Ливия на удивление молчаливы и неподкупны, и вскоре самые любопытные вынуждены были отказаться от мысли выведать секреты их господина.
– Ливия! – нетерпеливый Марк, не дожидаясь, пока она выйдет ему навстречу, ворвался в конклав сестры. – У меня для тебя подарок! – заявил он, прервав ее радостное приветствие, и засмеялся, довольный собой.
– В самом деле? – она улыбнулась, забавляясь его горячностью. – И что же ты приготовил на этот раз? – глаза ее излучали лукавство и плохо скрытую нежность, может быть, чуть большую, чем причитается брату.
– Отгадай! – он тряхнул головой, вызывая ее на игру, давно меж них заведенную.
– Не стоит даже пытаться. Твоя фантазия неистощима, – тотчас признала свое поражение Ливия и попросила весело: – Полно дразнить! Не томи!..
Нарочито неторопливо Марк сбросил с себя пыльный паллий и присел на скамью, покрытую розовым шелком. Молодая рабыня подхватила упавший плащ и бесшумно выскользнула из комнаты.
– Итак, – начал он, как обычно, издалека, – погода в Капуе стояла чудесная…
Далее последовал пространный рассказ о красотах города, его дворцах и храмах. Наконец, чувствуя, что переигрывает, Ливий вернулся к главному:
– Я не привез ни скульптора, ни поэта, – тихо сказал он. – Но кошелек мой почти пуст, а за дверями стоит тот, кого я снял с креста. Но не думай, что он благодарен мне за спасение. Я купил его – он остался рабом. И ненавидит меня за это. Я знаю, тебе он понравится…
– Он красив? – серьезно спросила Ливия.
– Увидишь сама.
– За что его распяли? – она казалась заинтересованной.
– За третий побег.
– Значит, неисправимый бунтарь, – пришла она к заключению.
– Его не решился купить ни один ланиста, – с усмешкой заметил Марк.
– Как же ты довез его сюда?
– Он был слишком слаб, чтобы сбежать…
– Но в дороге набрался сил, чтобы сделать это сейчас, – смеясь, закончила Ливия. – Я хочу посмотреть на него.
Марк громко щелкнул пальцами и старый раб, ждавший приказаний за дверью, появился на пороге конклава.
– Проводи сюда галла, который приехал со мной, – велел патриций.
Минуты через две Ливия уже могла лицезреть приобретение брата. Это был молодой раб, мускулистый и стройный. Белая набедренная повязка составляла всю его одежду. Загорелое тело было покрыто рубцами от ударов плетью. Выгоревшие кудри обрамляли его лицо. Серо-голубые глаза щурились презрительно и дерзко. Он был красив, но выражение ненависти искажало его черты. Он даже не пытался скрыть свое опасное чувство и, по-видимому, не испытывал страха перед возможным наказанием.
– Ну, как? – весело спросил у сестры Ливий, довольный произведенным впечатлением. – Стоит такой молодец десять тысяч сестерциев?
– Для него одного тебе придется построить новый эргастул, – хмуро отозвалась римлянка. – Ты только взгляни, как смотрит этот наглец! Пока его не посадят под замок, я не усну спокойно.
– И ты не хочешь попробовать его приручить? – наклонившись, шепнул Марк ей на ухо.
Ливия покраснела.
– Я не умею дрессировать львов, – довольно громко сказала она.
Брат засмеялся и жестом велел рабам уйти.
– Приведи его в порядок, Клеон! – крикнул вдогонку старику. – Сегодня вечером он будет мне нужен.
– Что ты задумал, Марк? – тревожно спросила Ливия. – Оставлять его в доме опасно. Дай ему свободу и пусть возвращается в Галлию…
– Родись он на двести лет раньше, славный бы воин был у Спартака, – с улыбкой заметил патриций.
– Хотя бы имя свое он тебе назвал?
– «Пока я раб, у меня нет имени!» Как тебе нравится такой ответ?.. Я буду звать его Армат, – выдержав паузу, сказал Марк. – Это прозвище ему подходит.
– Как бы он в самом деле не возомнил себя воином. Такая возможность тебя не пугает? – спросила она не без иронии.
На какой-то миг повисло молчание.
– Ты заметила, что он красив? – вместо ответа улыбнулся Ливий.
– Заметила, – растерялась сестра.
– Он тоже не сводил с тебя глаз, – коварно шепнул Марк, наблюдая за лицом Ливии, которое мгновенно стало пунцовым.
– Мне не нравятся твои шутки, брат, – отвернувшись, очень тихо сказала она. – И потом, мы, кажется, так глубоко вошли в роль, что иногда забываем, где начинается жизнь. Я боюсь даже думать о Возвращении… Мы другие, Марк. Я поняла это сейчас, глядя на гордого галла. Я видела в нем раба, варвара, чувствуя себя патрицианкой… Воздух Рима отравил душу… – в голосе ее послышались слезы. – Мы никогда уже не будем прежними…
– Успокойся, – серьезно сказал Ливий. – Каждое время ставит свое клеймо. Пока мы здесь, подчинимся его законам. Помни о нашей миссии… Мы уйдем, и все забудется, как дурной сон.
– А что будет с твоим Арматом? – глухо спросила девушка.
Марк молчал, глядя в мозаичный пол. Он хорошо понимал, что она имеет в виду…
* * *
Из конклава сестры Ливий направился в баню, примыкавшую к дому, и приказал к своему возвращению приготовить ужин в малом триклинии. Гостей он не ждал, но хотел устроить небольшой пир, чтобы хоть как-то развлечь сестру, настроение которой было безнадежно испорчено недавней беседой…
И вот, облачившись в белые застольные одежды, Марк и Ливия возлегли на обеденное ложе у круглого мраморного стола.
Рабы в голубых туниках прислуживали им. В углу залы расположились музыканты, играя на флейтах и кифарах, юные танцовщицы скользили между колонн, изящные, как грации… Но музыка и танцы не веселили римлянку. Почти не притронулась она и к изысканным яствам. Ливий, внимательно следя за сестрой, вполголоса отдал приказание одному из рабов и тот, наклонив голову, направился к двери. Не прошло и пяти минут, – вместе с ним в триклиний вошел Армат, уже одетый, как другие рабы, в голубую тунику.
– Подойди! – властно сказал Марк, и тотчас умолкли флейты, замерли танцовщицы. В наступившей тишине были слышны только шаги галла, идущего к ложу господина.
Он остановился в нескольких шагах от Ливия – без поклона, как в прошлый раз. Смотрел прямо в глаза – настороженно, выжидающе.
– С этой минуты имя твое – Армат, – заявил патриций, столь же пристально на него глядя. – Служить ты будешь моей сестре. Но наказывать за ослушание буду я… А сейчас налей мне фалернского, – и он протянул серебряную чашу новоявленному виночерпию.
Стиснув зубы, галл взял из рук стоявшего рядом раба кувшин с вином и наполнил чашу господина.
– Теперь госпоже! – приказал Марк. И Ливия, все это время напряженно следившая за каждым движением Армата, опустила глаза, протягивая свою маленькую чашу.
Намеренно или случайно дрогнула рука галла, но золотистая струйка пролилась на белую тунику девушки. Наградив его ледяным взглядом, она заметила раздраженно:
– Ты неловок…
– Прости, госпожа, – он слегка наклонил голову, но глаза его при этом гордо блеснули.
Ливии не понравился этот блеск.
– Отведи меня в спальню, – поднявшись с ложа, сказала она рабыне и вместе с ней вышла из зала.
Марк проводил сестру долгим взглядом и с усмешкой обернулся к Армату:
– Ты не прощен, виночерпий. Придется тебя наказать. Впрочем, отложим до утра. Быть может, тучи рассеются…
Старый раб отобрал у галла кувшин и наполнил из него опустевшую чашу хозяина.
* * *
Это был странный дом. Едва Армат переступил порог, ему дали понять, что здесь не любят лишних вопросов. Он пытался узнать что-нибудь о новом своем господине, но стоило ему спросить, как рабы начали сторониться его. Он не мог понять, ради какой прихоти Ливий выкупил его, полуживого, у стражников за баснословную сумму. И каким образом он должен служить этой гордой римлянке, если привык к цепям и самой тяжелой работе, но не умеет и не желает никому угождать…
Он попал в плен еще мальчишкой, когда было подавлено галльское восстание против Рима, но десять лет, проведенные в рабстве, не научили его смирению. Марк не ошибся, давая ему прозвище. Армат был потомком племенных вождей и в жилах его текла воинственная кровь… Чего добивался он отчаянной дерзостью? С ним всегда обращались хуже, чем с другими рабами. И если любимцы хозяина иногда получали вольную, то его запирали в эргастул или нещадно били. Он бредил свободой, но не желал добывать ее, унижаясь. Он боролся за свое достоинство – и терял веру в освобождение. Тогда он бежал. Вскоре его поймали. Наказание было жестоким, но он бежал снова. И снова был схвачен… Когда, оправившись от побоев, он бежал в третий раз, то уже знал, что теперь его казнят. Смерть не пугала. По крайней мере, он не будет больше рабом…
Распятый на кресте, мог ли он знать, что будет возвращен к жизни и все начнется сначала! Рабство не отпускало его. И вдобавок ко всему, он приставлен для услуг к надменной патрицианке!.. Но, признаться, больше всего бесило Армата то, что она необыкновенно красива…
* * *
Минул месяц. Обязанности Армата оказались не слишком обременительны: прислуживать госпоже за столом, сопровождать ее на прогулках, выполнять поручения. Скрепя сердце, он делал все это. Иногда старался разозлить Ливию своей «неловкостью», но она как будто не замечала опрокинутых ваз, неубранных осколков. Обращалась к нему холодным, презрительным тоном и смотрела куда-то мимо, сквозь Армата, не желая его видеть. Он был для нее рабом, вещью… Странные чувства начал испытывать галл. Казалось, вели Ливия его наказать, он был бы счастлив – значит, она его все же заметила… Мысли о побеге не приходили ему в голову – гордая римлянка владела ими. Он ненавидел ее – и не мог оторвать глаз от мраморно-прекрасного лица. И каждый вечер испытывал страх, что утром ее не увидит…
И однажды в саду взгляд его был столь пристальным и дерзким, что Ливия, наконец, заметила это.
– Как ты смеешь смотреть на меня? – голос ее пресекся от возмущения. – Опусти глаза, раб! – жестко закончила она.
Но Армат не отвел взгляда от бледного лица госпожи.
– Накажи дерзкого… Или я стану думать, что гнев твой – одно притворство, – гордая улыбка тронула губы галла.
Мгновение – и девушка, вспыхнув, ударила его по щеке. И застыла в испуге от того, что совершила, с отвращением глядя на свою ладонь.
Отшатнувшись, Армат побледнел и стиснул до боли зубы, но тотчас пересилил себя и сказал с усмешкой:
– Благодарю… Раба так не бьют. Пощечину получил мужчина, задевший женскую гордость. Госпожа признала во мне человека…
Изумление и стыд боролись в груди Ливии, глаза метали молнии, но уста безмолвствовали.
– Поди прочь, – глухо выдавила, наконец, она, не узнавая собственный голос. – Убирайся! Или я велю засечь тебя до смерти…
Но вместо ответа он шагнул к ней и жадно приник к трепетно-послушному телу, зажал поцелуем рот… Растерянная, она не противилась его грубоватым ласкам. И чувствуя, что происходит непоправимое, не крикнула – из страха за него.
…Мягкой и влажной была трава, нетерпеливым горячее тело Армата. Она не могла разомкнуть его сильных рук. А может быть, не хотела…
Как долго продолжалось это безумие?..
Со стороны дома донеслись голоса…
– Пусти! – опомнилась, наконец, Ливия и выскользнула из объятий раба. Торопливо оделась. Застежки не слушались пальцев… Молча, не глядя, вышла из зарослей на выложенную мрамором дорожку сада.
Медленно поднялся Армат – с пылающим лицом, смущенным и торжествующим. Крест не страшил его. Минуты такого триумфа стоили жизни. Что скажет теперь надменная римлянка? Тайна, связавшая их, убийственна для обоих. Он отомщен… Но почему она не закричала?..
* * *
Стараясь ни с кем не встречаться, Ливия проскользнула в дом и скрылась в своих покоях. До позднего вечера никто из рабов не видел ее, не получал распоряжений. Она не вышла ни к обеду, ни к ужину. Встревоженный Марк направился к сестре, оставался у нее больше часа и вышел хмурый и подавленный. Тотчас велено было разыскать Армата и немедленно привести к господину.
Его нашли в глубине сада, где он провел весь день – на мраморной скамье, неподвижный, как статуя. Узнав о приказе, потеряно улыбнулся и встал, понимая, что должен выслушать приговор, готовый к худшему, но не испытывая страха или раскаяния. И только оставшись лицом к лицу с господином, слегка побледнел.
Они стояли друг против друга и молчали, скрестив ненавидящие взгляды. Ливий с трудом сдерживал ярость и желание ударить его или сразу убить. Но вместо этого швырнул в лицо галлу свиток, который держал в руке:
– Ты этого добивался, мерзавец… Убирайся! Благодари Ливию, что еще жив, – и, резко повернувшись, вышел из зала.
Когда шаги его смолкли, растерянный Армат поднял и развернул измятый папирус. Пол под ним покачнулся – это была вольная, скрепленная подписью Марка и его печатью. Вольная, на которой настояла гордая патрицианка, опозоренная рабом… Возможно ли? Он не почувствовал радости. Стоял, кусая губы от унижения и стыда. Свобода оказалась мучительной. Не такой он видел ее, не так желал получить…
– Прости, госпожа… Прикажи – и я умру… Только не гони от себя, – сорвались с губ нелепые слова, и он застонал, бессильный понять, что происходит, не зная, куда идти со своей свободой – внезапной, горькой, опустошившей душу…
Он не посмел явиться к Ливии. Вышел из дома, не поднимая глаз. Город встретил его безмолвием: вечерняя суета давно стихла, улицы обезлюдели. Мрачная тень Везувия вырисовывалась на фоне неба. Перемигивались августовские звезды…
В последний раз оглянулся Армат на дом Ливиев и зашагал прочь, унося на груди под туникой свиток, даровавший ему независимость, но отнявший нечто большее, в чем он еще не решался себе признаться…
* * *
– Он ушел? – Ливия подняла на Марка влажные глаза.
– Да. И мы его больше не увидим. Забудь побыстрее об этом, – он ласково сжал руку девушки, чувствуя в происшедшем свою вину. Зачем привез сюда проклятого галла?!
– Скорей бы вернуться, – прошептала она, думая о своем.
– Потерпи. Осталось три дня. Всего три дня, – Ливий хотел успокоить сестру, но при этих словах тень тревоги метнулась по ее лицу.
– А он… успеет спастись? – голос Ливии дрогнул.
Марк пристально посмотрел на нее и ничего не ответил. Встал, нервно прошелся по комнате, старательно подбирая слова, чтобы смягчить горькую правду.
– Ты в самом деле думаешь, что он влюблен? Дурочка, – голос его звучал глуше обычного. – Он мстил тебе за свое рабство, считал, что, унизив тебя, сможет возвыситься сам. И ты жалеешь его?..
– Это не жалость, Марк, – тихим эхом откликнулась она. – Ты ничего не понял. Ты никого не любил…
– Ты шутишь? – голос его пресекся, воздуха не хватало. Он не сразу справился с собой.
– Нет, – качнула головой сестра. – Чужое время никому не приносит счастья. Поэтому он свободен. И торопится в Галлию. И успеет уйти… Не лишай меня этой веры, – попросила, чуть не плача.
И Марк опустил лицо, чтобы скрыть проступившую бледность.
– Конечно. Он, должно быть, уже далеко, – сказал, как мог твердо, и вышел, оставив ее одну – с надеждой.
Он знал, что судьба Армата теперь непредсказуема. Они не могут вмешаться в нее, как не могут спасти Помпеи, даже владея тайной, известной им одним. «Чужое время никому не приносит счастья», – повторил он слова Ливии и подумал, что она права, хотя имела в виду совсем другое.
* * *
Пыльная дорога уводила Армата от города. Но с каждым шагом мрачнее становилось его лицо. И мысли возвращались назад, к смятой траве сада, которая давно распрямилась… Где сейчас Ливия? Почему не отпускает от себя?.. Все дальше странный дом, а запах ее волос сводит с ума, и не спрятаться от него, не уйти… Глупец! Он думал, что торжествует… А она не билась в его руках, никого не звала на помощь… Стоило ей крикнуть – и он отступил бы, отрезвленный. И был бы схвачен – за то, чего не успел совершить… Но она не кричала… А он прощен и свободен, хотя заслужил смерть. И, кажется, понял главное: что сам ничего бы не смог, если бы она не захотела… Это не трудно понять. Труднее – поверить. И самое сложное – разобраться в себе самом…
Порыв ветра хлестнул по лицу Армата. Он вспомнил пощечину и усмехнулся с горечью, услышав собственные слова: «Раба так не бьют…»
«Подлый, трусливый раб! Как старался ты доказать, что вправе быть человеком… И надругался над ней. И ушел, не простившись. Ночью, тайком… Испугался слез на ее ресницах. Испугался себя…»
Он не звал ее Ливией, но всегда – «моя госпожа». А теперь твердил это имя, мучась и ненавидя. Он переживал чувство, подобное отчаянию, не догадываясь, что это и есть любовь…
* * *
Ливия бродила по саду, по дорожкам из белого мрамора. Последний день… Как странно, что все это будет. Проснется Везувий. Огненной лавой и пеплом накроет город, который спит, не зная своей судьбы… Двое владеют тайной и должны выбирать, кому даровать спасение, кого оставить на милость богов. И нельзя ничего изменить… Дом опустеет, но никто не станет искать ни хозяев, ни их рабов, создающих шедевры. Память о них останется под развалинами Помпей. А спасенный талант еще послужит людям. Ради этого посланцы будущего явились сюда… Но почему так болит и тоскует сердце? Прошлому нет забвения и нет возврата к нему. А жизнь в ином мире имеет горькую цену. Страшно погибнуть в огне и воскреснуть однажды – через три тысячи лет… Кто согласится покинуть время, в котором рожден, ради далекого и бесконечно чужого? Каждый из нас – дитя своего мира, и, теряя его, неизбежно теряет себя… Но те, кто скоро исчезнет из города обреченных, не могут об этом знать. Их мнения не спросит никто, вручая жизнь и свободу. И великое право – творить в часы вдохновения. Гении нужны человечеству, и оно лишает их выбора и возможности умереть…
…Под ногами шуршала трава. Задумавшись, Ливия не заметила, как оказалась на памятном месте, где недавно была с Арматом. Вздрогнула, узнавая… Кровь прилила к лицу… Он не был ни скульптором, ни поэтом, но имел величайший талант – дух бунтаря. Талант, родившийся в Риме, и вне его – невозможный. Принести его в жертву идее Ливия не могла, не хотела. И подарила Армату свободу – единственный шанс уцелеть. Молилась древним богам за его спасение, приносила дары Венере – тайком от насмешника Марка. И мучилась тем, что уже никогда не увидит дерзкого галла, который слишком многим сумел для нее стать.
– Нам пора, – встревоженный голос брата, с трудом разыскавшего ее, вернул к действительности.
Попрощавшись с садом, Ливия торопливо вошла в дом. Следом за ней в дверях показался Марк. Миновав длинную галерею, они вместе проскользнули в кабинет.
Не скрывая своего нетерпения, Ливий шагнул к стене, задрапированной пурпурным шелком, и резким движением сорвал ткань. Под ней обнаружился металлический щит пульта с кнопками в два ряда.
В эту минуту неясный подземный гул возвестил о начале извержения. Откинув со лба непослушную прядь волос, Марк натянуто улыбнулся и пожал холодные пальцы сестры. Рука привычно коснулась матовых клавиш… Миллиарды блуждающих искр внезапно наполнили дом. Люди, статуи, мебель, драгоценные вазы – все живое и неживое покрылось голубым свечением и – исчезло… И только залетевший случайно, сорванный ветром лист кружился между колоннами…
А снаружи, под черным небом, корчился в муках город. Сливались мольбы и крики, стоны и проклятия богам…
* * *
К концу третьего дня пути Армат начал выбиваться из сил. До сих пор он не чувствовал усталость и голод, хотя ночевать пришлось у дороги и не было с собой ни хлеба, ни денег, чтобы его купить… Пока одно напряжение толкало его вперед, вело все дальше на север через Италию. Натянутый, как струна, он боялся остановиться, боялся оглянуться назад – черные глаза патрицианки провожали немым укором, и он не мог избавиться от сверлящего спину взгляда. Но усталость взяла верх, и Армат опустился прямо в серую пыль. А когда повернул голову в сторону, откуда пришел, огненная корона Везувия открылась его глазам…
Дрогнули губы в беззвучном крике. Он пытался поднять с земли ослабевшее тело, но ноги не слушались его. Отсвет пламени мерцал в зрачках.
– Ливия… Как же это… Ливия!..
Армат застонал – глухо, беспомощно – и закрыл руками лицо. Что-то мокрое – почувствовал пальцами – стекало по грязным щекам.
А вулкан, как раненый зверь, невнятно выл в отдалении…
* * *
Нудный дождь моросит за окном. Желтизной тронуты листья.
Ливия хлопочет на кухне: скоро вернется Марк, будет глотать, обжигаясь, горячий кофе, расскажет смешной анекдот. Он любит поговорить. Но никогда, ни единым словом, не коснется запретной темы. Такой у них уговор.
Холодные капли стучат по стеклу. Похоже, это надолго.
А ночами повторяется сон, от которого можно сойти с ума…
* * *
…Рев Везувия. Статуи, падающие с крыш. Крики мечущихся в страхе людей… В дверь опустевшего дома вбегает Армат – в разорванной тунике, из раны на плече сочится кровь, белая прядь в спутанных волосах.
– Ливия!.. – шепчет он, потому что нет голоса. Или кричит, но его не слышно за гулом земли.
Никто не отвечает ему. Он врывается в комнаты – одну за другой. Напрасно!.. И тогда с потухшим лицом замирает Армат перед фреской огромного зала, где юная женщина, похожая на Ливию, печально смотрит мимо него. Он опускается на колени, не отрывая от портрета глаз…
И падает занавес жизни, скрывая дальнейшее.
Слой горячего пепла ложится на город, погребая его под собой…
* * *
Она уже не знает, сон это или нет. И склонясь над кроваткой сына, молит за жизнь того, кто умер три тысячи лет назад, – в тот страшный день или немного позднее – не все ли равно?..
Три тысячи лет… Но хочется оглянуться. И пройти по мертвым камням, узнающим твои шаги. И заглянуть в глаза юной женщины с фрески, которая похожа на тебя…
«Чужое время никому не приносит счастья…»
Кто придумал это?.. И зачем ты поверила этим пустым словам?!