Текст книги "Мелодия счастья"
Автор книги: Елена Рождественская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Елена Рождественская
Мелодия счастья
Письмо пришло прямо перед концертом. Антонио с жадностью выхватил его у придворного секретаря – не часто появляются весточки из его родной Венеции! Да и то сказать, из Италии почта идет месяцами в заснеженный Петербург. А это письмо особенное: от лучшего друга – маркиза Франческо Манино. За весь 1790 год, с начала которого Антонио Меризи служит при дворе императрицы Екатерины Великой, от него пришло всего-навсего одно письмо, и то в нем Франческо ничего не рассказывал ни о себе, ни о последних венецианских событиях, а все выспрашивал: кем служит Антонио, в каких кругах вращается, с кем подружился. Странное письмо. Будто Франческо тоже собрался в Россию и хочет узнать, сможет ли его друг составить ему хорошую протекцию. Вот только зачем брату венецианского дожа ехать в далекую и нищую Россию?..
Впрочем, Россия вовсе не нищая. Конечно, семья дожа в Италии владеет огромными богатствами, но, как понял Антонио в Санкт-Петербурге, сокровища русского двора вообще неисчерпаемы. Здесь едят на золотой посуде, как на обычной, носят вместо пуговиц бриллианты. На любой бал каждая придворная красавица надевает такое количество драгоценностей, на которое в Европе можно купить чуть ли не целое княжество. А жалованья при дворе такие, что дух захватывает. Даже ему, скромному венецианскому композитору, платят гораздо больше, чем он мог бы получить при любом европейском дворе, – целых две тысячи рублей в год. При таких капиталах лет через пять он сможет вернуться в родную Венецию и прожить там безбедно еще лет тридцать.
Все это Меризи написал в ответ на прошлое письмо Франческо, похвастался, что постоянно встречается с самой императрицей: Екатерина весьма образованна, начитанна и обладает явным литературным талантом – сама лично пишет либретто, пьесы, детские книги и даже философские трактаты. Да в какой еще стране есть такая просвещенная правительница? Ну как было не похвастаться высочайшим знакомством?
И вот ответ от Франческо. Антонио торопливо начал разбирать заковыристый почерк друга:
«Наверное, ты удивлен, дружище, что я задаю тебе такие странные вопросы. Но из моего письма ты поймешь почему. Это не праздное любопытство – мне важно было узнать, вращаешься ли ты в обществе при императорском дворе. Двадцать лет назад, когда мы с тобой были еще юными повесами, я встретил русскую девушку. Она приехала в Венецию вместе с отцом, которого императрица Екатерина направила в Европу на поиски и покупку старинных рукописей. Тогда при российском дворе решили собрать самую большую библиотеку в Европе – у русских же всегда все только самое-самое: если богатство – то, как у Креза, если собрание книг – то больше, чем в древней Александрии.
Я тогда был влюбчив, полон сил и надежд – не то что теперь. Увидел русскую красавицу и влюбился без ума, потерял покой и сон. О мадонна! Волосы золотые – до пят, губы алые – лепестки благородной розы, глаза голубые – бездонные небеса. Но ухаживал за ней я тогда тайком. Отец с братом не отпускали ее от себя ни на шаг. Уж как я исхитрялся!»
Антонио перевернул страницу. Ну и послание – чистый роман. Только венецианцы могут столь беззаветно влюбляться, и только россиянки могут так стремительно кинуться в любовный омут. Меризи достаточно насмотрелся на любовные похождения за время своего пребывания при русском дворе. На поверхности все – шито-крыто, тишь, да гладь, да Божья благодать. А на поверку – страсти бьют ключом за каждым поворотом дворцового коридора. За любой шторой можно нарваться на тайно воркующих голубков. Сама императрица вечно в кого-нибудь влюблена. Хотя теперь-то она уже постарела да поумерила свой пыл. А вот в молодые годы, рассказывают, меняла возлюбленных как перчатки. Впрочем, об этом потом. Что там пишет друг Франческо дальше?
«И вот моя русская Венера рассказала мне о себе, о своем городе – туманном Петербурге, – снова начал читать Антонио. – Наконец, она меня полюбила. Мы сошлись… Не поверишь, Антонио, какая красота, какая нега! Наверное, только женщины из сказочной России могут быть столь прекрасны и притягательны. Я-то, дурак, думал: очередной роман. Оказалось, настоящая любовь, мой друг… Разгневанный русский отец, узнав о наших чувствах, увез мою любимую Софи (именно так я называл ее) обратно в Россию. Но я до сих пор вспоминаю ее каждый Божий день.
О Антонио! Теперь я возлагаю на тебя все свои надежды. Я ведь, идиот, не запомнил даже фамилии моей Венеры. Трудны для нас русские фамилии-то! Но ты, мой друг, можешь мне помочь. Заклинаю Мадонной, разузнай при дворе, кто из придворных посещал Венецию двадцать лет назад!»
Антонио оторвался от письма. Ну и дела! «Разузнай»… Как?! Может, бедняга Франческо думает, что при русском дворе состоит столько же человек, как и во дворце его брата – дожа? Да здесь же в десятки раз больше придворных и приближенных! Да и как осмелится он, простой музыкант, расспрашивать русских аристократок, не были ли они в Венеции. Нет, такие сложные поручения не для него – пусть Франческо сам приезжает в российскую столицу и ищет свою возлюбленную! Так и надо ему написать.
Антонио присел к столу, раскрыл бювар с чистыми листами бумаги и взялся за перо. Но тут распахнулись двери его комнаты, и императорский слуга, кланяясь, объявил:
– Изволите проследовать за мной, господин маэстро! Концерт начинается!
Антонио выругался про себя: ведь как не вовремя прервал его этот негодник! Но, закрыв бювар, торопливо пошел за слугой. Нельзя медлить – концерт для самой императрицы. Разве она будет ждать?!
Стараясь не отставать от своего резвого провожатого, Антонио прошел по нижним коридорам Зимнего императорского дворца. Тут размещались комнаты для «служителей муз», приехавших к русскому двору из заграницы. На самом-то деле тут редко кто жил – комнаты были полуподвальные, сырые и темные. Сквозняки, которыми славился Зимний, гуляли здесь вовсю. По ночам, случалось, ветер завывал в щелях, заглушая оркестр. Так что гости предпочитали нанимать квартиры в городе, кто побогаче – на Невском или прилегающих улицах, кто победнее – подальше от центра. Щедрые русские власти наем квартир оплачивали отдельно. Однако Антонио было недосуг заниматься благоустройством: то новое сочинение, то концерты с придворным оркестром (он же не только «господин сочинитель музыки», но и придворный дирижер-капельмейстер), то постановки опер в императорском театре, а то и занятия в театральной школе, которую еще в начале 1780-х годов учредила сама императрица Екатерина. В школе готовили и драматических актеров, и певцов, и танцовщиков, и оркестрантов и даже декораторов – словом, всех, кто может понадобиться для императорской сцены.
Вот и сегодня юные певицы – ученицы Меризи выступают перед ее величеством императрицей. Концерт состоится совсем «по-домашнему»: даже не в театре «Эрмитаж», расположенном тут же – в стенах Зимнего дворца, а в малых покоях императрицы на втором этаже.
Сегодня перед ее величеством должны выступить четыре девушки. Одну из них, правда, Антонио навязало начальство. Но другие – ученицы Меризи, и он ими чрезвычайно доволен. Голоса неплохие, выучка отменная. А уж красота и стать, слов нет! Прав был Франческо: девицы в заснеженном Петербурге – чудо как хороши! И откуда только в этом снегу и тумане распускаются такие розы?
Но одна – вообще чудо. Девятнадцатилетняя Лиза очаровательна и талантлива – как сценическая актриса выше всех похвал, а уж голос! Сильный, выразительный, почти три октавы берет с легкостью соловья. Вот кого надо будет попротежировать русской императрице. Антонио готов свою шляпу съесть – через пару лет юная Лиза станет украшением оперной сцены.
1
Взволнованный помощник режиссера Захар Суслов вбежал в угловую комнатку, куда после выступления вышли молодые певицы перевести дух:
– Катька, Дунька, Лизка, Манька, назад в залу! Государыня императрица концертом довольна, хочет с вами поговорить. Да расправьте платья, дурищи! Куафюру подправьте!
Певицы зашумели, расправляя костюмы, заахали, выстраиваясь по ранжиру. На первом месте полагалось стоять Лизе, так объяснил ей на дневной репетиции сам маэстро Меризи – ведь ее он собирался сегодня показать особо. На той неделе она впервые спела на эрмитажной сцене, и не что-нибудь, а партию главной героини из знаменитой оперы Паизиелло «Служанка-госпожа» и несколько арий самого Антонио Меризи. Он всегда так добр к ней. Подбадривает и хвалит, не то что остальные педагоги. Правда, и Лиза к нему расположена всей душой. Она даже получилась итальянскому языку, чтобы свободнее говорить с маэстро. Это же удача – учиться у приезжей знаменитости, не каждой русской девчонке такое выпадает!
Господи, сцена – настоящее счастье, полет, порыв. Выйдя на нее, Лиза забывала все печали и горести жизни. А их немало. Она же сирота… Учится в театральной школе. Из милости императрица приказала по доброте своей принимать в школу сирот да подкидышей. Вот Лизе и повезло. Ей вообще везло – как бы не сглазить!.. Вот и сейчас синьор Меризи обещал похлопотать и обратить на нее высочайшее внимание государыни.
Екатерина сидела в голубом зале малых покоев в кресле, обитом соболиным мехом. Спину держала прямо, голову высоко. Однако одета была по-домашнему: в расшитом жемчугами капоте и голубом чепце с атласными лентами. На девушек смотрела доброжелательно и улыбалась – видно, концерт ей понравился. А как было бы хорошо, если бы понравилась и сама Лиза!
Товарка Дуня Волкова подтолкнула Лизу под локоток:
– Очнись, мечтательница! Тебе надо первой встать, как говорил маэстро Меризи.
Но тут на них обрушился недовольный голос Суслова:
– Куда лезете? Первой встанет Катерина Баранова. Она – тезка матушки-императрицы. Она ее и приветствовать будет!
Девушки чуть слышно фыркнули. Все знали, что на Баранову положил глаз князь Василий Андреевич Голобородко, статс-секретарь и любимец Екатерины Второй. Вот и ставит Суслов секретарское протеже на первое место – стремится угодить всесильному князю.
– А ты, Лизка, – гаркнул помощник, – захвати афишу, вдруг императрица взглянуть пожелает!
Лиза бросилась к столику, где лежала афиша концерта, написанная каллиграфическим почерком. Начала бережно свертывать ее в рулон – не дай Бог, сомнется. Тихонько вздохнула. На афише-то значатся богини да царицы, а в жизни певиц кличут как крепостных девок – Маньками да Дуньками. Они и есть все равно что крепостные – подвластные во всем начальству Императорского придворного театра. Говорят, раньше актеров даже розгами секли, в холодный подвал сажали. Не смотрели, что певцам от холода можно голоса лишиться, а танцорам от побоев ноги повредить. Актерского добра много, чего жалеть! По императорскому указу в «сценических» набирали обычно детей слуг. В бумагах их происхождение четко обозначено: «из подлого сословия». Так и у самой Лизы написано. А уж что написано, то и есть правда…
Теперь телесные наказания запретили, а как прищучить за любую провинность, начальство всегда повод найдет. «Сценическим» решительно на все требуется разрешение начальства. Чтоб доктор осмотрел, проси «согласную бумагу», чтоб письмо кому послать, дай его сначала прочитать театральному надзирателю, а уж коли надумаешь за кого замуж пойти, вообще составляй прошение на имя директора императорского театра – господина Соймонова.
– Лизка, не стой столбом! Взяла афишу и ступай за всеми! – скрипучий голос Суслова вернул девушку на грешную землю.
Выстроившись гуськом, во главе с Барановой певицы вошли в голубую гостиную, где полчаса назад пели перед матушкой-императрицей. Екатерина Алексеевна – высокая, грузная, но все еще такая обаятельная, по-прежнему восседала в любимом «собольем» кресле. Живые глаза ее жадно впились в молоденьких певиц. Императрица поцокала языком – кажется, певицы ей понравились. Девушки же, опустив очи долу, присели в глубоком реверансе.
Закатив глазки, девица Баранова скороговоркой забормотала приветствие. Стоявший рядом с императрицей князь Голобородко – пожилой, низенький, но весьма верткий – умилительно кивнул своей протеже и попытался обратить на нее внимание Екатерины:
– Изволите видеть, ваше величество, девица Баранова Екатерина. Ваша тезка. Каждый день по десять часов репетирует в нижней галерее театра, где ваш портрет висит. Умилительную любовь к своей государыне выказывает!
Императрица весело взглянула на князя:
– Неужто прямо перед моим портретом и поет? – Хохотнула. – Тогда снимите портрет. Он этой девице явно мешает, плохо она поет!
Голобородко недовольно поджал губы:
– Но разрешите напомнить, ваше величество, сам маэстро Меризи ею доволен!
Екатерина снова заулыбалась:
– Путаешь ты, Василий Андреевич! Меризи не ее учитель, и доволен он не ею, а другой певицей. Вот этой!
И императрица повернулась к Лизе:
– У тебя ныне премьера, милая? Первый концерт в моих малых покоях?
У Лизы дыхание перехватило. Она только заалела как маков цвет, но не смогла выговорить ни слова. Умоляюще взглянула на маэстро Меризи, стоявшего позади кресла императрицы и улыбающегося своей подопечной.
– Эта девица иметь много талантов! – коряво по-русски, но зато так громко, чтобы все услышали, провозгласил Антонио.
Екатерина улыбнулась:
– Вот и маэстро хвалит. Сама-то что молчишь? Маэстро сказывал, что ты по-французски и по-итальянски беседу вести можешь, а ты, кажется, и русский забыла?
Лиза беспомощно подняла зардевшееся лицо к императрице, та перевела взор на Голобородко:
– Чего ж она молчит, князь? Может, тебя испугалась, ты ведь у меня самый главный начальник над театрами?
И Голобородко нашелся:
– Это она от вашего величия, матушка. Видать язычок проглотила. А ну попросим ее спеть, может, язычок-то и вернется!
И князь беззастенчиво тронул девушку за подбородок.
О, петь Лиза могла всегда! Ее звучный, сильный голос наполнил залу, вознесся к потолку. Все зааплодировали. И сильнее всех композитор Меризи.
– Как тебя зовут, милая? – растроганно осведомилась Екатерина.
– Лиза! – прошептала юная певица и протянула государыне афишу.
Та, прочтя каллиграфию, недовольно повернулась к Голобородко:
– Ты у меня за театрами надзираешь – ты и растолкуй: отчего в афише только имя стоит: «Лизавета». Почему нет фамилии? Это же не порядок!
Князь вытер вмиг вспотевший лоб:
– Так ведь девица – сирота, неведомо чья. Одни говорили, конюха Яковлева внучка, другие судачили, незаконное чадо поваренка Федорова. Одно слово – подкидыш. Нашли ее на набережной Невы. В пеленках ни монограмм, ни письмеца не было. Померла б сиротка, если б не высочайшая милость вашего величества. Вы тогда распорядились ее к вашей кухарке определить. У той как раз мальчишка только народился, вот она второго младенца и выкормила. А уж потом девочку отдали в театральную школу. Все по вашим указам, матушка!
И тут Лиза обрела дар речи.
– Матушка! – закричала она и рухнула на колени перед этой доброй, глядящей на нее с улыбкой полной женщиной. – Вы – моя матушка! Другой не знаю!
Екатерина подняла девушку:
– Раз я тебе мать, я и дам фамилию! Коли тебя на невской набережной сыскали – будь отныне Невская. Елизавета Невская – отлично звучит, и на афише будет выглядеть красиво. Раз сам маэстро Меризи говорит, что у тебя талант, – учись. Только, как вон та девица, под моим портретом не вздумай петь!
И императрица, засмеявшись, показала рукой в сторону Барановой. Государыня вообще почему-то была смешлива в тот вечер.
– А тебе, князь, – Екатерина повернулась к Голобородко, – повелеваю, как начальству, проследить за успехами девицы Невской. Отныне она – моя крестница!
Голобородко кисло скосил глаза на свою пассию Баранову, но, повернувшись к Лизе, изрек:
– С величайшей любовью, матушка!
Его узенькие глазки сладенько блеснули из-под оплывших жиром бровок. Ох как не понравился Лизе этот взгляд…
2
Лиза обвела восхищенным взглядом свою квартирку. Конечно, кто-то скажет, что обе комнатки малы и бедно обставлены. Ну и что?! Зато они – свои! Да у Лизы отродясь собственного угла не было. Пока росла в кухаркиной семье, спала в каморке за кухней, где ютилась не только кухарка с сыном, но еще и посудомойка с дочкой. Все трое ребятишек спали на одной широкой лавке за печкой. Правда, Лиза и то за счастье почитала – видела ведь на улице нищих детей-попрошаек.
Куда хуже стало, когда забрали ее с кухни в театральную школу. Вот где холод да голод! В дортуарах, где спали по двадцать девочек разного возраста, топили до того плохо, что, считай, и вовсе нет. Даже вода в кадках к утру замерзала. Чтобы попить или умыться приходилось лед молотком разбивать. И пили, и умывались с ледяной крошкой. Впрочем, старшие девочки переносили все это куда легче малышни. А малышни было всего-то трое: семилетние Дуня Волкова да Таня Симонова и шестилетняя Лиза-подкидыш. Все три девочки часто болели, тогда и наступало облегчение, когда девочек отправляли в лазарет. Там царствовал врач-немец, герр Шульц. Он вечно кричал на воспитанниц, бранился, и все по-немецки. Девочки не понимали, чего он от них хочет, за что ругает. И тогда немец кричал еще громче, но и только. Да-да, этот вечно ругающийся немец на самом-то деле оказался куда добрее их воспитательницы, мадам Серо. Та вечно била девочек, за любую шалость и провинность оставляла без еды, ставила в угол на горох. Этого Лиза боялась больше всего. Наказанная девочка должна была снять чулки и встать голыми коленками на рассыпанный по полу горох. Уже через пять минут стоять становилось невыносимо больно. Девочки плакали, умоляя мадам простить и прервать наказание. Но мадам почти всегда оставалась неумолима. Очень скоро Лиза поняла, что мадам Серо нравится стоять рядом с наказанной и слушать ее вопли. И тогда Лиза стала делать по-другому. Она крепилась изо всех сил – кусала себе губы до крови, впивалась ногтями в ладонь, но не плакала и не просила прощенья. И – о чудо! Поняв, что от строптивого подкидыша не дождешься ни крика от боли, ни униженных просьб, мадам Серо взвилась сама:
– Подкидыш неблагодарный! Ни слез, ни стона… Пошла вон!
И мадам выгнала Лизу из комнатушки, предназначенной для наказаний. И, что самое удивительное, никогда больше к Лизе не придиралась, а на горох теперь ставила других воспитанниц. Хотя до сих пор Лизе иногда снится, что она проходит по темному коридору мимо двери комнаты для наказаний, а оттуда слышатся крики и плач от боли и унижения.
А вот шумный герр Шульц никогда не наказывал тех, кто попадал в его лазарет. Даже мальчики, воспитывающиеся в той же театральной школе, иногда тайно увидевшись с девочками (а как еще – ведь жили они совершенно раздельно и если встречались на общих занятиях, то под пристальным надзором педагогов), рассказывали по секрету, что доктор-немец – добрейшая душа. Ведь это он однажды вступился за наказанного мальчика, которого воспитатель выпорол до крови. Тогда герр Шульц пошел куда-то наверх, к самому театральному начальству, и говорил что-то о членовредительстве, которое недопустимо над учениками школы ее величества. Мол, ученики – собственность самой императрицы, и негоже эту собственность обижать и портить. И, говорят, с тех пор государыня собственным указом запретила сечь учеников до крови.
На Лизу же немецкий доктор вообще кричал редко. Зато каждый день, который она проводила в лазарете, наказывал служительнице приносить девочке по две порции еды. Поев и отогревшись (в лазарете топили куда лучше, чем в дортуарах), Лиза переставала кашлять и хандрить. Часто она попадала в лазарет вместе со своими подружками – Дуней Волковой и Таней Симоновой. Обычно на третий день их лихорадка проходила, и герр Шульц, как всегда недовольно сопя, отправлял их обратно в классы. А однажды Лиза услышала, как он, коверкая русские слова, кричал, закрыв за ними дверь:
– Што толк?! Найн тепло, найн еда. Мой наук не помогайт!
Так и выходило. Без еды и тепла девочки опять заболевали. А однажды… Бедная Таня Симонова попала в лазарет в бреду. Через день ее не стало.
Что тогда началось! Герр Шульц, носился по всей школе, громко ругаясь на двух языках – немецком и русском. Через день прибыла высочайшая комиссия – оказалось, бесстрашный немец написал докладную записку самой императрице. Словом, уже на следующий день в Театральной школе кормить и топить стали лучше. Лиза перестала дрожать от холода по ночам. А еще через полгода тот же неугомонный Шульц, осмотрев Лизу и Дуню, объявил:
– Сих девошк надо ушить вокал!
У Лизы тогда сердечко захолонуло: как это «ушить»? Может, их научат шить? А может, «ушить вокал» – значит зашить им рты? Но тогда они помрут голодной смертью!..
Но оказалось, что герр Шульц, осмотрев их связки, просто, порекомендовал учить девочек пению. У Дуни получалось не слишком хорошо. Оказалось, у нее проблемы со слухом: как дразнились девчонки, «ей медведь на ухо наступил». Но, видно, наступать на двоих этому медведю было хлопотно, потому что у Лизы тут же обнаружились большие вокальные способности. Вот с тех пор ее и стали готовить «на певицу». Обучали пению, актерскому мастерству, сценическому действию, танцам, преподавали историю музыки и литературы. И даже учили иностранным языкам – итальянскому, французскому и немецкому. Ведь петь иностранные арии из опер следовало на языке оригинала. Русских-то опер пока почти не было.
Но Лиза старалась вовсю. Недаром маэстро Меризи показал ее государыне. И вот теперь Лиза Невская – уже не ученица Театральной школы, а полноправная солистка Русской придворной императорской труппы Эрмитажного театра. И даже – вот чудеса-то, Господи! – не «поганый подкидыш», а крестница самой императрицы.
Она поет на сценах Большого и Малого театров и даже особо почетного Эрмитажного. И у нее отдельное жилье: своя спальня с голландской печкой, своя, пусть и крохотная, гостиная. И еще каморка, где можно на маленькой русской печурке готовить еду. Конечно, кроме кровати, пары стульев и стола, у Лизы нет никакой мебели. Ну и что?! Зато никто больше не будет ее будить ночным храпом, никто не станет приставать днем. Это же райская жизнь!
Ей уже не приходится, как в школе, с ужасом вскакивать по утрам с головной болью под дребезжащий звон проклятого колокольчика и слышать болезненные вскрики других бедных девочек, разбуженных ни свет ни заря. Теперь Елизавета Невская, юная «певица-сопрано в ранге солистки», просыпается с радостью. С песней творит молитву, с песней одевается в новое, выданное ей с казенного кошта платье – пусть и не такое нарядное, как у других, уже взрослых певиц. Ничего, и Лиза освоится. Вон ей какой заработок положили – двести рублей в год. Это же целое состояние. Дай Бог здоровья герру Шульцу, который первым обнаружил, что она может петь, и маэстро Антонио Меризи, который сказал, что она – талант. Правда, маэстро еще сказал, что она должна работать с утра до вечера: распеваться и учиться актерскому мастерству. Ну а потом лично договорился о дополнительных особых уроках с великим русским актером Иваном Васильевичем Дмитревским. Он уже стар, но в молодости блистал в трагических ролях. Его талант ценит сама матушка-императрица. Дмитревский, конечно, строг. На юную Лизу смотрит свысока, но она старается изо всех сил. Под его руководством ей даже удалось выучить роль Офелии из шекспировского «Гамлета». Конечно, со сцены ей эту роль не сыграть – певицы не выступают в драматических спектаклях, но Дмитревский ее похвалил и перестал смотреть на нее, как на букашку. А недавно они с Дмитревским устроили собственный концерт – спели перед почтенной публикой целый ворох русских песен. Публика пришла в восторг. Вот тогда-то Лиза и призналась Дмитревскому, что хоть и поет итальянские да французские оперы, но больше всего любит русские песни – только не шумные, веселые, а протяжные и лирические, те, которые словно за душу берут. Ведь когда их поешь – сердце людям открываешь. Нет ничего прекрасней тихой и щемящей русской песни! Но такие концерты для души у Лизы случались редко. Зато заграничные оперы ставили на императорской сцене каждый месяц.
