Текст книги "Сумерки памяти"

Автор книги: Елена Хотулева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Вот оно, я нашел! – говоришь ты, показывая мне какие-то строки, написанные бледными чернилами.

– Прекрасно, тогда давай приступать, пока еще не наступило утро, – отвечаю я.

– А ты не боишься?

Я смеюсь в ответ:

– Бояться чего? Того, что отныне мы всегда будем принадлежать друг другу? А чего еще я могу желать?

– Но за века многое может измениться? Возможно, ты захочешь полюбить кого-то другого?

– А ты-то сам? – спрашиваю я, – ты уверен, что любишь меня настолько сильно, чтобы скреплять наш высший союз столь мощным заклятьем?

– Да, – отвечаешь ты и смотришь на меня горящим взором, – ты должна принадлежать мне всегда. Понимаешь, всегда!

– Ну что ж. Тогда давай сделаем это.

И под раскаты грома и завывание ветра мы накладываем на себя какое-то средневековое заклятье, которое должно скрепить наши души навечно…

Другая картина. Я вижу, что лежу в спальне какого-то отеля. В другой комнате стоят запакованные чемоданы. Ты одет и подходишь к моей кровати.

– Тебе плохо? – спрашиваешь ты и садишься рядом.

– Знаешь, – отвечаю я, грустно усмехаясь, – кажется, что из этого отеля мне уже никуда не суждено уехать. Придется распаковывать чемоданы. Не стоит печалиться, ведь мы оба знали, что рано или поздно, это должно будет произойти.

Проходит еще сколько-то времени. Я по-прежнему лежу в кровати. Я очень бледная, волосы разметались по подушке, у меня уже нет сил, чтобы встать. Ты сидишь рядом, закрыв лицо руками, и молчишь. Я смотрю на тебя и едва слышно говорю:

– Знаешь, мне сейчас снился странный сон. Я видела какую-то иную жизнь с другими людьми. Там было что-то очень страшное, но потом я увидела, что ты там снова рядом со мной и мне стало очень спокойно. Теперь я знаю, что наша любовь будет действительно сильнее смерти, и что бы ни случилось, где бы мы ни были, мы всегда найдем друг друга.

Ты берешь меня за руку и, глядя мне в глаза, говоришь:

– Я найду тебя там. В любой стране, в любом месте, не смотря ни на какие преграды. Я клянусь тебе в этом, клянусь.

– А я всегда тебя буду ждать, – слабо улыбаясь, отвечаю я. – Помнишь, как в том стихотворении, которое я тебе читала когда-то:

Моя любовь сквозь тысячи преград

Пойдет разыскивать в веках твой слабый след.

И ужасов земных увидит ад,

И райских радостей с тобой познает свет.

Разделены невидимой стеной,

Воспримем судеб испытания как дар.

Мы переборем холод ледяной

И нестерпимый пересилим пламя жар.

С тобой вдвоем, вступив на жизни путь,

Мы превратим ее теченье в сладкий сон,

И, видя мировых законов суть,

Мы к алтарю пойдем под Высшей Церкви звон.

Ты сидишь и молча смотришь на меня, держа в своих руках мою руку. А я закрываю глаза и умираю, прошептав перед смертью слова любви.

– Вот и все, – сказала я, и, открыв глаза, посмотрела на него.

Он сидел точно так же, как в моем недавнем видении, закрыв лицо руками, и молчал.

– Мы связаны этим заклятьем? – спросила я.

– Не только, – ответил он, беря сигарету. – Если бы дело было только в заклятье, то все было бы проще.

– А что еще? Ты говорил когда-то о некой ошибке, которую мы совершали от раза к разу. Дело в ней?

– Ошибке? Ах да. Конечно, я обещал рассказать тебе об этом. Но боюсь, что ты со мной не согласишься.

– О чем ты говоришь?

– Снова о законах. Законах любви и смерти.

– Да, любви и смерти, – сказала я и задумалась. – А сколько ты прожил после того, как я умерла?

Он мрачно рассмеялся:

– Ты плохо считаешь …

– В каком смысле? – удивилась я.

– Как ты думаешь, – спросил он, стряхивая пепел с сигареты, – сколько мне примерно было лет, когда мы познакомились с тобой во время войны?

– Думаю, что тридцать пять – сорок, не более.

– А теперь подумай, в каком году я должен был умереть, если год твоей смерти пришелся примерно на 1905-ый?

– Получается, что ты умер сразу после меня?! – удивилась я. – Ты это помнишь? Расскажи мне, как ты жил после моей смерти?

– А я не жил, – спокойно сказал он, – я покончил с собой.

Я сидела и пораженно смотрела на него, а он встал и, подойдя к перилам балкона, стал смотреть на ночной город.

– Я хотел объяснить тебе, – сказал он, – что слишком сильная любовь наказуема. Но я знаю, ты не примешь этого на веру. Ты не поймешь, и станешь говорить, что это не так.

– Все равно объясни мне, – сказала я. – Я хочу знать, что с нами происходит.

– Понимаешь, от жизни к жизни мы вместо того, чтобы ничего не переносить, брали с собой свою любовь, которую однажды довели до земного совершенства. Мы любили друг друга, забывая обо всем на свете, и нам казалось, что в мире нет ничего кроме нас двоих. А это преступление. Так нельзя. Мы скрепили наш союз древним заклятьем, мы клялись друг другу в вечной любви, мы… Мы преступили закон и поэтому сейчас мы разделены и не можем быть вместе.

Я задумалась:

– Получается, что мы объединены и этим заклятьем, и нашей любовью только «по ту сторону», а здесь мы можем никогда не встретиться? Но я даже не допускала такой мысли. Ведь я клялась в церкви, что дождусь тебя во что бы то ни стало! А теперь получается, что я могу ждать этого вечно?

Он молчал, а я продолжила рассуждать:

– Ты хочешь сказать, что наша любовь слишком земная для того, чтобы претендовать на те чувства высшего порядка, о которых ты рассказывал? Но я в это не верю! Это не так. Я просто должна над этим подумать. Я должна все это осмыслить и понять, а потом уже делать выводы.

– Наверное, тебе пора домой, уже очень поздно. Или хотя бы пойдем в дом, чтобы согреться, – сказал он и подал мне руку.

Я встала с кресла, и мы прошли в гостиную, закрыв за собой двери балкона. В комнате было тепло и уютно, а когда он зажег свои любимые свечи в бронзовых канделябрах, у меня на душе стало удивительно спокойно и безмятежно, несмотря на то, что я увидела историю нашей печальной любви.

– Мы умерли там, в девятьсот пятом, и перевоплотились в ту страшную жизнь, – сказала я. – Но ведь перевоплотились же? И встретились? И ты меня спас, не смотря ни на заклятья, ни на ошибки. Почему?

Он налил себе коньяка и сел в кресло.

– Потому что, во-первых, здесь могла иметь место инерция перевоплощений, а во-вторых, мы могли что-то еще «подбавить» и в этой последней жизни. Об этом ты не думала?

– А я любила тебя в той последней жизни?

– Да, очень. Ты просто этого не помнишь.

Я села на диван и сказала:

– Знаешь, мне кажется, что я вспомнила все жизни, в которых мы встречались, или хотя бы их преобладающую часть. И теперь нам остается только все взвесить, и понять, что же с нами на самом деле происходит.

– Да, возможно, что ты и права, – сказал он задумчиво. – Может быть, я слишком много смысла придаю этой истории 1905-го года. Или мы оба не видим чего-то еще.

– Просто мы оба устали от этих воспоминаний, – сказала я и встала. – Я пойду домой, потому что уже действительно очень поздно. А завтра мы встретимся и поговорим снова. Хорошо?

– Да, иди, а я хочу еще немного подумать над тем, что ты мне сегодня рассказала.

* 25 *

Мы снова сидели в гостиной и молча пили кофе. Было очень поздно, ночная прохлада залетала шелестящим потоком в приоткрытую балконную дверь. Давно зажженные свечи в неизменных канделябрах догорели до середины, и пляшущие пятна света выхватывали на мгновения то один, то другой предмет из полуреальной обстановки этой комнаты наших встреч.

«Возможно, что очень скоро двери в этот странный дом окажутся для меня навсегда закрыты, – подумала я, разглядывая корешки старинных переплетов, темнеющих за стеклами книжного шкафа, – а, может быть, напротив, я буду приходить сюда до конца своих дней». Я потянулась к сумке, лежащей на полу возле дивана, и спросила:

– Ты не возражаешь, если я тоже немного покурю?

Он удивленно взглянул на меня, и ответил:

– Разве ты куришь?

– Нет, это только здесь. Потому что по ту сторону, мы не всегда ведем себя так, как по эту.

Он усмехнулся:

– Ты права, в жизни мы не всегда можем выглядеть так, как видим себя в нашем воображении.

Я достала из сумки сигариллу и, прикурив, выпустила кольцо дыма. «Эти плавные неторопливые дымные потоки напоминают мне наши мысли, растворяющиеся в воздухе мирозданья», – подумалось мне, и немного помолчав, я сказала:

– Знаешь, а ведь дойдя до конца всех моих воспоминаний, я закончила некий жизненный этап. Теперь, если судить по твоим словам, которые я слышала от тебя чуть меньше года тому назад, я стою в самом начале какого-то своего нового пути. Да?

– Да, – вздохнув, сказал он, – именно это сейчас с тобой и происходит.

– За это время действительно очень многое изменилось. Я стала другой, и мои суждения об окружающем меня мире претерпели сильные изменения. Но…

– Что?

– Для нас с тобой все осталось по-прежнему.

Он промолчал, а я, подумав немного, продолжила:

– Я хотела объяснить тебе кое-что… Немного из того, о чем мы уже неоднократно спорили…

– Речь пойдет о нашей любви? – спросил он, открывая портсигар.

– Да, о ней и о закономерностях мироустройства.

– Ты думаешь, что вправе судить о таких вещах?

– Уверена, что да, – сказала я и, встав с дивана, подошла к настенным часам.

– Как сделать так, чтобы они стали показывать точное время?

– Не знаю.

– А! Не знаешь, потому что находишься в плену своих представлений.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивился он.

– Помнишь, ты говорил мне о том, что мы совершали преступление, раз от раза возводя нашу слишком земную любовь в божественный сан?

– Да.

– Так вот. Я хотела тебе сказать, что ты заблуждался.

– Интересно…

– Не бывает любви преступной и слишком земной, как не бывает любви возвышенной и высокодуховной! Любовь может быть только одна, а вот проявляться в разных жизнях она может по-разному. Понимаешь, она или есть, или ее нет вообще.

– Объясни.

– Когда-то очень-очень давно мы с тобой встретились. И с тех самых пор мы оказались связаны этим единым чувством. Пролетали годы, отсчитывались столетия, мы встречались и разлучались вновь. Но каждый раз наши души оставались соединены длинной цепью взаимной любви. За много жизней нам дано было испытать множество проявлений этого чувства. Мы познали его меру, его сладость, его боль, мы увидели, как оно может меняться в зависимости от характеров, возрастов, положений. Нам даже дали возможность полюбить друг друга до встречи. Я имею ввиду то, как это происходит сейчас. И во всех этих ситуациях наша любовь выстояла и осталась неизменной. «Слишком земной» скажешь ты? И я отвечу: «Нет». Потому что на самом деле она имеет только одну поистине верную характеристику.

– Какую?

– Настоящая. А настоящая любовь не может быть преступлением.

– Но кроме меня ты любила многих мужчин в разных жизнях. И каждый раз ты была уверена, что именно это и есть истинное чувство.

– Да, но потом проходили века, я встречала их снова, и ненадолго соединившись, мы расставались, поняв, что ничто не удерживает нас вместе.

– И что это было?

– Увлечение, страсть, иногда инерция проведенных вместе лет, взаимопонимание, дружба, но… Но не любовь, в том значении, которое я вкладываю в это слово.

– Тогда получается, что есть люди, которым возможно, вообще не дано было до сих пор познать это чувство? И они судят о происходящем исходя из своих увлечений, страстей и тому подобных эмоций, которые раз от разу им доводилось испытать?

– Да, именно так.

Он задумался:

– А люди, которые знают, что это такое…

– Они посвященные. Да, они посвященные в таинство любви, потому что однажды – пусть даже тысячу лет назад – познав суть этого чувства, они уже никогда не будут прежними.

– И они будут искать того, с кем их объединили. Будут умирать не дождавшись, а, возрождаясь, снова идти на поиски…

– Потому что, это люди, в душе которых горит огонь любви. И не важно, сколько лет или столетий им приходится идти по своему тернистому пути, оберегая от бурь и штормов этот огонь сокровенного чувства – однажды, им все равно суждено встретиться с тем единственным, сердце которого сковано той же цепью.

– А другие?

– Другие? – сказала я, машинально раскачивая рукой маятник. – Они их просто не поймут. И все происходящее им будет казаться только мусором ненужных сентиментов и романтики, принадлежащей к прошлым векам. Для них на высших пьедесталах будут стоять иные боги – у кого-то добрые, у кого-то жестокие. Но осуждать и обвинять их в непонимании мы не в праве, потому что они просто не могут ощутить того, что посчастливилось познать нам.

– Но если придерживаться твоей теории, то настоящая любовь может быть только взаимной?

– Конечно!

– А как же тогда быть со всеми этими страданиями и муками неразделенных чувств, которые столь многим пришлось испытать?

Я задумалась и присела на подоконник:

– Понимаешь, это так трудно…

– Что трудно?

– Так трудно бывает узнать, тот ли перед тобой человек. Эти сумерки памяти… Как часто они подводят тех, кто ищет свою любовь в лабиринтах жизней. Понимаешь, порой тот или иной человек оказывается просто очень похож на того, к кому на самом деле ведет тебя твоя судьба, и эти заблуждения могут длиться долгие годы, а порой и целые жизни. Но все равно, так или иначе, однажды все эти преграды и ошибки рушатся и то, что должно быть единым целым, соединяется вновь.

Он встал и, присев рядом со мной, обнял меня:

– И что нам теперь делать?

Я засмеялась:

– Я столько раз задавала тебе этот вопрос, и столько раз ты отвечал мне: «Ждать».

– И ты с этим согласна?

– Да, потому что больше нам ничего не остается. Мы должны просто ждать того момента, когда однажды нам дадут соединиться вновь.

– И ты думаешь, что мы ничего не должны для этого делать?

Я удивленно посмотрела на него:

– Думаю, ничего.

Он усмехнулся:

– Помнишь, однажды я сказал тебе, что «наш с тобой рай отделен от нас всего лишь тонкой стенкой из прозрачного стекла, которую мы должны разбить, ударив с двух сторон одновременно. Нужно только знать две вещи, две совсем небольшие вещи: когда это сделать и в какую точку бить»?

– Помню, – ответила я, не совсем понимая, к чему он это говорит.

– Так вот, я со своей стороны уже сделал очень многое, для того, чтобы наше объединение стало возможным, Но «разбивать» эту стену нужно с двух сторон. И потому… Я не знаю как мне лучше объяснить тебе то, что происходит… Понимаешь, мне оставалось только подвести тебя к тому моменту, когда ты сможешь со своей стороны сделать то, чего не смог за тебя сделать я.

– И что? Я это сделала?

– Да. Ты отпустила свое прошлое, ты очень многое поняла, ты смогла как бы упорядочить то, что нас связывало на протяжении стольких столетий…

– И что теперь?

– Теперь мы в последний раз стоим по разные стороны этой прозрачной стены.

– Но мы не знаем, в какую точку бить!

– Не знаем? Ты ошибаешься. Этой точкой и является наша любовь, и если сейчас мы оба в тысячный раз подпишемся под тем, что принадлежим друг другу, то преграда столько лет разделяющая нас рухнет, и мы будем вместе.

– А как же твои слова о том, что мы совершали преступление, когда любили друг друга слишком сильно?

Он рассмеялся:

– Живым людям, как ты знаешь, свойственно заблуждаться. А мы с тобой, как и все те, кто неоднократно придумывал и дополнял теории познания греха, люди смертные и живые. Так что забудь об этом, и ответь мне на один вопрос.

– Какой?

– Согласна ли ты принадлежать мне душой и телом до конца твоих дней в этой и во всех последующих жизнях?

Я взяла его за руку и, крепко ее сжав, сказала:

– Да, согласна! А ты? Согласен ли ты принадлежать мне душой и телом до конца твоих дней в этой и во всех последующих жизнях?

– Да, согласен! – сказал он, обняв меня.

Мы повернулись и посмотрели за окно. В стеклах соседнего дома отразились лучи восходящего солнца, запоздалая звезда сияла на светло-синем небе.

– Ты слышишь? – сказала я, прислушавшись, – Это звонят колокола. Разве здесь рядом есть церковь?..

* 26 *

Я проснулась под утро от едва слышного колокольного звона. «Какая странная у нас была встреча, – подумала я, и, подойдя к окну, распахнула створки. – Мы расстались на том, что поклялись друг другу в вечной любви? Удивительно… Мы столько раз произносили друг другу эти клятвы, и вот это произошло снова. Однако что это меняет?». Я закрыла окно и, накинув на плечи халат, села за стол. Неожиданно мой взгляд упал на знакомую синюю книгу, край которой выглядывал из сумки. «Откуда она здесь? – подумала я, разглядывая переплет. – Когда я забрала ее у него? Я совсем не помню». Я стала переворачивать страницы, пытаясь отыскать в ней знакомые главы, как вдруг заметила, что почти в самом конце она заложена обрывком чистой белой бумаги [24]24
  Все закладки представляли собой рунические символы. Не стал исключением и чистый лист. Если рассматривать его как пустую руну, известную как wyrd, то это символ космической силы судьбы. Эта руна означает и начало, и конец, а значит – искомое начало новой жизни, в котором герои обретают друг друга, а значит и цельность как высший смысл бытия.
  Здесь, думаю, будет уместно отметить и то, что двоеточие перед словом «Эпилог» дает читателям понять, что все это время они читали ту самую синюю книгу, из которой главный герой на протяжении всего повествования черпал мудрость притч.


[Закрыть]. Я раскрыла ее на этом месте и прочитала:

* Эпилог *

Я стояла на тротуаре и, глядя на противоположную сторону дороги, думала о том, что с той странной ночи в моей жизни совсем ничего изменилось. Все так же зеленело лето, все так же звучали птичьи песни. Время шло, а мы по-прежнему жили врозь, встречаясь только по другую сторону реальности.

Какая-то машина тихо прошуршала и, поравнявшись со мной, остановилась. Из нее вышел незнакомый человек и спросил меня, как проехать на какую-то улицу. Мы посмотрели друг другу в глаза и поняли, что оба встретили свою судьбу. Он выглядел не так, как я привыкла видеть его по ту сторону, и его автомобиль не был цвета мокрого асфальта, но несмотря на это я поняла, что мы наконец-то вместе.

– Вы не подскажите мне, который час? – спросила я, улыбаясь.

Он взглянул на свои часы и назвал время.

– Ваши часы идут точно, – сказала я, показывая на светящееся табло на крыше соседнего дома, – Там стоят те же самые цифры.

– Вас это удивляет? – спросил он в ответ.

– Нет, меня это просто радует, – рассмеялась я.

Уважаемые читатели, автору будет интересно узнать ваши впечатления о прочитанном. Свои отзывы присылайте на [email protected] ( http://annelbesier.ru/)