355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Хотулева » Сумерки памяти » Текст книги (страница 13)
Сумерки памяти
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 16:16

Текст книги "Сумерки памяти"


Автор книги: Елена Хотулева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

* 17 *

– Я пришла, как только освободилась, – сказала я, устраиваясь среди диванных подушек.

– Ты хочешь продолжить свои воспоминания? Или может быть они все-таки слишком тяжелы для тебя? – спросил он, протягивая мне небольшую коробку.

– Что это такое? Снова подарок со смыслом? – спросила я, потянув за яркую ленту.

– Нет, это просто конфеты, – ответил он улыбаясь. – Одни из белого шоколада, другие из черного. Какую ты выберешь?

– А если я съем обе? – поинтересовалась я и сунула в рот две маленьких конфетки [22]22
  Здесь героиня, пожалуй, впервые выдает свою посвященность в высшие законы бытия. Взять две конфеты сразу – означает отказаться от выбора и одновременно с этим выбор все-таки сделать. Она не так проста, как могло показаться на первый взгляд.


[Закрыть]
.

– Тогда ты постигнешь мудрость поколений, – рассмеялся он.

Я поставила коробку на стол и сказала:

– Знаешь, я сегодня уже пыталась вспоминать, о том, что было со мной дальше, но отчего-то эти видения никак не складывались в связный рассказ, как это бывало со мной обычно. Они были какие-то схематичные и невыразительные. Может быть, ты поможешь мне немного? Или ты сам не помнишь, что там со мной было?

– Я не совсем уверен… И не знаю, как нам с тобой лучше поступить… Знаешь, наверное тебе стоит попытаться смотреть и рассказывать одновременно, и тогда я смог бы наводящими вопросами тебе помогать. Что ты об этом думаешь?

– Пожалуй, ты прав, – ответила я, – и именно так мне и следует поступить. Итак, начнем?

– Да, я готов.

– Я вижу тебя. Ты приехал в этот лагерь с какой-то целью, может быть с комиссией или просто к знакомому коменданту. Не пойму. Вижу только, что на тебе не такая форма, как на тех, кто здесь служит…

– А какая?

– Кажется… хотя я не уверена, что она черная, а у них почти серая с черными петлицами… Но я могу и ошибаться.

Я замолчала и задумалась.

– Неужели, ты был один из них? – спросила я разочарованно. – Один из тех, кто носил эту проклятую форму? Я не хочу в это верить.

– А ты хочешь верить в то, что столько тысяч человек, которые вступали в ряды этой партии были отпетые негодяи? Или может быть, ты все-таки допустишь такую мысль, что кто-то из них все-таки был приличным человеком, не лишенным, конечно, некоторых человеческих слабостей, наподобие честолюбия и карьеризма?

– Но все, кто вступал в эти отряды, совершали преступления против человечества! И ты, ты был один из них!

– Я не думаю, что сейчас, когда ты не знаешь, ни чем я занимался, ни в каком звании находился, уместно обвинять меня в каких-либо преступлениях. Тем более что мы договорились не относиться к этим воспоминаниям, как историческому исследованию. Лучше перестань вздыхать и рассказывай дальше.

– Хорошо. Итак, ты приезжаешь в этот лагерь, и почему-то мы оказываемся с тобой в какой-то комнате. Я ясно вижу, что ты сидишь на стуле и разговариваешь со мной.

– И ты начинаешь просить меня, чтобы я помог тебе и твоему сыну освободиться?

– Нет, там все было немного не так. Сначала ты спросил у меня, что я делаю здесь и почему терплю все это отношение к себе. Видимо ты был уверен, что такой женщине как я, было бы более уместно в этой ситуации покончить с собой, чем вставать на тот путь, на который меня заставили пойти обстоятельства. Я права?

– Да, мне видится, что именно так я и подумал.

– А после этого я объяснила тебе, что у меня здесь сын, и что я уверена, в том, что он еще жив. Кажется, я уже не надеялась на то, что кто-то сможет нас спасти, поэтому я стала просить тебя только устроить мне встречу с моим ребенком.

– И я это сделал?

– Да, я вспоминаю, как хожу по страшному детскому бараку и, выкрикивая имя своего сына, стараюсь отыскать его в этой больной детской массе. Мне это удается, и через некоторое время я его нахожу.

– Значит, он был жив?

– Да, и я даже дала ему что-то поесть. Но это конечно была только капля в море.

– А потом, что было потом? Мы же увиделись с тобой еще раз?

– Да, комендант был уверен, что ты мной очень заинтересовался, и за те несколько дней, которые ты провел в этом лагере, мы несколько раз имели возможность встречаться.

– И что ты мне говорила?

– Я все время просила тебя спасти меня и сына. Я думала, что если ты помог мне с ним повидаться, то ты можешь все. Кажется, я решила, что ты обладаешь неограниченной властью, или может быть у тебя на самом деле там было очень высокое положение.

– А как я реагировал на твои просьбы?

– Мне этого не видно. Это так плохо. Я пытаюсь, и снова и снова вглядываюсь в эти сумерки прошлого, но мне никак не удается в них рассмотреть твое отношение ко всей этой истории.

– А я действительно тебя спас?

– Да, но сначала ты сказал: «Мне надо уехать. Но через некоторое время я вернусь и помогу тебе и твоему сыну». Еще ты сказал, что я обязана жить и верить в твое обещание.

– И ты мне поверила? Поверила человеку в ненавистной тебе форме, который был «по другую сторону баррикад»?

– Да, я была уже как бы безумная, и понятия о добре и зле окончательно перепутались в моей голове.

– И именно с тех пор ты стала ценить не тех мужчин, которые делают добро, а тех, которые не причиняют зла. Так вот откуда тянутся эти твои странные взгляды. Так что же было дальше? Я вернулся?

– Да. Я ждала тебя, и время превратилось для меня в огненный поток, который протекал через мое сердце, отмеряя мучительные минуты ожидания. И потом ты приехал и освободил меня и моего сына. Ты чуть не опоздал – кого-то из нас собирались убить, но ты успел спасти нас обоих.

– А как я это сделал?

– Я много раз пыталась это понять, но мне ничего не удалось. Я видела только, что вывозил ты нас в тесном багажнике своего автомобиля.

– А что было потом?

Я схватилась руками за голову:

– Я не вижу, не вижу. И это так мучительно… Иногда мне кажется, что какой-то человек убил меня в лесу, а потом я вдруг вижу, что вышла оттуда и осталась жива. Что это за видения? Я никак не могу понять.

– Но если допустить, что ты все-таки осталась жива, то как ты жила потом?

– Я не знаю. Понимаешь, тут примешивается мое личное мнение о том, что могло быть, а чего не могло, и это мне очень мешает.

– Отбрось это. И смотри только то, что видится. Да, и вот еще что. В этих воспоминаниях бывают такие тонкие моменты, в которые тебе будет сейчас несколько трудно вникнуть, но, тем не менее, ты должна постараться меня понять.

– О чем ты говоришь?

– Видишь ли, если тебе кажется, что в твоем прошлом существует как бы несколько путей, то это значит, что ты имеешь право выбора, который будет определять ход твоей последующей жизни. Так, например, если ты увидишь, что тебя все-таки убили в этом лесу, то скорее всего появится еще одна жизнь, очень короткая, которая поместится между двумя твоими воплощениями.

– Но как это может быть? Разве отсюда мы можем изменять то, что уже прошло? – спросила я пораженно.

– Не забывай, что все эти жизни – и прошлые и будущие – существуют как бы вне времени и причем одновременно, так что все они взаимозависимы. И если здесь ты делаешь какой-либо выбор, то ты влияешь и на прошлое, и на будущее. К сожалению, в этом есть много парадоксов, которые также сложно представить себе, как многомерность пространства, но тем не менее это так. Так что тебе лучше выбрать наиболее оптимистическую развязку событий и «вспомнить» то, как ты осталась жива, и вышла из того леса. А кстати, ты уверена, что этот лес не плод твоего воображения?

– Нет, не уверена, – сказала я после минутного раздумья. – Я вполне допускаю мысль, что это просто видение, наслоившееся на все эти картины прошлого.

– Итак, допустим, что леса не было вообще. Как тогда развивались события?

Я задумалась и замолчала.

– Тогда мы уехали. Нет, я не могу… То что мне видится – слишком надуманно, и я никак не могу поверить и ощутить то, что я вспоминаю.

– Не надо об этом говорить, – сказал он, распечатывая пачку сигарет, – рассказывай только то, что проходит у тебя перед глазами. Это единственно верный путь, и придерживайся его.

– Хорошо, попробую рассказать тебе все, как есть. Я вижу, что мы втроем – я имею в виду нас с тобой и моего сына – уезжаем в Латинскую Америку. Не знаю, в какую точно страну, и не могу понять, сколько прошло времени после моего освобождения. Вижу только, что у тебя есть деньги, довольно много и, что прибыв на место, ты открываешь там какое-то свое дело.

– Какое?

– Ты слишком многого от меня требуешь, – ответила я усмехнувшись, – мне трудно четко увидеть что вообще с нами происходит, а ты спрашиваешь меня о своих делах. Итак, мы поселяемся в красном кирпичном доме, в котором лестницы расположены не внутри, а снаружи. Я не знаю, почему мне так видится, но они железные и похожи на пожарные. Этот дом высокий, и стоит он на довольно узкой улице, на другой стороне которой находится кафе, в которое мы ходим по вечерам танцевать танго.

– Танго?

– Да, танго. Этот танец там очень моден и во всех городских кафе и ресторанах его танцуют по вечерам. Мы сильно выделяемся среди людей, потому что мы оба очень высокого роста… Я вижу, как мы танцуем…

– В этом есть что-то особенное?

– Да, мы танцуем широкими шагами. Мы очень красивая пара и все на нас обращают внимание…

– А дальше? Ты видишь что-нибудь еще?

– Нет, – сказала я расстроено, – я только могу рассмотреть интерьер нашей квартиры, и еще немного то, как выглядит мой сын спустя довольно-таки много лет. Видимо, мы все-таки прожили в этой стране вплоть до нашего теперешнего перевоплощения.

Я немного задумалась, а потом продолжила:

– Представляешь, значит, когда мой сын там умер, то мне здесь нужно было срочно забеременеть, чтобы его родить. Это даже трудно себе представить. В какой-нибудь Аргентине или Колумбии умирает шестидесятилетний выходец из Европы, чтобы родиться у своей же матери на другом конце света. Как это все-таки странно… Ведь я могу подсчитать и сколько нам с тобой было лет, когда мы умерли. Это так просто. Ты старше меня, значит скорее всего должен был умереть раньше…

– Это совершенно не обязательно, там вовсе нет такого закона. Между смертями и рождениями могут проходить и десятки лет, так что подгонять эти даты бесполезно.

– Но все равно, я не могла прожить дольше, чем год моего рождения, а так как ты меня старше, то и твоя смерть должна была этому соответствовать.

Он встал с кресла и пересел ко мне на диван.

– Знаешь, – сказал он после минутного раздумья, – уже очень поздно. Нам снова придется прервать этот разговор. Но это даже к лучшему, потому что у тебя будет возможность осмыслить то, что ты увидела. Встретимся завтра или послезавтра и продолжим наши обсуждения. Ты согласна?

– Да, – кивнула я, – только прежде чем я уйду, я хотела бы понять, почему ты все-таки спас меня. Ведь это был с твоей стороны своего рода подвиг – вызволить из лагеря незнакомую женщину с ребенком, рискуя при этом не только своей карьерой, но может быть даже свободой. Как ты себе это представляешь?

Он откинулся на спинку дивана и молча задумался.

– Мне кажется, – сказала я, продолжая развивать свою мысль, – что здесь произошел некий психологический момент…

– Какой?

– Ну, понимаешь, каждая женщина в глубине души мечтает о рыцаре на коне, который ее спасет, а каждый мужчина хочет встретить женщину, которая нуждается в его спасении…

– И именно поэтому он забывает о своих партийных обязательствах, не думает о том, чем он рискует и решает ее освободить. А, кроме того, не забывай, что сделав это, он привязывает ее и ее сына к себе на долгое время, так как и в этой стране и в другой они не могут существовать без его поддержки. Вот это-то уж действительно надумано.

– А как ты тогда объяснишь свой поступок?

– Как? – усмехнулся он. – Ты! Именно ты задаешь мне этот вопрос? Ведь ты же видела, что практически во всех жизнях, где мы пересекались, я тебя любил. Почему же здесь ты даже не допускаешь этой мысли?

– Потому что так не бывает!

– А как по-твоему бывает? Люди знакомятся, начинают встречаться, узнают друг друга, влюбляются и женятся? Да?

– Да.

– А много ты знаешь таких пар? Подумай, прежде чем ответить. Много ли ты знаешь людей, которые действительно в течении многих лет страстно и пылко любят своих жен или мужей? Много?

– Нет. Кажется никого.

– Так как же ты можешь судить о том, чего не только не испытала сама, но чего даже никогда не видела со стороны.

– Значит, ты думаешь, что это была любовь? – спросила я, взяв его за руку.

– Я просто верю тому, что вижу и что ощущаю.

– А здесь ты тоже меня так любишь?

– Нет, я люблю тебя сильнее.

* 18 *

Я зашла в комнату и, подойдя к нему, села на подлокотник его кресла.

– Почему входная дверь была не заперта? – спросила я, кладя на стол папку с бумагами.

– Потому что я чувствовал, что ты скоро придешь, и заранее ее открыл, – сказал он, потушив сигарету. – А что это за бумаги? Ты снова что-то написала?

– Да, ты угадал, я работала над этим несколько дней, и очень хочу узнать твое мнение.

– Я с удовольствием это прочитаю, а о чем этот рассказ и почему ты решила его написать?

– Понимаешь, я все время думала о том, что же все-таки это был за лес, в котором меня убивали, и о том человеке, который это сделал… И я никак не могла понять, почему меня так волнует вся эта история. Иногда мне казалось, что она часть моего прошлого, иногда виделось, что это только придуманные образы, прототипы которых взяты из реальной жизни. Я совсем запуталась, и вдруг вспомнила, как ты сказал мне, что если в следующий раз меня снова будут волновать неизъяснимые мысли, то я должна не раздумывая над ними слишком долго, просто брать ручку и садиться сочинять. И я решила последовать твоему совету. Правда в итоге у меня получилась некая смесь того, что я выдумала и того, что я увидела «по ту сторону», но я думаю, что во всем этом ты сможешь разобраться лучше меня.

– Попытаюсь, – улыбнулся он и, взяв со стола мою папку, углубился в чтение.

А я вышла на балкон и, снова погрузившись в мир созданных мною образов, стала рассеяно смотреть на прохожих.

СНИЛОСЬ МНЕ…

Было бы неправдой сказать, что все эти годы он совсем не вспоминал о ней, как было бы неправдой и то, что он думал о ней постоянно. Скажем так: однажды она просто стала частью его жизни. И, растворившись в повседневных делах и сиюминутных заботах, она стала незримо присутствовать с ним рядом. Порой он мог месяцами не вспоминать и не думать о том, что их так крепко связывало и одновременно навсегда разделило, а иногда неделями ходил, как в бреду, пытаясь припомнить каждый ее жест и вздох.

Да, она была частью его существа. Но почему именно сейчас, сидя в летнем кафе черноморского санатория, куда он приехал отдохнуть, надеясь бархатным сезоном растопить заледенелость многолетней усталости, он так внезапно вспомнил об Анне? Что-то подтолкнуло его к этому. Он даже не понял что именно, но чувствовал какую-то ноющую тоску.

Неловкая девочка в белом платье пробежала мимо, чуть не споткнувшись о ножку его стула.

– Мама! Можно я поставлю эту пластинку еще раз? – звонко прокричала она и, схватив патефонную ручку, стала пытаться завести пружину.

Уже не очень теплый вечерний ветер разбрасывал ее тонкие детские волосы, которые она поправляла, резко откидывая голову назад. Патефонная пружина сопротивлялась, не поддаваясь этой внезапно родившейся самостоятельности, отчего весь столик с нагроможденными на нем пластинками ходил ходуном.

«Только бы она ничего не уронила», – недовольно подумал он, и вдруг, неожиданно понял источник своих воспоминаний. Танго. Только что играло танго, под которое они когда-то танцевали. Он и Анна. В совсем другой, довоенной жизни.

Пружина наконец-то была взведена, и, сменив иголку, девочка убежала к матери, широко раскинув руки и счастливо улыбаясь. Пластинка начала набирать обороты, и кафе вновь наполнилось звуками знакомой мелодии.

Томный проигрыш вступления заставил его вздрогнуть. Да, это была та самая музыка, которую он много раз заводил у себя в квартире, чтобы танцевать с Анной их любимый танец. Только сейчас он услышал, как, оказывается, мало слов было в этой песне. Настолько мало, что она сразу повлекла за собой целый шлейф подробных воспоминаний, как бы объясняющих то, что было недосказано и о чем на самом деле пелось.

«Снилось мне, что ты снова со мною.

И на сердце так было легко.

Что, как прежде, вечерней порою

Мы в мечтах унеслись далеко…»

Она действительно снилась ему, но не сегодня ночью и не вчера, а в одну из этих странных спутанных ночей, которые он одиноко проводил в своей комнате, выходящей окнами на тоскливое, уже начинающее замерзать, побережье.

Как объяснить это самому себе спустя столько лет? И стоит ли? Но именно сейчас он вдруг почувствовал неудержимое желание вспомнить до мельчайших деталей, все то, что произошло с ним в том, теперь уже совсем далеком, тридцать седьмом году. Что это было? Пожалуй, что их отношения можно было бы назвать романом. Хотя нет, неверное слово. История, его собственная история – вот что было между ними, и что превратилось теперь в облака воспоминаний.

В его жизни почти ничего не изменилось за последние одиннадцать лет. Сейчас он, так же как и в те годы, работал на высоком посту, каждодневно решая судьбы людей, которые проходили через его руки безликими бумажными папками, наполненными множеством документов. Разница была лишь в том, что теперь он занимал место своего бывшего начальника, именно того начальника, который когда-то, сам того не зная, определил весь дальнейший ход его жизни, поставив на судьбе Анны черный штамп.

В какой день он увидел ее впервые? В четверг. Нет, конечно, нет. Это была пятница – последний весенний предпраздничный день. Было очень тепло, и мысли никак не подчинялись крикам совести, призывающим взяться за работу. Сквозь приоткрытые небольшие окна к нему проникал воздух, настоянный на беззаботности птичьих трелей, а дневной свет, которого всегда не хватало с этой северной стороны здания, скупо освещал желтую краску стен.

Он хорошо помнил свой кабинет, под потолком которого он сам распорядился повесить светильник с тусклой лампой – чтобы не резало глаза – как он тогда всем говорил. Странно это вспоминать теперь, разбирая в памяти сквозь дым прошлых дней свои поступки. Сейчас ему было уже неважно, что слабый свет заставлял посетителей его кабинета робеть и чувствовать себя как будто в застенках. Но тогда он даже в глубине души гордился таким своим новшеством.

Тридцать седьмой год. Ее личное дело уже лежало в ящике его стола, когда тонкая загорелая рука постучала в дверь кабинета.

– Простите, пожалуйста. Можно вас побеспокоить? – она не заглянула, а стремительно зашла, прекрасно зная, что свою красоту нужно преподносить сразу, сражая мужчин наповал, а не постепенно.

Она остановилась и замерла на пороге, растерявшись, как и все, кто приходил до нее, попав в сумеречный кабинет из ярко освещенного коридора.

Он хорошо помнил, что в то первое мгновение, когда его глаза, привыкшие к темноте, уже вобрали в себя всю красоту и молодость ее тела, он ни о чем не думал. Он просто смотрел. И только какая-то часть его души болезненно вздрогнула от мысли, что это именно та женщина, которой он никогда не будет достоин, но за обладание сердцем которой он будет готов отдать все свое существо.

– Я Анна Григорьевна Извекова, – проговорила она, как бы извиняясь за свое имя, которое уже само по себе могло подписать ей смертный приговор. – Я знаю… То есть, мне сказали… В общем, мои документы должны были передать вам…

Даже если бы она не произнесла ни единого слова, он бы все равно сразу понял цель ее визита. Такое с ним пытались проделать уже несколько раз, но безрезультатно. Неужели женщины действительно настолько наивны, что всерьез верят в возможность совершения преступления ради их недолговечной красоты? Может быть, кто-то другой способен на такой «подвиг», но только не он. Действительно, каждый раз, как в эту дверь заходила та или иная красивая женщина с подобными намерениями и похожими чаяниями, он испытывал приятное чувство предвкушаемого удовольствия от отказа. Он помнил, что в этих случаях он даже делал определенный, почти заинтересованный, взгляд и, приятно улыбаясь своей собеседнице, начинал разговор, который уже спустя полтора часа выматывал даже самую терпеливую женщину. После этого она уходила ни с чем, а папки личных дел, строго в порядке очередности поступления, уходили на стол к его начальнику, который был уже последним адресатом надежды для всех посетителей. Ну а надеяться растопить революционную закалку его начальника могла лишь безумная. Хотя, впрочем, вроде бы никто и не пытался.

«…не обманешь ты сердце усталое,

ведь я знаю – все то было во сне».

Музыка доиграла, но пластинка продолжала крутиться и неприятно шипеть. «Нет, это было не во сне, а в моей жизни, – подумалось ему, как бы в ответ на слова песни, – все было в этой же, такой странной жизни». Он зябко поежился от дуновения вечереющего ветра, и запахнул полы пиджака. Да, он всегда был очень ответственным и принципиальным работником. И, в общем-то, даже сейчас, когда ему было уже за пятьдесят, он не мог до конца понять, что именно заставило его в тот день пойти на компромисс с совестью и долгом. Ее красота, ее ум или что-то еще?

С ней он сперва поступил так же как и со всеми предыдущими – взгляд, улыбка, его слова, почти дарящие надежду – все это было как всегда, как впрочем и в ее реакции не было сначала ничего особенного. Она, точно так же, как и все предыдущие, наивно ухватилась за эту тоненькую и слабую ниточку надежды, которую он бросил ей, как бросают кусок заплесневелого хлеба голодной собаке, но, вопреки его ожиданиям, спустя полтора часа она не ушла морально раздавленная, а продолжала слушать все то, что он продолжал ей говорить. Он был удивлен. Она смотрела на него так, как будто ей действительно было интересно слушать все его рассуждения. Прошло еще полчаса. Он устал и начал раздражаться. «Что она хочет от меня?» – подумалось ему тогда. И, наверное, как раз в этот момент он и сделал первый шаг к омуту своей последующей страсти:

– Приходите после выходных.

Но и в следующий раз он просто проговорил с ней два часа, и в последующие три недели, в течение которых он продолжал играть с ней в эту выматывающую игру. Она была непоколебима. Она продолжала слушать его, внимательно переспрашивая детали, и стараясь до мелочей понять то, что понять было невозможно, так как все эти речи говорились только для того, чтобы завести ее в тупик. Но она, вопреки всем его ожиданиям, умудрялась находить в его словах нечто интересное и даже подчас занимательное, улыбаясь и даже иногда пытаясь выстроить ответную цепь рассуждений.

Несомненно, она пыталась его соблазнить. Но делала она это как-то не по правилам. Он не был мальчиком и прекрасно знал, как это делают женщины, на карту которых поставлена не только свобода, но и жизнь. Как угодно, но только не так – в этом он был абсолютно уверен. И когда он это понял, то сразу же решил проверить и подкрепить чем-то свою догадку:

– Знаете Анна, в этом кабинете слишком душно. Я думаю, что мы могли бы обсудить это в другом месте, – сказал он и затаился.

Он смотрел ей прямо в глаза. Если бы ее взгляд хоть на миг вспыхнул торжеством победительницы, то он в тот же день передал бы папку с делом А. Г. Извековой своему начальнику. Но нет, ему суждено было испить с ней эту чашу до дна.

– Да, вы правы. Здесь много бумаг, поэтому тяжело дышать, и вы, наверное, очень устали, – сказала она, глядя на него как-то растерянно и робко улыбаясь, как обычно делают женщины, непривыкшие к ухаживаниям.

И они договорились о встрече. Но она не была женщиной, обделенной мужским вниманием. Уже одно только ее личное дело могло о многом порассказать. Что было об этом говорить, достаточно было на нее просто взглянуть, чтобы понять, что в списке ее романов он занял бы не второе и не третье по счету место. Но откуда тогда бралась эта ее нелепая, почти детская испуганность, которая появилась сразу после его слов о встрече? Он не понял это тогда и не мог осознать этого сейчас. Но если теперь он откровенно расписывался под своим признанием в невозможности понимания ее поступков, то тогда он объяснил себе все очень просто: «Может быть, она и пришла ко мне с целью простого соблазнения, но мы знакомы уже три недели и вполне логично было бы допустить, что она действительно мной увлеклась. Иначе она уже давно потеряла бы терпение, тем более что несколько раз я вообще почти выгонял ее из кабинета».

Так он и встал на этот путь, свернуть с которого ему уже никогда не удалось. Путь его страсти и страдания. Свою партийную совесть он утешил очень быстро, вновь и вновь повторяя себе, что документы Анны просто лежат в ящике его стола и нет ничего особенного в том, что он всего лишь решил их поподробнее изучить. В крайнем случае, ему простят повышенную внимательность ко всем проходящим через его руки бумагам.

А в ее бумагах было над чем подумать. Хотя нет. Все просто сходилось одно к одному – ее родители, уехавшие во Францию, ее брат, о котором уже два года лучше было просто молчать, ее бывший муж, фамилию которого ей даже пришлось сменить обратно на девичью. И еще некоторые мелочи, которые вместе с ее благородной внешностью давали понять любому мало-мальски знающему человеку, что свой тридцатый день рождения она встретит отнюдь не в обществе своего семилетнего сына, сидя в теплой квартире, а где-нибудь гораздо севернее…

Становилось темно. Он совсем продрог и решил пройтись по берегу моря. Воспоминания его опустошали. Он медленно шел, глядя себе под ноги и разглядывая крупинчатую гальку побережья. Среди серых камней блеснул какой-то металлический предмет, отразив в себе кровоточащую рану заката. Он наклонился и посмотрел. Всего лишь пряжка от женской туфли. Возможно, завтра какая-нибудь рассеянная дама придет ее разыскивать, а может быть, она пролежит здесь до тех пор, пока ее не смоют волны прибоя. «Как холодно», – подумал он и стремительно пошел по направлению к своему корпусу.

Прогулка немного отвлекла его от тягостных воспоминаний, к которым его мысли возвращались вновь и вновь, заставляя шаг за шагом проживать те события одиннадцатилетней давности. Он поднялся в свою комнату, и, не зажигая свет, прошел и сел на край кровати. Какая усталость. Он ссутулился и закрыл лицо руками. Память снова обрушила на него лавину сердечной муки.

Как они встретились в первый раз? Кажется, он ей позвонил. Невольная улыбка коснулась его губ – он всегда приходил в восторг оттого, как она отвечала по телефону. Ее «алло», произносимое с едва различимым придыханием, вызывало в нем странные чувства, которые путались в перешептывании телефонных линий и околдовывали его мысли.

Он сближался с ней постепенно и неторопливо, боясь показать, насколько желанной она была для него на самом деле. Он не водил Анну ни в театры, ни в рестораны – в таких местах ему бы приходилось терпеть то, что ее внимание обращено на сцену или на окружающих. Это было бы слишком мучительно для его характера, не допускающего даже саму мысль о том, что, сидя рядом с ним, она будет увлеченно рассматривать каких-то других людей. Но что было делать? Как можно было, держа ее на расстоянии, тем не менее, все время контролировать ее поступки? И он быстро нашел выход. Танцы, он стал водить ее на танцы, не позволяя ей, однако, танцевать ни с кем кроме себя. Теперь он мог хоть ненадолго расслабиться – она была вся в его власти. Он мог обнимать ее прилюдно, не скрывая ни от кого, что ему нравится с ней танцевать, он мог вести ее, куда ему хотелось, он был в праве заставлять ее делать любое движение, ему доставляло удовольствие видеть то, как реагировали на их появление окружающие. Анна была так хороша, что многие партнеры – возможно, некоторые из них были ее прежними любовниками – не могли понять, в чем скрыта причина того, что их пара неразделима.

А в чем действительно скрывалась эта причина? Только ли в том, что над ее головой постоянно, как дамоклов меч, нависала угроза его власти? В те дни он тешил себя надеждой, что дело не только в этом, и часто намеренно выводил их общение в такое русло, что она действительно не могла не быть им очарована. Хотя, безусловно, его высокое положение придавало особо приятную окраску их взаимоотношениям – он мог иногда обойтись с Анной грубо, или невежливо, но он знал, что она никогда не посмеет на него обидеться или тем более его бросить. Он каждую минуту чувствовал над ней свою власть.

Однако и сама Анна вела себя так, как будто она уже забыла о своем личном деле в верхнем ящике его стола. Была ли это просто хорошая актерская игра с ее стороны? Этот вопрос не давал ему покоя все эти годы. Она была слишком откровенна для такой огромной лжи. Нет. Она бы не смогла все это просто разыграть. Она была не такая.

Анна относилась к тому редкому типу женщин, в которых чистота и нежность ухитряется сосуществовать в гармонии с почти уличным развратом и дерзостью средневековых куртизанок. Она была настолько мудра, что прекрасно знала, в какой момент нужно этот ум показывать, а в какой показаться наивным и глупым ребенком.

Он вспомнил, как она встречала его – это уже после того, как они стали совсем близки – раскинув руки, она принимала его в свои объятья, прижимаясь всем телом, и тихо шептала «здравствуй». Сейчас он бы многое отдал, чтобы испытать это еще раз.

Но он тяжело пускал Анну в свою холостяцкую жизнь. В то время он уже довольно долго жил один, и инерция привычки заставляла его поступать, руководствуясь одним из своих самых священных принципов – лучше быть одиноким, чем встречаться с женщиной, для которой он не будет абсолютным авторитетом. А мог ли он стать таким для Анны? Было странно, но она делала все возможное, чтобы ежеминутно доказывать ему, что он – ее единственный господин и повелитель…

Он встал с кровати и приоткрыл окно. Резкий холодный ветер со вздохом ворвался в комнату и принес с собой чьи-то громкие веселые голоса.

– Не эту, соседнюю, соседнюю… – кричала какая-то женщина, тщетно пытаясь объяснить своему приятелю в широкой белой рубашке с засученными рукавами, какую сумку ей нужно принести. Вскоре они ушли, и наступила тишина. Море шумело, сонно перекатывая волны, а в стеклянно-черном небе сияла, чуть подмигивая, одинокая звезда.

Ему почему-то вспомнилось, как они с Анной впервые поцеловались. Он провожал ее домой, и прежде чем расстаться, они немного задержались возле ее двери, что-то живо обсуждая и даже о чем-то споря. Вдруг она резко оборвала свою речь и, прислонившись к серой потрескавшейся стене, стала смотреть ему в глаза.

– Что это значит? – его всегда очень привлекала любая неожиданность в ее поведении.

– Ничего, – она продолжала на него смотреть. И вдруг стремительно приблизилась к нему, обняла и поцеловала очень долгим поцелуем. Потом снова отстранилась и опять стала смотреть ему в глаза.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю