Текст книги "Страницы жизни и борьбы"

Автор книги: Елена Стасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Когда правительство и ЦК партии переехали в Москву, мне пришлось остаться в Петербурге вследствие болезни моего 90-летнего отца.

Отец умер в мае 1918 г. Я написала об этом Клавдии Тимофеевне Новгородцевой (Свердловой) и в связи с этим получила следующее письмо от Якова Михайловича Свердлова:

«Милая Елена Дмитриевна!

Хочется написать Вам несколько теплых слов. Я знаю, что тяжелую личную утрату Вы пережили. Не склонен говорить слова утешения. Хочу лишь, чтобы Вы почувствовали, что не со всеми товарищами Вы связаны исключительно узами общности мировоззрения, дружной идейной работы. Скажу о себе. У меня очень теплое, дружеское к Вам отношение, совершенно независимое от наших партийных связей. И не я один ценю в Вас милого, отзывчивого друга – товарища. Не все личные связи порваны. И без кровного родства есть глубокое дружеское родство. Крепко целую.

Ваш Яков».

После отъезда правительства в Москву главою ВЧК был М. С. Урицкий. Партийный большевистский билет вручала ему я. 30 августа 1918 г. он был убит контрреволюционерами. За несколько дней до этого он подарил мне свою карточку с надписью: «Е. Д. Стасовой от „молодого коммуниста“».

В кабинете Урицкого пришлось мне однажды побывать и в качестве «арестованной» вместе с Михаилом Ивановичем Калининым. Летом 1918 г. мы как-то задержались в Смольном, вероятно, на каком-нибудь заседании. М. И. Калинин предложил подвезти меня на своей машине, так как он жил на Васильевском острове, а я – в гостинице «Астория». Ехали мы в такой час, когда на улицах уже были патрули, которые имели право останавливать любую машину и проверять документы шофера и едущих в машине. Когда мы выезжали из Смольного, шофер попросил у Михаила Ивановича позволения подвезти своего товарища, и это, конечно, было ему разрешено. Едем мы, и шофер, зная, что везет городского голову (это было уже после перевыборов городской думы), решил форсить и не останавливался на оклики патрулей. Наконец, один из патрулей, видя, что шофер хочет проскочить мимо, вскочил на крыло автомобиля и заставил шофера остановиться. Представьте себе наше удивление, когда оказалось, что спутник шофера был пьян и, кроме того, под сиденьем у них еще оказалось некое количество водки. Патруль, невзирая на наши документы, препроводил нас на Гороховую, в ВЧК. И вот нас, двух ответственных партийных работников, вводят в кабинет Урицкого. Увидев нас, он вытаращил глаза, а потом расхохотался.

К 1918 г. относится и другой запомнившийся мне эпизод.

В июле 1917 г. Временным правительством была арестована группа наших работников (А. В. Луначарский, А. М. Коллонтай и другие). В августе, после долгих хлопот, удалось добиться освобождения их под залог в восемь тысяч рублей, которые и были внесены из кассы ЦК партии. В начале 1918 г., когда наркомом юстиции стал т. Стучка, он обнаружил эти деньги в фондах наркомата. Так как денежными делами приходилось ведать мне, я обратилась к нему с просьбой выдать эти деньги. Наконец, в начале апреля было получено соответствующее распоряжение, и я отправилась в Государственный банк получать их. Выполнила все процедуры и отправилась обратно в ЦК, положив деньги в портфель. Благополучно добралась до угла Фурштадтской и Друскеникского переулка, но тут за моей спиной вдруг раздался окрик: «Стой!». Я оглянулась, продолжая идти, и увидела за собой матроса и солдата. Матрос угрожал мне револьвером. Я не остановилась. Тогда матрос площадно выругался и схватил портфель. Я обхватила его обеими руками. Матрос дал мне подножку, и я упала, но не выпускала портфеля. Тогда он поволок меня по земле и выхватил все же портфель, затем бросился к стоящему неподалеку автомобилю и уехал. Я вскочила и бегом бросилась за автомобилем, желая рассмотреть номер. Но автомобиль быстро выехал на Сергиевскую, свернул за угол и скрылся. Грабители рассчитывали, конечно, на значительно больший куш и не предполагали, что в портфеле всего 8 тысяч.

Когда я вернулась, на углу стояла целая толпа. Вид у меня был, должно быть, весьма плачевный, так как на дворе была оттепель, а при падении я ткнулась лицом в сколотый лед и ободрала себе нос. Я спросила дворников, подметавших тротуар, когда на меня напали, почему они не пришли мне на помощь. Ответ: испугались, так как у матроса был револьвер. Тут же стоял и знакомый адвокат, который оказался таким же храбрецом, как и дворники, а для прикрытия своей трусости сказал, что он, мол, думал, что тут какая-то семенная сцена. Отправилась я немедленно в милицию, тут же на Фурштадтской, рассказала все случившееся. Заявила, конечно, и в ВЧК. Там мне показали потом целый ряд задержанных грабителей, но «моих», кажется, так и не нашли.

В июле 1918 г. происходил V Всероссийский съезд Советов. Делегаты от Петрограда уехали в Москву. Как-то вечером приехал ко мне С. И. Гусев и сказал, что созывается экстренное заседание Петербургского комитета. Нас собралось человека 4–5 (Позерн, Гусев, я и некоторые другие товарищи). На заседании выяснилось, что в Москве восстали эсеры, что мы не имеем точных директив от ЦК о линии поведения, а потому надо самим решать, как быть в Питере. По слухам, эсеры овладели Пажеским корпусом, а также Владимирским юнкерским училищем (Петроградская сторона). Кто-то из товарищей предложил выпустить листовку, объявляющую эсерам, что мы применим к ним военную силу. Мое предложение сводилось к тому, чтобы подготовить все наши силы (военные), сконцентрировать их вокруг районов Пажеского корпуса и Юнкерского училища, но не выступать, пока мы не получим указаний из Москвы или же пока эсеры не начнут сами действовать. Я предлагала это, чтобы нам не попасть впросак, если в Москве тем временем все будет окончено и нам будет предписана мирная политика. Рано утром вернулся из Москвы, кажется, Бокий и привез директиву поступить именно так. Эсеры, узнав, что они окружены, сдались.

Вообще же я на заседаниях в ПК и ЦК выступать не любила, так как считала себя недостаточно компетентной в политических вопросах. Выступала я только в том случае, если видела, что вопрос либо не затронут другими товарищами, либо неправильно освещен.

30 августа 1918 г. в 10 часов утра был убит Урицкий, и в 2 часа весь актив Петербургского комитета собрался в «Астории». Зиновьев выступил с речью. Отметив, что контрреволюция подняла голову, что вот уже второе убийство ответственного работника партии (первым был убит Володарский), он заявил, что необходимо принять «соответственные меры». В числе таких мер он предложил разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице. Товарищи в смущении молчали. Тогда я взяла слово и сказала, что, по-моему, предложение Зиновьева вызвано паникой. Слова мои возмутили Зиновьева, он выбежал из комнаты с криком, что всякой грубости есть предел. Я обратилась к председательствовавшему Позерну и сказала, что если Зиновьев считает, что не может оставаться на собрании вместе со мною, то лучше я уйду. Позерн заметил, что если Зиновьев нервничает, то нечего нервничать мне, и предложил мне продолжать. Я сказала, что считаю предложение Зиновьева неправильным, так как оно обернется против нас в первую голову. Черносотенцы под видом рабочих перебьют нашу верхушку. В это время Зиновьев, уже в пальто, вернулся и предложил Лисовскому немедленно ехать с ним на Путиловский завод поднимать рабочих. Тогда Позерн сказал, что просит Зиновьева присесть и остаться, пока не будет принято решение, ибо не он один решает, а решает ПК с активом.

Мои слова, очевидно, развязали языки, так как выступавшие затем товарищи указывали, что я права, и в конце концов было принято решение о создании троек по районам для выявления бывших офицеров и других контрреволюционных элементов.

С 30 августа 1918 г. я была введена в состав президиума Петроградской ЧК как представитель Петербургского комитета и работала там вплоть до отъезда в Москву в марте 1919 г. Раз в неделю я сутки дежурила в Чрезвычайной комиссии как член президиума. Обязанности мои в основном заключались в проверке списков арестованных и освобождении тех, кто случайно попал в эти списки. Часто аресты бывали неправильными, так как арестовывали по случайным данным. В число арестованных попадали люди, сочувствующие нам, связанные с людьми, работавшими с нами, и т. д. В аппарате Петроградской ЧК в это время работал т. Лобов, которого я хорошо знала, как члена Петербургского комитета. По его просьбе я и занялась проверкой списков арестованных. Ко мне часто обращались родственники арестованных. Многих пришлось освободить. Помню, например, одного офицера, арестованного только потому что он был офицером гвардейского полка. Удалось установить, что, служа в царской армии, он проводил нашу большевистскую линию. Разумеется, он был немедленно освобожден.

В марте 1919 г. я получила телеграмму от т. Аванесова из Москвы о том, что Я. М. Свердлов серьезно заболел (испанкой) и вызывает меня в Москву на работу по подготовке VIII съезда партии. Пришлось перед отъездом привести в порядок весь материал: полный комплект всех документов (входящих и исходящих) аппарата ЦК партии в Петрограде с Февральской революции и две картотеки к этим документам. Все это было привезено в Москву и сдано Клавдии Тимофеевне Новгородцевой (Свердловой), как заведующей аппаратом ЦК партии в Москве. Этот ценный материал в ящиках, в которых он был привезен в Москву, был поставлен в коридоре помещения ЦК партии (на Моховой, 4). Впоследствии часть этих документов бесследно исчезла.

Многие события 1917–1918 гг. нашли свое отражение в моей переписке с К. Т. Новгородцевой (Свердловой), руководившей тогда техническим секретариатом ЦК.

Письма эти впервые были опубликованы в 1956 г. Наряду с вопросами текущей, повседневной работы Секретариата ЦК и его Петербургского бюро, в этой переписке затрагиваются многие общеполитические и внутрипартийные вопросы. Поэтому я и сочла целесообразным поместить часть этой переписки в виде приложения к настоящим воспоминаниям[23]23
  См. стр. 128–143.


[Закрыть].

В Москве
(1919–1920 гг.)

В Москву я приехала 12 марта 1919 г. Работала по подготовке VIII съезда партии и была делегатом его. На съезде была выбрана членом ЦК и опять секретарствовала вплоть до IX съезда партии.

1919 год был очень тяжелым годом. Наступление 14 держав на Советскую республику создавало настолько опасное положение, что не исключена была для партии необходимость вновь уйти в подполье, если бы силы внутренней контрреволюции и иностранные интервенты временно взяли верх. И вот пришлось заботиться о паспортах для всех членов ЦК и для В. И. Ленина в первую очередь. Нужно было обеспечить партию и материальными средствами.

С этой целью было отпечатано большое количество бумажных денег царских времен (так называемых «екатеринок», т. е. сторублевок с портретом Екатерины). Для обеспечения их сохранности были сделаны оцинкованные ящики, в которые эти деньги были упакованы и переданы Николаю Евгеньевичу Буренину для сохранения их в Петрограде. Он закопал их, насколько я знаю, под Питером, где-то в Лесном, а впоследствии даже сфотографировал их раскопку, когда Советская власть окончательно утвердилась.

Тогда же на имя Н. Е. Буренина (как купца по происхождению) был оформлен документ о том, что он является владельцем гостиницы «Метрополь». Сделано это было с целью обеспечить партию материально.

В 1919 г. Я. М. Свердлов как председатель ВЦИК, исходя из необходимости готовить людей для руководства советскими органами на местах, так как никакого опыта у партийцев в этом направлении не было, создал курсы для подготовки советских работников. Находились они в теперешнем помещении театра Ленинского комсомола. Во главе курсов стояла старая большевичка Глафира Ивановна Окулова (Теодорович). Мне пришлось читать здесь курс лекций о работе партии в подполье. Это также свидетельствует о том, что партия стремилась иметь на всякий случай всесторонне подготовленные кадры.

Работа секретаря ЦК партии в это время еще более усложнилась. В ЦК были созданы два отдела: отдел национальных меньшинств и отдел молодежи. Работа первого из них была очень сложной, так как в число «меньшинств» входили не только национальные меньшинства Советской России, но и иностранцы. В этом отделе были представители французов (Жак Садуль), немцев (Артур Геванд), венгров (Бела Кун), чехов (Шмераль) и другие. Мне приходилось принимать участие на заседаниях этих групп, как владеющей иностранными языками.

В связи с финансовыми делами ЦК вспоминается такой момент, как оказание материальной помощи Компартии Финляндии в 1919 г. С этой целью были выделены украшения из драгоценных камней и драгоценные камни, и мне было поручено отвезти их в Петроград. Уложены они были в небольшой чемоданчик, и для обеспечения меня от всяких неожиданностей меня сопровождал работник ВЧК. В Петрограде я вручила привезенные драгоценности представителю Компартии Финляндии т. Сирола, которого я знала еще со времени моей жизни и работы в Финляндии в 1906 г.

Летом 1919 г., во время наступления против Колчака, произошли, как известно, разногласия о методах войны. Главком Вацетис подал в отставку. В ЦК партии был поставлен вопрос о новом главкоме. Троцкий настаивал на М. Д. Бонч-Бруевиче, как старом генерале-генштабисте. Наша военная «молодежь» резко возражала и выдвигала кандидатуру С. С. Каменева, бывшего полковника генерального штаба, который зарекомендовал себя как идущий в близком контакте с партией. И. В. Сталин целиком поддерживал эту кандидатуру. Голосование дало абсолютное большинство за С. С. Каменева. Троцкий вскочил и ушел, хлопнув дверью.

Встает в памяти и другой факт, относящийся к С. С. Каменеву. В сентябре 1919 г. было назначено заседание ВЦИК, на котором Сергей Сергеевич должен был сделать доклад о положении на фронтах. Это было его первое выступление перед правительством, так сказать, его «крещение». Помню, как он волновался за трибуной перед открытием заседания. Происходило это в помещении «Метрополя», в том зале, где сейчас, кажется, столовая. В своем докладе Сергей Сергеевич указывал, какую огромную роль в действиях Красной Армии играют коммунисты. Он сказал, что это заставляет требовать от комиссара немедленной присылки группы (ударного кулака) из коммунистов в те пункты, где произошел частичный прорыв или же фронт почему-либо слаб. Такой кулак, сказал Сергей Сергеевич, всегда исправляет дело: фронт усиливается, прорыв ликвидируется.

Осенью 1919 г. в воскресный день мне позвонил на квартиру Данишевский из Реввоенсовета и просил меня немедленно приехать туда, так как никого из членов ЦК в Москве нет, он ни до кого не может дозвониться, а дело не терпит отлагательства. Я попыталась всячески отговориться, как совершенно штатский человек, ничего не смыслящий в военных делах, но он настаивал, подчеркивая, что я – член ЦК и секретарь и потому обязана немедленно явиться в Реввоенсовет. Пошла. Меня немедленно провели к Данишевскому, а он повел меня в одну из комнат, где на большом столе была разложена карта европейской части Советской России, и показал линию фронта около Орла и тот прорыв, который только что произвел Деникин. С фронта телеграфировали, что необходима присылка ста коммунистов для создания кулака, чтобы немедленно заполнить брешь. Тут же из Реввоенсовета я позвонила в МК партии и сказала, что необходимо произвести мобилизацию 100 коммунистов и прислать их к 6 часам на Курский вокзал. Позвонила в Московский Совет, чтобы снабдили отъезжающих всем необходимым. А затем поехала в Серебряный бор на дачу к Л. Б. Каменеву, чтобы, во-первых, он, как председатель Моссовета, подтвердил мои распоряжения, а, во-вторых, явился бы к 6 часам на вокзал, чтобы сказать напутственное слово отъезжающим.

Все было в точности выполнено, и группа в полном составе и вовремя выехала на фронт.

Как правило, всегда по воскресеньям я бывала в ЦК или оставалась дома, чтобы рассмотреть все срочное, расшифровать телеграммы и т. д. Ведь никаких шифровальных отделов в то время в ЦК не было, и все – шифровка и расшифровка – производилось мною лично. На мое имя получались все шифры, которые и хранились в несгораемом шкафу в Секретариате ЦК или у меня дома в таком же ящике. Только в редких и уж очень спешных случаях мне помогала в этом деле Мария Абрамовна Шавер, моя, так сказать, воспитанница в партийном смысле, которая поступила ко мне как машинистка, беспартийная[24]24
  Позднее была секретарем Оргбюро ЦК, работала в Коминтерне, в отделе связи Исполкома МОПР. Ныне пенсионерка.


[Закрыть].

В Секретариате ЦК я работала до марта 1920 г. Накануне IX съезда партии возник вопрос о необходимости несколько обновить состав ЦК. На заседании ЦК при обсуждении этого вопроса я и Евдокимов заявили, что нас можно вывести. Но тут получился такой курьез: когда произвели голосование, то оказалось, что только я проголосовала за свой вывод, а Евдокимов проголосовал за свое сохранение. После IX съезда в Секретариате ЦК работали Крестинский, Серебряков и Преображенский.

Когда вопрос был решен, я обратилась к Крестинскому с вопросом, что же он мне поручит. Я предлагала взять на себя руководство всей канцелярией или орготделом. Крестинский ответил мне, что для руководства канцелярией он возьмет «специалиста», который сумеет поставить дело, как в каком-либо наркомате, и предложил мне работать в женотделе. Эта работа меня не влекла, и я отказалась.

Вскоре я заболела воспалением легких. Проболев месяц, я пришла по какому-то вопросу в Секретариат ЦК. Меня встретил Преображенский вопросом, как это я умудрялась справляться с корреспонденцией одна, а вот их теперь трое, а у него уже накопилась толстенная папка неотвеченных писем. У меня было правило – никогда не оставлять ни одного письма, ни одной бумаги не исполненной в день поступления; таким образом, у меня никогда не было залежей. Если я не успевала рассмотреть корреспонденцию вечером из-за заседания Секретариата или Оргбюро, то просматривала рано утром, до прихода на работу, и, таким образом, у меня все дела были «в ажуре».

23 апреля 1920 г. отмечалось 50-летие Владимира Ильича Ленина. Я болела и при всем желании не могла попасть ни лично к Владимиру Ильичу, ни на его чествование, организованное Московским комитетом. Желая доставить ему несколько веселых минут, я послала случайно сохранившуюся у меня карикатуру на юбилей Михайловского, нарисованную известным художником Карриком. Послала я ему эту карикатуру главным образом потому, что марксисты, пришедшие поздравлять Михайловского, были изображены маленькими детьми в коротеньких платьицах и костюмчиках и названы «марксятами». Вот я и писала Владимиру Ильичу, что тогда наша партия была в детском возрасте и людей в ней было очень мало. А теперь наша партия стала правящей. И это дело ваших рук, вашего ума, таланта. (Дословно, конечно, не помню, но смысл был таков.)

Об этой карикатуре и говорил Владимир Ильич в своей ответной речи, а «чрезвычайно дружеским письмом» назвал мое письмо[25]25
  См. В. И. Ленин, Соч., т. 30, стр. 491.


[Закрыть].

В апреле 1920 г. я переехала в Петроград и работала в качестве организатора в Петроградском областном комитете партии, а в июне этого же года была направлена Центральным Комитетом на работу в Баку. С июля 1920 г. я работала в Баку как секретарь Закавказского бюро ЦК партии вместе с Серго Орджоникидзе. Одновременно на меня была возложена ответственность по организации первого съезда народов Востока.

Первый съезд народов Востока

Поездка моя в Баку была очень интересна. Добралась я до Минеральных Вод и здесь застряла. Поезда тогда ходили еще очень нерегулярно. Случайно услыхала, что ждут поезда Серго Орджоникидзе. Тогда я решила дождаться этого поезда и просить Серго забрать меня с собой. Встреча была очень сердечной; Серго пригласил меня в свой вагон и не только доставил меня в Баку, но и поселил у себя на квартире. Тут я впервые познакомилась с женой Серго – Зинаидой Гавриловной.

Возни со съездом было очень много. Организованности в работе не было, да и трудно было ожидать лучшего, так как с момента изгнания муссаватистов[26]26
  «Муссават» – контрреволюционная, буржуазно-помещичья националистическая партия Азербайджана. В период Октябрьской социалистической революции, иностранной военной интервенции и гражданской войны являлась одной из главных контрреволюционных сил в Азербайджане. Опираясь на поддержку турецких, а затем английских интервентов, находилась у власти в Азербайджане с июня 1918 г. по апрель 1920 г. Совместными усилиями рабочих Баку, крестьян Азербайджана и пришедшей им на помощь Красной Армии правительство муссаватистов было свергнуто.


[Закрыть] прошел лишь месяц с небольшим. Приходилось, конечно, принимать участие во всех делах, так как Н. Н. Нариманов[27]27
  Н. Н. Нариманов – крупный общественный и государственный деятель, азербайджанский писатель. С победой Советской власти в Азербайджане – председатель Азербайджанского революционного комитета, а затем первый председатель Совнаркома Азербайджанской ССР.


[Закрыть] немедленно ввел меня в состав Азербайджанского ЦК партии.

Знакомство мое с Наримановым произошло в начале 1920 г. в Москве, когда он после захвата власти муссаватистами, бежав из Азербайджана, по совету С. М. Кирова приехал в Москву. Нариманов тогда был уже стариком. Сергей Миронович прислал специальную записку, в которой указывал, что старика, несмотря на все его недостатки, надо беречь, так как среди мусульманского населения он пользуется огромным влиянием. С другой стороны, он указывал на его заслуги как писателя. Когда в том же 1920 г. в Москву приезжал индиец (мусульманин) профессор Прасад, то по указанию И. В. Сталина к переговорам с ним был привлечен Нариманов.

В течение июня, июля и августа шла усиленная подготовка к съезду народов Востока. Съезд открылся 1 сентября 1920 г. Начался он, конечно, с заседания комфракции, и вот тут Серго нашел, что я что-то неправильно сделала по отношению к Рыскулову. В чем суть – я уже сейчас не могу вспомнить (вероятно, в архивах этот материал имеется), но помню, что Серго здорово меня тогда отчитал.

Вместе с т. Элиавой мне пришлось тогда же съездить в Москву для получения последних указаний по созыву съезда. В это время шел II конгресс Коминтерна. И хотя были мы в Москве всего один день, но все же прошли и на конгресс. Это было то заседание, на котором Владимир Ильич выступил с замечательной речью, которую он начал по-немецки, а потом перешел на французский язык. Вспоминаю, какое это произвело впечатление на делегатов. В зале прошел гул одобрения и восхищения. А конец речи потонул во всеобщих овациях уже по существу выступления.

В Москве т. Элиава заболел паратифом, но ни за что не хотел оставаться, и мы тронулись обратно в Баку. Ехали мы в специальном вагоне и взяли с собой медицинскую сестру. Положение было довольно тяжелое, но все обошлось в конце концов.

Съезд народов Востока проходил в очень трудных и своеобразных условиях. Достаточно сказать, что в числе делегатов оказались и разные ханы и беки, которые решили воспользоваться приездом в Баку, чтобы совершить разные коммерческие дела: продать ковры, кожаные изделия и т. д. Спекуляция была настолько очевидной и некоторые люди были настолько неподходящи, что их, несомненно, надо было изъять, но сделать это в Баку – значило опорочить съезд. Решили их выпустить из Баку.

Была еще и та трудность, что Азербайджан имел свою валюту, и приходилось все время вести обмен русских и азербайджанских денег. Большую помощь в этом оказывал нам работавший тогда бухгалтером в ЦК Компартии Азербайджана Драго Маркович Месич.

На заседаниях фракции съезда тоже было не легко, так как некоторые представители наших среднеазиатских республик, как, например, Рыскулов, вели далеко не большевистскую линию, и нужно было преодолевать ее. От Коминтерна были Зиновьев и Радек. С ними тоже не легко было ладить. К тому же представителем Азербайджана был Каримов, в то время не очень-то устойчивый коммунист. Вспоминаю, например, бурное заседание ЦК Компартии Азербайджана, которое произошло на другой день после обыска, произведенного в Баку с целью конфискации обуви для снабжения Красной Армии. Все богатеи Баку сплавили свое богатство в гаремы, рассчитывая, что там обыска произведено не будет. Работники ЧК это, конечно, учли, и обыск был произведен и в гаремах. Мусульмане подняли крик, и пришлось усиленно убеждать Нариманова, что действия ЧК правильны. Мусульманская молодежь (Каримов и др.) поддержали нас. Я помню яркое выступление А. И. Микояна, горячо убеждавшего Нариманова, что Советская власть должна покончить с азербайджанскими богатеями, так как крестьянство и рабочие идут с нами.

Кончился съезд. Я осталась работать в Секретариате созданного съездом Совета пропаганды и действия народов Востока в качестве секретаря президиума.

В конце октября в Баку приезжал И. В. Сталин. Я подробно доложила ему о всей работе, так как еще с подпольных времен авторитет его во всех национальных вопросах был для меня непререкаемым. Спрашивала его, правильна ли наша линия и методы работы. Он ответил утвердительно.

Много работы было у Бюро ЦК в связи с положением в Армении. Там назревало движение против дашнаков. Дня не проходило без того, чтобы мы не получали сообщений оттуда, просьб о присылке людей, денег и т. д. Оживленная переписка велась по поводу Армении и Грузии с нашим официальным полпредом в Грузии С. М. Кировым. Власть в Грузии в то время захватили меньшевики. В Баку постоянно приезжали грузины-меньшевики и яростно спорили с Серго и с другими нашими товарищами, причем последние, ничуть не стесняясь, говорили меньшевикам, что судьба их недолговечна, а те не возражали против этого, только не соглашались со сроками.

Во время моего пребывания в Баку у меня установилась тесная переписка с С. М. Кировым. Помню, как мне пришлось просить его взять в посольство мою библиотеку. Дело в том, что после ареста в 1912 г. я оставила в Тифлисе свою библиотеку той школе Общества учительниц, заведующей которой я была до своего ареста. Когда меньшевики пришли к власти, они закрыли школу. Товарищи по работе в школе, в том числе Софья Николаевна Карабинова, не хотели, чтобы книги мои достались меньшевикам. Вот я и связала Софью Николаевну с Кировым, и моя библиотека оказалась во владении советского представительства.

Итак, работы было много – живой, интересной. Но условия жизни были тяжелые. Хотя мы и жили в доме какого-то бывшего хана, но никаких, даже минимальных, удобств не было. Холод был одно время такой (когда выпал глубокий снег и поднялся норд), что я ложилась спать в шубе, так как дров не было. Согревалась я только, когда бывала на заседаниях ЦК Компартии Азербайджана.

* * *

Однажды вечером, когда я собиралась идти на заседание, принесли шифровку из ЦК партии. В ней предлагалось мне немедленно сдать все дела по Совету пропаганды и действия народов Востока и по Армении т. Вельтману-Павлович и ехать в качестве члена Бюро ЦК в Ростов-на-Дону, где работал Фрумкин. Н. Н. Нариманов хотел меня оставить в Баку, в Секретариате ЦК Компартии Азербайджана. Пришлось отказаться и уехать в Москву. В чем было тогда дело, я как следует не знаю и посейчас. В Москве я, конечно, просила объяснить мне это. Если я допустила какие-либо ошибки, говорила я, то пусть мне их укажут, чтобы мне их не повторять. Но ответа я не получила. Зиновьеву было поручено объяснить мне, что никакого недоверия тут нет. Когда вопрос должен был разбираться в ЦК, то я просила Л. Серебрякова (с которым я дружила с момента совместного путешествия по этапу в 1913 г. от Самары до Томска) поддержать мой запрос.

В разговоре с Л. Серебряковым о партийных делах я говорила и о своих колебаниях. Несколько недель я стояла на точке зрения «перетряхивания» профсоюзов. Чем это объяснить? Анализируя сейчас все обстоятельства того времени, думаю, что тут прежде всего играло роль то обстоятельство, что я никогда не была сильна в теории и никогда не брала на себя смелость решать политические вопросы. Помню, как однажды в разговоре с Ильичем я стала отказываться от какого-то поручения, говоря, что у меня нет достаточного политического воспитания для того, чтобы выполнить это. Ильич ответил, что это не беда, так как практической работой я приобрела нужные способности. Итак, я – практик, организатор. Последние годы, работая в ЦК секретарем «военизированной партии», какой по условиям времени была тогда наша партия, я привыкла к методам военного коммунизма. Затем тут, возможно, сыграло роль и мое «интеллигентство».

В ответ на мои «сомнения» Серебряков сказал, что я найду поддержку в Питере, куда я уезжала на работу, а на вопрос, как же мне голосовать, он мне сказал, что я могу, не смущаясь, голосовать за ЦК, хотя я и не согласна с его точкой зрения. Мне не пришлось кривить душой, так как на первом же собрании, где голосовалась резолюция ЦК, я убедилась в ошибочности своей точки зрения и голосовала за резолюцию. Тогда я как-то не поняла всего безобразия совета Серебрякова, а сейчас мне совершенно ясно, что это была уже проповедь того двурушничества, которое потом стало лозунгом троцкистов, когда оппозиционерам прямо рекомендовалось голосовать за линию ЦК и одновременно вести свою скрытую разлагательскую работу.

В Петрограде я заведовала женотделом Петербургского комитета партии.